Текст книги "Уилт непредсказуемый"

Автор книги: Том Шарп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Том ШАРП
УИЛТ НЕПРЕДСКАЗУЕМЫЙ

1

В Гуманитехе проходила семидневка набора слушателей. В кабинете №467 за столом сидел Уилт. Уставившись в честное женское лицо напротив себя, он пытался состроить участливую мину.

– Есть свободное местечко на курсах быстрочтения. Занятия по понедельникам вечером, – сказал он. – Надо только заполнить ту анкету…

Уилт неопределенно махнул в сторону окна. Однако покупать кота в мешке дамочка не собиралась.

– Не могли бы вы рассказать об этих курсах побольше? Они ведь мне помогут, правда?

– Помогут? – Уилт явно не разделял ее страсть к самосовершенствованию. – Смотря что вы подразумеваете под словом «помощь».

– Понимаете, я очень медленно читаю. А потом, в конце книги я уже не помню, что там было вначале, – стала объяснять женщина – чуть что, муж говорит, я недоучка.

Она грустно улыбнулась, видимо, намекая, что только он, Уилт, может спасти их супружеское счастье, если убедит ее по понедельникам торчать в Гуманитехе, а в остальное время глотать одну книжку за другой. Уилт усомнился, что это поможет, и решил спихнуть бремя ответственности на кого-нибудь другого.

– Может, вам лучше пойти на курсы ценителей печатного слова? – посоветовал он.

– Ходила в прошлом году. Мистер Фогерти – просто чудо. Он считает, что я личность одаренная.

Уилт едва не сказал, что тот имел в виду скорее ее внешние данные, чем литературные способности. Хотя что такого он нашел в этой бабенке с благостной физиономией? Наконец Уилт сдался и монотонно начал:

– Курсы быстрочтения преследуют цель совершенствования ваших читательских способностей в плане скорости чтения и запоминания прочитанного. Вы приобретете умение успешнее концентрировать свое внимание по мере ускорения темпа чтения…

Уилт распинался целых пять минут. Будущих быстрочитателей он обрабатывал уже четвертый год и выучил речь наизусть. Женщина расцветала прямо на глазах. Она слышала именно то, что хотела, – наставление на истинный путь вечернего самоусовершенствования. Когда Уилт наконец закончил, она уже заполнила анкету и преобразилась, заново обретя смысл жизни.

Чего нельзя было сказать об Уилте. Он еще два часа провел в кабинете, слушая точно такие же разговоры за соседними столами, не уставая удивляться Билу Пашендейлу. Уже лет двадцать старый черт преподает свое «Введение в фенлендскую субкультуру». Другому б давно осточертело, а ему хоть бы хны. Прямо-таки излучает энтузиазм. Уилт поежился и принял на курсы быстрочтения еще шестерых. Проделал он это с равнодушнейшим видом, втайне надеясь отвадить от курсов всех, кроме ярых фанатиков. Уилт, на правах заведующего кафедрой гуманитарных основ, отвертелся от вечерних занятий и теперь с головой погрузился в составление расписаний и работу многочисленных комиссий и педсоветов. Часто, просиживая штаны на очередном заседании кафедры, он гадал, кого из его коллег быстрее настигнет нервный стресс. Лишь изредка Уилт читал лекции студентам, да и то иностранцам. Тут ему удружил Мэйфилд. Почти все кафедры и факультеты Гуманитеха страдали от нехватки денег, а студенты-иностранцы платили за себя сами. Благодаря Мэйфилду, председателю совета перспективного развития, в Гуманитехе образовалось настоящее арабо-шведо-греко-южноамериканское государство. Было даже несколько японцев. Заморские гости кочевали из аудитории в аудиторию в тщетном стремлении постичь богатство английского языка вкупе с культурой и обычаями Англии, вся эта мешанина лекций и семинаров называлась «Курс английского языка для иностранцев». Сюда входил «Быт типичной английской семьи» – еженедельный семинар, проводимый Уилтом, благодаря которому он мог сколько угодно распространяться о своей собственной семье. Ева, несомненно, пришла бы в бешенство, услышав некоторые из его откровений, но она ничего не знала, а Уилт пользовался тем, что студенты просто не понимают, о чем он говорит. Нередко Уилт озадачивал даже близких друзей, настолько велика была разница между самим Уилтом и тем, что творилось у него дома. Но в обществе восьмидесяти иностранцев Уилт чувствовал себя намного уверенней. Чувствовал, и все тут. «Все-таки жизнь смешная штука», – подумал Уилт в 467-м кабинете.

