Текст книги "Гвен Винн. Роман реки Уай"

Автор книги: Томас Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава пятнадцатая
Духовный советник

Пока в Ллангоррен Корте продолжаются развлечения, в Глингог Хаузе заканчивается обед. На смену добытому вне сезона лососю приходит фазан.

Еще рано, но у Мердоков, у которых не всегда бывает то, что американцы называют «плотным обедом», нет установленных часов для еды, а священник готов есть когда угодно.

Лица троих сидящих за обеденным столом были бы интересны для физиономиста; тот приметил бы выражение, которое поставило бы в тупик самого Лаватера (Йохан Лаватер – швейцарский поэт, теолог и физиономист 18 века. – Прим. перев.). И беседа вначале не помогла бы разгадать это выражение, потому что она касается самых банальных тем. Но время от времени Роже отпускает двусмысленное словечко и незаметно, но многозначительно переглядывается со своей соотечественницей. Это свидетельствует, что мысли этих двоих далеки от их слов.

Мердок, обычно доверчивый, но временами отчаянно ревнующий, в этом отношении тем не менее не подозревает священника, вероятно, от презрения к этому бледному существу и уверенности, что в любое мгновение может его раздавить. Хотя он и низко пал, но крепкий и когда-то сильный англичанин может это сделать. Вообразить, что такой человек, как Роже, может быть его соперником по отношению к его собственной жене, для Мердока слишком унизительно. К тому же он все еще сохраняет веру в то, что духовный отец должен быть безупречен, – не всегда достаточно обоснованная вера, а в данном случае вообще безосновательная. Однако он ничего этого не знает, и поэтому многозначительные взгляды, которыми обмениваются его собеседники, ускользают от его внимания. Но даже если бы он их заметил, не прочел бы в них ничего похожего на любовь. Потому что в этот день любви нет: мысли собравшихся за столом поглощены другой страстью – алчностью. Сидящие за столом обдумывают грандиозный план – не больше не меньше как обладание поместьем, приносящим в год десять тысяч фунтов дохода. Это поместье – Ллангоррен. Они знают цену поместья, как знает его управляющий, ведущий счета.

Для них план этот не нов; они уже давно размышляют над ним, обдумывают необходимые шаги; однако пока ничего еще не решено окончательно и ничего не предпринято. Такая грандиозная и опасная задача требует осторожности и времени. Конечно, ее можно решить очень быстро при помощи шести дюймов стали или нескольких капель белладонны. И двое из троих за столом не стали бы колебаться в использовании этих средств. Олимпия Рено и Грегори Роже уже не раз об этом думали. Но препятствие в третьем. Льюин Мердок мошенничает при игре в кости и карты; он без зазрения совести занимает в долг и безжалостен с торговцами; если представится возможность, он способен украсть; но убийство – это совсем другое дело; это преступление не только неприятное, но и опасное. Он с радостью ограбил бы Гвендолин Винн, лишил бы ее всей собственности, если бы знал, как это сделать. Но отнять у нее жизнь – на это он еще не способен.

Но он близок к этому, его побуждает отчаянное положение, подталкивает жена, которая не упускает возможности упрекнуть его потерянным состоянием; а за ее спиной скрывается иезуит, продолжающий диктовать и поучать.

До этого дня Мердок отказывался знакомиться с подробностями их плана. Каково бы ни было его настроение, он оставался глух к их намекам, которые преподносились нерешительно и двусмысленно. Но сегодня поведение его становится многообещающим, как свидетельствует восклицание «Никогда!» И собеседники чрезвычайно рады, услышав его.

В начале обеда, как уже сообщалось, разговор шел на обычные темы, как у влюбленных в павильоне, которые молчали о том, что занимало их больше всего. Как различны эти темы – как любовь отлична от убийства! И как слово «любовь» не было произнесено в летнем домике, так и слово «убийство» не прозвучало за обеденным столом в Глингоге.

Поедая лосося с помошью ложки – в хозяйстве мисс Мердок нет ножей для рыбы, – священник демонстрирует отличный аппетит и называет рыбу «хрустящей». Он говорит по-английски как на родном языке, владея даже диалектизмами, в том числе и херефордскими.

