Текст книги "Черное воскресенье"

Автор книги: Томас Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Кабаков протянул Музи свое удостоверение. Выражение лица толстяка ничуть не изменилось, но вычислительная машина в мозгу заработала на полную мощность, намечая линию поведения, поскольку Музи понял, что еще имеет шанс остаться в живых. Он молча ждал, сложив ладони поверх передника.

– Они уже заплатили вам, не так ли?

Музи заколебался. Ствол пистолета в руках Кабакова дернулся, зашипел глушитель, и пуля прошила спинку стула рядом с шеей араба.

– Музи, вы покойник, если откажетесь мне помочь. Они не оставят вас в живых. Задержавшись здесь, вы наверняка угодите в тюрьму. Для вас должно быть очевидно, что я – ваша единственная надежда. Предлагаю вам в первый и последний раз: расскажите мне все с начала до конца, а я посажу вас на самолет в аэропорту Кеннеди. Кроме меня и моих людей, никто не сумеет доставить вас к самолету живым и здоровым.

– Мне знакомо ваше имя, майор Кабаков. Я знаю, чем вы занимаетесь, и, полагаю, вероятность того, что вы сохраните мне жизнь, весьма и весьма мала.

– Выполняете ли вы обещания, которые даете своим деловым партнерам?

– Частенько.

– Я тоже. Надо думать, деньги палестинцев, или их изрядная часть, уже у вас. Расскажите мне все, а потом можете отправляться тратить их в свое удовольствие.

– Куда? В Исландию?

– Это уж ваша забота.

– Ну ладно, – угрюмо произнес Музи, – расскажу. Но я хочу вылететь из страны нынче же вечером.

– Согласен, если ваши сведения подтвердятся.

– Я не знаю, где находится пластик. Это истина. На меня выходили дважды, один раз здесь, потом в Бейруте. – Музи промокнул лицо передником, по его телу, будто тепло от выпитого бренди, разлилась волна облегчения. – Вы не против, если я возьму бутылочку «перье»? От такого разговора в глотке сохнет.

– Вам известно, что дом окружен.

– Поверьте, майор, бежать я не собираюсь.

Кухню от гостиной отделяла только сервировочная стойка, и Кабаков мог следить за Музи. Он кивнул.

– Сначала ко мне приходил американец, – сказал араб, стоя возле холодильника.

– Американец?!

Музи открыл дверцу. На какой-то миг он увидел бомбу, а в следующее мгновенье его разорванные на куски телеса врезались в стену кухни. Пол комнаты вздыбился, Кабаков кубарем перевернулся в воздухе. Из носа майора брызнула кровь, и он рухнул вниз. Вокруг падали обломки раскуроченной мебели. Темнота. От тишины звенит в ушах. Потом послышалось потрескивание пламени.

Первый звонок раздался в пять минут девятого. Диспетчер пожарной охраны сообщил: «Кирпичный дом на четыре квартиры, площадью 9400 квадратных футов. Горит все здание. Высылаю машину номер 224 с лестницей в 118 футов и автомобиль аварийной службы».

В полицейских участках затарахтели телетайпы, печатая следующее донесение: «12 число, 8 часов 20 минут. 76 участок сообщает о подозрительном взрыве и пожаре в доме 382 по Винсент-стрит. Двое пострадавших отправлены в больницу Кингс Каунти».

После двух щелчков каретка опять переместилась вправо, и из телетайпа полез лист с таким текстом: «8 часов 20 минут. В дополнение к предыдущему сообщению: один погибший, один раненый. Отправлен в госпиталь Колледж на Лонг-Айленд».

В коридоре больницы начальника пожарной охраны поджидали репортеры «Дейли Ньюс», "Нью-Йорк Таимо и «Ассошиейтед пресс». Наконец он вышел из палаты, багровый от ярости. С ним были Сэм Корли и один из заместителей главного врача. Пожарник прокашлялся.

– По моему мнению, взорвался газ на кухне, – сказал он, отводя глаза от фотоаппаратов. – Сейчас мы это проверяем.

– Как зовут пострадавших?

– Мы знаем только имя погибшего. Бенджамин Музи, – ответил начальник пожарной охраны, заглянув в листок. – В районном участке вам сообщат все сведения.