Сейчас по всему Гуманитеху, по всем кабинетам, кафедрам сидят за столами преподаватели, туда-сюда снуют абитуриенты, задают вопросы, получают исчерпывающие ответы и уходят, оставляя заполненные анкеты. А это значит, что, по крайней мере, в течение года можно за свою работу не опасаться. Правда, Уилт никогда этого и не боялся. На кафедре гуманитарных основ студентов всегда хватало. Благо закон об образовании предписывал технарям-вечерникам хотя бы раз в неделю посещать семинары по гумосновам. Так что хочешь не хочешь – ходи. За будущее Уилт не беспокоился и мог бы считать себя счастливым человеком, если бы не было так скучно жить. А тут еще Ева.

Именно сейчас, став матерью четырех девочек-близняшек, она решительно раздвинула круг своих увлечений – и до этого не узкий. Ни дня не проходило без чего-то новенького; на смену Нетрадиционной медицине, приходило Экологическое садоводство, чтобы завтра уступить место Экзотической кулинарии, за которой, в свою очередь, следовали Альтернативные религии. Приходя домой после не отличающегося особым разнообразием рабочего дня, Уилт никогда не знал, что его ждет. Лишь одно Уилт знал наверняка: неизменным в этом доме был и будет невообразимый шум, который издают четыре близняшки. Все в мамочку. Ева что-нибудь придумает, девчонки все встречают на «ура» и еще сильнее ее раззадоривают. Чтобы не появляться дома, пока близняшки не улягутся спать, Уилт пристрастился ходить пешком в Гуманитех и обратно, по первой же просьбе предоставляя машину жене. Вдобавок ко всему Ева унаследовала кое-какие деньжата своей тетушки, а Уилту вдвое повысили зарплату. Пришлось продать дом на Парквью-авеню и купить домище на Веллингтон-роуд, да в придачу к нему немеряный сад – так был сделан шаг вверх по социальной лестнице. По мнению Уилта, их жизнь лучше не стала, и порой он даже с грустью вспоминал времена, когда Еву еще волновало, «что соседи подумают». Это хоть как-то сдерживало ее азарт. Теперь же ей было на всех наплевать: еще бы, теперь она – мать семейства и хозяйка целого особняка.

Размышляя таким образом, Уилт дождался конца рабочего дня, отнес список записавшихся в канцелярию и неторопливо пошел по коридору административного корпуса к лестнице. Он уже спускался, когда его догнал Питер Брэйнтри.

– Представляешь! Только что записал на курсы навигаторского мастерства пятнадцать сухопутных крыс. Начнем учебный год под звуки фанфар.

– Будут тебе завтра фанфары у Мэйфилда, на коллегии Гуманитеха, – усмехнулся Уилт. – А у меня день пропал даром. До самого вечера отбивался от назойливых девиц и прыщавых молодцев, и все напрасно – желают быстро читать. Ну прочитают они за пятнадцать минут «Потерянный рай» Мильтона? Что толку-то. Лучше уж просто открыть курсы «Любой кроссворд – в мгновение ока!». Тоже проку мало, зато хоть умными себя почувствуют.

Уилт и Брэйнтри спустились в вестибюль, где мисс Пэнсэк все еще вербовала новичков в секцию начинающего бадминтониста.

– Может, по пивку вдарим? – предложил Брэйнтри. Уилт согласился. Что угодно, лишь бы домой не идти.

По обочинам Поуст-роуд, возле Гуманитеха, впритык стояли десятки автомобилей – от желающих самосовершенствоваться не было отбоя.