С улыбкой приняв похвалу, браконьер разрезает лосося и распределяет его по тарелкам. Ему помогает служанка, с не очень чистыми руками и острыми ушами.

На столе хорошее вино; хотя поставщик продовольствия обладает жетоким сердцем, в «Уэльской арфе» есть обладатель более нежного сердца: хозяин харчевни у переправы Рага верит в обязательства уплаты по кредиту. И потому поставляет свое лучшее вино. Посетители «Арфы», внешне невзрачные и грубые, неплохо разбираются в винах, там часто можно услышать, как заказывают шампанское, а некоторые знакомы даже с «клико», как любители из самых аристократических клубов.

Благодаря эстетическим вкусам этих посетителей, Льюин Мердок может ставить на свой стол вина лучших сортов. Вначале с рыбой легкое бордо, затем с беконом и овощами шерри, и наконец шампанское, когда принимаются за фазана.

В это время разговор заходит на тему, которая раньше не обсуждалась, Начинает его сам Мердок.

– Итак, моя кузина Гвен выходит замуж? Вы в этом уверены, отец Роже?

– Хотел бы я быть так уверен, что попаду на небо.

– Но что он за человек? Вы нам не сказали этого.

– Нет, говорил. Вы забыли мое описание, мсье, – нечто среднее между Марсом и Аполлоном, сила Геркулеса; он способен произвести столько потомков, сколько произошло из головы Медузы, достаточно, чтобы обеспечить Ллангоррену наследников до конца времен. Вы не получите свою собственность, даже если доживете до возраста Мафусаила. Ах! Могу вас заверить, выглядит он прекрасно; рядом с ним сын баронета, с его румяными щеками и соломенными волосами, не имеет ни одного шанса, даже если бы этого воинственного незнакомца ничего не рекомендовало. Но это не так.

– А что еще?

– Способ, которым он представился леди. Он был вполне романтический.

– Как же он представился?

– Ну, познакомились они на воде. Похоже, мадмуазель Винн и ее комапьонка Лиз были в лодке одни. Весьма необычно! И вот какие-то парни – углекопы из Форест Дина – оскорбили их; а спас их от оскорблений некий джентльмен, рыбачивший поблизости, – не кто иной как капитан Райкрофт! При таком способе знакомства мало кто не сумел бы развить его – и даже закончить браком, если бы пожелал. А с такой богатой наследницей, как мадмуазель Гвендолин Винн, не говоря уже о ее личном очаровании, мало кто из мужчин не захочет этого. И то, что гусарский офицер – капитан или полковник, точно не знаю, – добьется своего, я не сомневаюсь, как в том, что сижу за этим столом. Да, этого человек будет хозяином Ллангоррена, как я сижу за этим столом.

– Вероятно, так и будет – должно быть, – отвечает Мердок. Говорит он неторопливо и так, словно его это мало интересует.

Олимпия выглядит разочарованной, но не Роже. Впрочем, она тоже успокаивается, посмотрев на священника и увидев его ответный взгляд, словно говорящий: «Подожди». Сам священник намерен подождать, пока вино не завершит свою работу.

Поняв намек, женщина молчит, она сохраняет внешнее спокойствие и невинный вид, хотя в сердце у нее злоба ада и обман дьявола.

Она сохраняет это внешнее спокойствие, пока не заканчивается последнее блюдо. На стол ставят десерт, бедный и однообразный, – его выставляют только для видимости. Уловив взгляд Роже и его незаметный кивок в сторону двери, женщина церемонно кланяется и выходит.

Мердок раскуривает свою пенковую трубку, священник – бумажную сигарету – он носит их с собой в портсигаре, – и некоторое время они курят и пьют вино; разговаривают тоже, но не о том, что прежде всего занимает их мысли. Кажется, они боятся затронуть эту тему, как будто могут испачкаться. И только после нескольких стаканов вина набираются храбрости. Первым этого достигает француз; однако начинает он осторожно и не прямо.

