Текст книги "Новый расклад в Покерхаусе"

Автор книги: Том Шарп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Ивану и Пэму Хаттингу посвящается

1

Банкет удался на славу. За всю историю колледжа такого не помнил никто – даже старик Прелектор[1]1
  Старый лектор. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть], завсегдатай банкетов с 1909 года, – а Покерхаус всегда славился своей кухней. Чего здесь только не было: икра, луковый суп по-французски, калкан в шампанском, лебедь, фаршированный мясом дикой утки, и, наконец, бифштекс в память об основателе колледжа: по этому поводу в камине большого зала зажарили целого быка. Перед каждым стояло по пять бокалов, и к каждому блюду подавали свое вино. К рыбе – французское белое, к дичи – шампанское, а к бифштексу – лучшее бургундское из погребов колледжа. Два часа длился банкет. Двери и закрываться не успевали, пропуская прислугу с новыми и новыми яствами на серебряных блюдах. Официанты склонялись под тяжестью подносов и бременем ответственности: шутка ли – такое торжество! На два часа Покерхаус с головой погрузился в древний ритуал, исполнявшийся из века в век. Весь остальной мир перестал существовать. Воцарилось прошлое: так же, как и много лет назад, гости усердно работали ножами и вилками, звенели бокалами и шуршали салфетками, а сквозь все это доносилось шарканье слуг. По улицам Кембриджа гулял зимний ветер, от этого еще приятнее было сидеть в теплом зале, еще сильнее ощущался праздник. Сто свечей в серебряных канделябрах грациозно возвышались над столами. Причудливые тени склоненных официантов скользили по стенам с портретами Ректоров колледжа. С портретов смотрели люди разные: суровые и веселые, политики и ученые, но все они, как один, были изображены круглолицыми и румяными. Да и не мудрено, ведь кухня Покерхауса славится с давних времен. Вот только новый Ректор отличался от своих предшественников. Сэр Богдер Эванс сидел за профессорским столом и церемонно поковыривал вилкой лебяжье мясо, чего нельзя было сказать о членах Ученого совета колледжа: они от души наслаждались трапезой. С бледного лица сэра Богдера не сходила странная улыбка: он явно страдал отсутствием аппетита. Казалось, что мысли его витают далеко, и, чтобы отвлечься от тягот плоти, он размышлял над какой-то тонкой интеллектуальной шуткой.

– Такой вечер запомнится надолго, господин Ректор, – сказал Старший Тьютор[2]2
  Руководитель группы студентов в английских университетах


[Закрыть]. По губам и подбородку его стекал жир.

– Несомненно, Старший Тьютор, несомненно, – пробормотал Ректор. Это непрошеное замечание еще больше его позабавило.

– Превосходный лебедь, – похвалил Декан, – такая изысканная птица, да еще с дикой уткой – какой смелый вкусовой контраст.

– Как любезно со стороны Ее Величества дать величайшее позволение отведать лебедя, – похвалил Казначей. – Эту привилегию дают только в исключительных случаях.

– Да-да, в исключительных, – согласился Капеллан.

– Несомненно, Капеллан, несомненно, – пробормотал в ответ Ректор и отложил в сторону нож с вилкой. – Подожду-ка я бифштекс.

Он откинулся на спинку стула и оглядел преподавателей с еще большей неприязнью. Старая рухлядь! Как в прошлом веке – позатыкали салфетки за воротники. Ничего не попишешь – вековая традиция. Глянцевые лбы покрыты испариной, а рты жуют и жуют без устали. Как мало изменился колледж с тех пор, когда он сам был студентом Покерхауса. Даже слуги те же, или только так кажется. Та же шаркающая походка, рты раскрыты, как будто они задыхаются, нижние губы дрожат; то же раболепие, которое так оскорбляло его чувство социальной справедливости еще в молодые годы. Оскорбляет и сейчас. Сорок лет сэр Богдер маршировал под знаменем социальной справедливости, ну, не маршировал, так, по крайней мере, шествовал. И если он чего-нибудь добился в жизни (некоторые циники даже в этом сомневались), то лишь благодаря его способности сочувствовать угнетенным, которая обострилась при виде пропасти, разделявшей прислугу колледжа и юных джентльменов, что учились в Покерхаусе.

