Текст книги "Собрание сочинений, том 4. В дебрях Южной Африки. Юные охотники. Охотники за жирафами."

Автор книги: Томас Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава XVI. ГРОЗНАЯ ЦЕЦЕ

Расстилавшийся вокруг зеленый ковер, густая листва деревьев, цветы у ручья, кристальная вода в его русле, черные крутые скалы, громоздившиеся вдали, – все это вместе составляло чарующую картину. Глаза путников отдыхали на ней, и, пока распрягали фургон, каждый не преминул громким возгласом выразить свой восторг. Место, как видно, всем пришлось по душе. Гансу полюбилась эта лесная красота, дышавшая покоем. О лучшем уголке для прогулок он и не мечтал бы – бери книгу в руки и часами броди в одиноком раздумье. Гендрику место понравилось потому, что оно было, как он выразился, «истоптано на славу»; иными словами, он уже углядел вокруг следы разнообразных африканских животных, вплоть до самых крупных. Маленькую Трейи радовало, что здесь так много красивых цветов. Она видела кругом и ярко-малиновую герань, и белые звездочки душистого жасмина, и горделивые лилии, розовые и белые. Цветы не только пестрели в траве – они цвели и на кустах, и даже на деревьях.

Тут был и медовый кустарник, самый красивый в своем семействе, весь в больших чашевидных венчиках – алых, белых и желтых; было здесь и серебряное дерево с нежными серебристыми листьями – когда ими играл ветерок, они становились похожи на громадные букеты шелковых цветов, – и были усыпанные золотом деревца мимозы, разливавшие в воздухе свой сильный и приятный запах.

Но больше всего восторгала маленькую Трейи прелестная голубая кувшинка, недаром слывущая одним из самых красивых африканских цветков. Поодаль от ручья, в сторону равнины, сверкала небольшая заводь, хотя, пожалуй, ее можно бы назвать и озерцом, а на ее тихой водной глади дремали в величавой красоте небесно-голубые венчики этих кувшинок.

Трейи, ведя за собой на поводу своего маленького любимца, подошла к самому берегу полюбоваться на них. Девочка глядела и не могла наглядеться.

– Мне хочется, чтобы папа остался здесь подольше, – сказала она увязавшемуся за нею маленькому Яну.

– И мне… Ах, Трейи, какое там чудесное дерево! Посмотри! Орехи на нем величиной с мою голову, право! Как бы нам, сестрица, сбить их с веток?

Переговариваясь так, двое малышей любовались каждый по-своему новой для них картиной.

Однако как ни были довольны все младшие в семье, они лишь очень сдержанно выражали свою радость, потому что их смущал пасмурный взор отца. Ван Блоом спокойно сидел под приютившим их деревом, но не поднимал взгляда, как будто погруженный в мучительное раздумье. Это видели все.

Мысли его были в самом деле мучительны, да иначе и быть не могло. Ему оставалось одно: вернуться в колонию и начать свой жизненный путь сначала. Но с чем начинать? К чему приступиться? Он лишился всего и мог только пойти на службу к кому-либо из более богатых соседей, а для человека, привыкшего смолоду к независимости, это было бы очень тяжело. Он поднял глаза и посмотрел на пятерку своих лошадей, которые теперь усердно щипали сочную траву, росшую в тени у подножия скалистого кряжа. Когда они наберутся сил, чтобы можно было снова запрячь их? Пожалуй, дня через три-четыре он тронется в путь. Отличные лошади, породистые, сильные, – они, конечно, повезут фургон без большого труда… Так текли мысли бывшего фельдкорнета.