С этими словами он прошествовал мимо репортеров к выходу. Шея его на затылке побагровела и стала чуть ли не бурой.

Глава 8

Пластиковая мина, отправившая в четверг утром к праотцам Бенджамина Музи, едва не стоила руки самому Мухаммеду Фазилю, который подложил ее в холодильник. Фазиль допустил ошибку – хотя и не при установке детонатора, а нарвавшись на непредсказуемую реакцию столь же взрывоопасного Лэндера.

Во вторник, около полуночи, Лэндер, Фазиль и Далиа оставили яхту в условленном месте и в два часа ночи привезли пластик домой к американцу.

Далию все еще покачивало, когда она прошла на кухню и наспех состряпала ужин. Фазиль с жадностью набросился на горячую еду. Его лицо посерело от усталости. Лэндер ни на минуту не покидал пластик, и Далии пришлось нести ему ужин в гараж. Здесь на стуле лежал открытый чемодан, а на верстаке выстроились в ряд шесть Мадонн. Лэндер флегматично повертел в руках одну из статуэток, понюхал ее и даже попробовал на язык, решив, что это, должно быть, китайский или русский гексоген, смешанный с ТНТ[1]1
  Тринитротолуол (тротил). (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть] и синтетическим пластификатором. Голубоватое вещество с легким запахом садового шланга, забытого под палящим солнцем. Лэндер понимал, что нужно поторопиться, чтобы за шесть недель, оставшихся до розыгрыша Суперкубка, успеть закончить все приготовления.

Лэндер поставил статуэтку, принял из рук Далии тарелку и попытался влить в себя несколько ложек супа. Ложка тряслась в его пальцах, норовя расплескать содержимое. Пришел Фазиль. Лэндер наконец взял себя в руки и тяжело посмотрел на него и Далию. Фазиль бросил себе в рот таблетку амфетамина[2]2
  Антидепрессант, применяемый при психозах и нарколепсии.


[Закрыть] и направился прямо к верстаку, но Далиа остановила его прикосновением руки.

– Майкл, – сказала она Лэндеру, – мне нужно полкило пластика. Я тебе говорила, для чего. – Далиа не высказывалась до конца – обычно так перебрасываются намеками с любовниками в присутствии посторонних.

– А почему бы вам просто не пристрелить его? – безразличным тоном поинтересовался Лэндер.

Охраняя пластик на сухогрузе, Фазиль провел целую неделю в постоянном напряжении, и сейчас его покрасневшие глаза недобро сощурились.

– Пристрелить! – передразнил он. – У тебя не просят совета – только дай пластик. – И араб двинулся к верстаку.

Лэндер метнулся к стеллажу, схватил электропилу и нажал на кнопку. Полотно пилы пронзительно взвизгнуло, пройдя в полудюйме от ладони Фазиля. Фазиль застыл на месте.

– Простите, мистер Лэндер, я... я не хотел вас обидеть. – (Так, так, осторожнее, осторожнее!) – Я обязан исключить всякие неожиданности, и поэтому нам нельзя устраивать перестрелку. Ничто не должно помешать выполнению вашего плана.

– Ладно, – буркнул Лэндер так тихо, что Далиа не расслышала его за воем электропилы. Он отпустил кнопку, и зазубренный диск через несколько секунд замер.

Лэндер взял нож и разрезал статуэтку надвое.

– У вас есть провод и детонатор?

– Да, благодарю.

– Понадобится аккумулятор. У меня есть лишний.

– Спасибо, не нужно.

Лэндер отвернулся к верстаку и больше не поднял головы даже когда Фазиль и Далиа завели мотор и отправились в его автомобиле на север, к Бруклину, чтобы организовать смерть Музи.

* * *

Первое сообщение о взрыве прозвучало в передаче Уорлд СиБиЭс «Ньюсрэдио 88» в четверг в 8.30 утра, а в 9.45 было названо имя погибшего. Дело сделано – разорвано последнее связующее звено между отправителями пластика и его получателем – Лэндером. Четверг начинался благоприятно.

Лэндер услышал шаги Далии. Она принесла ему в гараж чашку кофе.