В своей политической деятельности он руководствовался самыми благими намерениями, но злые языки говорили, что со времен Асквита[3]3
  Герберт Генри Асквит (1852–1928) – премьер-министр Великобритании (1908–1916) от либеральной партии


[Закрыть] еще ни один политик не добился столь ничтожных результатов, как сэр Богдер. Правда, он провел через Парламент ряд законопроектов, так или иначе нацеленных на помощь низкооплачиваемым слоям населения, но выиграл от этого лишь средний класс: ему были выделены субсидии, названные «пособием на развитие». За проведение кампании «Каждой семье – по ванной» он получил от избирателей прозвище «Мистер Мочалка», а от государства – дворянское звание.

Некоторое время он возглавлял Министерство технического развития, но за все его труды его поспешили спровадить с этого поста и назначить Ректором Покерхауса. По злой иронии судьбы он получил это назначение по высочайшей воле – традиция, которую он всей душой презирал. Возможно, поэтому он твердо решил на закате своей карьеры в корне изменить социальный характер и традиции старого колледжа.

Назначение сэра Богдера встретило монолитное сопротивление со стороны почти всех членов Ученого совета, что только подлило масла в огонь. Лишь Капеллан оказал новому Ректору радушный прием, да и то, видно, потому, что по глухоте своей только наполовину расслышал имя сэра Богдера. Можно сказать, что вопрос о назначении был решен без участия последнего – его убеждения в расчет не принимались. А как оплошал Ученый совет! Мог бы выбрать нового Ректора из своей среды. Ко всему прочему, покойный Ректор испустил дух, так и не назвав своего преемника, хотя давняя традиция Покерхауса давала ему такое право. Что ж, оставалось одно – пусть решает премьер-министр; но что хорошего ждать от премьера, администрация которого тоже дышит на ладан. Так вот и сплавили сэра Богдера, решив избавиться от обузы.

Назначение это в парламентских кругах, в отличие от кругов академических, встретили с облегчением. «Теперь-то у вас есть возможность показать зубы» – заметил новоиспеченному Ректору один из его коллег по кабинету. Вряд ли он намекал на превосходное качество кухни колледжа, скорее всего, – на махровый консерватизм Покерхауса. В этом отношении колледжу не было равных. Ни один другой колледж Кембриджа не мог похвастаться такой приверженностью старым традициям; по сей день человека из Покерхауса отличают особый покрой платья, прическа и неизменная мантия. «Городские провинциалы», «Университетская рухлядь» – подшучивали, бывало, другие колледжи в старые добрые времена; в этой шутке и сейчас есть доля правды. Традиции были прочны, чего не сказать о материальном положении. Из ежегодных соревнований по гребле Покерхаус почти всегда выходил победителем, зато финансовое положение колледжа оставляло желать лучшего. Почти все остальные колледжи владели солидным имуществом. Покерхаус же не мог похвастаться богатством. Пара-тройка кварталов обветшалых домов, несколько ферм в Радношире и акций, которых кот наплакал, да и те в отраслях, далеко не прибыльных. Разве это имущество? Ежегодный доход не достигает и 50 000 фунтов стерлингов. Благодаря такому безденежью, Покерхаус обрел в Кембридже прочную репутацию самого элитарного колледжа. Сам Покерхаус бедствует, а вот студенты его денег не считают. В то время как в других колледжах от студентов требовали прежде всего знаний, Покерхаус в рассуждении интеллектуальных способностей был более демократичен; здесь куда больше значило, водятся ли у поступающего деньги. Девиз Покерхауса – Dives in Omnia[4]4
  Богатство во всем (лат.)


[Закрыть] – члены Ученого совета, экзаменующие абитуриентов, понимали буквально. А взамен колледж предлагает завидный стол и престиж. К тому же кое-кому выплачивают стипендии, обычные и повышенные, но не с учетом особых способностей, а, скорее всего, тем, кто быстро приобрел типичные черты обитателя Покерхауса.