Не думал он в ту минуту, что его лошади уже никогда не смогут тянуть ни фургона, ни другой повозки. Не думал он, что все пять его благородных коней обречены на гибель… Но это было так. Не прошло и недели, как шакалы и гиены затеяли свару на их костях. В ту самую минуту, когда владелец загляделся на пасущихся лошадей, яд уже сочился по их жилам и начали воспаляться смертельные язвы. Увы! Над головою ван Блоома нависла новая туча. Он подметил, что время от времени пасшиеся лошади проявляли признаки беспокойства. Они вздрагивали вдруг, принимались хлестать себя по бокам длинным хвостом, тереться головой о кусты. «Им, верно, докучает какая-то муха», – подумал трек-бур и больше о них не тревожился. Знай он, что представляет собой эта маленькая мушка, он бы сорвался с места, кликнул своих сыновей и бушмена, кинулся с ними к лошадям, изловил их как можно быстрее и увел бы подальше от этих темных скал. Но он не был знаком с мухой цеце. Оставалось еще с четверть часа до захода солнца, и лошадям не мешали пастись на воле. Но ван Блоом заметил, что они с каждой минутой ведут себя все беспокойней – вдруг забьют копытами о землю или отпрянут в сторону и время от времени начинают сердито ржать. Ван Блоома от них отделяло с четверть мили, и он с такого расстояния не мог увидеть, что беспокоит лошадей; но их необычное поведение в конце концов побудило его встать и направиться к ним. Ганс и Гендрик пошли с ним вместе. Когда они подошли поближе, то их поразило то, что они увидели: каждую лошадь точно осаждал пчелиный рой! Потом они разглядели, что это не пчелы, а насекомые помельче, коричневого цвета, с виду похожие на большую муху-жигалку и очень быстрые в полете. Они тысячами сновали в воздухе над каждой из пяти лошадей и сотнями садились им на голову, на шею, на спину, на бока, на ноги, – словом, на все части тела. Мушки не то кусали, не то жалили их; неудивительно, что бедным лошадям было не по себе.

Ван Блоом предложил отогнать лошадей подальше в степь, куда эти мушки, по-видимому, не залетали. Его беспокоило только одно: что лошади из-за них нервничают.

По той же причине жалел лошадей и Гендрик; из всех троих один только Ганс угадал истину. Ему доводилось читать о страшном насекомом, которое водится в некоторых глубинных областях Южной Африки, и при виде мушек у него сразу возникло подозрение, что это оно и есть.

Юноша тотчас поделился своею догадкой с отцом и братом, и те не на шутку встревожились.

– Позовите сюда Черныша! – распорядился ван Блоом.

Кликнули бушмена, и тот немедля прибежал с веревками в руке. Последний час он был занят разгрузкой фургона и не думал о лошадях и о странном их поведении. Но когда он прибежал на зов и увидел рой, круживший над лошадьми, маленькие глазки его широко раскрылись и все лицо исказилось в изумлении и крайней тревоге.

– Что это такое, Черныш? – спросил хозяин.

– Мин баас! Мин баас! Тут сам дьявол… эта разбойница – муха цеце!

– А что такое «цеце»?

– Боже!.. Все мертвы… Мертвы! Все наши лошади!

То и дело сам себя перебивая громкими причитаниями, Черныш принялся разъяснять, что жало мухи, которую они видят перед собой, ядовито; что лошади неизбежно умрут – раньше или позже, в зависимости от числа полученных ими укусов; но стоявший над ними рой не оставил у бушмена сомнения, что лошади основательно искусаны и в течение одной недели все до единой падут.

– Ждите, мин баас, – завтрашний день покажет.

И в самом деле, на другой день, еще до полудня, у лошадей появились опухоли на голове и по всему телу; воспаленные веки почти закрывали им глаза; несчастные животные не желали щипать траву и бродили, словно вслепую, по тучному пастбищу, давая знать о мучившей их боли глухим, печальным ржанием. Каждый понял бы, что они обречены на гибель. Ван Блоом пробовал пустить им кровь, испытывал разные другие средства, но безуспешно. От укуса мухи цеце нет исцеления!

Глава XVII. ДОЛГОРОГИЙ НОСОРОГ

Гендрик ван Блоом был на грани полного отчаяния. Судьба, казалось, преследовала его на каждом шагу. Годами он шел под уклон, из года в год оскудевало его земное богатство, он делался все беднее. Теперь он достиг самой низшей ступени – стал просто нищим. У него не осталось уже ничего. Лошади были все равно что мертвы. Только корова была спасена от цеце: ее не подпускали к подножию хребта и выгоняли пастись в открытую степь; она и составляла теперь весь «живой инвентарь» трек-бура, все его имущество. Правда, у него оставался еще превосходный фургон, но что проку в нем без волов или лошадей? Фургон без упряжки! Уж лучше бы упряжка без фургона.

Что предпринять? Как найти выход из положения? А оно было достаточно трудное, чтобы не сказать хуже: трек-бур находился сейчас в двухстах милях от ближайшего культурного поселения, и добраться туда не было иной возможности, как только пешком; но как пройти с малышами двести миль? Немыслимое дело!

