Текст книги "Ночные видения"

Автор книги: Томас Фейхи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Что ты, черт возьми, делаешь?

– У меня есть разрешение на ношение оружия.

Не глядя на нее, он закрывает сумку и вынимает ключ зажигания.

– Что за бред! Я никуда не пойду, если ты возьмешь с собой оружие.

– Отлично. Тогда оставайся в машине.

Он выходит и тут же захлопывает за собой дверцу. Саманта видит, как Фрэнк отворачивает полу черного кожаного плаща и пристегивает кобуру к поясу.

Она идет за ним, с опаской ступая по вымощенной каменными плитами дорожке, которые ведут к передней двери. Трещины на плитах напоминают бороздки на ладони. Из-за затянувшихся дождей и отсутствия тепла и света камни кое-где покрылись скользким мхом, а густые кусты выглядят безжизненными. На черном почтовом ящике под звонком полустершиеся цифры – 1542.

– Должно быть, с другой стороны, – говорит Фрэнк. Они поворачивают за угол. Вдоль грязной тропинки уныло стоят оливковые деревья, и пропитанные влагой листья на обвисших ветвях бесшумно трогают лицо и волосы. За домом обнаруживаются маленький внутренний дворик с грязными белыми пластиковыми стульями, заржавевшее барбекю и крохотная миска с кошачьей едой. Все выглядит старым и заброшенным: небрежно раскиданные садовые инструменты, прислоненный к забору велосипед без сиденья и со спущенными колесами, оранжевый дорожный знак, лежащий поверх трех черных мешков для мусора. Поднимаясь по ступенькам к задней двери, Саманта читает, что на нем написано: «Опасный перекресток».

Фрэнк вынимает из кобуры пистолет и прижимает палец к губам. Сердце колотится так сильно, что Саманта боится, как бы оно не выдало их. Он стучит кулаком в дверь. На почтовом ящике белеют кое-как выведенные цифры, из прорези торчат какие-то бумажки.

– Эй? Есть кто-нибудь дома? – Фрэнк поворачивает ручку, и дверь открывается легко и быстро. – Изабелла?

Шипение. Саманта замирает. Фрэнк резко поворачивается на звук.

Сначала ничего. Постепенно глаза привыкают к темноте. Движение в углу. Тот самый кот со спутанной шерстью и желтыми глазами крадется по комнате, затем выскакивает в приоткрытую дверь.

– Черт! – усмехается Фрэнк. – Как в кино.

Они проходят дальше, и он раздвигает длинные и тяжелые шторы. Блеклый свет постепенно наполняет комнату. Посередине матрас, прикрытый скомканными простынями. Рядом пластмассовые коробки с едой из китайского ресторана. На подушке – открытая книга в черном переплете. Больше ничего. Ни стульев, ни постеров на стенах, ни полок. Пустое пространство. Звук их шагов отскакивает от деревянного пола.

Пройдя в дальний угол, Саманта медленно открывает дверь в ванную комнату и замирает на пороге. Свет проникает сюда через небольшое окошечко. На вымощенном белыми плитами полу темнеют пятна засохшей крови. Над раковиной – разбитое зеркало, под которым виден черный толь. Осколки стекла валяются и в раковине, и на полу. Ванна завешана старой темно-желтой занавеской.

Саманта стоит перед ней, стараясь набраться смелости.

– Сэм, – окликает ее, появляясь за спиной, Фрэнк. – Это Библия, и открыта она на Книге Иова. Несколько абзацев подчеркнуты.

Его голос доносится как будто издалека. Саманта узнает черное зеркало, плитки – они были в ее первом видении, – и ей становится страшно. Она боится, что обнаружит в ванне Кэтрин или еще одну жертву, боится, что видения приведут ее в другие, не менее страшные места. Набрав в грудь воздуха, Саманта решительно отдергивает штору.

Ничего, кроме изъеденной пятнами ржавчины ванны.

– Я вызываю полицию, – говорит Фрэнк, глядя на залитый кровью пол, битое стекло и поднимая глаза на Саманту.

Пока он набирает номер детектива Снейра, она забирает из его рук книгу.

