Текст книги "На море (Первая часть дилогии)"

Автор книги: Томас Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Итак, человек в треуголке и ярко-красном мундире оказался монархом, королем Динго-Бинго. Два других негра, одетые несколько иначе, были, следовательно, министрами, а восемь гребцов в лодке составляли часть его телохранителей.

Когда они приблизились к "Пандоре", им сбросили веревки. Лодку подтянули к стенке судна, а из веревок сделали лестницу, чтобы облегчить его черному величеству восхождение на корабль, где он был принят со всеми подобающими его сану почестями.

Король обменялся громкими приветствиями с капитаном, после чего старый пройдоха повел его к себе в каюту. Проходя по палубе, оба приняли торжественный вид, отдающий шутовством, – видно было, что оба негодяя старые знакомые и наилучшие друзья в мире.

Боцман в свою очередь старался изо всех сил занять министров. Что касается телохранителей, они оставались в пироге, потому что король Динго знал, что ему нечего бояться. Он давно знал капитана, ждал его, ему не надо было задавать никаких вопросов, и у него не было никаких сомнений относительно собственной персоны; король и шкипер были достойны друг друга.

VIII

Я не слышал разговора, происшедшего между этими двумя мошенниками, могу только передать его результаты. Его величество имел по соседству, в том доме, вероятно, который я заметил среди деревьев, толпу несчастных негров, от которых он хотел отделаться. Часть их он купил в глубине страны, а другую часть добыл, охотясь на них со своими воинами, как охотятся на диких зверей. Весьма возможно, что среди несчастных жертв находились и его собственные подданные: африканские царьки не стесняются торговать единоплеменниками, когда у них нет денег, или каури, а охота на рабов кончается неудачей.

Но король Динго-Бинго добыл себе стада людей для продажи, и веселая улыбка, сиявшая на лице капитана, когда друзья вернулись на палубу, доказывала, что добыча эта изрядная и что ему не придется ехать в другое место для пополнения своего груза. В противном случае капитану пришлось бы иметь дело с белыми и черными торговцами, обычно крайне неуступчивыми. Цена товара в таких случаях поднимается очень высоко, и барыш, на который рассчитывает покупатель, уменьшается наполовину. При отсутствии же конкуренции цена товара ничтожна. Достаточно самых маленьких безделушек для приобретения черных тюков, как выражаются торговцы невольниками. Пропитание рабов почти не учитывается, так мало выделяется этим несчастным: африканское просо, называемое обычно саго, и пальмовое масло самого низкого качества – вот все, что приобретается для них на берегу Гвинеи.

Пальмовое масло добывается из мякоти, окружающей косточку плода пальмы Elais. Когда оно остывает, то становится до того твердым, что его можно резать только очень острым ножом. В таком виде его дают в пищу неграм, которым оно заменяет масло и служит одним из главных источников питания.

Просо и пальмовое масло – самые дешевые продукты в Африке, поэтому их покупают для невольников, о разнообразии пищи которых никто не думает. Единственное питье, которое им дают, это чистая вода. Для них-то собственно и держат в трюмах судов, на которых их перевозят, большие бочки, какие я видел в трюме "Пандоры". Когда груз спускается на берег, эти бочки наполняются морской водой и служат вместо балласта на обратном пути. По возвращении на Невольничий Берег, где погрузка товара происходит обычно на реке, морская вода выливается, и бочки вновь наполняются пресной водой.

Итак, капитан "Пандоры" был, как мы видели, в прекрасном настроении духа у него не было конкурентов, а количество груза превосходило все его надежды. Его величество был, видимо, доволен только что происшедшим свиданием. Он вышел совсем пьяный из каюты капитана, держа в правой руке бутылку рому, наполовину опорожненную, а в другой – куски материи яркого цвета и несколько подаренных ему блестящих безделушек. Он шел по палубе с важным видом, громко восхваляя свои качества воина и хвастаясь тем, что ограбил несколько деревень, а также количеством невольников, которых ему удалось взять в плен, и великолепной добычей, которую он собрал для капитана: пятьсот негров, молодых и сильных, запертых в его бараконе (так называлась постройка, что я увидел на берегу), пятьсот невольников, которых он может передать сегодня же, если только капитан желает...