У Ректора при воспоминании о студенческих годах по коже забегали мурашки. Сэр Богдер, тогда просто Б. Эванс, поступил в Покерхаус, окончив среднюю школу в Брирли. Жизнь колледжа поразила его до глубины души. С самой первой минуты его обуяло чувство социальной неполноценности. Это чувство, даже в большей степени, чем врожденные способности, стало движущей силой его честолюбия; оно пришпоривало его, несмотря на неудачи, которые могли устрашить и человека более талантливого. В тяжелые минуты жизни он говорил себе, что прошедшему Покерхаус все нипочем. Именно в колледже он научился не унывать. Он обязан Покерхаусу своим хладнокровием. С этим хладнокровием он несколько лет спустя, будучи в Парламенте лишь личным секретарем министра транспорта, предлагал руку и сердце Мэри Лейси, единственной дочери Пэра либеральной партии, графа Сандэрстеда; с этим же хладнокровием он каждый год предлагал ей выйти за него замуж и каждый год получал отказ. При этом он нимало не смущался, что постепенно убедило ее в глубине его чувств.

Да, оглядываясь назад, на свою долгую карьеру, сэр Богдер понимал, что, не будь в его жизни Покерхауса, не было бы и самой карьеры, тем более не было бы твердой решимости раз и навсегда изменить порядки колледжа. Колледжа, который сделал его таким, какой он есть. Сэр Богдер с презрением наблюдал за присутствующими. Он видел багровые в свете свечей лица, слышал громкие заявления, лишь отдаленно напоминавшие беседу, и решимость все изменить продолжала в нем крепнуть.

А банкет тем временем шел своим чередом. Сначала подали бифштекс с бургундским, затем стильтон[5]5
  Сорт сыра


[Закрыть] с бисквитами, политыми бренди и сливками, и, наконец, по кругу пошел графин с портвейном: Сэр Богдер следил за церемонией, но от пития воздерживался. Принесли серебряные чаши с водой, и каждый исполнил старинный ритуал: обмакнул салфетку и вытер лоб. Пришло время действовать. Новый Ректор Покерхауса постучал ножом о стол, требуя тишины, и встал.

С хоров над залом за банкетом следил Кухмистер. За ним, в полумраке, робко теснилась прислуга помладше, у которой просто дух захватывало, при виде пышного зрелища, что разыгрывалось внизу. На их бледных лицах словно лежал отблеск великолепия. С появлением каждого нового блюда из уст вырывался приглушенный вздох, глаза то и дело зажигались. Только Кухмистер, главный привратник, наблюдал за происходящим с достоинством знатока. В глазах его не было зависти, в душе он лишь радовался, что все идет как по маслу. Стоило какому-нибудь официанту пролить соус с тарелки или не заметить, что у кого-то уже опустел бокал, как во взгляде Кухмистера появлялся немой упрек. Все шло как положено, так было и в те далекие годы, когда Кухмистер впервые появился в колледже в качестве младшего привратника. Сорок пять банкетов прошли на его глазах, и за каждым он наблюдал с хоров, как наблюдали его предшественники с самого дня основания колледжа. «Кухмистер? Вот это фамилия. Вот это я понимаю…» – сказал старый лорд Вурфорд, когда впервые увидел в сторожке нового привратника. А было это в 1928-м. «Очень интересная фамилия. Всем фамилиям фамилия. В Покерхаусе Кухмистеры всегда были, еще со времен основателя колледжа. Поверь мне на слово. Кухмистер – это будьте любезны какая фамилия, можешь гордиться ею». И Кухмистер гордился, как будто старый Ректор дал ему новое имя.

Ах, какое было время, какие люди! Старый лорд Вурфорд – вот это был Ректор. Всем ректорам ректор. Ему бы банкет понравился. Он бы не стал рассусоливать: вилку в руках вертеть, вино вяло потягивать. Опрокинул бы, как всегда, бокал прямо на манишку и лебедя проглотил бы, точно цыпленка. А через плечо полетели бы кости. Да, это был настоящий джентльмен и гребец. Он твердо держался традиций гребного клуба.