Когда подумаю: утешит меня постель моя, унесет горесть мою ложе мое, Ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня; и душа моя желает лучше прекращения дыхания, лучше смерти, нежели сбережения костей моих.

Саманта возвращается в комнату, читая подчеркнутый отрывок вслух. Бог позволил Иову страданиями проверить веру. Может, Кэтрин считает, что страдает незаслуженно? Она переворачивает страницу и только теперь замечает кисловатый запах протухшей китайской пищи.

Внезапно входная дверь распахивается, и Саманта видит силуэт высокого мужчины с бейсбольной битой в руке. Незнакомец входит, заслоняя собой окно. Ноги ее словно наливаются свинцом. Саманта пытается окликнуть Фрэнка, но лишь беззвучно открывает рот. Библия выскальзывает из пальцев и с глухим стуком падает на пол. Мужчина делает еще один шаг. Свет падает на него со спины, и лицо остается в тени.

– Брось! – раздается сзади громовой голос Фрэнка. Бита взлетает вверх, незнакомец издает дикий вопль и выскакивает за дверь, должно быть, увидев пистолет. Фрэнк бросается за ним. Саманта следует за Фрэнком, перепрыгивая через ступеньки, ныряя под мокрые ветви. Оранжевое пятно несется по дорожке. Руки незнакомца дергаются, точно крылья подбитой птицы, а кричит он так пронзительно, что Саманта боится, как бы не разлетелось ветровое стекло. Мужчина сворачивает с дорожки к соседнему дому, и тут его сбивает с ног выскочивший наперерез Фрэнк.

Склонившись над незнакомцем, Фрэнк тормошит его за плечо.

– Кто ты?

Теперь, подойдя ближе, Саманта имеет возможность рассмотреть человека в оранжевой куртке получше. Его худоба особенно заметна на фоне широких плеч Фрэнка. Руки у парня дрожат, грудь поднимается и опадает.

– Убери руки!

– Кто ты? – повторяет запыхавшийся Фрэнк.

– Би-Джей Манассас.

Фрэнк мигает.

– Ничего себе имечко!

– А вы, черт возьми, кто такие?

– Я сотрудник полиции.

– Коп? В таком-то прикиде? Рассказывай!

– Ну, вообще-то я работаю на…

– Ты за это ответишь!

Фрэнк рывком поднимает парня на ноги.

– Что ты там делал?

– Кормил чертова кота. Тварь нагадила мне на туфли на прошлой неделе.

– Ты всегда прихватываешь бейсбольную биту, когда идешь кормить кота?

– Только когда вижу, что чужие шляются возле дома моего соседа.

– Значит, вы живете по соседству с Кэт… то есть с Изабеллой? – спрашивает Саманта.

– Изабелла? А это еще кто?

– Вы сказали, что кормили ее кота.

– Дом принадлежит Бобу. И кот тоже. Просто Боб недавно сдал комнату какой-то женщине.

– Вы с ней знакомы?

– Видел однажды. Она курила во дворе. Боб никому не позволяет курить у него дома.

– Когда вы ее видели?

– Примерно неделю назад. Сидела вон там, на бордюре. Мы с ней немного поговорили.

– Что она вам сказала? – резко и нетерпеливо спрашивает Фрэнк.

– А это уж не твое дело, Чак Норрис!

– Би-Джей, – мягко говорит Саманта, – мы действительно работаем с полицией. Расследуем дело, связанное с исчезновением женщины, так что полезной может оказаться любая мелочь. Я Саманта Ранвали. А это Фрэнк Беннет.

– И вы думаете, что это она?

– Да, и ее родители очень беспокоятся. Что она вам рассказала?

– Да я и не помню. – Он успокоился и говорит уже нормальным тоном. – Я тогда только-только вернулся из клуба и был немного… не того. – Неловкий смешок. – Да мы и разговаривали-то всего ничего, пару минут, не больше. – Пауза. – Ну, разве что… Когда она докурила, я спросил, собирается ли она спать. И она ответила, что нет, ей не спится. Вот и все.

Саманта смотрит на Фрэнка и снова поворачивается к парню.

– Хочу показать вам кое-что.

Она идет к машине и достает из сумки папку, в которой лежит фотография Кэтрин.