– Кстати, мсье, – говорит он, – мы забыли, о чем разговаривали, когда нас пригласили к столу – замечательный обед, доставивший мне большое наслаждение, несмотря на ваше пренебрежительную оценку меню. Ваш английский бекон превосходен, а зелень великолепна, и помидоры тоже. Вы говорили о неких происшествиях или обстоятельствах, связанных с вашей смертью. Что же это было? Надеюсь, не наводнение! Конечно, на вашем Уае бывают неожиданные паводки; может, дело в них?

– А при чем тут они? – спрашивает Мердок, не понимая, куда клонит священник.

– Потому что в таких паводках иногда люди тонут. Это бывает даже часто. Не проходит и недели, чтобы кто-нибудь не упал в воду и там и остался – пока жив, во всяком случае. С ее водоворотами и быстрым течением это очень опасная река. Удивляюсь, как храбро по ней плавает мадмуазель Винн, – как она неосторожна.

Странная интонация и особое ударение на слове «неосторожна» дают Мердоку возможность понять, куда клонит собеседник.

– Она очень смела, – отвечает он, делая вид, что не понял. – А насчет неосторожности ничего не могу сказать.

– Но молодая леди безусловно неосторожна – даже безрассудна. Доказательство – то, что она отправилась на реку одна. Последовавшее может сделать ее более осторожной; но все равно плавание в лодке – опасное занятие, и на воде многое может случиться. Река непостоянна и капризна, как сами женщины. А что если ее лодка как-нибудь пойдет на дно, и она будет в ней?

– Это было бы плохо.

– Конечно. Однако, мсье Мердок, на вашем месте многие в таком случае не горевали бы, а радовались.

– Несомненно. Но какой смысл говорить о том, что вряд ли произойдет?

– О, вы правы! Но все же несчастные случаи с лодками встречаются так часто, что и с мисс Винн может произойти что-нибудь подобное. Жаль, если так и будет – большое несчастье! Но есть и другие соображения.

– Какие же?

– А такие, что Ллангоррен останется в руках еретиков, имеющих на это лишь отдаленное право. Если то, что я слышал, правда, у вас не меньше прав, чем у вашей кузины.Лучше бы поместье принадлежало истинному сыну церкви, каким являетесь вы, мсье.

Мердок принимает этот комплимент с гримасой. Он не лицемер; но все же у него сохраняется какое-то уважение к церкви: он регулярно посещает часовню отца Роже и проходит все церемонии и коленопреклонения, как итальянский разбойник, который, перерезав кому-нибудь горло, опускается на колени и начинает молиться, услышав колокола благовещенья.

– Очень бедный сын, – отвечает он, наполовину улыбаясь, наполовину хмурясь.

– Вы имеете в виду в мирском смысле? Я знаю, что вы не очень богаты.

– Не только в этом смысле. Ваше преподобие, признаю, что я был большим грешником.

– Признание греха – хороший признак, это начало раскаяния, которое никогда не приходит к человеку слишком поздно. Вот это – черный грех, который церковь никогда не прощает. Настоящее преступление.

– О, я ничего не сделал, чтобы заслужить такое название. Не один страшный грех, а множество мелких.

– Но однажды вы можете испытать искушение. И как ваш духовный советник, как ваш духовник, я должен разъяснить вам истинную доктрину – как смотрит на такие проблемы Ватикан. В конце концов все дело только в равновесии между добром и злом; в каждом человеке есть и добро и зло. Этот мир представляет собой арену бесконечной борьбы Бога с дьяволом. И те, кто ведет борьбу на стороне Бога, могут использовать оружие дьявола. В нашей службе цель оправдывает средства, даже такие, которые мир называет преступными, да, даже ОТНЯТИЕ ЖИЗНИ. Иначе почему сам великий и добрый Лойола признавался, что обнажал меч и отнимал им жизнь?

– Это верно, – произносит Мердок, глубоко затягиваясь, – вы великий теолог, отец Роже. Признаюсь, что сам я невежествен в таких делах; но я вижу смысл в ваших словах.

