Текст книги "Дальний умысел"

Автор книги: Том Шарп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Бэби Хатчмейер.

– Хатчмейер? Я и не знал, что у этой скотины…

– Да нет у него детей. Миссис Хатчмейер. Ее звали Бэби.

– О господи, – сказал Френсик.

– Нельзя быть таким черствым. Тебе как будто все безразлично.

– Мне? – сказал Френсик. – Как это безразлично! Совершеннейший ужас. Так ты говоришь, мафия…

– Не я говорю, полиция говорит. Они думают, что это была попытка запугать Хатчмейера.

– И запугали? – спросил Френсик, надеясь найти в ситуации хоть что-нибудь утешительное.

– Нет, – сказала Соня, – он злой, как черт. Говорит, что подаст на них в суд.

– В суд? – ужаснулся Френсик. – Что значит – в суд? На мафию в суд не подашь и к тому же…

– Не на мафию. На полицию.

– Хатчмейер в суд на полицию? – спросил Френсик, окончательно потеряв нить.

– Ну, сначала они же на него подумали. Допрашивали несколько часов, оказывали давление. Ему еле поверили, что он был со мной на яхте. А тут еще эти канистры.

– Канистры? Какие канистры?

– Которыми я его обвязала.

– Ты обвязала Хатчмейера канистрами?

– Пришлось, а то бы он утонул.

Френсик не нашел в этом особой логики.

– По-моему, если бы… – Он осекся, не став выражать сожаления, что Хатчмейер не утонул. Между тем все бы очень упростилось.

– И что ты собираешься делать? – спросил он наконец.

– Не знаю, – сказала Соня, – пока побуду здесь. Следствие не кончено, мне даже переодеться не во что… ах, Френзи, все это так ужасно! – И она снова расплакалась.

Френсик подумал, чем бы ее приободрить.

– Кстати, рецензии в воскресных газетах были одна лучше другой, – сказал он, но Соню это ничуть не утешило.

– Как ты можешь сейчас говорить о рецензиях? – возмутилась она. – Тебе просто наплевать, вот и все.

– Ну что ты, милая, вовсе мне не наплевать, – запротестовал Френсик, – это такая трагедия для всех нас. Я сию минуту звонил мистеру Кэдволладайну и объяснил ему, что его клиенту придется теперь подождать с деньгами.

– С деньгами? У тебя одни деньги на уме. Мой милый Питер погиб, а ты…

Френсик выслушал обвинения себе, Хатчмейеру и какому-то Макморди: каждый из них и все вместе, как считала Соня, думают только о деньгах.

– Я понимаю твои чувства, – сказал он, когда она остановилась перевести дыхание, – но дело есть дело, и если Хатчмейер узнает, что Пипер – не автор «Девства»…

Но телефон замолк. Френсик укоризненно посмотрел на него и положил трубку. Оставалось надеяться, что Соня соберется с духом и что полиция не станет расследовать прошлое Пипера.

* * *

В Нью-Йорке Хатчмейер был настроен совсем наоборот. Он считал, что полиция – это свора кретинов, неспособных ничего толком расследовать. Он уже снесся со своими юристами, и те решительно отсоветовали подавать в суд на шефа Гринсливза за незаконный арест, потому что Хатчмейера не арестовывали.

– Этот ублюдок продержал меня несколько часов в одном одеяле, – доказывал Хатчмейер. – Они светили мне лампой в лицо, а вы говорите, я не имею права на возмещение. Должен быть закон, который защищает невинных граждан от подобных посягательств.

– Вот если бы какие-нибудь следы рукоприкладства, тогда бы можно было попробовать, а так…

Не сумев раскачать на дело своих юристов, Хатчмейер взял за глотку страховщиков, но с теми оказалось не легче. К нему прибыл мистер Синстром из Отдела рекламаций и выразил некоторые сомнения.

– Как, то есть, полиция необязательно права насчет террористов? – опешил Хатчмейер.

Глаза мистера Синстрома холодно блеснули за очками в серебряной оправе.

– Три с половиной миллиона – это большие деньги, – сказал он.

– Конечно, – согласился Хатчмейер, – зато и взносов я вам выплатил немало. Что вы вообще-то хотите сказать?

Мистер Синстром заглянул в свою папку.