Пешком по голым, безлюдным степям, превозмогая страшную усталость, терпя голод и жажду, подвергаясь встречам с опасными хищниками! Нет, не под силу будет детям совершить такой путь. «А что еще делать?» – спрашивал себя ван Блоом. Оставаться здесь с детьми на всю жизнь, кормясь охотой в меру удачи да кореньями? Неужели стать ему дикарем-охотником, бушменом, «лесным человеком», а детям – «лесными ребятами»?

Такие мысли непрестанно осаждали ван Блоома. Неудивительно, что он чувствовал себя глубоко несчастным. Он сидел, сжав виски ладонями, и восклицал:

– Милосердное небо! Что станется со мной и с детьми?

Бедный ван Блоом! Он дошел до самой низкой ступени, уготованной ему судьбой. Да, поистине самой низкой, потому что в тот же день – и даже в тот же час – случилось нечто такое, что не только доставило облегчение его угнетенной душе, но обещало лечь в основу нового благополучия. Один лишь час спустя будущее стало рисоваться ван Блоому совсем в ином свете, один лишь час спустя он был уже счастливым человеком, и все вокруг почувствовали себя такими же счастливыми!

Вам не терпится услышать, как произошла такая перемена? Какая маленькая фея выскочила из родника или сошла с горы, чтобы оказать покровительство доброму буру-кочевнику в трудную минуту? Вам не терпится услышать? Вы услышите!

Солнце клонилось к закату. Трек-бур со своей семьей сидел под большой нваной у костра, на котором только что сварили ужин. Не было разговоров, веселой болтовни – дети видели, что отец удручен, и сами притихли. Никто не разговаривал, только изредка перемолвятся словом, да и то шепотком. В эту-то минуту и выразил ван Блоом свои печальные думы приведенным выше восклицанием.

Словно ища ответа, он поднял к небу глаза, потом обвел ими равнину. И вдруг его взгляд остановился на странном предмете, только что появившемся из дальней заросли кустов. Это был какой-то зверь, очень большой, так что ван Блоом и другие приняли его поначалу за слона. Никто из них, кроме Черныша, еще не видывал диких слонов. Хотя слоны водились когда-то по всей южной половине Африки, они уже давно ушли из населенных мест, и в наши дни встретить их можно только за пределами Капской колонии. Но трек-бур и его сыновья знали, что слоны здесь водятся, так как приметили уже их следы, а потому они все и подумали, что приближавшееся животное, наверно, слон. Впрочем, Черныш составил исключение. Как только взгляд его упал на зверя, маленькой бушмен вскричал:

– Чукуру! Это чукуру!

– Носорог? – сказал ван Блоом, зная, что «чукуру» – бушменское название, носорога.

– Да, баас, – ответил Черныш, – очень большой детина! Кобаоба, длиннорогий белый носорог. Эти слова Черныша означали, что приближавшийся к ним зверь принадлежал к крупному виду носорогов, которых туземцы именуют «кобаоба». Теперь, мой юный читатель, я позволю себе заметить, что ты, вероятно, всю свою жизнь воображал, будто на свете есть только один вид носорога, который так и зовется: носорог. Я прав? Ну конечно.

Ты, доложу я тебе, ошибался. Существует множество различных видов этого весьма своеобразного животного. Мне их известно по меньшей мере восемь. И я без колебания скажу, что, когда Центральная Африка, Южная Азия и острова Малайского архипелага будут в полной мере исследованы, видов носорога окажется еще в полтора раза больше.

В Южной Африке хорошо известны четыре вида, еще один вид, отличный от них, водится в Северной Африке, а большой индийский носорог имеет лишь отдаленное сходство с каким бы то ни было из африканских. К обособленному виду, отличному от африканских и индийского, принадлежит носорог, живущий на острове Суматра, и еще один самостоятельный вид составляет яванский носорог, обитатель острова Ява. Итак, мы насчитали не менее восьми пород носорога, резко различающихся между собой.

По музеям, зверинцам и по картинкам, пожалуй, наиболее известен индийский носорог. Он отличается характерными складками кожи и весь изукрашен толстыми шишками, придающими его шкуре сходство с панцирем. Это отличает его от африканских видов, которые все лишены такого панциря, хотя у некоторых из них шкура узловатая или бородавчатая.

У абиссинского носорога шкура также собрана в складки, что несколько сближает его с индийским.

Носорог Суматры и яванский носорог невелики по сравнению со своим родичем – огромным индийским носорогом, водящимся только в континентальной Индии, в Сиаме и Кохинхине.