– Би-Джей, вы разговаривали с этой женщиной?

– Точно, с ней.

– Спасибо.

У тротуара, в нескольких шагах от них, останавливается автомобиль, из которого выходит детектив Снейр. Тут же подъезжает и патрульная машина. Фрэнк ведет полицейских к задней двери. Снейр недовольно ворчит, что вот опять посторонние уничтожили все следы.

Они входят в квартиру, и Саманта перестает прислушиваться к тому, что он говорит. Она останавливается посреди комнаты, оглядывается и пытается представить Кэтрин в этой обстановке. Когда Снейр исчезает в ванной, она снова поднимает Библию и открывает ее на первом отмеченном отрывке Книги Иова.

Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне. Нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье.

ПАРАСОМНИЯ

Чапел-Хилл, Северная Каролина

21 января 1987 года

2.19

Кристина работает в последнюю смену в «Луне», небольшом кафетерии на окраине. Когда-то здесь был лес, и высокие ветвистые деревья полностью скрывают от глаз город. Когда сидеть во дворике или под горчично-желтым навесом на веранде становится холодно, народ забивается внутрь. Маленькие столики стоят близко друг от друга, поэтому работать трудно, а освещение для чтения скудное. Это место, где общаются, философствуют, флиртуют. «Луна» с ее электрическим декором влечет к себе самую разношерстную публику: завсегдатаев с проколотыми языками и татуированными руками, несчастных влюбленных, любителей пооткровенничать и излить душу, глядя при этом вам в глаза.

Вот почему Кристине нравится работать здесь. С такими клиентами она чувствует себя нормальной, как будто все в порядке.

Две ведущие к входу грязные дороги служат также стоянками, и зачастую, когда она приезжала, свободного места уже не оказывалось, так что парковаться приходилось возле статуи красного бизона, выполненной в натуральную величину. Но сейчас, после закрытия, стоянка пустует. Ветер треплет деревья, будто развешенное на веревке белье, и бросает в лицо пригоршни песка. Кристина идет в полной темноте, наклонив голову и почти ничего не видя перед собой:

Хриплый голос над ухом звучит едва слышно:

– Кристина.

Резко обернувшись, она напряженно всматривается во тьму. Сердце колотится. Из-под раскачивающихся ветвей появляется фигура.

Она видела его раньше. Один из постоянных клиентов. Всегда сам по себе. Иногда он наблюдает за ней, но никогда не заговаривает. Наверное, подслушал, как ее называют другие. Обычно нервно бегающие глаза сейчас не видны.

–  Что вам нужно?

– Поговорить.

–  Нет, спасибо.

Прежде чем она успевает повернуться и сделать шаг, он прыгает из темноты. Под ногами глухо хлюпает грязь, и ее спина оказывается прижатой к холодной дверце автомобиля. Длинное ледяное лезвие касается ее правой щеки.

Она успевает сделать вдох, но не может выдохнуть. Он прижимает к ее горлу левое предплечье и убирает нож. Перед глазами все расплывается. Воздуха не хватает, и она чувствует, что вот-вот потеряет сознание.

Кристина слышит его дыхание. От мужчины пахнет чесноком и луком. Он опускает руку и, нелепо улыбаясь, отступает на полшага.

Внезапно, неожиданно даже для себя самой, она бьет его головой в переносицу, хватает за оба запястья и выбрасывает вперед колено, целясь ему в пах. Он отшатывается, но Кристина не отпускает и с силой дергает его правую руку вперед и вниз. Полуповорот – и локтем в челюсть. Он падает на машину. Разворот по часовой стрелке – поднять нож, поворот в противоположную сторону – и лезвием по груди. Он с криком заваливается на спину.

Кристина делает шаг вперед и видит падающую звезду. Бледное пятнышко растворяется над горизонтом. Кристина чувствует себя так, как будто душа отделилась от тела, и думает, что надо бы загадать желание. Наклонившись над ним, она снова поднимает нож, не замечая в его руке крохотный кинжальчик, который до этого покоился за ремешком на лодыжке. Он бьет Кристину в живот и, удерживая нож в ране, хватает ее за шею свободной рукой. Пытаясь освободиться, она падает на него и вонзает зубы в ключицу. Он снова кричит, стараясь сбросить ее, но она вцепилась крепко.