Но шкипер не был еще готов; ведь нужно было прежде всего освободить бочки от морской воды и наполнить их пресной, которая теперь становилась необходимой.

Окончив хвастаться на очень плохом английском языке, испещренном ругательствами, король Динго-Бинго сел в свою пирогу и был отвезен обратно на берег. Спустя несколько минут и капитан "Пандоры" в сопровождении боцмана и пяти или шести матросов отправился на берег – он был приглашен на большой обед, который его величество устраивал в королевской хижине.

Я с завистью смотрел на шлюпку капитана, и не потому, что мечтал принять участие в пиршестве короля Динго-Бинго: я хотел ощутить под ногами твердую землю, прогуляться среди деревьев, которые я видел с судна, посидеть под их тенью, послушать птичек, поющих в лесах, побыть одному – словом, стать свободным, хотя бы только на один день.

Но исполнить свое желание я не мог. Я по-прежнему продолжал быть полотером и чистильщиком платья и сапог и с утра до вечера ходил с метлой, тряпкой и щеткой в руках. Ни минуты отдыха! Другие матросы, закончив свои дела, могли оставить "Пандору" и сойти на берег, когда им вздумается; вся работа их заключалась в разгрузке рома, железа и соли, которыми платили королю Динго-Бинго.

Я несколько раз пытался вместе с ними проскользнуть в шлюпку, но капитан и боцман всякий раз отгоняли меня прочь. Просыпаясь утром, я видел позолоченные солнцем верхушки больших деревьев и вздыхал по свободе. Надо пробыть, как я, несколько месяцев подряд на судне, чтобы понять всю силу желания, которое я тогда испытывал, ведь я был раб, обремененный работой и усталостью. Выслушивая постоянно разные грубости, я питал отвращение ко всему персоналу – и старшему, и младшему. О, я пожертвовал бы всем на свете, лишь бы хоть один час побыть в том прекрасном лесу, который тянулся по обоим берегам реки и конца ему не было видно!

Не знаю, почему капитан и боцман с таким упорством противились тому, чтобы я вышел на берег. Возможно, они боялись, что я убегу. Учитывая свое отношение ко мне, они, конечно, имели полное право подозревать меня в таком намерении. А отпустить меня они и не думали: я был хорошим юнгой, превосходным лакеем, и услуги мои им были нужны. Кроме того, никто не мог помешать им убить меня в момент ярости или просто ради удовольствия, словом, лишиться меня они не хотели.

Так же сурово капитан и боцман обращались с бедным голландцем. Иногда его положение было даже хуже моего, поэтому надо было ожидать, что он непременно постарается бежать, чтобы избавиться от своих мучений – всякому терпению есть предел. Бедный Детчи, к несчастью, потерял терпение и решил дезертировать. Я говорю к несчастью потому, что попытка эта, весьма естественная в его положении, привела его к ужасной смерти, о которой я не могу вспомнить без содрогания.

Несколько дней спустя после того, как "Пандора" бросила якорь против хижины короля Динго, Детчи сообщил мне о своем намерении бежать. Доверился он мне в надежде, что я убегу с ним или, по крайней мере, помогу ему. Я единственный из матросов выражал ему свое сочувствие, и он знал, что я такая же жертва, как и он, и не прочь буду бежать с ним. Он был прав, но так как Бен Брас посоветовал мне подождать переезда в Америку, я решил терпеливо сносить все требования и гадости капитана и боцмана. Я знал, что переход от берегов Африки к берегам Америки будет длиться несколько недель, и кроме того, я верил обещанию Бена бежать вместе со мной с этого ужасного судна.

