Текст книги "Собрание сочинений, том 4. В дебрях Южной Африки. Юные охотники. Охотники за жирафами."

Автор книги: Томас Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава XXXV. СТЕЛЮТ ПОСТЕЛЬ СЛОНУ

Охотникам нельзя было упускать ни минуты. Слона, если б он захотел в тот день вернуться, надо было ждать к самым жарким, полуденным часам. В их распоряжении осталось не больше часа, чтобы приготовиться к встрече – «сделать постельку», как в шутку сказал Черныш. И они с жаром принялись за работу. Бушмен был за главного, двое остальных беспрекословно подчинялись его указаниям.

Прежде всего Черныш велел им срезать и обтесать три кола из твердого дерева. Каждому колу надлежало быть в три фута длиной, в человеческую руку толщиной, и с одного конца его надо было заострить.

Колы вскоре были готовы. В изобилии росшее кругом железное дерево представляло самый подходящий материал. Срубили топором три деревца повыше, укоротили их до нужной длины и заострили охотничьими ножами.

Черныш тем временем не сидел сложа руки. Прежде всего он срезал ножом широкую полоску коры со «спального дерева», с той его стороны, где слон обыкновенно приваливался к нему, на высоте примерно трех футов от земли, потом в том месте, где снята была кора, он сделал топором надсечку – такую глубокую, что дерево неминуемо упало бы, будь оно предоставлено самому себе. Но оно не упало, так как Черныш заблаговременно принял меры: он заставил дерево держаться, привязав к верхним его сучьям сыромятный ремень, который он затем провел к ветвям другого дерева, стоявшего поодаль. Таким образом, «спальное дерево» удерживал от падения только ремень; при самом легком толчке оно должно было повалиться.

Теперь Черныш приложил к старому месту срезанный им кусок коры, который он приберег, и, когда все щепки были тщательно собраны, никто не сказал бы с первого взгляда, что дерево познакомилось с лезвием топора. Осталось произвести еще одну операцию – установить колья, уже заготовленные ван Блоомом и Гендриком. Чтобы закрепить их как следует, надо было вырыть довольно глубокие ямки. Черныш отлично справился и с этой задачей. Не прошло и десяти минут, как он выкопал три ямы, каждая больше фута глубиною и ни на полдюйма не шире, чем требовалось по толщине кольев. Вам, может быть, любопытно было бы узнать, как он умудрился это сделать? Доведись вам рыть яму, вы бы стали рыть ее лопатой, и яма неизбежно получилась бы с эту лопату шириной. Но у Черныша не было лопаты, а если бы и была, он все равно пренебрег бы ею, так как яма получилась бы шире, чем нужно.

Черныш не вырыл ямку, а пробурил, сделав это посредством маленькой острой палочки. Он сперва разрыхлил ею твердый грунт по кружку соответственного диаметра. Набрав затем в горсть взрыхленную землю, он выбросил ее и снова принялся орудовать, как раньше, острием «сверлильной палочки». Выбросит землю – и опять за палочку; и так до тех пор, пока не получилась узкая ямка нужной глубины. Вот как Черныш «пробурил» ямки.

Ямки были расположены треугольником у подножия дерева, но не с той стороны, где должен был стать слон, если бы вернулся на старое место, а с обратной. В каждое отверстие Черныш всадил кол тупым концом книзу, острием кверху, а у основания укрепил его при помощи мелкого щебня и пригоршни глины. Колья стояли так, точно в землю вросли. Затем колья обмазали мягкой глиной, чтобы замаскировать белизну дерева, стружки тщательно подобрали, и всякие следы работы были совершенно скрыты. Покончив с уборкой, охотники отошли от «спальни».

Но они отошли недалеко; выбрав большое кустистое дерево с подветренной стороны, они все трое взобрались на него и притаились в ветвях.

Ван Блоом держал на взводе свой громобой, а Гендрик – свой карабин. Только в случае, если бы остроумный прием Черныша не удался, они намеревались пустить в ход ружья.

Было уже двенадцать часов, и день выдался из самых жарких. Но в тени густой листвы наши охотники не страдали от зноя. Черныш считал жару добрым предзнаменованием – она была им на руку. Сильная жара скорее, чем что бы то ни было другое, могла пригнать слона к его любимой спальне, в прохладную сень жирафьей акации.

Уже двенадцать часов. Теперь он должен скоро прийти, думали они.