Оба, тяжело дыша, лежат в грязи. Он пытается приподняться на локтях, но падает. Над его головой в черном небе напряженно застыл бесстрашный воин Орион. Он закрывает глаза.

Когда он открывает их в следующий раз, Кристина лежит совершенно неподвижно. Он не знает, сколько проходит времени, прежде чем ему удается встать. Отворачиваясь от колючего ветра, он тащит ее тело к краю леса.

Он не хотел ее убивать.

Он идет домой, а когда поворачивает к дому, начинает идти дождь. Дождь усиливается, и ему вспоминается история, рассказанная давным-давно матерью.

Дождь был сильный, и сотни экзотических животных, спасаясь от потопа, взошли на громадную лодку. Ковчег затрещал, как будто собирался развалиться, и они поплыли. Люди, насмехавшиеся над Ноем, стояли, сбившись в кучку, на скале и умоляли забрать их. Но было уже поздно. Вода смыла людей и затопила землю. Спаслись только Ной, его жена и дети и животные.

Вспоминая ту давнюю сказку, он представляет себя одним из оставшихся на скале. Вопрос лишь во времени. Рано или поздно вода смоет и его.

10 апреля 1987 года 10.17

– Батнер Кридмур, дерьмо ленивое, пошевеливайся!

Джейк, водитель, давит на клаксон. Пожалуй, единственное преимущество, которое дает работа в «Единой посылочной службе», состоит в возможности помучить новичков-курьеров во время доставки, и Джейк пользуется этим преимуществом на все сто. Он знает о живущих на своем маршруте едва ли не все и с удовольствием утаивает от Батнера кое-какие интересные детали. Например, то, что мисс Джексон, которая «без ума» от мужчин в форме, на самом деле– он. Или что собаку на Сикомор, 123, никогда не сажают на цепь.

Джейк наблюдает за происходящим из кабины грузовика и хохочет, хохочет, пока из глаз не начинают катиться слезы. Сегодня он прямо-таки ерзает от нетерпения, а это означает только одно: объектом шутки снова станет Батнер. Снова Батнер.

Джейк жмет на педаль газа, и Батнер откидывается на спину и закрывает глаза.

Он почти не спит с тех пор, как убил ту девушку. «Она собиралась убить меня, – думает Батнер. – Черт, я не хотел ничего плохого. Только поговорить».

Но слова не пришли. Они не пришли, а где-то внутри его появилось желание кричать. Он схватил ее. От нее исходил такой чудесный запах. Цветов и корицы. Он помнит, что хотел попробовать этот вкус. А потом почувствовал, как вспыхнула от боли грудь. Зачем только он взял с собой те чертовы ножи? Чтобы напугать ее. Да, чтобы напугать. Всю жизнь он провел среди людей, которые не питали к нему никаких чувств. Страх– это уже что-то. Но за что бы он ни брался, у него ничего не получалось как надо. Так случилось и на этот раз, он все испортил. Она разозлилась. Попыталась убить его. Он защищался, но полиция ни за что ему не поверит. Потому что у него были ножи.

На следующее утро, когда раны на груди больше походили на царапины, оставленные коготками котенка, чем на следы лезвия, он уже не был уверен в том, что что-то вообще случилось, пока не увидел репортаж в теленовостях. На фотографиях, заполнивших экран, она выглядела еще прекраснее. Прекраснее, чем любая кинозвезда или принцесса. Совершенство, которое не описать словами. Убежденный, что полиция схватит его в ближайшие дни, он стал подумывать о том, чтобы сдаться. Продолжал ходить на работу, терпеливо снося насмешки Джейка и спрашивая себя, когда же придет полиция.

Но никто не пришел.

Кошмары стали невыносимыми, и он иногда чувствовал облегчение оттого, что не может уснуть. Подвешенные вверх ногами тела, кровь, стекающая в красную реку. Круг, вырезанный на груди у каждого. Он не узнает лиц, но ясно видит этих людей. Постепенно лица начинают меняться, и боль одного передается другому. Перед тем как проснуться, он всегда видит одно и то же: лицо Кристины у всех жертв. Глаза открыты, губы беззвучно шевелятся, произнося слова, которых он не слышит. А потом его рубашка становится влажной и липкой от невидимой раны.