– Береговая охрана выловила шесть чемоданов, принадлежащих миссис Хатчмейер. Это во-первых. В них были все ее драгоценности и лучшая часть гардероба. Это во-вторых. В-третьих, чемодан мистера Пипера был также на борту катера и, как мы удостоверились, содержал все его вещи.

– Ну и что? – сказал Хатчмейер.

– Таким образом, если это политическое убийство, то представляется странным, что террористы заставили погибших упаковать чемоданы, погрузили их на борт, а затем подожгли дом и катер. Это расходится с обычными террористическими акциями. Картина несколько сдвинутая.

Хатчмейер яростно сощурился.

– Если вы намекаете, что я умышленно подставил под катер себя и свою яхту, лишь бы потопить свою жену и самого многообещающего автора…

– Отнюдь, – возразил мистер Синстром. – Я лишь говорю, что в это дело необходимо вникнуть поглубже.

– Ну, давайте вникайте, – сказал Хатчмейер, – а когда вникните, выкладывайте мои деньги.

– Не беспокойтесь, – сказал мистер Синстром, – мы доберемся до сути дела. Три с половиной миллиона нас к этому обязывают.

Он встал и направился к двери.

– Да, кстати, может быть, вам будет любопытно узнать, что поджигатель прекрасно ориентировался – например, без труда отыскал бензохранилище. Возможно, это был кто-нибудь из домашних.

У Хатчмейера осталось беспокойное ощущение, что мистер Синстром и его помощники, в отличие от полиции, слабоумием не страдают. Из домашних? Хатчмейер обдумал его слова. И все драгоценности в чемодане. Ну, а если… может, Бэби и правда решила сбежать с этим поганцем Пипером? Хатчмейер не отказал себе в довольной улыбке. Если так, то поделом получила, гадюка. Только вот не всплыли бы опасные документики, препорученные ее юристам, это не дай бог. Ну что бы ей умереть как-нибудь попроще, скажем от того же инфаркта?

Глава 16

Особняк Ван дер Гугенов в Мэне остался пустовать со спущенными шторами и зачехленной мебелью. Как и обещала Бэби, уехали они очень просто. Покинув Пипера в полумраке спальни, она пешком пошла в Белсуорт и купила там подержанный автомобиль.

– В Нью-Йорке бросим его и подыщем что-нибудь получше, – сказала она, держа путь на Юг. – Не надо оставлять за собой хвостов.

Пипер, лежавший на полу кабины у нее за спиной, не разделял ее оптимизма.

– Пока обошлось, – проворчал он, – только ведь раз наших тел не отыскали, значит, будут искать нас. Это же само собой разумеется.

– Они решат, что тела унесло отливом, – невозмутимо заявила Бэби. – Так бы и было, если б мы утонули. И я слушала в Белсуорте, что найдены наши чемоданы, а в них твой паспорт и мои драгоценности. Стало быть, нас нет в живых. Не такая я женщина, чтобы расстаться с жемчугом и бриллиантами, пока меня бог не приберет.

Пипер счел этот ход мысли довольно убедительным. «Френсик и Футл» в его смерть безусловно поверят, но без паспорта и гроссбухов…

– Рукописи мои тоже найдены? – спросил он.

– Об этом речи не было, но, уж наверное, где паспорт, там и рукописи.

– Не знаю, как мне быть без рукописей, – сказал Пипер. – Это труд всей моей жизни.

Он лежал, глядел, как мелькают в синем небе верхушки деревьев, и думал о труде своей жизни. Теперь он не допишет «Поиски утраченного детства» и не станет признанным гением. Все его надежды пожрало пламя и поглотила пучина. На остаток дней в земной юдоли ему суждена посмертная слава автора «Девства». Это была невыносимая мысль, и Пипер проникся решимостью избавиться от чужой славы. Наверное, как-нибудь можно опубликовать опровержение. Но опровергать из-за гроба – дело нелегкое. Вряд ли можно просто написать в литературное приложение «Тайме», что «Девство» – не его роман и что «Френсик и Футл» уговорили его выдать себя за автора в своих корыстных целях. И подпись: «Покойный Питер Пипер»… Нет, это абсолютно исключено. А с другой стороны – нельзя же войти в историю литературы автором порнографического романа! Пипер спорил сам с собой, пока не уснул.