– Вы увидите его яснее, если я разовью свою мысль. Например, человек имеет право на некое владение или поместье. Но его удерживают и не отдают ему с помощью каких-нибудь уверток. В таком случае любые шаги, которые он предпримет, чтобы овладеть собственностью, будут оправданы, при условии что он отдаст часть полученного на добрые цели,то есть на поддержку истинной веры. Высшие авторитеты нашей церкви считают, что такое пожертвование компенсирует любой грех – если дарение достаточное, чтобы совершить много добра и загладить зло. И такой человек не только может рассчитывать на полное отпущение грехов, но обязательно получит его. Теперь, мсье, вы меня понимаете?

– Вполне, – отвечает Мердок, извлекая изо рта трубку и отпивая бренди из стакана – от вина он уже отказался. Тем не менее он дрожит, слушая метафорическое изложение программы действий, и боится самому себе признаться, что понял, о чем идет речь.

Но скоро крепкая выпивка устраняет последние остатки робости, и искуситель замечает это, говоря:

– Вы сказали, что согрешили, мсье. И хотя бы из-за этого вы должны принести пожертвование.

– Но как я могу это сделать?

– Так, как я вам говорил. Пожертвуйте церкви средства для того, чтобы творить добро, и заслужите прощение.

– Ах! Но где мне найти эти средства?

– На том берегу реки.

– Вы забываете, что между нами не только река.

– Это не препятствие для челоека, верного самому себе.

– Я такой человек. – Бренди сделало Мердока смелым, наконец развязало ему язык, но одновременно сделало неустойчивым. – Отец Роже, я готов на все, что избавит меня от этого проклятого… от долгов по уши.. от кредиторов, которые приходят каждый день. Ха! Я буду верен самому себе, не сомневайтесь!

– Вы должны быть верны и церкви.

– Я готов, если у меня будет такая возможность. А чтобы получить ее, я согласен рисковать жизнью. Я немного теряю с нею. Она стала для меня тяжкой ношей, я уже не могу ее переносить.

– Можете сделать ее легкой, как перышко, мсье; и очень скоро увидите себя в окружении других джентльменов развлекающимся на газоне Ллангоррена – как сейчас его молодая хлзяйка.

– Как, отец?

– Вы сами станете хозяином.

– Ах! Если бы я мог!

– Можете!

– И безопасно?

– Абсолютно безопасно.

– И не совершая… – он боится произнести отвратительное английское слово и потому выражает свою мысль по-французски: – cette dernier coup? (Последний удар, фр. – Прим. перев.).

– Конечно! Кто может об этом подумать? Не я, мсье.

– Но как этого избежать?

– С легкостью.

– Расскажите, отец Роже!

– Не сегодня, Мердок! – он отказался от почтительного «мсье». – Не сегодня. Дело требует размышлений, спокойных и тщательных. И времени. Десять тысяч фунтов ежегодного дохода! Мы должны подумать над всеми возможностями – спать по ночам, а думать днем. Возможно, придется привлечь Коракла Дика. Но не сегодня… Черт побери! Уже десять часов! А у меня еще дела перед сном. Мне пора уходить.

– Нет, ваше преподобие. Сначала выпейте еще стакан.

– Ну, еще только один. Но позвольте выпить стоя – на посошок, как говорится.

Мердок соглашается; они оба встают, чтобы выпить в последний раз. Но только француз остается стоять; Мердок, выпив, падает в кресло смертельно пьяный.

– Bon soir Monsieur! – говорит священник, выходя из комнаты. Хозяин отвечает храпом.

Однако отец Роже не торопится бесцеремонно покидать дом. На крыльце он более горячо прощается с женщиной, которая там ждет его. Выходя вместе с ним из дома, она спрашивает:

– C’est arrange?

– Pas encore serait tout suit. (Готово? – Еще придется поработать. – Прим. перев.).

Но они обменялись не только словами; кое-чем иным. Если бы это увидел супруг, он вскочил бы с кресла – и, может, слегка протрезвел.