–  Хватит дрыхнуть, приятель. У нас пакет по адресу Уиллоу-Драйв, 1310.

Джейк кивает в сторону одноэтажного желтого домика с большими эркерами. С улицы видна почти вся гостиная – спинка дивана, шкафчик, столик, простая, но красивая люстра. Батнер берет журнал доставки и небольшой ящик.

Прежде чем позвонить, он оглядывается на Джейка, который чуть не давится от смеха, с трудом сохраняя серьезное выражение. Дверь открывается, и перед Батнером предстает громадный, толстый и абсолютно голый мужчина.

–  Да?

– Э…

Батнер отворачивается, стараясь решить, что делать дальше.

–  У вас для меня посылка?

Голос глубокий и веселый.

–  Да… э…– Батнер смотрит в журнал, потом на жирные, волосатые ноги. – Мистер Лоренс Кассуто?

– Точно. – Голый мужчина берет ящик, расписывается и ревет: – Эй, Джейк, как дела?

–  Жив-здоров, Ленни. А у тебя?

– Как видишь.

Оба хохочут, и Батнер неуверенно улыбается. Джейк, . наверное, несколько недель ждал возможности заехать к чертову нудисту Ларри.

Усевшись на свое место, Батнер поворачивается к Джейку и бормочет:

–  Никакая работа этого не стоит.

11 апреля 1987 года 3.57

С крыши девятиэтажного здания город кажется мирным и темным. Из постели Батнера выгнал еще один кошмар – его рубашка промокла от пота, на щеках стынут слезы. Он не помнит, как оделся и как вышел на крышу. Он не знает, почему стоит на краю, взирая на спящий город с завистью и презрением. Босые ноги мерзнут, лицо окоченело от мелкого противного дождя.

Как и те люди, которые насмехались над Ноем, Батнер видит в темноте знак прощения. Прилив все выше, и теперь остановить видения и покончить с бессонными ночами и постоянным страхом разоблачения можно только одним способом.

Он разводит руки в стороны и прыгает.

Тело взвивается над выступом крыши. В какое-то мгновение кажется, что он парит, но не так, как птица, а как нечто более легкое… Он взлетает над ночью, свободный от себя, от прошлого и от ужасного будущего…

Но как короток этот миг.

Батнер приходит в себя и видит, что лежит под бамперами двух машин. Пытается подняться, но в тело будто впились тысячи иголок, оно словно оттаивает после глубокой заморозки. Он смотрит на перепачканные чем-то красным часы и трет ладони– тормозная жидкость. От переливающихся всеми цветами радуги лужиц исходит сильный запах моторного масла. Перекатившись на спину, Батнер видит длинный, поросший травой склон, идущий к стоянке от дома, в котором он живет. Дорожка смятой травы указывает проделанный им путь. Глубокие отметины видны там, где он упал на землю и покатился вниз.

Батнер медленно поднимается – тело ноет, словно он потянул все мышцы, – и начинает восхождение к дому. Вроде бы ничего не сломано. Лишь царапины и синяки. Рухнув на кровать, он смотрит на потолок и, будто в ответ на свои молитвы, засыпает.

13

ДРУГИЕ ГОЛОСА

Большинство пассажиров одеты в деловые костюмы и заняты тем, что читают газеты. «Наверное, летают в Лос-Анджелес по несколько раз в неделю, – думает Саманта, – и привыкли к поджаренным орешкам, принужденным разговорам и запаху искусственно очищенного воздуха». Она чувствует себя Чужой, потому что не любит сидеть рядом с незнакомыми и не любит, когда ее обслуживают люди, которым платят за то, чтобы они улыбались.

Десять месяцев назад Саманта летала в Лос-Анджелес повидать отца. Из горящего дома его спешно доставили в ожоговое отделение. Пожар в гостиной, причиной которого стало короткое замыкание в ветхой электропроводке, начался сразу после полуночи. Через несколько минут огонь охватил уже все здание. Отец проснулся только тогда, когда с потолка ему на спину свалилась горящая балка, причинившая ожоги второй и третьей степени. Доктора сказали, что он еще легко отделался.