Слон действительно пришел; пришел не запоздав. Не просидели они на ветвях и двадцати минут, как услышали странное бульканье, звук, который, как знали они, доносится из слоновьей утробы. Еще минута – и они увидели самого слона. Он вышел из чащи и размеренной поступью направился прямо к дереву. Он, видимо, не заподозрил никакой опасности; сразу же стал у ствола акации – в том самом положении, с той самой стороны, как предугадал Черныш. Бушмен по оставленному следу заключил, что у слона в обычае становиться именно так.

Лесной великан стоял спиной к охотникам, но все же они могли видеть пару великолепных бивней – в шесть футов длиною, не меньше.

Наблюдая пристально, они увидели, как голова слона слегка наклонилась, уши перестали хлопать, хвост неподвижно повис, хобот замер.

Все трое насторожились. Вот тело великана слегка накренилось… вот коснулось дерева… Раздался громкий треск, за ним – хруст ветвей, и громадное темное тело слона повалилось на бок.

В то мгновение все прочие звуки утонули в страшном вопле, от которого лес огласился раскатистым эхом и затрепетал каждым листком. Последовал глухой рев, смешавшийся с шумом ломаемых сучьев; повергнутый на землю, могучий зверь забился в предсмертной судороге.

Охотники не слезают с дерева. Они видят, что слон упал, что колья пронзили его. Не понадобится их слабое оружие: животное ранено насмерть.

Агония длилась недолго. Некоторое время слышалось тяжелое предсмертное дыхание, затем наступила глубокая, грозная тишина.

Охотники спускаются на землю, подходят к неподвижному телу. Оно еще лежит, как упало. Колья сработали безотказно. Слон больше не дышит. Он мертв!

*                   *                       *                        *

Пришлось потрудиться не меньше часа, вырезая великолепные бивни. Но нашим охотникам это было нипочем: они только радовались, что каждый бивень оказался тяжелой ношей – едва под силу тащившему его человеку. Ван Блоом взвалил на плечи один. Черныш – другой, а Гендрик понес ружья, топор и прочее; так все трое, оставив позади себя мертвую тушу слона, с триумфом вернулись в лагерь.

Глава XXXVI. АФРИКАНСКИЕ ДИКИЕ ОСЛЫ

Несмотря на успешную охоту, ван Блоом все же не мог прогнать беспокойные мысли. Да, сегодня добыча попала им в руки, но каким путем? Успех был чисто случайным и не позволял возлагать большие надежды на будущее. Много воды утечет, пока найдет он другое «спальное дерево» и еще раз возьмет легкую добычу. Такие не слишком приятные мысли осаждали ван Блоома в тот вечер, после удачной охоты.

Но еще настойчивее думал он об этом две недели спустя, оглядываясь на ряд неудачных попыток. За двенадцать дней неустанной охоты к их коллекции прибавилась одна только пара бивней, да и та малоценная – бивни слонихи, каждый не более как в два фута длины.

Тем обиднее было об этом думать, что почти ежедневно охотники наталкивались на слонов и давали по ним выстрел, другой. Но выстрелы не достигали цели. Ван Блоом неизменно убеждался, как легко четвероногий великан уходит от него. Убеждался, как слаба возможность взять такую дичь, если ты должен преследовать ее пешком.

Да, в охоте на слона у пешего охотника почти нет шансов на успех. Выследить слона не так уж трудно, нетрудно, пожалуй, занять хорошую позицию и сделать первый выстрел, но, когда животное кинется прочь сквозь зеленую чащу, преследовать его – ненадежное дело. Слон может пройти без остановки много миль, и если даже охотник догонит его, то и тут радости мало: всадишь вторую пулю, а слон опять скроется в кустах, да иной раз так, что преследовать его дальше станет уже невозможно.

Между тем конный охотник имеет все преимущества перед пешим. Лошадь легко догоняет слона, а у толстокожего великана есть одна странная особенность: стоит ему убедиться, что враг, кто бы он ни был, способен его догнать, как он тотчас же отказывается от бегства и становится в оборонительную позицию, и тогда стреляй в него хоть двадцать раз сряду!

В этом первое большое преимущество конного охотника. Второе заключается в большей безопасности такой охоты: всадник легко уйдет от разъяренного слона.

Неудивительно, что ван Блоом мечтал о коне и сокрушался, что нет у него этого благородного товарища, который так помог бы ему в охоте. Он сокрушался тем сильнее, что, познакомившись с местностью, нашел здесь раздолье для охоты на слонов. Он видел стада до сотни голов; и стада далеко не пугливые, не расположенные обращаться в бегство с одного или двух выстрелов. Слоны здесь, верно, никогда и не слышали, как бьет ружье, покуда громобой ван Блоома не потряс своим гулом окрестности.