Когда он проснулся, они уже пересекли границу штата и были в Вермонте. Ночевать остановились в маленьком мотеле на берегу озера Шамплейн. Бэби расписалась в книге для приезжих за мистера и миссис Касторп, а Пипер тем временем отнес в коттедж два пустых чемодана, заимствованных у Ван дер Гугенов.

– Завтра запасемся одеждой и прочим, – сказала Бэби. Но Пипера эти низкие материи не занимали. Он стоял у окна, пытаясь освоиться с дикой мыслью, что он и эта безумная женщина связаны узами крепче супружеских.

– Ты хоть понимаешь, что мы теперь никогда не сможем разлучиться? – спросил он наконец.

– Это почему же? – отозвалась Бэби из-под душа.

– По той простой причине, что у меня нет документов и я не могу устроиться на работу, – сказал Пипер, – и еще потому, что деньги все у тебя; а если кто-нибудь из нас попадется полиции, то сидеть нам обоим за решеткой до скончания дней.

– Мрачно смотришь на вещи, – сказала Бэби. – Жить надо по вдохновению. Уедем куда-нибудь, где нас и не вздумают искать, и начнем все заново.

– Куда же это?

– Да на Юг. На дальний Юг, – сказала Бэби, выходя из ванной. – Вот куда Хатчмейер носа не сунет. Он почему-то боится ку-клукс-клана.

– А какого черта делать мне на дальнем Юге? – спросил Пипер.

– А попробуй писать романы в южном вкусе. Хатч хоть и не бывал там, но южных романов выпустил видимо-невидимо: на обложке обычно мужчина с хлыстом и запуганная девица. Сплошные бестселлеры.

– Мне только такие и писать, – мрачно сказал Пипер, включая душ.

– Пиши под псевдонимом.

– Да уж придется, благодаря тебе.

Когда за окнами стемнело, Пипер улегся, продолжая размышлять о будущем. В постели рядом вздыхала Бэби.

– Какое счастье, когда мужчина не мочится в умывальную раковину, – проговорила она. Пипер словно и не заметил этого приглашения.

Наутро они тронулись дальше окольными путями, медленно, но верно подвигаясь к югу. А Пипер все думал и думал, как ему вернуться на писательскую стезю.

* * *

В Скрэнтоне, где Бэби с приплатой обменяла их рухлядь на новый «форд», Пипер купил себе два гроссбуха, бутыль Хиггинсовых чернил (на пробу) и ручку марки «Эстербрук».

– Хотя бы дневник буду вести, – объяснил он Бэби.

– Дневник? Ты и в окошко-то не смотришь, а едим мы в стоячих закусочных – что писать в дневнике?

– Я думал начать его задним числом. Как своего рода реабилитацию. Я бы…

– Реабилитацию? И каким это «задним числом»?

– Ну, начал бы с того, как Френсик уговорил меня ехать в Штаты, а там день за днем – путешествие и… так далее.

Бэби сбросила скорость и отъехала на обочину.

– Погоди-ка, давай разберемся. Ты, значит, начинаешь…

– Кажется, с десятого апреля, когда я получил телеграмму от Френсика.

– Так-так. Десятого апреля – а дальше?

– Ну, я напишу, как я не хотел, а они меня уламывали – что, мол, напечатают «Поиски» и все такое прочее.

– А где же конец?

– Конец? – удивился Пипер. – О конце и не думал. Я просто продолжу, день за днем…

– Про пожар и тому подобное? – подсказала Бэби.

– Конечно, и про это. Ведь не обойдешь.

– Как он, стало быть, случайно начался? – Бэби поглядела на него и покачала головой.

– Ты, значит, напишешь, что я подожгла дом и запустила катер навстречу Хатчмейеру и этой Футл? Так, что ли?

– Ну да, – сказал Пипер. – Так ведь оно и было, а…

– Называется реабилитация. И не думай даже, выбрось из головы. Без меня ты себя не реабилитируешь, а я же тебе сказала, что у нас теперь на двоих одна судьба.

– Хорошо тебе говорить, – горько сказал Пипер, – на тебе не висит авторство мерзейшего романа, не то что…

– На мне висит гений, с меня хватит, – сказала Бэби и включила зажигание. Пипер нахохлился и насупился.

– Я только и умею, что писать, – сказал он, – а ты мне не позволяешь.