Вот почему я отказался от предложения голландца. Я постарался даже отговорить его, советуя ему подождать, пока мы не приплывем в Америку.

К несчастью, все мои советы были бесполезны. Детчи слишком исстрадался и не мог больше выносить такого существования.

Однажды ночью, когда экипаж "Пандоры" спал глубоким сном, послышался странный звук: как будто что-то тяжелое упало в воду.

– Человек упал в реку! – крикнул вахтенный. Разбуженные матросы, спавшие на палубе в гамаках, никак не могли понять, кто же это.

Луна светила в ясном небе так ярко, что можно было, как днем, различить все окружающие нас предметы. Матросы высыпали на борт и увидели причину поднятой тревоги – на поверхности реки виднелся черный предмет, передвигавшийся, по-видимому, к берегу. Это была голова человека, который, судя по быстрому движению волн, как можно скорее старался добраться до берега. В пловце все узнали несчастного Детчи.

Капитан и боцман, по примеру своих матросов, также спали в гамаках на открытом воздухе. Они моментально вскочили на ноги, схватили ружья и прежде, чем дезертир успел проплыть половину расстояния, отделявшего его от берега, мучители его стояли, перегнувшись за борт, с мушкетами в руках.

Они могли одним выстрелом пронзить тело своей жертвы или раскроить ей череп, но несчастный Детчи все же погиб не от их рук.

Не успели они еще прицелиться, как поверхность воды покрылась бороздами, и затем среди них показалась сначала голова, а потом и все длинное тело чудовища.

– Крокодил, крокодил! – послышались крики на "Пандоре".

Капитан и его сообщник сняли пальцы, уже готовые спустить курки, и опустили мушкеты – убийство совершится без всякого вмешательства с их стороны, подумали они, и я увидел злобную радость на их лицах.

– Бедный Детчи! – крикнул чей-то голос с сожалением. – Ему не добраться до берега, с ним кончено! Бедный малый! Крокодил схватит его!

Едва были произнесены эти слова, как чудовище, приблизившись к своей жертве, с быстротой молнии бросилось на нее, показав нам свою спину, покрытую чешуей, схватило ногу несчастного пловца и погрузилось с ним в воду.

Раздался душераздирающий крик, крик предсмертной агонии, громким и продолжительным эхом разнесшийся по лесам. Он дрожал еще в наших ушах, когда на поверхности воды показались пузыри, указывавшие место, где исчез бедный Детчи.

– И прекрасно! – крикнул шкипер, сопровождая свои слова ужасным проклятием. – Потеря не велика; кислятина, трус, без которого мы можем обойтись!

– Разумеется! – поспешил ответить ему боцман. – Пусть это послужит примером тому, кто попробует дезертировать, – прибавил он, поворачиваясь в мою сторону. – Не беги дурак с "Пандоры", с ним этого не случилось бы. Впрочем, он, быть может, решил, что брюхо крокодила лучше палубы хорошего судна. Тогда он получил, что хотел. Прелюбопытное, однако, судно выбрал он себе!

В ответ на эти слова капитан разразился громким смехом, к которому присоединились и некоторые из матросов. Поставив мушкеты на место, шкипер и боцман вернулись к гамакам и заснули глубоким сном. Матросы продолжали еще обсуждать ужасную катастрофу, разыгравшуюся на их глазах. Однако их рассуждения доказывали жестокость их сердец – одни из них шутили, другие смеялись этим шуткам. "Хотелось бы мне знать, – проговорил кто-то, – написал ли Детчи завещание?" Матросы захохотали, так как всем было известно, что у несчастного ничего не было, кроме старого ножа, жестяной чашки, вилки, железной ложки и кое-каких лохмотьев, служивших ему вместо одежды. "А кто же будет его наследником?" – не мог угомониться весельчак. И вся шайка снова принялась хохотать.