Ван Блоом был уверен, что на лошади он мог бы застрелить их не один десяток и добыть много ценной слоновой кости. А без коня осуществить этот замысел было нелегко. Все попытки принесли бы ему, вероятно, одно разочарование.

Он очень остро это чувствовал. Светлые мечты, которым он с таким жаром предавался, грозили разлететься в прах; и снова тревожил трек-бура страх перед будущим. Он только понапрасну тратит время в этих непроходимых дебрях. Дети вырастут без книг, без образования, без общества. Если он неожиданно умрет, что станется с ними? Его прелестная Гертруда превратится в маленькую дикарку, его сыновья станут «лесными ребятами», маленькими бушменами, как шутя называл их отец, не на короткое время, а так и вырастут дикарями.

Эти думы снова и снова наполняли болью отцовское сердце. Чего бы только он не дал сейчас за пару самых невзрачных лошадей!

Размышляя таким образом, ван Блоом сидел среди ветвей огромной нваны, на помосте, установленном со стороны озера, так что с него можно было обозреть всю водную гладь. Отсюда открывался также широкий вид на местность, лежавшую к востоку от озера. Подальше начинался кустарник, но ближе к озеру лежала поросшая травой равнина, зеленым ковром расстилавшаяся перед глазами.

Охотник перевел глаза на эту равнину, и тут его взгляд привлекло стадо животных, которое пересекало ее, направляясь к воде. Это были крупные животные, размером и складом напоминавшие малорослую лошадь, и бежали они вереницей. Издали стадо имело вид каравана. В веренице их было около пятидесяти голов, и шли они твердым, уверенным шагом, как будто направляемые умным вожаком. Как не похожи были они в стаде на капризных гну с их эксцентричными движениями!

Однако, взятые порознь, они не лишены были сходства с гну, которых напоминали складом тела, формой хвоста, общей землистой окраской и «тигровыми» полосами, различимыми у них на морде, на шее и на плечах. По рисунку эти полосы были такие же, как у зебры, но гораздо менее четки и не распространялись, как у той, на туловище и на ноги. Общей окраской и некоторыми другими статями животные напоминали один из видов осла, но голова, шея и верхняя часть туловища были темнее и слегка отливали в рыжее. Можно сказать, что этот новый посетитель озера обладал чертами сходства со всеми четырьмя – с лошадью, гну, ослом и зеброй, – но все же явственно отличался от них. На зебру он походил более всего, так как действительно принадлежал к одному из видов зебры, к так называемым кваггам.

Современные зоологи разделяют семейство лошадиных [13]13
  По общепринятой классификации к семейству лошадиных причисляют несколько ископаемых родов и один ныне существующий род – лошадь; этот род разделяют на два подрода: собственно лошадей и ослов.


[Закрыть]на два рода: собственно лошадей и ослов, причем главное различие заключается в том, что животные из рода лошадей обладают длинной волнистой гривой, пышным хвостом и бородавчатыми мозолями как на передних, так и на задних конечностях, тогда как у осла грива короткая, редкая и стоит торчком, хвост тонкий, и только на самом конце растут на нем длинные волосы, а задние ноги у него лишены мозолей. Однако на передних ногах они у него имеются – такие же, как у лошади.

Хотя род лошадей насчитывает множество разновидностей, иногда резко отличных друг от друга, их всех – от суффолька, мощного лондонского ломовика, до его миниатюрного родича – шотландского пони, – легко узнать по этим характерным признакам.

Разновидности ослов почти столь же многочисленны, хоть этот факт и не столь широко известен.

На первом месте назовем обыкновенного домашнего осла, типичного представителя рода; во многих странах встречаются его различные породы, причем некоторые своим изяществом почти не уступают лошади и ценятся столь же высоко. Существует затем западно-азиатский онагр, кулан или джигетай – «дикий осел». Его родина – степи Азии. Еще упомянем кианга, которого можно встретить в Ладаке.

Это вс„ азиатские породы; они встречаются в диком состоянии и отличаются одна от другой складом, окраской, размером и даже образом жизни. Многие из них очень изящны, а в беге не уступают самому быстрому коню.