– Кость лодке, что впереди нас! – кричали они, бывало.

– Какой еще лодке? Впереди нет никакой лодки.

– Кость рыбе, что впереди.

И кости летели через плечо, а в хорошие дни их и не обгладывали как следует. То-то они радовались. В те времена их лодки никто не мог обогнать. Кухмистер все сидел в полумраке хоров, охваченный воспоминаниями юности. По лицу его скользнула улыбка. Сейчас уже все не то. И молодые джентльмены стали совершенно другими. Нет в них того шика. Не то что до войны. Теперь они, видишь ли, стипендии получают. Работают. Да разве в старые времена в Покерхаусе хоть один студент работал? Не до того было. И так забот хватало: выпивка, скачки… Ну кто сейчас может взять такси, поехать в Ньюмаркет, просадить там 500 фунтов и глазом не моргнуть? А достопочтенный мистер Ньюленд так и сделал в 33-м году. Он в семнадцатом подъезде жил. Убит немцами в Булони. Таких людей Кухмистер мог припомнить не один десяток. Одно слово – джентльмены. Всем джентльменам джентльмены.

Вскоре ученые мужи разделались с первым и вторым; подали сыр. Шеф-повар мог вздохнуть с облегчением. Он поднялся на хоры и сел рядом с Кухмистером.

– Да, Шеф, прекрасный банкет. Лучше и не припомнишь, – похвалил его Кухмистер.

– Спасибо за комплимент, мистер Кухмистер, – ответил тот.

– Жаль, не в коня корм.

– Но кто-то должен хранить древние традиции, мистер Кухмистер.

– Золотые слова, – кивнул Кухмистер.

Оба они замолчали. Со стола уже убирали тарелки. Бутылка с портвейном медленно, как и полагалось согласно ритуалу, поплыла из рук в руки.

– Что скажете о новом Ректоре, мистер Кухмистер? – нарушил молчание Шеф.

– Черный день для колледжа, очень черный, – вздохнул тот.

– Не самый достойный джентльмен? – осмелился спросить Шеф.

– Вовсе не джентльмен, – изрек Кухмистер.

– Понятно, – сказал Шеф. Новый Ректор приговорен. Где-где, а на кухне его репутация теперь безвозвратно загублена. – Как не джентльмен? А рыцарское звание?

Кухмистер строго посмотрел, на него.

– Настоящий джентльмен и без звания джентльмен, дорогой Шеф.

Шеф понял упрек и кивнул. С Кухмистером не поспоришь, тем более по вопросам этикета, тем более в колледже. Можно, конечно, поспорить, но потом сам пожалеешь. Мистер Кухмистер был в Покерхаусе большим авторитетом.

Говорить не хотелось. Они молча почтили память старого Ректора и принялись размышлять об упадке нравов, причиной коего стал новый Ректор, вовсе не джентльмен.

– И все же, – сказал наконец Кухмистер, – банкет удался. – Из уважения к прошлому с неохотой похвалил он и собрался было уходить, как вдруг Ректор постучал по столу и встал. Кухмистер и Шеф с ужасом уставились на происходящее. Что? Речь на банкете? Да как он смеет? Это же против правил! За пятьсот тридцать два года на банкете еще никто не выступал.

Все вытаращили глаза. Превосходно: гробовая тишина, изумление в каждом взгляде, напряженная атмосфера – как раз то, что нужно. И ни единого смешка. Сэр Богдер улыбнулся.

– Уважаемые члены Ученого совета, сотрудники колледжа, – начал он, и в голосе прозвучала профессиональная учтивость бывалого политика, – я как ваш новый Ректор чувствую, что сейчас как раз подходящий момент поделиться с вами своими мыслями о новой роли таких заведений, как наше, в современном мире. – Как здорово он все рассчитал. Каждое оскорбление. Назвал Покерхаус – заведением, «новая роль», «современный»… Слова, даже, скорее, обороты, оскверняли саму атмосферу праздника. Сэр Богдер ухмыльнулся. Теперь-то он с ними за все рассчитается.