– Ну, как погулял во Франции? – спросил Брэйнтри.

– Так, как можно погулять только с Евой и четверкой спиногрызов. Сначала нас вежливо попросили из палаточного лагеря, когда Саманта подрезала растяжки у двух соседних палаток. И все бы ничего, но в одной из них сидела какая-то астматичка. Это было на Луаре. А в Вандее мы разбили палатку рядом с немцем, контуженным на русском фронте. Так он каждую ночь вопил: «Ложись! Бомбят!!!» Естественно, все просыпались. Не знаю как ты, а я в гробу такой отдых видал… От немца мы, понятно, сами смотались.

– А я думал, вы плавали по Дордони. Бетти говорила, что Ева прочитала книжку про реки Франции, и там так здорово…

– В книжке, может быть, и здорово, но только не на реке, – перебил его Уилт, – по крайней мере, не на той, где я поплавал. Евочке непременно захотелось поставить палатку у ручья. Как стемнело, начался ливень, и ручей стал речкой. Все промокло, палатка тоже. А она ведь мокрая весит черт-те сколько. Течение бешеное, на берегу колючие кусты, фиг вылезешь.

– И я, в двенадцать ночи, мокрый до нитки, как дурак с этой палаткой… – Уилт обессилено замолчал. Тяжкие воспоминания доконали его.

– А дождь все лил и лил, – сочувственно закончил Брэйнтри, – зато хоть опыта поднабрались, да?

– Уж поднабрались так поднабрались, – Уилт покачал головой, – аж пять дней набирались, на шестой сняли номер в гостинице.

– Вот это лучше всего! Тут тебе и вкусно поесть, и мягко поспать…

– Тебе – может быть. А у меня не вышло. Саманта сподобилась нагадить в биде. Часа в два ночи чую – воняет… Все, давай о чем-нибудь другом!

Они зашли в пивную «Свин в мешке» и заказали по кружке пива.

* * *

– А как же, все мужики эгоисты, – говорила Мэвис Моттрэм, сидя на кухне у Евы. – Вот мой Патрик. Редко ведь придет домой раньше восьми. Зато отговорка у него всегда готова: в университете, мол, задержался. Как же, в университете! Небось у студентки зачет в постели принимал. Да я не против, ради Бога. Я ему так и сказала вчера: «Бегаешь за другими бабами – дело твое! Но знай: я не буду смотреть на твои штучки сложа руки! Каждый делает что хочет!»

– А он что? – Утюг с отпаривателем зашипел, и Ева принялась гладить платьица близняшек.

– Сморозил какую-то глупость типа «Моя штучка любит, когда руками». Мужичье наглое! С ними без толку разговаривать!

– А мне иногда хочется, чтоб Генри был чуть-чуть понаглее… поживее, что ли. Он и раньше спал на ходу, а теперь пока доковыляет с работы, так вообще будто тряпочный. Оно и понятно, километров десять идти.

– Ой ли… В тихом омуте…

– Что ты! Какой там омут! Как девочки родились, он стал серьезнее.

– А ты спросила себя, с чего это вдруг?

– Не то, что ты думаешь… Просто он очень заботливый. Просыпается в семь утра, приносит чай в постель, а вечером всегда готовит мне витаминный молочный напиток.

– Вот если б мой Патрик такое отмочил, я бы сразу почуяла неладное. Неспроста все это.

– Спроста-неспроста, а Генри ведет себя как обычно. Он очень добрый. Вот только иногда за себя постоять не может. Говорит, мол, пятеро женщин в семье. Совсем его затыркали.

– А будет шестеро, если ты пустишь в дом квартирантку.

– Ну, не совсем квартирантку. Ирмгард будет просто жить у нас в мансарде, а в свободное время обещает помогать по дому.

– Помогать будет? Тебе надо с семьей Кроттки поговорить. Они к себе финку взяли. Так она до обеда дрыхла и жрала за пятерых. В общем, чуть их по миру не пустила.