Когда они с Фрэнком вошли в палату, отец лежал на животе в специальной сетке, с влажным от пота и искаженным болью лицом, а изо рта вытекала струйка слюны. Руки у него были разведены. В одной он держал пульт, нажимая кнопку которого получал необходимую, но не больше одной в течение пяти минут, дозу морфия. Отец давил на кнопку беспрерывно. Кровь просачивалась через марлю на спине с такой быстротой, что тонкая ткань становилась желтовато-коричневой почти мгновенно.

Спина зажила, остались только шрамы и бледные пятна, но те невыносимо долгие и страшные мгновения под огнем, когда он ожидал смерти, врезались в его память навсегда. С тех пор сон уже не приходит к нему с прежней легкостью. Страх перед очередным пожаром заставляет бодрствовать. Каждый вечер перед тем, как лечь в постель, он по три-четыре раза обходит свою новую квартиру, проверяя каждую розетку. Он просыпается от кошмаров, потный от жара воображаемого огня, и принюхивается, чтобы не пропустить запах дыма. Глядя на него, Саманта каждый раз видит печать того пожара, как будто пепел навечно въелся в поры кожи.

Она едет к кампусу, думая, что могла бы навестить отца, если бы не такая спешка. Оставив комнату Кэтрин, Саманта подумывала о том, чтобы вернуться на работу, но едва пришла домой, как позвонил Дон. Гольдберг вел ежемесячный учет расходов, составлял путевые отчеты и вел переписку. Все эти документы находились в данное время в Музыкальной библиотеке Шёнберга Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе; их исследованием и переводом занимался один тамошний музыковед. Дон уже связался с ним и попросил оказать ей содействие. Едва услышав об этом, Саманта незамедлительно отправилась в аэропорт. Рейсы из Сан-Франциско в Лос-Анджелес следуют через каждый час.

– Вы приехали посмотреть бумаги Гольдберга? – спрашивает женщина-библиотекарь, когда Саманта подходит к ее столу.

У нее темные зачесанные назад волосы и бледное округлое лицо.

– Да.

– Подождите здесь.

Саманта оглядывает зал. Как же давно она не была в библиотеке. Если не считать нескольких компьютерных терминалов, все здесь выглядит привычно, так же, как в ее студенческие времена: серые металлические стеллажи, отполированные локтями крышки столов, даже незамысловатые постеры, похоже, те же самые. На старших курсах Саманта изучала историю музыки и много времени проводила в библиотеке, слушая компакт-диски. К тому же ее неудержимо влекло к дирижеру университетского симфонического оркестра, и она пользовалась любыми предлогами, чтобы задержаться на музыкальном отделении возможно дольше. Саманта восхищалась тем, с какой уверенностью и твердостью он руководит оркестром, состоявшим главным образом из девушек. Конечно, сейчас, по прошествии лет, она не сомневается в том, что дирижер даже не знал ее имени, но тогда этот факт лишь придавал ее фантазиям дополнительную пикантность.

Другие части университетского городка за годы бесконечного строительства претерпели существенные изменения. Некоторые места Саманта даже не узнала из-за появившихся книжных магазинчиков, кофеен, спортплощадок и общежитий, но музыкальный корпус как будто застыл во времени. Такая неизменность придает ей уверенности, возвращает ощущение своей принадлежности к этому месту.

Библиотекарша возвращается и кладет на стол регистрационный журнал.

– Распишитесь и пойдемте со мной.

Саманта следует за ней по коридору до двери, помеченной табличкой «Специальные собрания». Вдоль стен маленького помещения идут ряды закрытых шкафов. Окон нет. Посреди комнаты стоит круглый стол с пятью продолговатыми ящичками. Женщина вручает Саманте пару белых перчаток и листок с перечнем содержимого каждого ящичка.

– С материалами работайте только в перчатках. Без разрешения ничего не выносите и не копируйте. В этом ящике оригинальные и переведенные документы. Другие пока еще не переведены с немецкого.