В конце концов матросы решили бросить на следующий день жребий, кому достанутся вещи покойного. Наконец они разошлись; одни из них отправились к своим койкам, другие к гамакам, и скоро весь экипаж "Пандоры" крепко спал. Что касается меня, то я продолжал стоять у борта судна, не спуская глаз с того места, где исчез несчастный Детчи. Там ничего не было видно. Кровавая пена, всплывшая на несколько минут на поверхности реки, уже давно разошлась. Темные воды катились мимо меня, и в них не заметно было ни малейшего движения. Но в моем воображении ясно возникало ужасное зрелище – я видел в раскрытой пасти чудовища тело его жертвы, я слышал предсмертный крик, уносимый эхом. Кругом меня, однако, все было тихо, ни один листочек не трепетал на берегу, не слышно было ни шелеста ветра, ни ропота воды, можно было подумать, что природа, пораженная ужасным зрелищем, притаилась и затихла.

IX

Я не мог спать всю ночь и очень обрадовался, когда наступило утро. Судьба моего бедного товарища не давала мне покоя весь следующий день: мне казалось, что и меня постигнет та же участь. Причиной таких грустных предчувствий был ужас, внушаемый мне капитаном. Я твердо был уверен, что настоящими убийцами бедного Детчи были шкипер и его ужасный боцман, а крокодил появился только случайно. Голландец и без него был бы все равно убит этими двумя людьми, которые уже целились в него; чудовище только предупредило их, и погибни матрос от пуль этих негодяев, они так же мало раскаивались бы в этом и так же были бы спокойны. У меня были, следовательно, причины бояться их, и неудивительно, что меня охватило беспокойство при этой мысли.

Весь день раздавался в моих ушах предсмертный крик несчастного матроса и звучал он еще печальнее от того, что представлял разительный контраст со взрывами хохота и шумным весельем всего нашего экипажа. На борту был большой праздник. Капитан принимал короля Динго-Бинго, которого сопровождали не только его важные сановники, но и чернокожие красавицы из его гарема. Матросы устроили бал, и пьянство и танцы продолжались до самой глубокой ночи.

Товары, привезенные нами, были переправлены на берег и переданы королю Динго, который взамен отсчитал капитану своих пленных, становившихся таким образом невольниками. Но прежде чем доставить их на борт, нам предстояло исполнить необходимые для этого приготовления. Так, были сделаны решетки, уничтоженные во время погони крейсера, исправлены перегородки, отделяющие мужчин от женщин, опорожнены бочки и вновь наполнены пресной водой. Только по окончании всего этого мы могли приступить к размещению груза, что не представляло никакого затруднения, так как "груз" сам мог двигаться на места, указанные ему.

Пока "Пандора" готовилась к их приему, невольники оставались в прежнем помещении на берегу.

Я по-прежнему стремился попасть на твердую землю хотя бы на несколько минут. Я стал бы самым счастливым человеком, если бы мне удалось побегать по лесу, мне казалось, что я почерпнул бы новые силы для того, чтобы переносить ужасы предстоящего нам плавания, одна мысль о котором вызывала у меня страх.

Меня беспокоили не мои собственные страдания, а мысль о пытках, свидетелем которых я буду; беспокоил вид всей этой толпы, битком набитой в помещении, слишком тесном для нее, беспокоили мысли обо всех этих бедных неграх, у которых не будет достаточно места, чтобы сесть, осужденных на то, чтобы не ложиться в течение долгих недель, полумертвых от голода и жажды, задыхающихся среди тропической жары и отравленного воздуха, где многие из этих несчастных найдут себе смерть... И я не только буду видеть все эти страдания, но должен буду принять участие в них.