– Финны – они такие, – согласилась Ева, – а Ирмгард – немка. Я с ней познакомилась во время одной из акций протеста. Тогда еще собрали почти сто двадцать фунтов в пользу угнетенных тупамарос<Участники кровавого мятежа 1780-1783 гг. под предводительством одного из вождей южноамериканских индейцев Тупак Амару II (Хосе Габриель Кондорканки) против испанских конкистадоров. (Здесь и далее примеч. пер.) >.

– А я думала, в Аргентине больше нет никаких тупамарос. Их вроде всех поубивали.

– Кое-кто успел удрать. Как бы там ни было, я сказала мисс Мюллер, что мы сдаем мансарду. Ну, она очень просила сдать именно ей. Готовить себе еду, и всякое такое прочее она будет сама.

– Ты выяснила, что значит «всякое такое прочее»?

– Ну, она собирается учиться, обожает гимнастику…

– Ну, а Генри что думает? – добралась Мэвис до самого главного.

– Я еще ничего не говорила. Ты же знаешь, он терпеть не может в доме посторонних. Главное, пусть не мозолит ему глаза и вечерами сидит у себя…

– Дорогуша, – в голосе Мэвис прозвучала искренняя озабоченность, – меня это, конечно, не касается, но, по-моему, ты несколько искушаешь судьбу.

– Но почему? Смотри, как здорово! Она без нас и за детьми присмотрит, и прибраться поможет – дом-то огромный, да и мансарда пустует.

– Теперь пустовать не будет. Представь: по дому шляются всякие типы, орет магнитофон. А он у нее наверняка есть, вот увидишь!

– Ну и пусть, нам не помешает. Я тут заказала ковровые покрытия. Вообще никаких звуков не пропускают. Лично проверяла.

– Ну, если бы она жила у нас, я была бы не прочь послушать, о чем они с Патриком шепчутся.

– Ты вроде сказала, Патрик может делать что угодно.

– Да, но не при мне же. Пожалуйста, пусть развлекается на стороне, а дома… Пусть попробует только, Казанова несчастный! Я ему устрою!

– Генри совсем другой. Пожалуй, он ее даже не заметит, – в голосе Евы зазвучала гордость за мужа, – я ей сказала, что Генри очень спокойный и домашний, а тишина и уют – это то, что ей нужно.

"Бедная мисс Мюллер, – думала Мэвис, допивая кофе, – найдешь ты здесь тишину и уют… Ева с детками такие концерты закатывают!

Мэвис собралась уходить.

– Все-таки присматривай за Генри, – посоветовала она. – Может, он и не такой, как Патрик, но все равно. Мужикам доверяй, но проверяй. А насчет иностранцев скажу так: они сюда не только учиться приезжают.

Мэвис села в машину и поехала домой. И откуда у нее такая дурацкая доверчивость, удивлялась она по дороге.

Вообще-то Уилты всегда были не от мира сего. Однако, с тех пор как они поселились на Веллингтон-роуд, Ева стала меньше прислушиваться к Мэвис. Прошли те времена, когда Ева занималась под ее руководством аранжировкой цветов, и теперь Мэвис явно ревновала. С другой стороны, Уилты живут на Веллингтон-роуд, место весьма престижное в Ипфорде, а значит, дружить с ними – дело полезное.

На повороте к Регал-Гарденс Мэвис осветила фарами Уилта и окликнула его. Уилт задумчиво прошагал мимо.