– Хорошие новости, – сказал он.

Далиа, кусая мякоть персика, задумчиво прослушала краткую сводку последних известий.

– Хорошо бы поточнее установить имя раненого. Есть небольшая вероятность, что это грек.

– По поводу грека можно не волноваться, – ответил Лэндер. – Он видел меня всего однажды, мельком, и не слышал нашего разговора с Музи. А тот относился к нему пренебрежительно. Сомневаюсь, доверял ли он ему вообще.

Лэндер, оторвавшись от своей работы, смотрел, как Далиа, прислонившись плечом к стене, смакует сочный плод. Лэндеру нравилось наблюдать за ней, когда она, занимаясь чем-нибудь приятным, целиком отдавалась получению от жизни нехитрого удовольствия. Лэндеру тогда казалось, что и сама Далиа бесхитростна, уютна и нисколько не опасна; что он может, например, оставаясь незамеченным, обойти ее, словно медведь вокруг туриста, который при свете костра беспечно выгружает припасы из рюкзака. С тех пор как Далиа у него появилась, Лэндер не раз внезапно оборачивался к ней, думая перехватить злобный или коварный взгляд, заметить отвращение на лице, но она всегда оставалась одинаковой – раскованная поза и приветливая улыбка.

Далиа прекрасно видела все эти уловки, но никак на них не реагировала. Сейчас она будто бы с интересом следила, как Лэндер мастерит проволочный каркас. А на самом деле думала совсем о другом. Ее беспокоили взаимоотношения американца с Фазилем.

Фазиль проспал почти весь вчерашний день и сегодняшнее утро. Скоро он проснется и не станет скрывать торжество, узнав, как сработало его устройство. А ему следовало бы сдерживать свои эмоции. Жаль, что Фазиль закончил подготовку раньше 1969 года, когда в Ливан прибыли инструкторы-китайцы. Они могли бы поучить его искусству оставаться в тени, которому никто не обучал ни в Северном Вьетнаме, ни в Восточной Германии.

Длинные пальцы Лэндера ловко орудовали паяльником.

Вот и с Лэндером Фазиль однажды чуть не прокололся. Ошибка могла стать роковой, и Далиа должна быть уверена, что подобного не повторится. Нужно, чтобы Фазиль зарубил себе на носу: если он забудет об осторожности, кровавая развязка может наступить прямо здесь, в доме Лэндера. Быстрый, не знающий сомнений и жалости ум Фазиля для реализации замысла необходим, его физическая сила и взрывной темперамент очень пригодятся, когда придет пора прилаживать мину к дирижаблю, но Далии следует до поры держать их в узде.

Обычно Фазиль был старшим в террористической группе, но в подготовке теперешней миссии Далиа сыграла не менее важную роль, чем Хафез Наджир. Кроме того, Далиа знала подход к Лэндеру, а американец незаменим. Но с другой стороны, Хафез Наджир мертв, и Фазиль больше не боится его гнева. У Фазиля не очень-то прогрессивные взгляды на женщин. Жаль, что мы все не французы. Разница невелика, а как бы это все упростило.

Подобно большинству окультуренных арабов, Фазиль вел себя в обществе по двойному стандарту: общаясь в европейских или прозападно настроенных кругах, изъяснялся по-французски и был столь галантен, что большего не пожелал бы самый рьяный поборник равноправия. Но в мусульманской среде вновь заявлял о себе традиционный сексуальный шовинизм. По арабским понятиям, женщина – сосуд наслаждений, служанка и вьючное животное; ее собственное половое влечение не играет никакой роли – она должна находиться, как кобыла, в постоянной охоте и всегда исполнять любые желания жеребца.

Благодаря своим манерам Фазиль производил впечатление космополита, по политическим убеждениям казался радикалом, но в глубине души, насколько было известно Далии, недалеко ушел от своих предков и времен клиторотомии и инфибуляции[3]3
  Хирургические операции на женских гениталиях.


[Закрыть] – кровавых обрядов, призванных предотвращать тот позор, которым способен наградить семью ребенок женского пола. Далиа всегда чувствовала легкую издевку в тоне араба, когда он употреблял по отношению к ней обращение «товарищ».