– Почему это не позволяю? – сказала Бэби. – Пожалуйста, но дневники задним числом – это обойдешься. Мертвецы вообще помалкивают. Дневников они уж точно не ведут, и вообще я как-то не понимаю, чего ты так набрасываешься на «Девство». По-моему, прекрасная книга.

– Разве что по-твоему, – сказал Пипер.

– Очень мне интересно, кто же ее все-таки написал. Недаром ведь, наверное, за других прячется.

– Стоит прочесть это скотство – и понятно почему, – сказал Пипер. – Сплошной секс. И теперь все будут думать, что это я.

– А ты бы написал вообще без секса? – спросила Бэби.

– Конечно Это во-первых, а во вторых…

– Ну, и не пошла бы книга. Настолько-то я разбираюсь в издательском деле.

– И ладно, и пусть, – сказал Пипер. – Такие книги подрывают человечность – вот в чем их вред.

– Ну, так перепиши ее по-своему, – она запнулась на пороге озарения и задумалась.

Через двадцать миль показался небольшой городок. Бэби припарковала машину и пошла в универмаг. Вернулась она с экземпляром «Девства».

– Берут нарасхват, – сказала она и протянула ему книгу.

Пипер посмотрел на свою фотографию, украшавшую задник суперобложки. Она была сделана в Лондоне, в те безмятежные дни, когда он любил Соню, – и его лицо, растянутое дурацкой улыбкой, показалось ему чужим.

– Зачем это мне? – спросил он.

Бэби усмехнулась.

– Пиши.

– Писать? – удивился Пипер. – Она ведь уже…

– Написана, но не так, как ты бы написал, а ты ее автор.

– Какой я, к дьяволу, автор?

– Кисик, где-то в необъятном мире есть человек, который написал эту книгу. Он это знает, Френсик знает и эта сучка Футл тоже; ну, и мы с тобой. Вот и все. Хатч – и тот не знает.

– Слава богу, – сказал Пипер.

– Видишь, даже ты говоришь «слава богу»; а «Френсик и Футл» повторяют это днем и ночью. Хатч заплатил за роман два миллиона: сумма изрядная.

– Сумма громадная и постыдная, – сказал Пипер. – Ты знаешь, что Конрад получил за?..

– Не знаю и знать не хочу. Меня интересует другое: что будет, когда ты перепишешь роман своим дивным почерком, а Френсик получит рукопись.

– Френсик получит… – начал Пипер, но Бэби сделала ему знак молчать.

– Да, твою рукопись, – сказала она, – из-за гроба.

– Мою рукопись из-за гроба? Да у него ум за разум зайдет.

– Это еще что, потом мы запросим аванс и потребуем отчислений с продажи, – сказала Бэби.

– Он же тогда поймет, что я жив, – возразил Пипер. – Пойдет прямо в полицию и…

– Дурак он соваться в полицию, а потом объясняться с Хатчем и так далее. Да Хатч на него всех собак спустит. Нет, сэр, мистер Френсик и мисс Футл – оба они еще попляшут под нашу дудку.

– Ты с ума сошла, – сказал Пипер, – просто рехнулась. Если ты и правда думаешь, что я стану переписывать эту мерзость…

– Сам же хотел поправить свою репутацию, – сказала Бэби при выезде из городка. – А другого способа нет.

– Не понимаю, что это за способ.

– Погоди, поймешь, – сказала Бэби. – Главное – слушайся мамочку.

* * *

Вечером, в номере очередного мотеля Пипер раскрыл гроссбух, поставил чернила, разложил ручки и перья столь же аккуратно, как некогда в пансионе Гленинг, и, водрузив перед собой «Девство», принялся за дело. Страницу увенчали слова «Глава первая», затем появились строчки: «Дом стоял на холме, в окружении трех вязов, березы и кедра, горизонтальные ветви которого придавали ему вид…»

Позади него Бэби разлеглась на постели с довольной улыбкой.

– Только этот черновик не очень правь, – сказала она. – Мы его сделаем подлинней подлинного.

– А я полагал, что весь смысл этого занятия, – отложил перо Пипер, – в том, чтобы я заново обрел свою погибшую репутацию, выправив…

– Во втором черновике, – сказала Бэби. – А это на затравку «Френсику и Футл». Так что давай ближе к тексту.