В голове у Уилта, как всегда, роились мрачные и туманные мысли. Он сам не знал почему, и от этого мысли мрачнели и затуманивались еще больше. Игра воображения вызывала неистовый вихрь удивительно странных образов. Состояние Уилта можно было объяснить лишь отчасти. Его не радовали работа, жена – динамо-машина; не нравился тот дух, что царил на Веллингтон-роуд. Здесь каждый второй – большая научная шишка. И зарабатывает побольше его. Уже достаточно для того, чтобы быть недовольным. Но главное, его не отпускала мысль, что сама жизнь не имеет никакого смысла. «Что такое я по сравнению с бесконечной Вселенной с ее великим хаосом, который наверняка имеет какой-то сокровенный смысл… Но мне не дано постичь его во веки веков». А еще Уилт думал, почему материальный прогресс столь опустошителен для человеческой души, и, как всегда, не нашел ответа. Зато пришел к выводу, что пиво натощак пить не следует. Одно утешало: в последнее время Ева ударилась в Экологическое садоводство, а значит, можно ожидать что-нибудь приличное на ужин. Да и девчонки уже, наверное, спать легли. Только бы эти паршивки не проснулись ночью. С содроганием Уилт вспоминал то время, когда близняшки сосали материнскую грудь. Тогда редкая ночь проходила спокойно. Зато теперь все позади, и его сон никто не тревожит. Правда, иногда Саманта гуляет во сне по комнате, а Пенелопа мочится в постель, но это мелочи.

Когда Уилт миновал аллею на Веллингтонроуд и приближался к дому, то почуял аромат рагу с овощами и… заметно повеселел.

2

На следующее утро настроение у него было довольно мрачное. «И как я сразу не догадался, что она это рагу неспроста приготовила. Хотела меня задобрить, а уж потом огорошить, – бормотал он, направляясь в Гуманитех. – Сдать комнату неизвестно кому, это же надо додуматься!» Этого Уилт боялся с тех пор, как они купили дом. До поры до времени Еве было некогда. Сначала она возилась с садом, потом искала целебные травы. Затем опробовала новомодные методы воспитания детей, перекраивала на новый лад кухню и переклеивала обои. Уилт было подумал, что про мансарду она забыла. Ан нет! Втихаря нашла квартирантку и молчок! Ну, надо же, черт возьми! Клюнул на это рагу, как карась на мотыля. Ева, когда захочет, здорово готовит. Уилт уже приканчивал вторую порцию рагу и бутылку своего лучшего бургундского, когда на него обрушились новости. Поначалу он даже не понял, о чем речь.

– Чего-чего? – тупо переспросил он. – Сдала мансарду одной немке, повторила Ева. – За пятнадцать фунтов в неделю. Тишину и порядок гарантирует. Ты ее даже не заметишь.

– Держи карман шире! Заведет себе кучу любовников, они будут шнырять здесь по ночам, весь дом провоняет жареными сардельками. Немцы только их и едят.

– Ничего не провоняет. У нее на кухне отличная вытяжка. А мальчиков пусть приводит, если они будут примерно вести себя.

– Отлично! Покажи мне хоть одного примерного «мальчика», и я тебе приведу верблюда с четырьмя горбами.

– Это не верблюд, а дромедар называется. – Ева применила свою излюбленную тактику запудривания мозгов, от чего у Уилта обычно ехала крыша и он начинал отчаянно спорить. Но сейчас фокус не удался.

– Правильно, дромедар, – подхватил Уилт. – С двумя ногами! Значит, по-твоему, я буду спокойно лежать и слушать, как прямо над головой мандрадер усатый по койке скачет?

– Не мандрадер, а дромедар, – поправила его Ева, – вечно ты все путаешь.

– Ну и хрен с ним! – прорычал Уилт. – Я знал, что так будет, еще когда твоя преподобная тетка преставилась и оставила наследство, а ты купила этот постоялый двор. Знал я, знал, что ночлежку здесь откроют!

– И совсем не ночлежку! И вообще Мэвис говорит, что раньше семьи были крупные, а невзгоды мелкие.

– Мэвис ли не знать! Ее Патрик только и делал, что приумножал чужие семьи.

– А Мэвис предупредила, что больше его выходки не потерпит.

– А я предупреждаю тебя, – сказал Уилт, – Малейший скрип кровати, звон рюмки, гитарный аккорд или смешок на лестнице, я сюда таких квартирантов наведу, что твоя мисс Шикельгрубер отсюда пулей вылетит!

– Не Шикельгрубер, а Мюллер. Ирмгард Мюллер.