Жизнь моя и без того стала жалкой и полной разочарований. Ведь я ушел из-под родительского крова не потому, что чувствовал непреодолимое влечение к морской службе; мне просто хотелось увидеть неизвестные страны, я жаждал путешествий, меня влекла любовь к приключениям. "Когда я буду моряком, говорил я себе, – весь мир будет открыт для меня!" Какое разочарование! Я был в Африке, в ста метрах от берега, а мне едва позволяли взглянуть на дивный пейзаж, раскрывающийся перед моими глазами! Я был пленником, который сквозь решетчатое окно своей темницы видит безграничный горизонт, птицей, которая сквозь клетку смотрит на манящую ее зеленую листву.

Тем не менее у меня оставалась крохотная надежда. Бен Брас обещал, что как только он получит разрешение поехать на берег, он попросит капитана отпустить меня с ним. Перспектива этой поездки приводила меня в восторг, хотя я и не надеялся на успех.

Тем временем я старался развлечь себя, чем-нибудь разнообразить дни, внимательно наблюдая за всем окружающим. Все, что я видел с палубы "Пандоры", было ново для меня и потому интересно. Мы находились в стране, совсем необитаемой. Расположенные на берегу бараки и хижины были жилищем временным. Дворец его величества находился внутри страны, в более возвышенной местности. Климат там был здоровый; западный же берег Африки, куда мы приплыли, отличается очень плохим климатом. Король являлся сюда один только раз в году, когда приезжали суда, покупающие негров. Он пригонял с собой собранное им стадо, стадо людей, и это составляло ему главный доход. Во время этой поездки его сопровождали телохранители, министры, жены и все придворные женщины, потому что суда привозили ром и водку, и тут же, на месте, устраивались празднества или, вернее, грубые оргии, доставлявшие громадное наслаждение придворным его величества.

Все остальное время бараки и хижины короля стояли пустыми. Дикие звери, менее жестокие и страшные, чем люди, занимали их место, и только их голоса раздавались среди лесной тишины.

Вот почему я находил столько прелести в окружающем меня лесу, который производил на меня могучее, чарующее впечатление. Я видел гиппопотамов, плавающих по реке и затем медленно вылезающих на берег. Их было два вида: одни больше, а другие поменьше – об этих очень мало известно. Не проходило и часа, чтобы я не увидел громадных крокодилов, точно древесные стволы, лежащих неподвижно на берегу реки и преследующих в воде какую-нибудь рыбу. Большие морские свиньи выскакивали из воды и так близко подплывали к нашему судну, что я мог ударить их гандшпугом. Они живут в океане, но иногда заходят в реку и плывут вверх по течению до того места, где могут найти себе корм ("Пандора", к моему удовольствию, стояла как раз в том месте, где было много любимых морскими свиньями растений).

Я видел также амфибий разных видов, большую ящерицу, которая по своим размерам могла бы поспорить с некоторыми крокодилами, мне встретилось и одно очень редкое красновато-рыжее животное – речная свинья из Камеруна, от которого мы были недалеко.

По берегу проходили сухопутные животные. Я заметил льва, мелькавшего между деревьями, больших обезьян, черных и красновато-рыжих, крики, вой и болтовня которых не умолкали даже ночью. Бесчисленное множество диких голубей, попугаи, разные необычные птицы перелетали над рекой с одного берега на другой, сидели на верхушках деревьев, откуда доносилось к нам самое разнообразное пение...

Будь я свободен, я никогда не устал бы смотреть на эту полную жизни картину, все эти голоса, поражавшие мой слух, все эти животные, проходившие мимо моих глаз, еще больше увеличивали мое желание посетить эти места.

Какова же была моя радость, когда Бен объявил мне, что на следующий день он получает отпуск, и я буду сопровождать его! Милость эта была оказана мне не ради моего удовольствия: Бен заявил, что я ему необходим, так как он хочет поохотиться, и ему нужен помощник, чтобы нести дичь, а потому меня отпустили из одной только любезности к нему. Мне, впрочем, были совершенно безразличны мотивы, заставившие капитана дать мне несколько часов отдыха. Я был слишком счастлив, чтобы думать о таких пустяках, и готовился следовать за Беном с таким чувством радости, какого я впоследствии никогда больше не испытывал.