– Далиа. – Голос Лэндера вывел ее из задумчивости, что, впрочем, никак не отразилось на ее лице – это она умела. – Подай-ка мне остроконечные плоскогубцы.

Голос его был спокоен, руки не дрожали. Хороший признак, ведь им всем наверняка предстоит тяжелый день. Нельзя допустить, чтобы Фазиль затеял новую ссору по пустякам. В конце концов он достаточно разумен и предан делу, если даже не испытывает дружеских чувств к американцу. Далиа была уверена, что найдет в себе волю и решимость предотвратить возможные эксцессы, она верила в искренность и любовь Лэндера. И еще она верила в пятьдесят миллиграммов хлорпромазина[4]4
  Транквилизатор, синоним аминазина, 50 мг – фармакологическая доза.


[Закрыть], растворенного в его кофе.

Глава 9

Кабаков пробивался к сознанию, словно отчаянный ныряльщик сквозь толщу воды – к воздуху. В груди вдруг запылал огонь, руки сами собой потянулись к обожженному горлу, но кто-то железной хваткой стиснул его запястья. Кабаков понял, что находится в больнице. Он почувствовал под собой грубую больничную простыню и различил смутную фигуру человека, склонившегося над его постелью. Захотелось снова закрыть глаза, отозвавшиеся на свет жгучей резью. Он подчинился чужой воле и перестал дергаться. Надо расслабиться, подумал Кабаков, нельзя бороться и напрягаться, иначе можно истечь кровью. Он не впервые приходил в себя на больничной койке.

Мошевский ослабил хватку на его запястьях и повернулся к охраннику, дежурившему у дверей палаты. Израильтянин издал свой самый тихий, на какой только был способен, рык:

– Он приходит в себя. Передай доктору, чтобы шел сюда.

Живо!

Кабаков сжал и разжал сначала один кулак, потом другой, напряг мышцы и поочередно пошевелил пальцами правой ноги, затем то же самое проделал с левой. Мошевский чуть не рассмеялся с облегчением – Кабаков проверял, все ли у него на месте. Стало быть, дела не так уж плохи. Несколько раз в своей жизни Мошевский проводил такую же инвентаризацию.

Минута текла за минутой, Кабаков дрейфовал между тьмой забытья и светом госпитальной палаты, а Мошевский, матерясь сквозь зубы, поглядывал на дверь. Наконец появились доктор и вслед за ним сиделка. Доктор был молодой, на вид хлюпик, украшенный жидкими бачками.

Пока сиделка откидывала кислородный тент и снимала верхнюю простыню, натянутую на металлическую раму так, чтобы материя не касалась тела пациента, доктор изучил температурную карту. Потом оттянул Кабакову веки и посветил ему в глаза миниатюрным фонариком, вставленным в авторучку. Глаза были красные и обильно слезились. Сиделка закапала в них из пипетки, встряхнула термометр.

Доктор приложил стетоскоп к груди Кабакова, и кожа в месте прикосновения холодного металла чуть дрогнула. Бинты, которыми была закрыта вся левая сторона груди, мешали доктору. Он с профессиональным любопытством взглянул на тело Кабакова, изрубцованное старыми шрамами.

– Не будете ли вы так любезны отойти от света? – обратился доктор к Мошевскому.

Мошевский отступил и начал переминаться с ноги на ногу, потом наконец замер, уставившись в окно. Он вытянулся, будто на параде, и сохранял неподвижность до конца осмотра, после чего повернулся и вышел вслед за доктором в коридор.

– Ну, что? – встретил их резким вопросом человек в помятом костюме. Это был Сэм Корли.

Молодой врач раздраженно вскинул брови. Ошиваются тут всякие.

– Ах да, это вы из ФБР? – догадался он. – Дела обстоят следующим образом: у него слабая контузия и сломано три ребра. Ожог второй степени кожного покрова левого бедра. Кроме того, он надышался дымом, и у него небольшой отек легких и горловые спазмы. Разрыв пазухи. Вероятно, потребуется дренаж. ЛОР будет сегодня днем. Глаза и уши, на первый взгляд, в норме, хотя, я полагаю, ваш друг должен слышать постоянный звон в ушах – при контузии это нередкое явление.