– Постой, а обергруппенфюрер Мюллер – не дед ли ей? Тот самый, из гестапо…

– Ты просто завидуешь, – заявила Ева. – Если б тебя нормально воспитывали и не драли уши, чтоб в замочную скважину не подглядывал, ты бы сейчас не относился так болезненно к тому, чем занимаются нормальные люди.

Уилт свирепо уставился на Еву. Всякий раз, чтобы обломать Уилта, она напирала на его сексуальную неполноценность. После чего Уилт обычно капитулировал и отправлялся спать. Обсуждать свою неполноценность он не стал, так как пришлось бы на деле доказывать Еве обратное. А после такого рагу Уилту уже ничего не хотелось.

Ничего ему не хотелось и на следующее утро, когда он пришел в Гуманитех. Перед уходом в детский сад близняшки не поделили платье, а «Таймс» снова напечатала очередное ходатайство лорда Лонгфорда об освобождении из тюрьмы Майры Хиндли, женщины-убийцы. Она якобы перевоспиталась, стала доброй христианкой и вообще добропорядочной личностью.

«Тогда пусть сидит, где сидела, и перевоспитывает остальных!» – пробормотал Уилт в сердцах.

Другие новости тоже не давали повода для веселья. Инфляция опять поползла вверх, а английский фунт свалился вниз. Из Северного моря через пять лет выкачают весь газ. В общем, в мире, как всегда, бардак. А тут сиди и подыхай от скуки, пока этот Мэйфилд расхваливает курсы английского языка для иностранцев. Потом явятся коллеги и будут ныть, что их не устраивает составленное Уилтом расписание занятий. Самое противное в его новой должности было то, что приходилось торчать на работе остаток лета и придумывать, как преподаватели смогут находить свои группы в указанный час. Когда Уилт наконец придумал, оказалось, что он обделил заведующего кафедрой изящных искусств. Тот хотел читать лекции о сущности бытия только в 607й аудитории, а Уилт разместил там третью группу мясников. Вдобавок он не знал, как поступить с миссис Файф. Она его еще в прошлом году достала. Не может, видите ли, читать свои лекции на кафедре мехтехники по вторникам в 14.00, потому что ее муж… Короче, пришлось менять расписание. В такие минуты Уилт мечтал снова стать преподавателем и объяснять «Повелителя мух»<Роман английского писателя У. Голдинга > газовщикам. Хотя, чего жаловаться? На нынешнем месте зарплата приличная. А деньги всегда нужны, особенно если живешь на Веллингтон-роуд. Составив один раз расписание, потом весь год можно было провести, погрузившись в мечты в своем кабинете.

На факультетских заседаниях он впадал в какое-то оцепенение, хотя в присутствии Мэйфилда, ухо надо было держать востро – того и гляди узнаешь, очнувшись, что на тебя повесили лишние лекции. А доктор Борд? Тот начала учебного года без скандала вообще не мыслил.

Так получилось и в этот раз. Доктор Мэйфилд открыл заседание гуманитеховского руководства и начал:

– Учебная программа должна быть строго ориентирована на обучаемого, причем особое внимание следует уделить развитию социально-экономического мышления.

Вот тут-то и вмешался доктор Борд.

– Ерунда! На моей кафедре учат наших английских студентов говорить по-немецки, французски, испански и итальянски. Мы не должны рассказывать всяким там иностранцам, откуда взялись их языки. Позволю себе также заметить, что насчет социально-экономического мышления доктор Мэйфилд не прав. Если позволите, приведу в качестве примера своих прошлогодних арабов. Экономическое мышление у них – позавидовать можно. Цену своей нефти знают. А в социальном смысле – дикари. Три года я безуспешно пытался их убедить, что неверную жену не следует забивать камнями.

– Перебивая докладчика, доктор Борд, мы сами себя задерживаем, – заметил проректор, – продолжайте, пожалуйста, доктор Мэйфилд…

И доктор Мэйфилд продолжил. Он говорил целый час, пока не был прерван деканом техфака.

– Тут кое-кого из моих преподавателей назначили читать лекции о достижениях британской технической мысли в XIX веке. Прошу прощения, доктор Мэйфилд, господа, но у меня на факультете работают инженеры, а не историки. Зачем заставлять их делать то, о чем они не имеют ни малейшего представления?