– Конечно, после такого недурного ужина, – Шеф-повар вздрогнул, – неуместно говорить о будущем, о тех переменах, которые обязательно будут иметь место, если мы хотим стать неотъемлемой частью современного мира…

Затасканные словечки непринужденно слетали с языка Ректора и били прямо в цель. Но никто не прислушивался. С таким же успехом сэр Богдер мог возвестить о втором пришествии. Достаточно того, что этот тип плюет на традиции, видно, на доверие к себе ему тоже наплевать. Такого Покерхаус еще не видывал. Даже не святотатство, а настоящее богохульство. Всех обуял тихий ужас. Никто и слова не мог вымолвить.

– Итак, позвольте мне в заключение пообещать, – эффектно завершил сэр Богдер свою чудовищную речь, – Покерхаус расправит крылья. Покерхаус снова, как и прежде, станет храмом науки. В Покерхаус придут перемены.

Он замолчал и снова улыбнулся. Не успел еще никто опомниться, как он резко повернулся и исчез в профессорской комнате. Раздался всеобщий вздох. Банкету пришел конец. Кто-то нервно хохотнул, отрывисто так, по-покерхаусски. Ученые мужи задвигали скамейками и гурьбой покинули столовую. Они еще не вышли на улицу, а звук их голосов уже разносился внизу, в холодном ночном воздухе. Шел снег. Оказавшись на лужайке, сэр Богдер прибавил шагу. Он слышал и нервный смех, и шум отодвигаемых скамеек. Новый Ректор чувствовал себя измотанным. Он умышленно бросил колледжу вызов. Сказал то, что хотел сказать. Показал, кто здесь хозяин. Теперь им делать нечего. Он боялся услышать за спиной топот и шиканье, но все было тихо, только снег хлопьями падал на лужайку. Но сэра Богдера внезапно охватил страх. Он заторопился и вздохнул с облегчением только после того, как заперся в своих апартаментах.

Столовая опустела, члены Ученого совета чинно проследовали в профессорскую. Остался один Капеллан. Он был глух как тетерев, и не слышал кощунственной речи сэра Богдера. И теперь он возносил к небу благодарственную молитву. Капеллана слышал только Кухмистер. Тот все стоял на хорах, и лицо его пылало гневом.

2

Члены Совета сидели в профессорской. Состояние у всех было подавленным, что значительно затрудняло усвоение пищи. У каждого кресла стоял небольшой столик с кофе и бренди. Ученые мужи, не отрываясь, смотрели на огонь в камине, и в душе у каждого тоже бушевал огонь. В трубе завывал ветер, и копоть время от времени залетала в комнату, тут же смешиваясь с сизым сигарным дымом. Потолок украшали лепные фигуры в виде зверей и нимф. Вид этот у зверей был довольно причудливым, а у нимф – далеко не трезвым. Весь пейзаж представлял собой симметричную картину, где в удивительно правильном порядке располагались геральдические украшения Покерхауса – различные вензеля и бык, вставший на дыбы. Даже стена вокруг камина была украшена замысловатыми орнаментами, изображающими гроздья винограда и бананов. С огромных портретов сурово смотрели Томас Уилкинс, Ректор в 1618/39 годы и доктор Кукс, глава Покерхауса в 1702/40-м. Все это придавало сцене оттенок напыщенности и излишества. Каждый раздумывал про себя: не съел ли он чего лишнего? Да, содержимое желудков переваривалось с трудом, а содержание речи сэра Богдера и подавно казалось неудобоваримым.

К горлу Декана подступала отрыжка.

– Возмутительно, – вовремя выпалил он. Протест Декана и протест его желудка слились воедино. – Можно подумать, он перед избирателями выступает.

– Да, такое начало ничего хорошего не обещает, – отозвался Старший Тьютор. – Так не уважать традиции, кто бы мог подумать. В конце концов, Покерхаус – старинный колледж.