– Директор госпиталя предупредил вас, что представителям прессы вы должны описать состояние этого пациента как критическое?

– Пусть директор описывает его состояние как ему угодно. Я же нахожу его средним либо даже удовлетворительным. У этого человека удивительно крепкий организм, хотя и здорово потрепанный.

– Но...

– Мистер Корли! Повторяю, пусть директор сам рассказывает газетчикам все, что вздумается, вплоть до того, что парень – беременный. Я не стану этого опровергать. Могу я полюбопытствовать, что с ним произошло?

– Кажется, взорвалась газовая плита на кухне.

– Ах да, конечно, так я и думал, – фыркнул доктор и зашагал прочь по коридору.

– Кто такой ЛОР? – спросил Мошевский.

– Врач-отоларинголог. Ухо, горло, нос. Кстати, я и не знал, что вы говорите по-английски.

– Говорю, но плохо, – смутился Мошевский и суетливо ретировался в палату, провожаемый недобрым взглядом Корли.

Кабаков проспал целый день. Когда кончилось действие успокоительного, его глазные яблоки начали двигаться под закрытыми веками, и ему приснился сон. Сон был цветным, ярко окрашенным, как при наркотическом опьянении. Кабаков увидел свою квартиру в Тель-Авиве. Зазвонил красный телефон. Кабаков попытался дотянуться до трубки, но не смог. Он запутался в груде одежды, сваленной на полу, и эта груда воняла кордитом[5]5
  Кордит – английский нитроглицериновый бездымный порох.


[Закрыть].

Кабаков вцепился пальцами в простыню. Раздался треск полотна, и Мошевский рванулся из кресла, продемонстрировав прыть капского быка. Разжав кулаки Кабакова, он уложил его пуки вдоль туловища и с облегчением увидел, что разорвана лишь простыня, бинты же остались целы.

В голове Кабакова замелькали воспоминания, от них он проснулся и стал вспоминать дальше. Память возвращала все вперемешку, вне логической или временной последовательности, и он едва не свихнулся, пытаясь соединить воедино ускользающие обрывки событий.

С наступлением ночи убрали кислородный тент, а звон в ушах ослабел настолько, что Кабаков теперь мог внимать Мошевскому, который подробно доложил ему обо всем, что произошло после взрыва – о «скорой помощи», о фотографах и о представителях прессы, которых на время удалось ввести в заблуждение, но которые подозревали, что дело нечисто.

В общем, когда в палату впустили Корли, Кабаков уже был подготовлен и не ощутил волнения.

– Выкладывайте все о Музи! – процедил Корли, сдерживая бешенство.

Попытка говорить вызвала у Кабакова приступ надрывного кашля и саднящее жжение в легких. Он замотал головой и кивнул Мошевскому.

– Расскажи ему, – с трудом выдавил он.

Произношение Мошевского претерпело разительную метаморфозу, он делал явные успехи.

– Музи являлся импортером...

– Мать вашу, это мне известно! У меня есть найденные там документы. Говорите о том, о чем знали только вы.

Мошевский скосил глаза на Кабакова и, получив в ответ легкий кивок, начал с допроса Фози, рассказал о находке статуэтки Мадонны и проверке корабельных документов. Кабаков, преодолевая кашель, дополнил его слова сценой в квартире Музи. Не успели они закончить, как Корли присел к прикроватному столику и отдал по телефону серию распоряжений касательно «Летиции», ее экипажа и отправки на судно команды экспертов. Кабаков, услышав это, поспешно вставил:

– Прикажите там покруче обращаться с Фози в присутствии экипажа.

– Что? – Корли прикрыл ладонью трубку.

– Пусть пригрозят ему арестом за отказ сотрудничать и вообще немного тряхнут. Я его должник. У него семья в Бейруте.

– А он пожалуется, и мы окажемся в дураках.

– Он этого не сделает.

Корли отвернулся и еще несколько минут говорил по телефону.

– Да, Пирсон, а Фози вызовите ко мне...

– Пожиратель свинины, не брезгающий человечинкой, – пробормотал Мошевский.