– Это не проблема. Спасибо.

Ни читать, ни говорить по-немецки Саманта не умеет. В школе она изучала испанский, но и на нем тоже не говорит. Просто ей хотелось хоть чем-то удивить библиотекаршу, пробиться через ее стоический профессионализм. Однако женщина только безразлично улыбается и выходит из комнаты.

Если верить каталогу, всего здесь сто двадцать пять писем. Из них лишь пятьдесят семь переведены и сгруппированы по адресам и времени написания. К левому верхнему углу каждого приколоты учетная карточка и листок с коротким примечанием. Саманта предполагает, что это дело рук того самого музыковеда, с которым контактировал Дон.

Гольдберг начал работать у графа Кайзерлинга в 1739 году и за последующие годы написал несколько десятков писем своему брату Карлу. В некоторых речь идет о его романе с женщиной, которую он называет Г., но в большинстве содержится описание повседневной жизни в замке Кайзерлинг.

17 ноября 1740 года

Карл, граф не спит уже почти три месяца. Он призывает нас в любое время дня и ночи, требуя то кушаний, то общества, то музыки. Музыки в первую очередь. Иногда я играю ему почти до рассвета.

Он одевается только в черное, как будто носит траур по самому себе, дополняя наряд красным шарфом и странным круглым медальоном на шее. Даже в самые жаркие дни граф не изменяет этой привычке, расхаживая по замку, точно безумец, и постоянно бормоча себе что-то под нос. Гостей здесь не бывает, и сам хозяин никуда по вечерам не ездит. Комната его заполнена настойками, неизвестными зельями, сушеными травами и экзотическими растениями. Однажды я заглянул туда через открытую дверь и с тех пор стараюсь не бывать в той части замка без необходимости. Слуги напоминают призраков, передвигаются медленно, стараясь не шуметь, чтобы не вызвать на себя его гнев. Такое вот странное место.

У меня почти нет времени заниматься музыкой, а если оно и выпадает, то усталость не позволяет сосредоточиться. Молюсь за тебя и отца и надеюсь, что когда-нибудь дела пойдут на лад.

Твой брат Иоганн

В нескольких письмах описываются ограничения, наложенные графом на Гольдберга и других слуг. Никому из них не разрешалось покидать замок после захода солнца и всем строжайше воспрещалось входить в покои хозяина. Они также не имели права оставлять замок по воскресеньям.

3 января 1741 года

Дорогой брат, граф снова неистовствует. Распорядился снять все кресты в замке. Помнишь распятие, которое дал мне отец перед отъездом в Дрезден? Граф сорвал его со стены, где оно висело над моей кроватью, и бросил в огонь!

В своей неспособности уснуть он винит Бога. «Бог уже достаточно наказал меня», – постоянно говорит он, но за что – я не знаю.

Прошлой ночью я сыграл ему небольшую пьесу собственного сочинения, и он был очень доволен. Ближе к рассвету граф остановил меня, чтобы рассказать о «Семи спящих Эфеса», группе христиан, подвергшихся преследованиям за отказ поклоняться идолам. Вечером, накануне дня, когда им предстояло испытать гнев императора, Господь, дабы защитить их, повелел им погрузиться в сон на триста семьдесят два года. В назначенное время Он пробудил их, восстановив веру горожан в воскрешение.

«Каким же жестоким Богом надо быть, чтобы лишать сна одних и даровать его на столетия другим!..– Говоря это, граф сжимал кулаки и трясся от ярости. – Представьте себя на месте одного из этих семерых. Вы просыпаетесь и видите, что мир, в котором вы жили, остался в прошлом. Империи пали. Друзья, семьи, жены и дети давно погребены. Вы всеми забыты. И все же, Гольдберг, у меня положение еще хуже. Я принужден смотреть на все это каждый день, каждый час. Словно заключенный в круг,– он приподнял с груди медальон, – я вовлечен в это бесконечное движение, не зная ни сна, ни радости».