Х

На рассвете следующего дня мы покинули "Пандору". Два приятеля Бена Браса отвезли нас на берег на лодке и вернулись на судно. Я не успокоился до тех пор, пока не ступил ногой на землю, мне все время казалось, что мои мучители раскаются в своем великодушии, крикнут гребцам остановиться и прикажут мне вернуться обратно. Я вздохнул с облегчением только после того, как углубился в чащу леса, скрывшую меня от взора моих врагов.

Я почувствовал себя вполне счастливым! Я прыгал от радости, бегал, как безумный, танцевал, размахивал руками, смеялся и плакал, я вел себя так, что Бен Брас подумал, что я сошел с ума. Нет слов, чтобы выразить чувства, испытанные мной в ту минуту. Я снова был на земле, ноги мои отдыхали на мягкой траве, после того, как в течение двух месяцев они ходили по твердой палубе судна. Вместо леса мачт, шестов рангоута и просмоленных канатов, окружавших меня на борту, передо мной высились огромные деревья, раскачивавшие над моей головой гибкие ветви с зелеными листьями. Ветер, вместо того чтобы свистеть между снастями или гудеть, ударяясь о паруса, слегка шептал, шелестя листвой деревьев, и доносил до меня пение птиц. Но главное – я был свободен, я мог думать, говорить, двигаться, – и это в первый раз с тех пор, как я ступил на "Пандору"!

Передо мной не было гнусных лиц, в моих ушах не раздавались плоские шутки и ужасные проклятия, выкрикиваемые хриплыми голосами, глаза отдыхали на прекрасном и добром лице моего мужественного друга, веселые слова которого находили себе отзвук в моем сердце; и он сам был счастлив возможности провести несколько часов на свободе.

Мы собирались охотиться, а потому запаслись необходимым количеством оружия, которое, собственно говоря, ничего не имело общего с обыкновенным охотничьим оружием. Бен нес большой мушкет времен королевы Анны, который был так тяжел, что мог отдавить плечо любому гренадеру, но возьми Бен Брас даже пушку, он и тогда бы не почувствовал, какую тяжесть тащит на себе. Я же был вооружен громадным пистолетом, которым можно было пользоваться разве что при взятии судна на абордаж, но никак не для охоты. Кроме этого, у нас был с собой фунт дроби в кисете для табаку и небольшое количество пороху, который мы несли в бутылке из-под имбирного пива – любимого напитка англичан. Для пыжей мы взяли пакли, которой конопатят суда. И вот с такой оснасткой мы собирались охотиться на всех пернатых и четвероногих, которые повстречались бы нам на пути.

Мы долго ходили по лесу, но не встретили никаких животных, а только их следы. Над нами пели и щебетали птицы, по звуку можно было сказать, что они находятся на расстоянии нашей дроби, но как мы ни смотрели в ту сторону, откуда слышались их голоса, мы не увидели ни единого перышка. Птицы, конечно, видели нас прекрасно, да и мы в свою очередь могли бы увидеть их, знай только, где они прячутся. Но они терялись среди ветвей и листьев – природа позаботилась о том, чтобы дикие животные могли прятаться, пользуясь своей окраской, среди леса. Пятнистая шкура пантеры и леопарда, несмотря на свой блеск, мало отличается от рыжеватых сухих листьев, которыми усыпан лес; попугаи, живущие среди зеленых деревьев, сами бывают такого же цвета; на скалах встречаются серые попугаи, тогда как живущие среди стволов гигантских деревьев бывают более темного цвета.

Вот почему мы долго ходили, не заметив ни единого перышка. Однако судьба наконец сжалилась над нами. Мы увидели большую бурую птицу, спокойно сидевшую на нижней ветке дерева, лишенного листьев.