Пипер взял перо и стал держаться ближе к тексту. Он делал на странице несколько поправок, потом зачеркивал их и писал наверху, как было в подлиннике. Время от времени Бэби поднималась с постели, заглядывала ему через плечо и отходила довольная.

– Ну, Френсик у нас получит, – сказала она, но Пипер вряд ли ее и слышал. Он вошел в прежнюю колею и снова ощутил себя личностью. Он писал и писал, как всегда теряясь в мире чужого воображения и предвкушая правку во втором черновике – в том, который спасет его репутацию. В полночь, когда Бэби легла спать, он все еще переписывал. Еще через час усталый, но в общем довольный собой Пипер поднялся, почистил зубы и тоже забрался в постель. Утро не за горами.

Но утром они пустились в путь, и лишь под вечер Бэби свернула к заведению Говарда Джонсона в Бинвилле, штат Южная Каролина; там-то Пипер и продолжил работу.

Покуда Пипер возрождался к жизни в качестве странствующего романиста, Соня Футл оплакивала его кончину с достохвальным упорством, которое выводило из себя Хатчмейера.

– Как так она не придет на похороны?! – орал он на Макморди, сообщившего, что мисс Футл очень сожалеет, но принимать участие в комедии ради поднятия тиража «Девства» не намерена.

– Она говорит, без тел в гробах… – начал было Макморди, но багровый Хатчмейер обрушился на него:

– Рожу я ей, что ли, эти тела? Полиция разводит руками. Следователи страхагентства тоже. Водолазы, ни дна им ни покрышки, ныряют без толку. А я, значит, доставай их из-под земли? Снесло, снесло их в Атлантику или акулы сожрали.

– Вы же, по-моему, говорили, что гробы можно загрузить бетоном, – сказал Макморди, – а тела эти никому…

– Мало ли что я говорил, Макморди. А сейчас я говорю, что надо наоборот, представить публике Бэби и Пипера.

– Трудновато, а? Мертвые, тел нет, и вообще. Может…

– Не может, а наверняка надо подкинуть «Девство» кверху в списке бестселлеров.

– По компьютеру и так вроде раскупается неплохо.

– Неплохо? Неплохо – это как минимум плохо. Надо, чтоб было лучше хорошего. Надо нам сварганить этому гнусу Пиперу репутацию не хуже, чем… Как звали того болвана, от которого лепешки не осталось в автомобильной катастрофе?

– Да мало ли их…

– В Голливуде. Знаменитый такой.

– Джеймс Дин, – сказал Макморди.

– Не Джеймс. Писатель. Насчет насекомых.

– Насекомых? – сказал Макморди. – Муравьи там и тому подобное? Читал я однажды книжку про муравьев…

– Какие еще муравьи! Про этих с длинными ногами, вроде кузнечиков. Которые все объедают.

– А, саранча. «День саранчи». Кино потрясающее. Как этот здоровый с ходу кидается на того вшиварика…

– Идите вы с вашим кино, Макморди. Книгу-то кто написал?

– Уэст, – сказал Макморди. – Натанаэл Уэст. Настоящая фамилия – Вайнштейн.

– Кому нужна его настоящая фамилия? Вот про него никто не слышал, а он трах под машину – и завтра, на тебе, знаменитость! С Пипером даже еще лучше. Кругом загадки. Рядом гангстеры. Дом горит, катера взрываются, ему-то самому кроме старух ничего не надо, а вот получай.

– Дело прошлое, – сказал Макморди.

– Как раз его прошлое мне и требуется: полное досье. Где он жил, что делал, какие у него были женщины?..

– И мисс Футл тоже? – бестактно спросил Макморди.

– Нет, – рявкнул Хатчмейер, – нет, обойдется без мисс Футл. Она вон даже на похороны к бедняге не идет. Прочее бабье. Судя по книге, его хватало.

– Если по книге, так они небось все перемерли. Героине-то восемьдесят, а ему семнадцать. Пиперу было двадцать восемь, от силы тридцать – значит, ей сейчас за девяносто, возраст беспамятный.

– Вот дьявол, да что вам – все подсказывать? Стряпайте, Макморди, стряпайте. Звякните в Лондон, поговорите с Френсиком, покопайтесь в газетах. Что-нибудь да наберется.