– Именно так, – словно подтвердил Корли. – Вызвать ко мне, напомнить о его правах. Не задавайте ему слишком много вопросов, Пирсон, только вызовите. – Он повесил трубку. – Ладно, теперь о вас, Кабаков. Согласно докладу пожарных, из горящего дома вас вытащили два парня с сумками для гольфа. Парни случайно проходили мимо. – Корли остановился посреди палаты, крутя на пальце связку ключей. – Потом эти странные игроки в гольф, опять-таки случайно, уехали с места происшествия в крытом грузовике, как только прибыла «скорая». Забавный такой грузовичок, совершающий челночные рейсы по перевозке игроков некоего гольф-клуба, члены которого, как написано в полицейской сводке, говорят с забавным акцентом. Вроде вашего. Какого черта вас сюда занесло, Кабаков? Будете и дальше вешать мне лапшу на уши или как?

– Я сообщил бы вам потом, когда бы что-нибудь выяснил. – Кабаков отвечал осторожно, сдавленным голосом, но не собирался оправдываться.

– О да! Из своего поганого Тель-Авива. Отправив мне открытку, в которой выражалось бы сожаление по поводу недостатка достоверной информации.

Корли вперил взгляд в окно. Через минуту, когда снова повернулся, он был уже спокоен. Корли преодолел свой гнев и был готов к продолжению сотрудничества. Кабаков такую способность ценил очень высоко.

– "Американец", – задумчиво проговорил Корли. – Значит, он сказал: «Американец». К слову, Музи был почти чист перед законом. В полицейских картотеках за ним числится всего один арест за угрозу расправой, оскорбление действием и нарушение общественного порядка во французском ресторане. Обвинение спустили на тормозах.

– Осмотр дома мало что дал, – продолжал он после паузы. – Мина была пластиковая, немногим больше фунта весом. Мы полагаем, что контакты были вставлены в патрон для лампочки в холодильнике. Холодильник отключили от сети, прикрепили провода, потом дверцу закрыли и снова воткнули штепсель в розетку. Оригинально.

– Я о таком однажды уже слышал, – тихо, очень тихо заметил Кабаков.

– Теперь первым делом я намерен перевести вас в Бетесду, в военно-морской госпиталь. Там мы сможем обеспечить должную безопасность.

– Я не собираюсь...

– Ах, да! – Корли, будто спохватившись, вынул из кармана пиджака последний выпуск «Нью-Йорк пост» и развернул на третьей полосе. С нее глядела фотография раненого, снятая из-за плеча санитара «скорой помощи» в момент погрузки носилок в реанимобиль. Лицо Кабакова почернело от копоти, но черты были вполне различимы. – Репортеры назвали вас Кэбовым, место жительства и род занятий неизвестны. Разнюхали, сволочи. Полицейскому отделу информации мы заткнули пасть еще до того, как выяснили вашу личность. А Вашингтон драит мою задницу. Директор считает, что арабы могут опознать вас по этой фотографии и попытаются пришлепнуть.

– Великолепно! Устроим встречу, захватим одного живьем и потолкуем по-свойски.

– Нет. Только не здесь. Для этого пришлось бы эвакуировать целое крыло. Кроме того, если они, не дай Бог, преуспеют, от вашего трупа мне не будет никакого проку. Нам не нужен второй Иосиф Алон.

В 1973 году военно-морской атташе Израиля в Вашингтоне полковник Алон был застрелен убийцей-террористом по дороге в Чиви-Чейз, штат Мэриленд. Кабаков знал и любил Алона. Во время выноса из самолета гроба с телом полковника он стоял в Лодском аэропорту рядом с Моше Даяном[6]6
  Моше Даян – министр обороны Израиля. (Герой Сов. Союза.)


[Закрыть]. Ветер вздувал знамя, которым накрыли крышку гроба.

– Арабы могли бы поручить дело тем же исполнителям, которые убили полковника Алона, – мечтательно предположил Мошевский, оскалив зубы в крокодильей улыбке.

Корли устало покачал головой.