Яванский носорог приближается к индийскому, поскольку он, как и тот, покрыт шишками и имеет один рог. Однако мы не находим у него своеобразных складок шкуры, характерных для индийского вида. У носорога Суматры нет ни складок, ни шишек. На его шкуре имеется легкий волосяной покров, а два рога на носу сближают его с двурогими африканскими видами.

Туземцам Южной Африки знакомы четыре различных вида носорогов, которые они обозначают соответственно четырьмя различными названиями; и можно здесь кстати отметить, что для классификации носорогов эти наблюдения охотников-дикарей заслуживают больше веры, нежели мнения чисто кабинетных ученых, которые строят свои выводы на присутствии или отсутствии какого-нибудь зуба, шишки или складок кожи. Нашим знанием одушевленной природы мы обязаны не столько кабинетным ученым, сколько «грубым охотникам», которых те пытаются презирать и которые, по правде говоря, научили нас чуть ли не всему, что нам известно о повадках и привычках того или другого животного. Такой «грубый охотник», как, например, Гордон Камминг, больше способствовал расширению наших сведений по зоологии Африки, чем целый синклит ученых теоретиков. Так вот, Гордон Камминг, которого столько обвиняли – и, по-моему, напрасно – в преувеличениях, написал очень скромную и правдивую книгу, где вы прочтете, что в Южной Африке встречаются четыре породы носорогов, и едва ли кто-либо знает это лучше, чем он.

Четыре африканских вида известны среди туземцев под именем «бореле», «кейтлоа», «мучочо» и «кобаоба». Два первых вида относятся к черным носорогам, то есть общая окраска их шкуры темная, тогда как мучочо и кобаоба – белые насороги, и шкура у них грязно-белесого цвета. Черные носороги много мельче – чуть ли не вполовину против белых – и отличаются от них длиной, посадкой своих рогов и некоторыми другими особенностями.

Рога у бореле расположены, как и у всех прочих видов, на когтистом бугре над ноздрями, откуда и произошло это наименование – носорог. Но у бореле они торчат вверх, слегка отклоняясь назад, и один позади другого. Передний рог у него длиннее – он достигает восемнадцати дюймов в длину, а иногда и более того, но часто бывает обломан или же стерт. Задний рог у этого вида напоминает скорее что-то вроде шишки, тогда как у кейтлоа, то есть у двурогого черного носорога, оба рога вполне развиты и имеют почти одинаковую высоту.

У мучочо и кобаоба задний рог развит слабо; зато передний у обоих этих видов значительно длиннее, чем у бореле или кейтлоа. У мучочо он нередко достигает трех футов длины, а у кобаоба можно зачастую увидеть рог в четыре фута, торчащий над концом его безобразной морды, – грозное оружие!

У двух последних видов рог не загнут назад, а направлен острием вперед, и, так как оба эти носорога держат голову низко склоненной, их длинное острое копье оказывается нередко в горизонтальном положении. Формой и длиною шеи, посадкой ушей, да и многими другими особенностями черные носороги существенно отличаются от белых. Несходны они и образом жизни. Черные питаются преимущественно листьями и ветвями колючих кустов, таких, как колючая акация или «стой-погоди», тогда как белые живут травой. Черные свирепей нравом – они набрасываются и на человека и на любого зверя, какой попадется им на глаза, а иногда как будто даже срывают свою ярость на кустах и разносят их в клочья.

Белые носороги тоже довольно свирепы, если их поранить или раздразнить, но, в общем, склонны к миролюбию и позволяют охотнику пройти мимо, не причинив ему вреда. Они легко жиреют, и мясо их пригодно для еды. Из всех африканских животных ни одно так не ценится за мясо, как теленок белого носорога. Напротив, черные носороги никогда не жиреют, и мясо у них жесткое и невкусное.

Рога всех четырех идут у туземцев на различные нужды, так как они крепки, прекрасной фактуры и отлично поддаются полировке. Из самых длинных рогов местные жители выделывают массивные трости, а также шомполы для своих ружей. Рога покороче идут на молотки, стаканы, ручки для разных небольших инструментов и тому подобные поделки. В Абиссинии и других областях Северной Африки, где в ходу мечи, их рукояти делаются из рогов носорога. Шкура носорога также идет на различные изделия, между прочим – на кнут, известный под названием «ямбок», хотя ямбок из шкуры бегемота ценится выше.