Макморди удалился и позвонил в Лондон. Через двадцать минут он вернулся с сообщением, что от Френсика толку не будет.

– Говорит, ничего ему не известно, – сказал он гневному Хатчмейеру. – Пипер будто бы прислал книгу, Френсик прочел, отослал Коркадилам, тем понравилось – и примерно все. Никакого прошлого.

– Какое-то должно быть. Он же где-нибудь родился? И мать его…

– Нету. Родители погибли в автомобильной катастрофе. Словно и не жил.

– Ну, задрыга, – сказал Хатчмейер.

* * *

Столь же крепкие выражения приходили на ум Френсику, положившему трубку после звонка Макморди. Мало ему было потерять автора, который ничего не написал, – так теперь еще требуются его биографические данные. Не хватало только прессы, какой-нибудь дотошной репортерши, которая пронюхает о трагическом детстве Пипера. Френсик пошел в Сонин кабинет и отыскал папку с пиперовской корреспонденцией – очень объемистую. Папку он отнес к себе и призадумался, как с ней быть. Сначала он решил ее просто сжечь, но не так-то это было просто: Пипер понаписал ему из разных пансионов добрую сотню писем, а он ни одно не оставил без ответа. Копии ответов были в папке; оригиналы тоже, наверное, никуда не делись. Хранятся у тетки? Или у какой-нибудь свирепой хозяйки пансиона. Френсик сидел и ломал голову. Он сказал Макморди, что у Пипера родственников нет, – а вдруг у него окажется несметное количество хищных теток, дядьев, кузенов и кузин – и все они потребуют своей доли? А завещание? Зная Пипера, Френсик полагал, что его и в помине нет. Стало быть, дело пойдет в суд и начнется такое… С одной стороны, анонимный автор затребует аванс, с другой… И посреди всего этого безобразия болтается фирма «Френсик и Футл», мошенники из мошенников, уличенные Хатчмейером, уличенные родней Пипера, уплачивающие непомерные издержки, ублаготворяющие ненасытных юристов и наконец разоренные дотла. И все оттого, что какой-то умалишенный клиент Кэдволладайна пожелал, видите ли, остаться неизвестным.

Проделав это жуткое путешествие в будущее, Френсик отнес папку на место, надписал ее на всякий случай «Мистер Смит» и стал думать о способах защиты. Только и можно было сослаться на инструкцию мистера Кэдволладайна – а поскольку фирма «Кэдволладайн и Димкинс» весьма дорожит своей репутацией, то скандал им нужен не больше, чем ему. Автору, вероятно, тоже. Но тут утешения мало. Хатчмейер пронюхает и сразу поднимет бучу. Опять-таки на Соню в ее состоянии надежда плоха: того и гляди, сорвется и сболтнет что-нибудь лишнее. Френсик придвинул телефон и заказал разговор со Штатами. Пора Соне Футл возвращаться в Англию. Оказалось, что она отбыла утром и, по предположению дежурной Грамерси-парк отеля, торчит, небось, посреди Атлантики.

– Вы хотите сказать: летит над Атлантическим океаном, – по правил Френсик, сообразив затем, что предположение дежурной не лишено добавочного, хоть и невольного, смысла.

Ближе к вечеру Соня приземлилась в Хитроу и взяла такси до Ланьярд-Лейна. Безутешный вид Френсика был живым свидетельством его скорби.

– Я виню прежде всего себя, – сказал он, не дожидаясь упреков, – не надо было вообще втягивать в эту историю беднягу Пипера и рисковать его будущим. Единственное утешение, что он теперь видный романист. Останься он жив, все равно бы не написал книги лучше этой.

– Но ведь этой он не писал, – сказала Соня.

– Да, да, – кивнул Френсик, – но она-то его и прославила. Он бы оценил иронию: он ведь был, знаешь ли, большим поклонником Томаса Манна. Почтим его память молчанием.

Заранее разрядив таким образом Сонины укоризны, Френсис дал излиться ее чувствам в рассказе о страшной ночи и последующих деяниях Хатчмейера. Его это никак не просветило.

– М-да, более чем странно, – сказал он в заключение. – Остается предполагать, что вышла ужасная ошибка и убили не тех, кого надо. Вот если бы Хатчмейера…

– Меня бы тогда тоже убили, – сказала Соня сквозь слезы.