– В конце концов? – засомневался Декан. – Похоже, этот «конец концов» уже не за горами. Наш Ректор страстно увлечен современными взглядами, они нынче в моде. Не возомнит ли он, что мы польщены его обществом? Политиканы, преследующие свои узкопартийные интересы, слишком часто питают подобные иллюзии. Например, меня он не впечатляет.

– Должен заметить, что лично я считаю это назначение весьма и весьма странным, – подключился Прелектор. – Кто знает, что Премьер-министр этим хотел сказать.

– У правящей партии не такой уж значительный перевес в Парламенте, – сказал Старший Тьютор. – Вполне понятно, что Премьер решил избавиться от обузы. А судя по жалкой речи сэра Богдера на банкете, можно с уверенностью сказать, что его заявления в палате общин частенько доводили оппозицию до белого каления. К тому же он никогда не блистал как политик.

– И все-таки странно, – заметил Прелектор, – почему именно мы должны отдуваться.

– Ладно, брехливая собака лает, но не кусается, – выразил свою надежду Казначей.

– Что? Закусить? – закричал Капеллан. – Но позвольте, я только что пообедал. Спасибо, конечно, но с меня закусок хватит.

– Скорее всего, это и был тот самый случай, когда утопающий хватается за соломинку.

Капеллан ужаснулся.

– Что? Соломинку? До чего докатились, кошмар! Пить бренди через соломинку! – Он вздрогнул и снова задремал.

– Страшно подумать, до чего докатился наш Капеллан, – с грустью отозвался Прелектор. – Старик все хуже день ото дня.

– Anno do mini[6]6
  В лето Господне (лат.)


[Закрыть], – сказал Декан, – боюсь, это Annо do mini.

– Не совсем удачная фраза. Декан, – заметил Старший Тьютор, а он еще не до конца растерял остатки классического образования. – Фраза не к месту, прямо сказать.

Декан сердито посмотрел на коллегу. Он недолюбливал Старшего Тьютора, тот постоянно докучал дурацкими намеками.

– Вы сказали «В лето Господне», – пояснил Старший Тьютор. – Кстати, наш Ректор, кажется, возомнил себя самим Господом Богом. Ну ничего, мы ему перетрудиться не дадим. В нашей работе есть недочеты, но не настолько серьезные, чтобы натравлять на нас сэра Богдера.

– Я уверен. Ректор все-таки послушается наших советов, – сказал Прелектор. – И не таких упрямцев видали. Помнится, Ректор Брюх хотел изменить порядок богослужения. Сумасбродство.

– Он намеревался ввести обязательную вечернюю службу, – напомнил Декан.

– Какой кошмар, – возмутился Старший Тьютор. – Это прямой удар по желудку.

– Он сам в этом убедился, – продолжал Декан. – Помню, в тот день мы славно пообедали. Еще бы! Крабы со специями, а рагу из зайца – пальчики оближешь! Дело довершили сигары. Сигары и дзабальоне[7]7
  Сладкий десерт (ит.)


[Закрыть].

– Дзабальоне?! – заорал Капеллан. – Поздновато, вам не кажется? Хотя…

– Мы говорили о Ректоре Брюхе, – объяснил ему Казначей. Капеллан покачал головой.

– Терпеть его не мог. Браконьер. Тем и жил, что ловил треску в неположенном месте.

– Он страдал язвой желудка.

– Ничего удивительного, – сказал Капеллан. – Носишь такое имя, не говори, что кишка тонка.

– Итак, вернемся к нашему разговору о сэре Богдере, – предложил Старший Тьютор. – Что до меня, не собираюсь сидеть сложа руки и менять порядок зачисления в колледж не позволю.

– Мы себе такого позволить не можем, – отозвался Казначей. – Покерхаус весьма стеснен в средствах.

– В этом и нужно его убедить, – сказал Декан. – Вся надежда на вас, господин Казначей, дайте ему понять что к чему. Казначей покорно кивнул. По натуре он был человеком слабым н перед Деканом испытывал благоговейный страх.

– Сделаю все, что в моих силах, – ответил он.