– Вот именно! – подхватил доктор Борд.

– А еще хотелось бы узнать, почему столько внимания уделяется иностранным студентам. А наши чем хуже?

– Пожалуй, на этот вопрос отвечу я, – вмешался проректор. – Местные власти урезали ассигнования нашему колледжу, и теперь мы самостоятельно финансируем некоторые бесплатные курсы и оплачиваем труд наших преподавателей. Естественно, для этого нужны деньги. За обучение иностранцы платят неплохо, вот и приходится набирать их побольше. Тут у меня финансовый отчет за прошлый год. Хотите знать, какие у нас доходы?

Изучать финансовый отчет желающих не нашлось. Умолк даже доктор Борд.

– При нынешнем состоянии британской экономики, – продолжал проректор, – большинство наших преподавателей сохраняют работу лишь благодаря иностранцам. И вообще пора уже подумать о том, чтобы открыть для них аспирантуру. Я думаю, статус университета нам не помешает. Выиграют все, надеюсь, вы согласны? – проректор обвел взглядом присутствующих.

Возражений не было.

– Раз так, доктору Мэйфилду осталось только распределить по кафедрам дополнительные курсы лекций, и в добрый час!

Доктор Мэйфилд раздал всем ксерокопии новых учебных планов. Уилт изучил свой и обнаружил, что ему подсунули «Развитие либеральных и социально-прогрессивных взглядов в английском обществе с 1688 по 1978 год». Он собрался было возмутиться, но его опередил завкафедрой зоологии.

– Тут написано: «Животноводство и земледелие. Селекционное разведение свиней и домашней птицы». Я что, это читать должен? Между прочим, этот курс имеет важное значение для экологии…

– И весьма «ориентирован на обучаемого», – хихикнул доктор Борд. – Я вам лучше могу предложить: «Роль постоянно действующих переменных в свиноводстве». Или вот еще неплохо: «Введение в основы процессов компостообразования».

– Только не это! – ужаснулся Уилт, услышав слово «компост».

Доктор Борд сразу заинтересовался.

– Жена никак не успокоится? – сочувственно осведомился он.

– Точно! Она в последнее время…

– Господа, может, сначала дадите мне высказаться, а потом Уилт расскажет нам о своих матримониальных проблемах, – вмешался завкафедрой зоологии. – Поймите наконец, не могу я читать лекции по животноводству. Я зоолог, а не скотник. Я в этом ни бельмеса!

– Надо смотреть шире, – возразил доктор Борд. – Если мы должны стать университетом, в чем я лично сильно сомневаюсь, давайте помнить: интересы Гуманитеха превыше всего!

– Борд, сначала загляните в свою бумажку, – ехидно посоветовал зоолог, – видите:

«Сперманентное влияние…»

– Машинистка ошиблась, – вмешался доктор Мэйфилд. – Следует читать: «Перманентное влияние семантического фактора на современные социологические учения». В списке обязательной литературы вы найдете труды Витгенштейна, Хомского и Уилкеса.

– Смотрите шире, Борд. Это же ваши слова, – напомнил завкафедрой зоологии. – Не хотите? Вот и я не хочу объяснять мусульманской аудитории, зачем разводить свиней в Персидском заливе. Я сам не знаю зачем!

– Господа, как я понимаю, в одном или двух случаях вас не устраивают наименования лекционных курсов. Не вижу проблемы, то, что не нравится, подчеркните…

– А лучше вообще вычеркните, – вставил доктор Борд.

Проректор пропустил это мимо ушей.

– Главное, чтобы, сохраняя общий объем лекционного материала, подавать его на уровне, доступном индивидуальному восприятию обучаемых.

– Про свиней все равно не буду, – уперся зоолог.

– И не надо. Рассказывайте что-нибудь простенькое из жизни растений, – предложил проректор.