У африканских носорогов, как мы уже упоминали, кожа не имеет ни складок, ни шишек, характерных для их азиатского сородича, но и у них она далеко не мягкая. Она так толста и труднопроницаема, что обыкновенная свинцовая пуля нередко сплющивается, ударяясь о нее. Чтобы она могла наверняка пробить шкуру носорога, ее отливают из особо твердого сплава.

Носорог не относится к водяным животным, вроде бегемота, однако и он любит водную стихию, и его не часто встретишь вдалеке от воды. Всем четырем африканским породам по нраву лежать и кататься в грязи – совсем как свиньям в летний день; и обычно они ходят сплошь облепленные грязью. Днем их можно увидеть лежащими или стоящими в тени какого-нибудь густого деревца мимозы в состоянии дремотной лени; ночью же они бродят в поисках пищи и водопоя. Если подойти к носорогу с подветренной стороны, его нетрудно захватить врасплох, потому что его крохотные бусинки-глаза не очень зорки. Наоборот, когда охотник идет по ветру, носорог может учуять его издалека, так как нюх у него превосходный. Будь носорог одарен к тому же и острым зрением, нападать на него было бы опасной игрой: бежит он с такой быстротой, что на первых порах обгоняет коня.

В броске и в беге черный носорог далеко превосходит белого. Все же охотнику легко от него увернуться: он только должен проворно отскочить в сторону, предоставив зверю слепо мчаться вперед.

Туловище черного носорога достигает шести футов высоты считая до плеч, и тринадцати футов длины. Белый крупнее: кобаоба имеет все семь футов вышины и четырнадцать длины.

Неудивительно, если зверя таких необычайных размеров приняли с первого взгляда за слона. Носорог породы кобаоба – самое крупное после слона четвероногое. При своей огромной морде – до полутора футов ширины, – неуклюжей вытянутой голове и громоздком туловище он производит впечатление такой мощи и тяжеловесного величия, что в этом не уступает самому исполину-слону, а, по мнению иных, даже превосходит его. Он, можно сказать, являет собою как бы карикатуру на слона. Поэтому не так уж груба была ошибка, когда ван Блоом и осталые, глядя из-за фургона, приняли кобаоба за могучего слона.

Черныш, однако, вывел всех из заблуждения, объявив, что животное, которое они видят, – белый носорог.

Глава XVIII. ЖЕСТОКАЯ БИТВА

Когда они впервые заметили кобаоба, тот, как сказано, только что вышел из чащи кустарника. Не задерживаясь, зверь прямиком направился к упомянутому выше озерцу, очевидно, с намерением добраться до воды. Эта заводь была, конечно, обязана своим существованием роднику, хоть она и лежала на добрых двести ярдов в стороне от него и примерно на столько же от дерева-великана. Она была почти круглой формы, имея сто ярдов в диаметре, и, значит, занимала площадь в два с небольшим английских акра. Она с полным правом могла именоваться озером. Так ее и называли дети ван Блоома.

У верхнего края озера – у того, что был обращен к роднику, – берег вставал высоким откосом, а в двух-трех местах даже скалами, которые тянулись к роднику вдоль русла небольшого ручейка. У дальнего же, западного, конца озера берег был низменный, и местами поверхность воды стлалась чуть не вровень с прилегающей степью. Поэтому он был весь исчерчен следами животных, приходивших на водопой. Гендрик, страстный охотник, среди знакомых следов приметил и такие, которые, по-видимому, принадлежали неизвестным ему породам.

Кобаоба направлялся как раз туда, к нижнему концу озера – несомненно, своему излюбленному и привычному месту водопоя.

Там был уголок, где подступ к воде был легче, чем повсюду, – немного вбок от того места, где уходило от озера в степь сухое русло ручья. Это был заливчик, окаймленный светлой песчаной отмелью. С равнины к нему вело подобие крошечной ложбинки, вытоптанной догола животными, издавна приходившими сюда утолять жажду. Вступив в заливчик, даже самые высокие животные находили здесь достаточную глубину и хорошее дно, что позволяло им пить спокойно и не слишком нагибаясь.

Кобаоба держал путь прямо к озеру, и, когда он подошел поближе, люди, наблюдавшие за ним, увидели, что он вступил в ложбинку. Это послужило доказательством, что он бывал здесь не раз.