– Это обычные наемные убийцы, и вам это известно. Не хватало нам стрельбы в госпитале. Как-нибудь в другой раз, если вам так неймется, можете хоть устроить митинг на ступенях миссии ОАР[7]7
  ОАР – Объединенная Арабская республика. В 1958 – 1961 гг. включала Египет и Сирию, с 1961 по 1971 – название Египта


[Закрыть] и обличать палестинских террористов, облачившись в красный спортивный костюм. А сейчас мне приказано обеспечить вашу безопасность. – Он снова повернулся к Кабакову. – По словам врача, вам следует минимум неделю провести лежа на спине. Утром пакуйте свое подкладное судно – отправитесь в Бетесду. Прессе сообщим, что вас переводят в Сан-Антонио, в ожоговое отделение госпиталя Брук-Арми.

Кабаков прикрыл глаза. В Бетесде он попадет в лапы бюрократов. Они станут истязать его просмотром фотографий подозрительных арабских рож и не выпустят месяцев шесть. Только он вовсе не собирается в Бетесду. Ему ведь и нужно-то самую малость – чуть-чуть ухода, абсолютное уединение и нора, где можно на несколько деньков расслабиться и где некому будет за ним надзирать да командовать. Такое место Кабакову было известно.

– Корли, у меня возникла идея получше, как мне устроиться. Скажите, в полученных вами указаниях речь шла о конкретном месте?

– Нет, на меня просто возложили ответственность за вашу безопасность. И я обещаю: хотите вы этого или не хотите, вы будете в безопасности. – В его словах прозвучала невысказанная угроза, намек на то, что в случае отказа от сотрудничества госдепартамент мигом вытурит Кабакова обратно в Израиль.

– Что ж, тогда я попробую обеспечить ее самостоятельно. Утром вы сможете во всем сами удостовериться и, надеюсь, будете вполне удовлетворены.

– Я ничего не обещаю.

– Но вы хотя бы обещаете отнестись к этому беспристрастно? – Кабаков терпеть не мог упрашивать и выклянчивать.

– Посмотрим. А тем временем я расставил по этажу пятерых парней. Вижу, вам не дает покоя проигранный раунд, не так ли?

Кабаков ответил ему каким-то странным взглядом, и федеральный агент внезапно вспомнил, как в Мичигане, когда был мальчишкой, наткнулся в лесу на барсука, пойманного в капкан. Зверь кидался на него, пытаясь избавиться от впившихся в него зубьев тяжелой стальной пасти, и кость, торчащая из сломанной барсучьей лапы, рыхлила лесную подстилку. Глаза Кабакова были сейчас точь-в-точь как у того барсука.

Лишь только Корли покинул комнату, израильтянин попытался сесть, но, почувствовав головокружение, снова откинулся на подушку.

– Мошевский, позвони Рэйчел Боумен, – сказал он.

Телефон Рэйчел Боумен, доктора медицины, был внесен в телефонный справочник Манхэттена. Мизинцем – единственным пальцем, пролезающим в отверстия диска, – Мошевский набрал номер и попал в службу ответов. Доктор Боумен, сказали ему, уехала на три дня.

Мошевский отыскал ее домашний номер в манхэттенской адресной книге, и ему ответила та же телефонистка. Да, подтвердила она в ответ на его вопрос, клиенты оставляют им свои координаты. – А есть ли у них телефон, по которому можно связаться с доктором Боумен? – К сожалению, она не имеет права давать подобную информацию.

Мошевский попросил не вешать трубку и позвал из коридора стоящего там на страже фэбээровца. Тот назвал себя телефонистке и подождал, пока она проверит его личность.

– Доктор Боумен в Поконских горах, на горе Марри-Лодж, – наконец сообщил он. – Она предупредила службу ответов, что перезвонит из номера отеля. Это было вчера, но она до сих пор не дала о себе знать. Думаю, вы понимаете: раз она собиралась сама звонить из номера и не планировала давать свой телефон, это может означать, что доктор Боумен думала зарегистрироваться под чужим именем.

– Да, да, – прокашлял Кабаков.

– Небось трахаться поехала, – брякнул агент.

Что ж, подумал Кабаков, чего ты хотел, если за семь лет ни разу не удосужился позвонить?

– Как далеко отсюда это место?

– Часа три езды.

– Поезжай, Мошевский, привези ее.