– А что до политики совета колледжа, лучше всего занять позицию… мм… мирного бездействия, – предложил Прелектор. – В этом нам никогда не было равных.

– Лучший способ – увиливать от прямых вопросов, – согласился Декан. – Ни один либерал не выдержит долгих изнурительных споров по мелочам.

– Одним словом, вы полагаете, что трюк с Брюхом здесь не пройдет? – спросил Старший Тьютор.

Декан улыбнулся, затушил сигарету и произнес:

– Дело в том, что наш новый Ректор ни рыба ни мя…

– Тихо, – предупредил Прелектор, но Капеллан уже уснул. Ему снились девочки из «Вулворта»[8]8
  Название сети недорогих универмагов


[Закрыть].

Они не стали тревожить его сон, запахнули мантии – на улице было довольно холодно – и вышли во двор. Их закутанные в черное фигуры походили на колбаски. Все они жили при колледже, только Казначей со своей женой обосновался в городе. Покерхаус был верен старым традициям.

***

В сторожке привратника горела газовая лампа. Кухмистер чистил ботинки. На столе рядом с ним стояла жестянка с черным гуталином. Он то и дело макал кончик щетки в банку и начищал носок ботинка равномерными вращательными движениями. Как только новая порция гуталина попадала на обувь, блеск на мгновение исчезал, а затем появлялся снова, становясь еще сильнее, чем прежде. Время от времени Кухмистер плевал на ботинок и еще более легкими и быстрыми движениями наводил глянец. Затем, уже чистой щеткой, он так полировал носок, что тот блестел, как будто покрытый японским лаком. Наконец, он поднес ботинок ближе к свету и где-то в глубине, под отполированной до блеска поверхностью, увидел свое искаженное отражение. Только тогда он отложил один ботинок и взялся за другой.

Этому ритуалу Кухмистер научился давно, еще на флоте, но, как и много лет назад, исполнял его с чувством глубокого удовлетворения. Казалось, – этот обычай каким-то неведомым образом отвлечет от мыслей о будущем, отвратит подстерегающие опасности. Будто завтра опять строевой смотр: начистишь до блеска ботинки – сумеешь снискать расположение полкового старшины. Думая обо всем этом. Кухмистер непрестанно попыхивал трубкой. Сквозило, и язычки пламени то притухали, то снова ярко вспыхивали. За окном падал снег. Мысли не давали покоя Кухмистеру. На первый взгляд старые привычки и ритуалы незримо оберегали его, и последствия речи сэра Богдера, казалось, ему не страшны. Но что же имел в виду Ректор? Какие перемены? Никогда еще перемены ни к чему хорошему не приводили. Ничего хорошего не видел в них и Кухмистер. Память искала и не находила ничего более надежного, чем твердость, уверенность людей в себе. Людей, уже почивших или давно забытых. О них теперь и не вспоминают – весь мир опьянен погоней за новизной. Еще в юности Кухмистера поразило это чувство уверенности в себе. Оно так глубоко запало в душу, что по сей день сохранило свою свежесть и успокаивало в трудные минуты. Основательность – лучше не скажешь. Основательность – вот что было у стариков. Это не объяснишь словами, было, и все тут. Конечно, попадались среди них и дураки, и мерзавцы, но, как только они заговаривали, чувствовалась в их голосе какая-то особая резкость: мол, плевать мы на все хотели. Чего они никогда не знали, так это сомнений, и если когда и сомневались, то помалкивали – а сейчас что? Как начнут разглагольствовать, потом думай, кто ты и что ты. Как приятно вспоминать о былом. Кухмистер с чувством сплюнул на ботинок и еще усерднее принялся начищать его. Заскрипели, заскрежетали часы на башне. Пробило полночь. Кухмистер обулся и вышел. Крыши и двор уже засыпало снегом. Он дошел до задних ворот, выходящих на Кингз Пэрэйд, и выглянул на улицу. Мимо, разбрызгивая слякоть, промчалась машина, и оранжевый свет ее фар еще долго виднелся сквозь падающий снег. Кухмистер запер ворота. Ему не было дела до внешнего мира, открытого всем ветрам и невзгодам.