Мгновением позже носорог, выйдя к заливчику, уже стоял по колено в воде. Сделав несколько изрядных глотков – то сопя, то чихая, – он погрузил в воду свою широкую рогатую морду и принялся мотать головой, пока вода не вспенилась, а затем лег на дно и начал перекатываться с боку на бок, как свинья в луже.

Здесь было мелковато, и большая часть его огромного туловища выступала над поверхностью, хотя, пожелай он выкупаться как следует, он в двух шагах от берега нашел бы достаточную глубину.

У ван Блоома и Гендрика сразу явилась мысль: нельзя ли окружить зверя и убить его? Не просто убить ради убийства, нет. Черныш успел уже им объяснить, как вкусно мясо белого носорога, а в лагере запас провианта пришел к концу. У Гендрика была и другая причина желать смерти зверя: ему нужен был новый шомпол для карабина, и он с вожделением поглядывал на длинный рог кобаоба.

Но пожелать носорогу смерти легко, а вот убить его не просто. У наших охотников не было лошадей – или, вернее, их лошади уже не годились под седло, – а попытка подкрасться к зверю на своих двоих была бы и пустой и опасной затеей. Носорог, по всей вероятности, поддел бы кого-нибудь из них на свое большое копье или попросту растоптал ножищами. А если бы даже ничего такого не случилось, он все равно ушел бы от них – носороги всех пород бегают быстрей человека.

Как же все-таки управиться с ним? Может быть, подойти поближе, выстрелить из засады и меткой пулей уложить на месте? Иногда удается убить носорога с первого же выстрела, но только надо знать, куда стрелять, чтобы пуля проникла в сердце или в другой жизненно необходимый орган.

План казался вполне осуществимым. Подобраться поближе было нетрудно: у самого водопоя росли подходящие кусты. Если зайти с подветренной стороны, старый кобаоба, пожалуй, и не учует охотников, тем более что в ту минуту он был всецело поглощен своим приятным занятием.

Охотники решили попытать счастья и уже встали с земли, когда Черныша вдруг как будто свело судорогой: маленький бушмен весь задергался, заплясал на месте, чуть слышно бормоча:

– Клау, клау!

Глядя со стороны, всякий подумал бы, что Черныш внезапно помешался, но ван Блоом знал, что возглас «клау» означает у бушмена «слон», и сам посмотрел в ту сторону, куда указывал Черныш. Да, с запада в степи, вырисовываясь на желтом небе, возникла темная громада, в которой, если присмотреться, угадывались очертания слона. Явственно была видна над низкими кустами его округлая спина; шевелились на ходу широкие висячие уши. С одного взгляда все поняли, что слон направляется к озеру – и почти той же тропой, по которой прошел только что носорог. Это, понятно, опрокинуло все планы охотников. С появлением могучего слона они и думать забыли о белом носороге. Едва ли могли они рассчитывать, что удастся убить зверя-исполина, но все же подобная мысль мелькнула у них в уме. Почему не попытаться?

Однако они не успели еще составить какой-либо определенный план действий, как слон уже подошел к берегу озера. Шествовал он как будто медленно, но его огромные ноги быстро отмеряли расстояние, и свой путь он совершил куда быстрее, чем можно было ждать. Охотники едва успели обменяться мыслями, когда зверь-исполин был уже в нескольких ярдах от воды. Здесь он остановился, повел хоботом в одну сторону, в другую и застыл, как будто прислушиваясь. Не слышно было никакого шума, который мог бы его смутить, – даже кобаоба притих.

Простояв так с минуту, исполин опять двинулся вперед и вступил в описанную уже ложбинку. Из лагеря он был виден теперь весь, как на ладони, хоть и находился в трехстах ярдах от зрителей. Он высился тяжелой громадой. Его туловище заполняло почти всю ширину ложбинки, а длинные желтые бивни, выдаваясь на два с лишним ярда из челюсти, изящно изгибались кверху. Это был, как шепотом пояснил Черныш, «старый бык».