– Господи, а я? Тоже должен рассказывать что-нибудь простенькое из жизни Витгенштейна? Год назад был у меня один тип из Ирака, он имени своего написать-то не мог. Ну куда такому про Витгенштейна? – развел руками доктор Борд.

– Надо бы еще кое-что обсудить, – робко заметил преподаватель английской кафедры. – Боюсь, будет проблема общения с японцами, а их у нас восемнадцать человек, со студентом с Тибета.

– Вот именно! – подхватил доктор Мэйфилд. – Языковой барьер. А знаете, было бы недурно провести с ними беседу по теме «Межъязыковая коммуникация». Это, кстати, должно понравиться Национальному совету по наградам за успехи в науке.

– Да плевать на этот ваш совет! Я уже устал повторять: этот совет – выгребная яма британской науки, – не унимался Борд.

– Спасибо, Борд, мы уже слышали ваше мнение, – перебил проректор. – А теперь вернемся к нашим японцам и юноше с далекого Тибета. Он ведь с Тибета, правильно?

– Вроде с Тибета, – осторожно ответил преподаватель английского. – Главное, не поймешь, что он говорит-то. Он по-английски, как я по-тибетски. И по-японски тоже.

Проректор испытующе оглядел присутствующих.

– Вероятно, тут вряд ли кто говорит на этом экзотическом языке?

– Я говорю, – признался завкафедрой изящных искусств. – Только не буду. Четыре года я проторчал у этих чертей в концлагере. Не хватало мне теперь еще с ними разговаривать. У меня с тех пор желудок ни к черту не годится!

– Может, возьмете тогда шефство над китайцами? И тибетца к вам запишем. Тибет же принадлежит Китаю. Сюда же пойдут четыре студентки из Гонконга.

– Тут-то мы и объявим набор на краткосрочные курсы повышения квалификации, – ляпнул доктор Борд, спровоцировав интенсивный обмен любезностями, затянувшийся до самого обеда.

Вернувшись к себе в кабинет, Уилт узнал, что миссис Файф опять не может заниматься с мехтехниками по вторникам в два, поскольку ее муж… Пошел новый учебный год, пошел, мать его! Он знал, что так оно все и будет!

Следующие четыре дня прошли в том же духе. Уилт сходил еще на одно межфакультетское совещание, провел семинар с подшефными учителями на тему «О пользе изучения гуманитарных основ» (по его мнению, слово «польза» здесь было вряд ли уместно), сам послушал лекцию «Опознание анашовой растительности и пристрастии к героину». Прочитал ее какой-то сержант из отдела по борьбе с наркоманией.

Наконец удалось все-таки угодить миссис Файф. Теперь она учила мехтехников по понедельникам с 10.00 в 29й аудитории. Там же занималась и вторая группа булочников. Все эти дни Уилт ходил мрачнее тучи: из головы не выходила Ева и ее проклятая квартирантка.

Пока Уилт боролся со сном в Гуманитехе, Ева настойчиво осуществляла свои планы. Мисс Мюллер приехала через два дня и поселилась в мансарде. Да так тихо и незаметно, что Уилт еще целых два дня ни о чем не догадывался, пока не заметил, что молочник принес не восемь бутылок, как обычно, а девять. Однако он не подал вида, а решил дождаться удобного случая и нанести удар по оккупантке. Но мисс Мюллер вела себя так, как и обещала Еве. Не шумела, домой возвращалась незаметно, пока Уилт был еще в Гуманитехе, а утром уходила только после него. На исходе второй недели Уилт уже было подумал, что худшие его опасения не оправдались. Проблема с квартиранткой вскоре отошла на второй план. Начался новый семестр, его ждали иностранные группы, а ему еще предстояло придумать лекции, которые достойно прозвучали бы в стенах «мэйфилдовской империи», как именовал Гуманитех доктор Борд.

«Ну, что, черт возьми, можно сказать про „развитие социально-прогрессивных взглядов в английском обществе, начиная с 1688 года“. Далеко мы ушли за это время, нечего сказать!» Он вспомнил группу газопроводчиков. Окончили Гуманитех, а как гоняли педиков, так и гоняют.