Глава шестнадцатая
Коракл Дик

Путник, проходящий по берегам Уая, может время от времени заметить на ее лугах и дорогах то, что примет за гигантскую черепаху, передвигающуюся на хвосте! Удивленный таким необычным зрелищем и стремящийся разгадать его тайну, он обнаружит, что движется на самом деле человек, несущий на спине лодку! И все же турист удивится такому геркулесову подвигу, соперничающему с подвигом Атласа, но получит объяснение, когда несущий опустит лодку – он охотно это сделает, если его попросят, – и позволит путнику удовлетворить своей любопытство и осмотерть ее. Путник увидит стоящую на земле у его ног, словно на воде реки или озера, необыкновенную лодку. Перед ним «коракл».

Не только необычная лодка , но и необыкновенно хитроумная по конструкции, учитывая средства, с помощью которых это достигается. И вдобавок интересная с точки зрения истории, интересная настолько, что стоит возле нее задержаться, даже на страницах романа.

По форме коракл напоминает половину волчка или шведской репы, разрезанной вдоль. Внутренности репы извлечены, осталась только кожура. Корпус лодки сплетен из прутьев – со снятой корой и еще разрезанных надвое для легкости; эти прутья идут в разных направлениях: одни от носа к корме, другие поперек лодки, третьи по диагонали; все они заканчиваются в плетеной полосе, которая проходит вдоль борта, прочно удерживая их на месте и образуя край борта. На эту плетеную основу натянут просмоленный водонепроницаемый брезент, натянут плотно, как на барабан. В старинные времена для этого использовалась шкура быка или лошади, но современные материалы лучше, потому что они легче, меньше подвержены порче и к тому же дешевле. В лодке только одна скамья, или банка, потому что коракл рассчитан на одного человека, хотя при необходимости может поднять и двоих. Скамья представляет собой тонкую доску, расположенную посредине лодки; ее поддерживает частично плетеный борт, частично – другая легкая доска, расположенная внизу.

Во всем насколько возможно избегается тяжесть, так как одна из целей коракла – его «транпортабельность»; для того, чтобы достигнуть этого, к лодке прикреплена кожаная петля; ее концы идут к обоим концам скамьи. Когда лодку переносят по суше, петлю надевают на грудь. В таком случае переносчик пользуется веслом – оно только одно, с широкой лопастью, – как посохом для ходьбы; и вот, как уже говорилось, так и идет, напоминая вставшую на хвост черепаху.

В этом удобстве для переноски вся хитрость и изобретательность создателей коракла; это уникальное устройство, подобного которому я не видел ни у дикарей, ни у цивилизованных народов. В этом отношении его напоминает только каноэ из коры березы эскимосов и индейцев чипева. Но хотя каноэ гораздо красивей, в смысле экономики – по дешевизне и легкости изготовления – наша родная лодка его намного превосходит. Ибо пока индеец чипева будет срезать кору с березы и сшивать ее, не говоря уже о деревянной опоре и окраске корпуса, уэльсец успеет спустить коракл на воду Уая и проплыть от Плиннлиммона до Чепстоу; так многие современные уэльсцы и поступают.

Но прежде всего коракл представляет большой исторический интерес, как первое судно, спущенное на воду предками народа, который теперь правит морями.

Почему лодка называется «коракл», неясно; об этом до сих пор спорят; большинство считает, что это производное от латинского corum – «шкура»; таково первоначальное покрытие коракла. Но, вероятно, это недоразумение: у нас есть доказательства, что такие лодки использовались на берегах Альбиона за сотни лет до того, как там увидели римские корабли или штандарты. К тому же в древние времена под почти созвучным названием «корагх» такие лодки плавали – и все еще плавают – по водам Лерны, намного западнее тех мест, куда заходили когда-либо римляне. Простые жители Уая называют такую лодку менее древним и более распространенным словом – «тракл», или «тележка».

Каково бы ни было происхождение названия этого судна, оно дало прозвище одному из героев нашего рассказа – Ричарду Демпси. Нелегко сказать, почему браконьера так прозвали; может быть, потому, что он чаще других им пользуется; его часто можно видеть бредущим по речной долине с большим панцырем на плечах. Такая лодка лучше любой другой подходит для его промысла, потому что Дик, хотя и ставит ловушки и сети на зайцев и фазанов, прежде всего зарабатывает ловлей лосося, а для этого занятия коракл подходит как нельзя лучше. Ее можно убрать с реки и перенести куда угодно, не оставив следа; в то время как обычную лодку могут заметить у причала; увидят, как она отплывает, и за браконьером тут же последует бдительный сторож.