Мы не можем уделить в этой маленькой книжке много места описанию каждого из названных видов; ограничимся лишь несколькими замечаниями о тех, которые ближе касаются нашей темы, – об африканских диких ослах. Их существует шесть-семь пород, а может быть, и больше.

Во-первых, дикий осел, который распространен в северо-восточных областях Африки. От прирученных диких нубийских ослов произошел домашний осел.

Во-вторых, кумра, о которой почти ничего не известно, кроме того, что водится она в лесах Северной Африки и, в отличие от большинства других видов, живет не стадами, а в одиночку. Кумру часто принимали за дикую лошадь, но, по всей вероятности, она принадлежит к роду ослов. В Африке насчитывается еще несколько видов, настолько схожих между собой и складом, и размером, и привычками, что их можно объединить в один разряд под общим именем – зебра. Различаются, во-первых, собственно зебра – быть может, самое красивое четвероногое в мире, которое нет надобности описывать здесь; во-вторых, дау, или бурчеллиева зебра, как ее чаще называют. В-третьих, зебра Чапмана, близко напоминающая дау. В-четвертых, квагга; пятый же, не установленный вид известен под именем белой зебры, которое он получил за свою бледно-желтую окраску.

Все зебры состоят, несомненно, в близком между собой родстве. Все они в большей или меньшей степени отмечены своеобразными поперечными полосами – общеизвестным признаком зебры. Даже квагга носит эти полосы на голове и на верхней части туловища.

Собственно зебра исполосована от кончика носа до самых копыт, и полосы у нее сплошь черные на почти белом или бледно-желтом фоне. Дау не имеет полос на ногах; полосы у него не так темны и четки, а основная окраска не так светла и чиста. В остальном три первых вида очень схожи; и более чем вероятно, что имя «зебра» впервые было дано либо бурчеллиевой, либо чапмановской зебре – ведь животное, которое мы теперь называем собственно зеброй, водится в тех частях Африки, где едва ли могли его увидеть первые наблюдатели-европейцы. Во всяком случае, зебра и есть тот самый зверь, которого римляне назвали гиппотигром, то есть тигровой лошадью, а из этого обстоятельства мы заключаем, что та зебра жила в более северных областях Африки, нежели другие ее сородичи, которые все принадлежат к фауне южной половины материка. Правда, существует мнение, что собственно зебра распространена и в более северных краях, включая Абиссинию, но, может быть, тут просто произошло недоразумение и за собственно зебру была принята зебра греви, которая, несомненно, водится и в Абиссинии.

Из зебр только один вид – горное животное и живет среди скал, тогда как дау и квагга кочуют по равнинам и диким, ненаселенным степям. В таких же местностях удалось заметить и белую зебру, но только одному путешественнику

– Ле-Вайану, откуда и возникает сомнение в существовании белой зебры как обособленного вида.

Ни одна из пород не общается с другой, хотя каждая пасется общим стадом с другими животными. Квагга водит компанию с гну, дау – с полосатым гну, и в одном стаде с обоими можно увидеть высокого, надменно выступающего страуса.

Во вкусах и в характере разных видов наблюдается много различий.

Горная зебра очень пуглива и дика, дау почти не поддается приручению, между тем как квагга отличается робким, покорным нравом, и ее так же легко приучить к упряжи, как лошадь.

Если это не делается, то лишь по той причине, что южноафриканский фермер не испытывает недостатка в лошадях и квагга ему ненадобна ни в упряжь, ни под седло.

Но хотя фермеру ван Блоому никогда не приходило на ум объездить кваггу, ван Блоом-охотник ухватился за эту мысль.

Глава XXXVII. КАК ПОЙМАТЬ КВАГГУ

До этого времени ван Блоом не удостаивал квагг никакого внимания. Он знал, что это за животные, и часто видел, как табун их – может быть, всегда один и тот же – приходил к озеру на водопой. Ни сам он, ни его домашние не трогали квагг, хотя легко могли бы застрелить не одну. Они знали, что желтое маслянистое мясо этих животных не годится в пищу и едят его только голодные туземцы, а шкура, хоть идет иногда на выделку мешков и другие хозяйственные нужды, особой ценности не представляет. Поэтому наши охотники давали кваггам спокойно приходить и уходить. Не стоило тратить на них порох и пули, да и не хотелось убивать ради пустой забавы такое безобидное создание.

Итак, каждый вечер квагги являлись к озеру на водопой и опять удалялись, не возбудив к себе ни малейшего интереса.