– Нет худа без добра, – заметил Френсик.

* * *

На следующее утро Соня Футл взялась за работу. Пока ее не было, накопилась куча книг о животных: и тем временем как Френсик у себя за столом мысленно одобрял свою тактику и молча умолял судьбу смилостивиться, Соня занималась «Бобренком Берни». Над ним надо было поработать, но поработать стоило.

* * *

Точно так же думал Пипер о «Девстве» в коттеджике на склоне Смоки-Маунтенз. Он глядел с веранды вниз на озеро, где плавала Бэби, и пересматривал свое отношение к роману. Да, видимо, прежде его сбили с толку эротические пассажи. Теперь, списав роман от начала до конца, он рассудил, что основа у него добротная. То есть даже по большей части речь здесь идет в нужном ключе о весьма существенных проблемах. Стоит лишь понизить возрастную разницу между Гвендолен и повествователем Энтони, выполоть всю порнографию – и «Девства ради помедлите о мужчины» прекрасно приобщается к серьезной литературе. Тут есть глубинное рассмотрение вопросов о смысле жизни, роль писателя в современном обществе, обезличивание индивидуальности в городской среде, необходимость возврата к ценностным категориям былых, более цивилизованных, сельскохозяйственных времен. Особенно удачно описаны юношеские терзания на пороге зрелости и то душевное равновесие, которое дает столярное дело, в частности изготовление мебели. Гвендолен пробежала пальцами по занозистой, сучковатой поверхности дуба, не по летам чувственно касаясь древесины. «Суровое время укротило неподатливое дерево, – сказала она. – Ты будешь строгать против волокна и придашь форму бесформенному и бесчувственному». Пипер одобрительно кивнул. Пассаж, исполненный литературных достоинств, а к тому же и вдохновляющий. Вот и он тоже будет строгать роман против волокна и придаст ему форму, так что в новом варианте от бестселлера ничего не останется, все сексуальные наросты, оскверняющие самое существо романа, будут устранены – и книга станет памятником его литературному дарованию. Пусть посмертно, но все же репутация его очистится. В грядущие годы критики сравнят обе версии и выведут заключение, что в раннем, некоммерческом варианте сказались первичные намерения автора, устремленного к литературным высотам; а потом текст был изменен в угоду Френсику, Хатчмейеру и их извращенным представлениям о вкусе публики. На них ляжет вина за бестселлер, а его оправдают. И более того, превознесут. Он закрыл гроссбух и встал навстречу Бэби, которая вылезла из воды и шла от берега к коттеджу.

– Кончил? – спросила она. Пипер кивнул.

– Завтра берусь за вторую версию, – сказал он.

– Давай-давай, а я пока отвезу первую в Ашвилл и ксерокопирую. Чем скорее Френсик ее получит, тем быстрее мы его подпалим.

– Ты бы лучше выражалась иначе, – сказал Пипер, – а то опять «подпалим». И вообще – откуда ты собираешься ее отправить? Нас выследят по штампу на марке.

– Послезавтра нас здесь уже не будет. Мы сняли коттедж на неделю. Я съезжу в Шарлотт, слетаю оттуда в Нью-Йорк и там отправлю. Завтра к вечеру буду, послезавтра поедем.

– Зачем это мы все время едем, – сказал Пипер, – мне лично и здесь хорошо. Никто нас не тревожил, я спокойно писал. Может, здесь и останемся?

– Здесь не дальний Юг, – сказала Бэби, – а если я говорю – дальний, значит – подальше. За Алабамой, штат Миссисипи, есть такие места, куда ворон костей не заносил, мне как раз туда и надо.

– Я читал, что в Миссисипи не очень-то любят чужаков, – сказал Пипер, – пойдут расспросы, всякое такое.

– Фолкнера надо меньше читать, – сказала Бэби, – а четверть миллиона долларов отвечают за все.