Несмотря на всю свою ловкость и удобство лодки, Дик не всегда остается безнаказанным. Его имя несколько раз упоминалось в отчетах квартальных сессий (Суд квартальных сессий существовал до 1972 года; он состоял из мировых судей и присяжных; слушал уголовные дела, кроме убийств. Собирался раз в квартал. –Прим. перев.), а ему самому пришлось побывать в тюрьме графства. Это только за браконьерство; но ему приходилось отбывать срок и за другое преступление, более серьезное, – кражу со взломом. Но поскольку эта «работа» выполнялась в отдаленном графстве, о ней там, где сейчас живет Дик, ничего не известно. Худшее, что известно о нем соседям, это браконьерство на дичь и рыбу, хотя подозревают и гораздо более серьезные проступки. Больше всего подозрений он вызывает у лодочника Уингейта.

Но, возможно, Джек его оговаривает и по определенной причине – самой основательной причине, какая может помешать мужчине делать правильное суждение, – соперничество из-за женщины.

Ни одно сердце, каким бы ожесточенным оно ни было, не устоит против стрел Купидона; и одна такая стрела пронзила сердце Коракла Дика, а другая – и не менее глубоко – сердце Джека Уингейта. И обе из одного и того же лука и колчана – из глаз Мэри Морган.

Она дочь мелкого фермера, который живет на берегу Уая; будучи дочерью фермера, по социальному рангу она превосходит их обоих, но все же не настолько, чтобы лестница любви не дотянулась до нее, и каждый живет в надежде, что однажды поднимется по этой лестнице. Ибо Ивен Морган арендует свою ферму, и земли у него немного. Дик Демпси и Джек Уингейт не единственные, кто хотел бы видеть его своим тестем, но самые настойчивые, и с наилучшими шансами. Но их шансы неравны; напротив, у Дика большое преимущество. В его пользу тот факт, что фермер Морган католик, его жена фанатично религиозна, а он, Демпси, принадлежит к тому же вероисповеданию; в то время как Уингейт протестант.

При таких обстоятельствах у Коракла поддержка в самом штабе – в лице миссис Морган, а в качестве адвоката, который часто бывает в доме, –отец Роже.

С таким сильным объединенным влиянием шансы молодого лодочника невелики. Они могут показаться совсем незначительными и были бы такими в действительности, если бы не противовес. У него тоже есть сторонник в крепости, и могущественный, поскольку это сама девушка. Он знает это, уверен, насколько может быть уверен мужчина, получая доказательства в виде признаний и поцелуев. Именно это происходит между ним и Мэри Морган.

И ничего между ней и Ричардом Демпси. Напротив, с ее стороны холодность и сдержанность. Было бы и презрение и отвращение, если бы она посмела их показать, ибо Мэри ненавидит этого человека. Но за ней постоянно наблюдают, и она вынуждена улыбаться, когда хочется хмуриться.

Мир – узкий мирок соседей семейства Морган – удивляется тому предпочтению, которое оказывают Ричарду Демпси, известному браконьеру.

Но ради справедливости следует сказать, что миссис Морган лишь слабо представляет себе истинный характер Демпси – она верит в то, что говорит о нем Роже. Поглощенная молитвами, она не обращает внимания ни на что другое; всеми ее мыслями и действиями руководит священник. В ее глазах Ричард Демпси таков, каким его изображает отец Роже, а именно:

– Достойный человек. Бедный, это верно, но честный. Немного излишне любит охоту и рыболовство, но то же самое можно сказать о многих достойных мужчинах. Да и кто бы не любил, с такими законами, несправедливыми, угнетающими бедных? Если бы законы были другими, браконьер превратился бы в патриота. А что касается Демпси, плохо о нем говорят только завистники – завидуют его внешности и уму. Потому что он умен – этого никто не может отрицать, энергичен и проложит себе дорогу в мире. Да, он будет хорошим мужем для вашей дочери Мэри; у него хватит силы и храбрости, чтобы заботиться о ней.