Но на этот раз получилось иначе. В голове ван Блоома зародился великий замысел. Табун диких квагг внезапно приобрел для охотника такой интерес, как если бы это были слоны. Он вскочил на ноги и стоял, не отрывая от них радостного и восхищенного взгляда.

Ван Блоом любовался их изящно исчерченными головами, крутыми линиями тела, легкими и стройными ногами, – словом, любовался в них всеми статями: их ростом, их окраской, их пропорциями. Никогда до той поры буру-скотоводу не казались квагги такими красивыми.

Но откуда такое неожиданное восхищение презренной кваггой? Ведь обычно капский фермер пренебрегает кваггой и если застрелит ее, то лишь на пищу своим слугам-готтентотам.

Почему она так полюбилась вдруг ван Блоому? Узнав, какие мысли теснились в тот час в его мозгу, вы это легко поймете.

Вот что он думал.

Нельзя ли поймать несколько квагг?.. А почему бы и нет? Нельзя ли приучить их к седлу?.. А почему нет? Не может ли квагга при охоте на слона сослужить ту же службу, что конь?.. Почему нет?..

Ван Блоом задал себе эти три вопроса. И через три минуты на все дал утвердительный ответ.

Ни в одном его предположении не было ничего невозможного или невероятного. Было ясно, что этот план вполне осуществим.

Ван Блоом почувствовал себя окрыленным новой надеждой. Лицо его засветилось радостью.

Он поделился замыслом с Чернышем и со своими сыновьями. Все горячо одобрили счастливую идею и только удивлялись, как никому из них раньше не пришла в голову такая простая мысль.

Но теперь возникал вопрос, как поймать квагг. Он требовал разрешения в первую очередь, и все четверо – сам ван Блоом, Ганс, Гендрик и Черныш – засели вырабатывать сообща план охоты.

Понятно, в ту минуту они ничего не могли предпринять и табуну, пришедшему на водопой, дали на этот раз удалиться с миром. Охотники знали, что завтра он вернется в тот же час.

Все они думали о том, что надо будет сделать, когда табун возвратится.

Гендрик предлагал «пришибить» кваггу – пробить пулей верхнюю часть шеи у самого загривка, после чего кваггу можно повалить и связать. При точном прицеле выстрел не смертелен. Вскоре животное поправляется, и тогда его легко объездить. Но такая операция все же сказывается на психике животного: квагга остается навсегда как бы оглушенной. Гендрику этот способ был знаком. Он видел, как буры-охотники «пришибали» квагг; и мальчик полагал, что и сам он без труда справится с подобной задачей.

Ганс считал такой прием слишком жестоким. Придется, может быть, убить немало квагг, прежде чем удастся ранить хоть одну в надлежащее место. К тому же придется потратить зря много пороху и пуль – с этим тоже нельзя не считаться. Может быть, попросту поймать несколько квагг в западню? Ставят же ловушки на других животных, не менее крупных, чем квагга, и, как он слышал, с успехом.

Гендрик не одобрил мысли брата. В западню можно поймать только одну кваггу, первую из табуна. Остальные, увидев, что вожак попался, поскачут прочь и уже никогда не вернутся к озеру. Где потом ставить ловушки на вторую? Пройдет, пожалуй, немало времени, пока удастся разыскать их новый водопой. Всадить пулю в загривок квагге – это верней: подкрадись к ней в степи и стреляй!

Очередь была за Чернышем. Он предложил устроить яму-западню. Таким способом бушмены обыкновенно ловят крупных животных, и Черныш превосходно знал, как сделать яму для квагги.

Гендрик выставил свои возражения – те же, в общем, что и против ловушки. Попадется только первая квагга. Прочие вряд ли будут настолько глупы, чтобы прыгать в яму, куда только что провалился вожак. Они, конечно, поспешат скрыться и никогда больше не пройдут по той дороге.

Другое дело, если б можно было приурочить охоту к ночи. В темноте, допускал Гендрик, пожалуй, удастся поймать несколько квагг, прежде чем тревога охватит всех остальных. Но нет, квагги всегда приходят к водопою днем; попадется только одна, а прочие испугаются и убегут.

Возражения Гендрика были вполне основательны, но он не учел одного важного обстоятельства, которое подметил ван Блоом, наблюдая квагг у водопоя. Дело в том, что животные неизменно входили в воду в одном месте, а выходили в другом. Объяснялось это, конечно, простой случайностью и зависело лишь от устройства дна, но так всегда было, и ван Блоом замечал это не раз.