До последней минуты носорог даже не подозревал о приближении слона; при огромных размерах исполина поступь его бесшумна, как у кошки. Правда, из его утробы, когда он двигался, доносилось какое-то грохотание, похожее на далекий гром, но кобаоба был тогда слишком увлечен купанием и не слышал или же не слушал звуков, недостаточно близких, а возможно, недостаточно отчетливых. Но когда внезапно огромное тело слона четким силуэтом встало между ним и солнцем и отбросило густую тень на водоем, носорог с легкостью, поразительной при его неуклюжем сложении, мгновенно вскочил на ноги. При этом раздалось нечто среднее между хрипением и свистом, а из ноздрей купальщика изверглась струя воды. Слон тоже на свой лад произвел салют, который прогремел трубным гласом и отдался эхом в скалах; затем великан застыл на своей тропе – он увидал носорога. Встреча, очевидно, явилась для обоих неожиданной; оба стояли несколько секунд неподвижно, взирая друг на друга в явном удивлении. Удивление, однако, быстро сменилось совсем другим чувством. Животные стали проявлять признаки гнева. Было видно, что не обойдется без драки. Да и как тут было мирно разойтись? Слон не мог спокойно вступить в заливчик, покуда не выйдет из воды носорог, а носорог не мог выйти, покуда слон своим огромным телом закрывал вход в ложбинку. Правда, кобаоба мог бы проскочить у слона между ног или отплыть и выйти на берег где-нибудь в сторонке; и так и этак – он очистил бы место слону. Но из всех зверей на свете носорог, быть может, самый неуступчивый. И добавим: самый, пожалуй, бесстрашный – он не боится ни человека, ни зверя, даже прославленного льва, который нередко пускается от него наутек, точно кошка. Так что старик кобаоба отнюдь не склонен был отступить перед слоном; вся его поза ясно говорила, что он не собирается ни прошмыгнуть у того под животом, ни отплыть в сторону хоть на ярд. Нет, он не отступит ни на ярд! Оставалось стоять и смотреть, как разрешится спор чести. Положение делалось все более напряженным, и люди из своего лагеря глядели не отрываясь на двух огромных «быков» – потому что кобаоба тоже был быком, и самого крупного размера, какого только достигает носорог. Несколько минут оба зверя мерили друг друга взглядом. Слон хоть и был больше ростом, хорошо знал силу своего противника. Ему случалось уже встречаться с носорогом, и он отнюдь не презирал его. Возможно, ему довелось уже разок познакомиться с прикосновением этого длинного вертелообразного нароста на носу у кобаоба. Так или иначе, слон не набросился сразу на противника, как поступил бы с какой-нибудь антилопой, которой случилось бы так вот встать на его пути. Однако терпение его иссякло. Его признанному достоинству нанесено оскорбление, его державную власть оспаривают, слон хочет искупаться и напиться – нет, он не может больше сносить дерзость носорога! С ревом, гулко отдавшимся в скалах, ринулся он вперед; потом твердо уставил свои бивни под плечи носорога, поднял его могучим рывком на воздух и сбросил в озеро. Тот нырнул и, высунув наполовину голову из воды, засопел и зафыркал, но через секунду снова был на ногах и сам повел нападение. Зрители видели, что он норовит всадить свой рог слону меж ребер, а тот старается не повернуться к нему боком. Слон опять подбросил кобаоба, и тот опять вскочил и бешено ринулся на великана-противника; так они сражались, пока вода вокруг них не побелела от пены.

Битва некоторое время шла в воде, но потом слон, решив, как видно, что это дает врагу преимущество, попятился в ложбинку и, выжидая, остановился, повернув голову к озеру. Но если он надеялся, что в такой позиции стены ложбинки дадут ему защиту, расчет его не оправдался: они были слишком низки, и его объемистые бока сильно выступали над ними. Стены только отняли у слона возможность поворачиваться и стесняли его движения. То, что дальше совершил носорог, едва ли было с его стороны рассчитанным маневром, как это показалось наблюдателям. Когда слон занял свою позицию в ложбинке, кобаоба вылез из воды на отмель и затем, сделав быстрый крутой поворот, пригнув голову чуть не к самой земле и выставив горизонтально свой длинный рог, кинулся на врага и ударил его сбоку между ребер. Зрители видели, как рог вошел в тело, а пронзительный вой слона и судорожные движения его хобота и хвоста ясно говорили, что великан получил жестокую рану. Бросив свою ложбинку, он устремился вперед и не останавливался, пока не оказался по колено в воде. Набрав полный хобот воды, он его поднял вверх и, задрав назад, стал большими струями окатывать все свое тело, а в особенности то место, куда вошел рог кобаоба. Затем он выбежал из озера и кинулся искать своего обидчика, но длиннорогого и след простыл!

Выйдя из «купальни» без урона для своего достоинства и, быть может, твердо веря, что одержал победу, кобаоба, как только нанес противнику удар, припустил вскачь и скрылся в кустах.