Я остановился на некотором расстоянии, а Бен двинулся вперед, чтобы подстрелить птицу. Мой друг передвигался бесшумно – этому он научился, будучи какое-то время браконьером. Осторожно скользил он от одного дерева к другому, пока не подошел, наконец, к тому месту, где сидела его жертва. Простодушное создание не обратило ни малейшего внимания на охотника, который уже даже не старался скрыть своего присутствия. Бен, твердо решивший не возвращаться с пустыми руками, приблизился так, чтобы не промахнуться. Птица сидела неподвижно, и можно было подумать, что это чучело, набитое соломой. Бен поднял мушкет времен королевы Анны, спустил курок – и птица упала мертвой.

Я подбежал, чтобы поднять ее; это была большая птица, по виду и по размерам очень похожая на индюка: голова и шея у нее были такие же красные и без перьев. Бен был убежден, что это дикая индейка. Что же касается меня, я этому не верил – я прекрасно помнил, что индейки встречаются в Америке и в Австралии, но их нет в Африке. Зато здесь водятся дрофы двух видов и другие птицы, похожие на индеек. Поэтому я заключил, что это одна из таких птиц, и хотя это не индейка, все же из нее должно выйти вкусное жаркое. Надеясь на то же самое, Бен Брас поднял птицу и перекинул ее через плечо, затем зарядил мушкет, и мы отправились дальше.

Не успели мы сделать и десяти шагов, как увидели наполовину съеденный труп животного. Бен сказал мне, что это лань. С первого взгляда можно было, пожалуй, поверить в это, но я заметил, что у животного простые рога, а не ветвистые, к тому же я читал, что в Африке нет ни оленей, ни диких коз, за исключением одного вида, который встречается в северной части, на большом расстоянии от того места, где мы были. Я сказал Бену, что это, вероятно, антилопа, заменяющая в Африке лосей, диких коз и оленей. Бен никогда не слышал о существовании антилоп и не хотел верить моим словам.

– Антилопа! – с презрением воскликнул он. – Нет, нет, Вилли! Это лань и ничто другое! Какая жалость, что она мертвая. Знатный был бы у нас груз, не правда ли, малыш?

– Да, – ответил я озабоченно, потому что подумал о другом. Антилопа была разорвана каким-то хищным животным, которое съело почти половину ее. Бен предположил, что антилопой пообедал, вероятно, шакал, а быть может, и волк. Я так же думал сначала, но предположить, что мы ошибаемся, меня заставили глаза антилопы, вернее то место, которое они когда-то занимали. Глазные орбиты антилопы были совершенно пусты. Это обстоятельство поразило меня. Очевидно было, что это сделал не шакал и тем более не волк – глаз антилопы был слишком мал для того, чтобы животное могло его вырвать. Только клюв птицы, питающейся падалью, мог проникнуть туда, и клюв этот принадлежал, по всей вероятности, хищной птице.

Какую же птицу нес Бен на своем плече? Теперь я знал это. Место, где мы ее встретили, соседство падали, ее неподвижность при виде приближающегося охотника, лысая голова, совершенно голая шея подтверждали, что это был гриф. Я читал, что бывают случаи, когда ее убивают палкой, особенно когда у нее полный желудок. Присутствие наполовину съеденной антилопы доказывало достаточно, что гриф наелся по горло падалью, и его неподвижное состояние было теперь понятно.

Я уже знал наверняка, какую дичь мы несли, но мне нелегко было сказать о своем открытии Бену, мне хотелось, чтобы он сам заметил свою ошибку. Мне недолго пришлось ждать этого. Не сделали мы и ста шагов, как Бен развязал веревку, придерживавшую птицу, перетащил ее через плечо, поднес к носу и вдруг отбросил прочь.

– Индейка? Ах, Вилли, нет! Это не индейка! Это проклятый коршун, черт его возьми, он пахнет падалью!