Квагги имели обыкновение входить в озеро по ложбинке, описанной выше; напившись, они брели несколько ярдов по мелководью, а затем выходили на другую отмель.

Приведенное обстоятельство решительно меняло дело, и все это сразу же поняли. Если яму вырыть на тропинке, по которой животные входят в воду, то будет так, как указывал Гендрик: одна квагга, быть может, и попадется, а всех прочих это спугнет. Но такая же ловушка на обратной тропе должна была дать совсем иной результат. Если в ту минуту, когда табун напьется и станет выходить из воды, охотники покажутся на другом берегу, то квагги всполошатся и поскачут прямо в западню. Таким способом можно поймать не одну кваггу, а столько, сколько их уместится в яме.

Все это казалось настолько осуществимым, что никто не стал делать новые предложения, и план Черныша был сразу же единодушно одобрен.

Оставалось только выкопать яму, прикрыть ее как следует и ждать, что будет дальше.

Все время, пока обсуждался вопрос об охоте на них, квагги оставались на виду и резвились в открытом поле. Это зрелище было танталовой мукой для Гендрика, которому очень хотелось показать свое искусство стрелка и меткой пулей «пришибить» какую-нибудь кваггу. Но юный охотник понимал, что неразумно было бы стрелять по ним здесь, так как один смертельный выстрел навсегда отгонит их от озера; поэтому он сдержал себя и наряду с другими стал наблюдать за табуном, разделяя тот новый интерес, который все питали теперь к полосатому скакуну.

Квагги не замечали присутствия людей, хотя и паслись совсем близко от большой нваны. Охотники сидели среди ветвей, куда животным не приходило на ум взглянуть, а у подножия дерева не было ничего такого, что могло бы возбудить их опасения. Колеса фургона хозяин давно запрятал в кусты, чтобы они не рассохлись на солнце, а отчасти и ради того, чтобы вид их не отпугивал дичь, которая нередко подходила к дереву на расстояние выстрела. На земле не оставалось никаких следов, выдававших существование «лагеря» среди ветвей, и кто угодно прошел бы мимо, не приметив воздушного жилища, где ютилась целая семья охотников. А ван Блоому только того и нужно было. Он пока что мало был знаком с окружающей местностью. Как знать, не ждала ли его тут встреча с врагами похуже гиен и львов?

Наблюдая с дерева за поведением квагг, наши герои вдруг увидели, что одна из них сделала странное движение, какого до сих пор им не приходилось подмечать у этих животных. Эта квагга, мирно пощипывая траву, подошла к небольшой купе кустов, стоявшей одиноко среди открытого поля. У самой заросли квагга прыгнула вдруг вперед. Почти в то же мгновение из кустов шарахнулось какое-то косматое животное и пустилось наутек. Животное оказалось гиеной. Вместо того чтобы кинуться на кваггу и принять битву, как можно было ожидать от такого сильного и свирепого зверя, гиена взревела от страха и пустилась наутек.

Ноги, однако, недалеко ее унесли. Гиена, очевидно, хотела спастись в другой заросли, побольше, лежавшей немного поодаль, но уже на полпути квагга нагнала ее среди открытого поля и, испустив свое пронзительное «куаа-уаг», ринулась вперед и вскинула передние копыта на спину гиене. В тот же миг в загривок хищника вонзились зубы травоядного животного и сжались крепко, как тиски.

Зрители ждали, что сейчас гиена вырвется и помчится дальше. Но ждали напрасно. Больше ей не дано было в жизни пробежать ни ярда. Она не вышла живою из зажавших ее грозных тисков. Квагга мертвой хваткой держала судорожно бившуюся жертву, топтала ее копытами, трясла в своих сильных челюстях, пока гиена не перестала выть. Изуродованное тело хищника неподвижно легло среди поля.

Читатель подумает, что этот случай мог послужить нашим охотникам достаточным предостережением против квагги. Легко ли будет обуздать коня, у которого такие острые зубы?

Но им было известно, какое отвращение питает дикий полосатый конь к гиене. Они знали: при виде гиены квагга свирепеет, но в отношении человека нрав ее совсем иной. В самом деле, неприязнь к гиене у квагги так сильна и так неизменно травоядная квагга одерживает верх над хищницей, что пограничные фермеры часто пользуются этим замечательным обстоятельством и, чтобы уберечь от гиены скот, заводят в стаде по нескольку квагг, которые служат ему охраной и защитой.