Граф отвернулся, и я поспешно покинул комнату. С тех пор меня одолевает страх. Каждый день я думаю о том, чтобы сбежать из замка и покинуть город, но он следит за мной зорко, как ястреб. Надо идти…

Твой Иоганн

В теплой, плохо проветриваемой комнате душно, и Саманта ловит себя на мысли, что ей не по себе от тишины и одиночества. Она снимает куртку и вешает ее на спинку ближайшего стула. Над головой негромко гудят лампы дневного света, и их тихое пощелкивание начинает отдаваться странным, далеким эхом. Эхо становится громче, и Саманта наконец понимает, что кто-то идет по коридору. Шаги звучат ровно и мерно, как будто отсчитывают время.

Топ, топ, топ, топ.

Сердце словно проваливается, и она обеими руками хватается за край стола. На шее выступает пот.

Топ, топ, топ, топ.

Она не могла определить, откуда доносятся звуки. Эхо разлеталось во всех направлениях с четким ритмом тикающих часов. Она просидела долго, не замечая времени, не обращая внимания на то, что другие студенты уже ушли. На столе перед ней валялись, будто разбросанные порывом ветра, листкис пометками по конституционному праву. Из-под завалов из книг и бумаг едва виднелись пустая бутылка воды и пакетик миндальных «М&М».

Звуки остановились. Она оглянулась.

Ничего. Лишь высокие стеллажи, отбрасывающие короткие тени.

Она вернулась к работе.

Саманта почувствовала его запах еще до того, как он схватил ее сзади. Пот и масло для смазки. Так пахли рабочие в мастерской, где ей ремонтировали машину и меняли масло. Толстая гладкая рука обхватила ее за шею, точно удав. Дышать стало трудно, и она попыталась освободиться, вцепившись в запястье.

Он одним движением сдернул ее со стула и швырнул на пол. Голова ударилась обо что-то твердое.

Белая вспышка. Когда в глазах прояснилось, Саманта увидела, как серебристое лезвие взрезает ее желтую блузку из хлопка.

Его ладонь сдавливала ей горло. Живот становился теплым и липким, и ей казалось, будто она погружалась в пол, словно это был не пол, а зыбучий песок. Что-то тяжелое накрыло ее.

– Я пометил тебя. – Голос ровный и глубокий. – Теперь ты моя.

Саманта помнит, как он наклонился к ней и его лицо едва не коснулось ее лица. Она помнит желтовато-зеленые глаза и полные с фиолетовым оттенком губы. Горячее дыхание. Запах смазки.

Потом стало темно.

Когда она пришла в себя, над ней стояли на коленях молодой мужчина и незнакомая женщина. Еще кто-то побежал вызывать полицию и «скорую помощь». Позднее ей сказали, что это тоже были студенты с юридического. Женщина забыла на столе очки и вернулась с друзьями, чтобы забрать их.

Человек, напавший на Саманту, убежал, должно быть, услышав их голоса. Его никто не видел, но ее они заметили – она лежала на полу. Блузка потемнела от крови. Па белых плитах пола растеклись красные лужи.

Топ, топ, топ, топ.

Шаги приближаются и замирают у двери. Все стихает. Саманте становится жарко.

– Да? Кто там? – спрашивает она, но голос едва слышен в этой звуконепроницаемой комнате.

Снова шаги. Теперь в противоположном направлении. Ровные, неторопливые, уверенные. Саманта переводит дыхание и говорит себе, что бояться нечего. Начинает дышать. Звуки в коридоре растворяются в тишине.

Она снова возвращается к письмам.

Страх Гольдберга, похоже, уменьшился после того, как через несколько месяцев в замке побывал Бах. Место страха понемногу занимает любопытство, которое пробудили в музыканте алхимические изыскания графа.

5 октября 1741 года

Дорогой брат!

Великий И. С. Бах побывал здесь, в этом замке, несколько дней назад! Я представился и даже сопроводил его в гостиную. И сейчас моя рука все еще дрожит от волнения.

Граф попросил гостя сочинить пьесу, которая помогала бы ему засыпать. Понимаю, насколько абсурдно это звучит, но граф говорил с ним абсолютно серьезно и с полной искренностью. И Бах согласился попробовать. А пока граф ежедневно призывает меня на помощь в своих трудах. Он слишком ослаб, чтобы справляться со всем самому.