Она пошла в коттедж переодеться. После обеда Пипер плавал в озере и гулял по берегу, размышляя о текстуальных изменениях «Девства» № 2. Он уже решил переменить заглавие и назвать его «Возвратный труд». Тут было легкое напоминание о «Поминках по Финнегану» Джойса, публиковавшихся, как известно, под заглавием «Работа идет», – словом, возникал литературный архетип. В конце концов Джойс взрыхлял и перерыхлял свои романы без всякой мысли об их продажной стоимости. И, кстати, в изгнании. Пипер мгновенно почувствовал, как он идет по стопам Джойса, инкогнито и без конца правя все ту же книгу – с той разницей, что при жизни ему не суждено выбраться из безвестности к славе. Если только в труде его не будет явлен такой бесспорный гений, что всякие пустяки вроде пожара, горящих катеров и даже его мнимой гибели станут лишь деталями биографии великого писателя. Да, великого и неподвластного пустякам. Пипер повернулся и заспешил по берегу обратно в коттедж. Надо безотлагательно начинать «Возвратный труд». Вернувшись, он обнаружил, что Бэби уже уехала в Ашвилл с его первой рукописью. Для него была записка на столе, точная и краткая «Уезжаю. Вернусь завтра. Так держать. Бэби».

Пипер повиновался. До вечера он прошел «Девство» с пером наперевес и перечеркал все упоминания о возрасте. Гвендолен сделалась двадцатипятилетней, а Энтони постарел на десять лет и ему стало двадцать семь. По ходу дела Пипер выкорчевывал малейшие упоминания о той сексуальной акробатике, из-за которой роман раскупали. Черкал он с упоением и наконец переполнился чувством праведности, перенеся его в гроссбух с Нужными Мыслями. «Коммерциализация пола как предмета купли-продажи, – записал он, – вот корень нынешнего загнивания цивилизации. В своем творчестве я пытался избегнуть опредмечивания пола и предохранить сущностные человеческие контакты». Затем он поужинал и улегся спать.

Встал он рано и вскоре уже сидел за столом на веранде. Перед ним был раскрыт чистый, девственный гроссбух, ожидавший его пера. Он окунул перо в чернила и принялся писать: «Дом стоял на холме в окружении трех вязов, березы и…» Пипер запнулся. Кедра он никогда не видел, а словаря под рукой тоже не было. Он переменил «кедр» на «дуб» и опять остановился. Бывают у дуба горизонтальные ветви? У каких-нибудь дубов, наверное, бывают. К черту подробности. Главное – добраться до анализа отношений Гвендолен и рассказчика. В великих книгах нет места большим деревьям. Книги эти – о людях, о том, какие чувства испытываются, какие думаются думы. Проникновение – вот в чем суть, а деревья проникновению не помогают. Черт с ним, с кедром, пусть стоит на своем месте. Он зачеркнул «дуб» и снова написал сверху «кедр». Еще полстраницы продолжалось описание; потом он напоролся на очередную проблему. Почему это рассказчик Энтони на школьных каникулах, если ему двадцать семь лет? Разве что он учитель, но тогда он должен что-то преподавать и иметь об этом какое-то понятие. Пипер попытался припомнить собственные школьные дни и подыскать образец для Энтони, но его преподаватели были невыразительные и совершенно ему не запомнились. Одна только мисс Пирс, а та все-таки женщина.

Пипер отложил перо и подумал про мисс Пирс. Будь она мужчиной… или будь она Гвендолен, а он Энтони… и если бы Энтони было не двадцать семь, а четырнадцать… или если б, еще того лучше, родители его жили бы в доме на холме в окружении трех вязов, березы и… Пипер встал и прошелся по веранде, зажигаясь новым вдохновением. Ему вдруг пришло в голову, что сырье «Девства ради» можно переработать в «Поиски утраченного детства». А если не переработать, то создать сплав. Придется, правда, внести кой-какие поправки. Чахоточные слесари – они, конечно, на холмах не живут. Но с другой стороны, у отца его чахотки-то не было. Чахоткой повеяло от Лоуренса и Томаса Манна. А любовная связь школьника и учительницы – дело обычное, только надо избегать физиологических подробностей. Да, именно так. «Возвратный труд» станет «Поисками». Он сел за стол, взял перо и начал переписывать. Теперь не было нужды менять повествовательные очертания. Кедр, дом на холме и вообще тому подобные дома пусть будут как есть. Новизну внесет его мучительное отрочество и присутствие его исстрадавшихся родителей. Плюс мисс Пирс, она же Гвендолен, его наставница, советчица и преподавательница, с которой развернутся сложные отношения, сексуально окрашенные и без всякого секса.