XI

Я сделал вид, что удивлен, хотя еле удерживался от смеха, глядя на своего смущенного друга. Действительно, ужасный запах, издаваемый отвратительным грифом, походил на запах мертвой антилопы, которую мы видели несколько минут назад. Только теперь, когда запах падали поразил нос Бена, он поверил, что дичь его – не индейка. Он, конечно, прекрасно знал грифа Пондишери, которого видел в Индии, или желтоватого грифа, которого встречал в Гибралтаре и на берегах Нила. Но убитая птица была гораздо меньше; она походит на индейку и встречается только в Африке, на ее западном берегу. Впоследствии я изъездил почти все страны мира и никогда не встречал грифа такого рода. Что же удивительного в том, что мой товарищ не мог его узнать, в первый раз очутившись в тех местах?

Выражение лица Бена, когда он отбрасывал от себя вонючую бестию, было до того смешным, что я расхохотался бы от души, если бы не боялся оскорбить его, так как ему и без того было досадно. Желая, напротив, заставить его забыть это маленькое происшествие, я подошел к отвратительной птице, притворился удивленным и затем согласился с ним, что это действительно гриф. После этого мы пошли дальше наудачу, надеясь встретить какую-нибудь дичь, более вкусную на этот раз.

Недалеко от того места, где Бен бросил грифа, мы вошли в большой пальмовый лес, вид которого вполне удовлетворил меня. Если я когда-либо, мечтая о далеких странах, желал чего-нибудь, так это увидеть все удивительные деревья, растущие в жарком климате земного шара, о которых я так много читал в описаниях разных путешествий. Увидя пальмовый лес, я понял, что самые блестящие рассказы дают далеко не полное представление о красотах природы. Из всех образцовых произведений ее я ничего не видел, что привело бы меня в такой неописуемый восторг.

Есть много видов пальм, которые растут лишь отдельно и никогда не образуют лесов, состоящих исключительно из одних пальм. Но пальмы, образовавшие лес, куда мы только что вошли, принадлежали к одному из самых благородных видов этого великолепного семейства. Потом я узнал, что это были масляные пальмы, известные у африканцев западного берега под названием мава; ученые называют их Elais guineensis.

Пальма это похожа на кокосовую, она средней толщины – около метра в окружности и достигает 30 метров высоты. Верхушка ее украшена пятиметровой длины листьями, напоминающими страусовые перья и грациозно спускающимися вниз в виде зонтика. Под тенью этих великолепных листьев, в том месте, где они ответвляются от ствола, вырастают плоды элаиса – орехи величиной в голубиное яйцо. Они растут громадными кистями, похожими на гроздья фиников. Скорлупу ореха покрывает мясистая оболочка, похожая на оболочку, покрывающую обычный грецкий орех, но более маслянистая; из нее добывают пальмовое масло, о котором я уже говорил. Из сердцевины ореха также можно получить масло. Сделать это гораздо сложнее, зато такое масло более высокого качества, чем масло, получаемое из оболочки ореха.

Нет ничего более впечатляющего, чем вид пальмы с длинными гроздьями зрелых ярко-желтых плодов, которые красиво выделяются на темно-зеленом фоне листьев, грациозно склонившихся над ними, как бы для защиты золотых кистей от палящих лучей тропического солнца.

Особенно хороши элаисы, когда они образуют целый лес, как тот, куда мы вошли с Беном. Даже этот суровый матрос был явно тронут грандиозным зрелищем, которое открылось перед его глазами, и вместе со мной восхищался великолепной картиной.

Всюду, куда проникал наш взор, мы видели стройные стволы, до того прямые и ровные, что их можно было принять за колонны, воздвигнутые руками человека. Они поддерживали свод листьев, развернутых над нашими головами. Грациозные изгибы этих перистых листьев, как бы выточенных резцом, представляли собой настоящие аркады. С верхушек этих колонн, точно золотые люстры, спускались яркие кисти.