Так говорит священник; и поскольку он может заставить миссис Морган поверить, что белое – это черное, она полностью согласна с его словами. В результате Кораклу Дику нечего бояться соперничества.

Но сам Коракл Дик знает, что это не так, знает и тревожится. Со всем влиянием в его пользу он опасается, что действует влияние и против него, влияние гораздо более сильное, чем религиозные предпочтения миссис Морган и заступничество священника. Однако он еще не уверен – один день все кажется ему в порядке, а на другой он предается черной ревности. И продолжает сомневаться, словно никогда не будет в состоянии узнать правду.

Но наступает день, вернее, ночь, когда правда открывается ему – после заката, почти в полночь. Он уже больше года увлекается Мэри. Всю зиму, весну и лето испытывал он это чувство. Сейчас осень, листья начинают вянуть, и последние снопы собраны в стога.

Ни в одном графстве так не любят праздник урожая, как в Херефорде: здесь его отмечают все и публично, а не отдельно на каждой ферме. Празднование происходит на вершине холма Гарран, собирается много людей, принадлежащих ко всем классам: мелкие фермеры со своими семьями, их слуги и работники, мужчины и женщины . На вершине холма стоит кромлех, вокруг него все собираются, и рядом с древней реликвией устанавливается более современная – майское дерево (Столб, украшенный цветами, разноцветными флажками и т. п., вокруг которого танцуют на майском празднике. – Прим. перев.), с его лентами и гирляндами, хотя сейчас и август. Повсюду киоски с пирожными, фруктами, яблочным и грушевым сидром, разнообразные развлечения. Множество забав – соревнуются в бросании камня, взбираются на скользкий столб, бегут в мешках, танцуют – среди танцев особенно славится моррис (Народный театрализованный танец; мужчины в средневековых костюмах с колокольчиками, трещотками и т. п., изображают легендарных героев, например, Робин Гуда. – Прим. перев.). А заканчивается все грандиозным фейерверком.

На празднике этого года присутствует фермер Морган в сопровождении жены и дочери. Не стоит добавлять, что Дик Демпси и Джек Уингейт тоже здесь. Они тут с самого полудня, когда праздник только еще начинался. Но в светлые часы ни один ни приближается к девушке, которой посвящены их мысли и от которой они не отрывают взгляд. Браконьера удерживает сознание того, что он не достоин при всех проявлять свое пристрастие к той, которую считает намного выше себя. А лодочника удерживает присутствие бдительной матери.

Однако, при всей ее бдительности, он находит возможность поговорить с дочерью – всего несколько слов, но достаточно, чтобы вызвать ад в душе Дика Демпси, который их подслушал.

Праздник заканчивается, пиротехники уже готовятся к своему выступлению, миссис Морган, которую многочисленные знакомы угощали анисовой водкой и другими вкусными напитками, на мгновение позабыла о своей подопечной, и это дает Джеку Уингейту возможность, которой он искал весь день. Подойдя к девушке, он спрашивает тоном, который свидетельствует о мгновенном и безусловном взаимопонимании влюбленных:

– Когда, Мэри?

– В вечер следующей субботы. К нам на ужин придет священник. Как только стемнеет, я пойду в магазин.

– Где?

– На нашем старом месте под большим вязом.

– Ты уверена, что сможешь?

– Уверена. Я найду способ.

– Да благословит тебя Господь, дорогая. Я буду, что бы ни произошло в мире.

Вот и все, что они успевают сказать друг другу. Но достаточно, более чем достаточно для Ричарда Демпси. Когда взвившиеся ракеты освещают его лицо и лицо его соперника, невозможно себе представить больший контраст. На одном выражение счастья и спокойствия, серьезное и блаженное; на другом такое выражение, с каким Мефистофель смотрел на Гретхен, избежавшей его когтей.

Проклятие на устах Коракла не прозвучало только потому, что он опасается, как бы оно не помешало задуманной мести.