* * *

В семидесяти милях от госпиталя, в Лэйкхерсте, штат Нью-Джерси, Майкл Лэндер возился с ручкой настройки телевизора. Хотя изображение было прекрасным – аппаратура Лэндера всегда работала безукоризненно, – он никогда не был доволен. Далиа и Фазиль не проявляли признаков нетерпения. Наконец Лэндер оставил телевизор в покое. Шестичасовая сводка новостей уже началась.

– ...Взрыв, прогремевший ранним утром в Бруклине, унес жизнь Бенджамина Музи, торговца импортными товарами. Второй человек, находившийся в квартире, тяжело ранен, – говорил комментатор. – Предлагаем репортаж, переданный с места происшествия Фрэнком Фризеллом.

Комментатор, ожидая, пока запустят пленку, с глуповатым видом уставился в камеру. Потом на экране, среди змеящихся пожарных кишок перед домом Музи появился Фрэнк Фризелл.

– Взрывной волной разворотило стену кухни. Незначительный ущерб причинен соседнему дому. На пожар приехало шесть пожарных машин с командой в тридцать пять человек. Только через полчаса с небольшим им удалось локализовать очаг пожара. Шестеро пожарных получили отравление продуктами горения; им оказана медицинская помощь.

Кадр сменился. Теперь оператор показывал стену дома с зияющей в ней дырой. Лэндер порывисто подался вперед, к экрану, пытаясь оценить на глаз мощность взрыва. Фазиль тоже пожирал глазами представшую картину.

Пожарные уже сворачивали свое снаряжение – телевизионная бригада, видимо, поспела к самому завершению операции. Фон снова поменялся; пошел кусок пленки, снятый у госпиталя. Какой-то смекалистый телередактор сообразил, что жертв несчастных случаев из 76 округа обычно отправляют в специально оборудованное отделение при госпитале Лонг-Айлендского колледжа, и, видимо, сразу после объявления тревоги послал одну из съемочных групп прямо туда. Группа опередила «скорую помощь», и вот на экране показались санитары, вытаскивающие носилки из машины. Двое покатили их к дверям, третий шел рядом, держа на весу бутылку с раствором для внутривенного вливания. Картинка задержалась – оператора, должно быть, оттеснило толпой, – потом камера вновь приблизилась к санитарам и двинулась параллельным курсом. Короткая заминка у дверей приемной реанимационного отделения, и – крупным планом закопченное лицо.

– Имя пострадавшего Дэвид Кэбов, – сообщил репортер, – адрес пока не установлен. Врачи определяют его состояние как крайне тяжелое. Раненый помещен в госпиталь при Лонг-Айлендском колледже.

– Это же Кабаков! – вскричал вдруг Фазиль. Он злобно оскалился и разразился потоком арабских ругательств.

Далиа побледнела, вспомнив Бейрут, черное дуло скорострельного карабина, изрыгающее страшный веер смерти, отлетающие плитки кафеля в ванной; она вспомнила Наджира, сползающего на пол по забрызганной кровью стене и тоже закричала, проклиная израильтянина.

– Говорите на английском! – Лэндеру пришлось повторить это дважды, прежде чем его услышали. – Кто это?

– Я не совсем уверена, – тяжело переводя дух, произнесла Далиа.

– А я уверен! – Фазиль, массируя переносицу, пытался взять себя в руки. – Это один еврейский ублюдок, трус, способный только на то, чтобы убивать по ночам. Он убивает направо и налево – женщин, детей, всех без разбору – ему все равно! Этот грязный еврей застрелил нашего командира, многих других и чуть не убил Далию.

Фазиль машинально провел пальцами по шраму на щеке, оставленному ему на память о бейрутском налете.

Главным мотивом Лэндера, побудившим его связаться с террористами, была ненависть, но ненависть эта зародилась в отравленном телесными и душевными муками мозгу – мозгу безумца. Лэндер не пытался определить, в чем разница, но подсознательно чувствовал, что с Фазилем дело обстоит иначе. Американца окатило столь мощной волной звериной ярости, что ему даже стало не по себе.

– Надеюсь, он не выживет, – сказал Лэндер.

– О да! – ответил Фазиль. – Он умрет.