Он вернулся к себе, закурил трубку и снова погрузился в раздумья. Его окружала привычная обстановка: старинные часы, конторка с рядами ящичков для писем, коммутатор. На доске, очевидно принесенной когда-то из класса, было нацарапано мелом:

– «Сообщение доктору Мессмеру». Для Кухмистера эти вещи были не просто атрибутами службы привратника, они хранили память о прошлом, да и сейчас постоянно напоминали, что в услугах старого Кухмистера нужда не отпала. Целых сорок пять лет просидел он в своей сторожке, наблюдая, как люди шли в колледж и обратно. Он стал такой же неотъемлемой частью Покерхауса, как геральдические фигуры зверей на башне. Всю свою жизнь Кухмистер посвятил работе, служебные обязанности не составляли для него особого труда. Здесь ничто не нарушало вековых традиций, ураганные ветры перемен всегда проносились мимо. И потому он так любил Покерхаус, потому так ревностно служил ему. Когда Кухмистер впервые переступил порог колледжа, страна была Империей с большой буквы, величайшей Империей за всю историю. А флот! Величайший флот в мире: пятнадцать линкоров, семьдесят крейсеров, двести эскадренных миноносцев. Кухмистер гордился тем, что служил на линкоре «Нельсон» дежурным на коммутаторе. И вот, по какому-то там договору, черт бы его побрал, с корабля срезали орудия и сняли вооружение. Былая слава рассеялась как дым. Один только Покерхаус не изменился. Покерхаус и Кухмистер, две реликвии далекого прошлого, два хранителя древних традиций. Что до интеллектуальной стороны жизни колледжа, то о ней Кухмистер ничего знать не знал, да и не желал знать. Он понимал в ней не больше, чем какой-нибудь неграмотный крестьянин понимает в мессе на латинском языке: тарабарщина, да и только. Пусть себе говорят и думают, что хотят. Кухмистер почитал людей самих по себе; таких было немного и в те времена, сейчас стало еще меньше. Но все-таки они были, и в их привычках, в их внешних атрибутах находил Кухмистер прежнюю уверенность и твердость. Чего стоила одна только фраза Декана: «Доброе утро, Кухмистер». А шелковые рубашки доктора Хантли, вечерние прогулки Капеллана по саду, музыкальные вечера мистера Лиона по пятницам, раз в неделю – пакет из института для доктора Бакстера. Кухмистер жил по своему, сокровенному календарю, где временами года были часовня, столовая, большой банкет и заседание Ученого совета. И во всем он искал то чувство надежности, что когда-то отличало настоящего джентльмена.

Посвистывая, горел газ, а Кухмистер пытался понять, что такое особенное было в людях, которых он так почитал. Ум? Может, некоторые и были умны, но большинство из них были глупы, зачастую глупее, чем первокурсник. Деньги? У одного они были, у других – нет. Вовсе не это было главным, по крайней мере, для Кухмистера. Возможно, сами они считали иначе. Они были на голову выше всех. Многие беспомощны, как дети. Даже кровать не могли заправить, а может, просто не хотели. А высокомерия хоть отбавляй: «Кухмистер, сделай то. Кухмистер, сделай это». Да, бывало, он возмущался, но потом все равно делал, что просили, потому что… Да потому, что они были джентльменами. Он в сердцах сплюнул в огонь. Ему вспомнился один случай, произошедший однажды в пивной. Какой-то молокосос услышал, как Кухмистер рассуждает о старом добром времени.

– О каких джентльменах вы говорите? – возразил юнец. – Это же толпа богатых ублюдков с пустой башкой! Они вас просто эксплуатируют. Кухмистер отставил в сторону пиво и сказал:

– Быть джентльменом кое-что да значит. Дело не в том, как себя держать, а в том, чтобы знать, как себя держать. А вот вам, молодой человек, этого не узнать никогда.

Главное, не какими они были, а какими должны были быть в идеале. Этот идеал, как старое боевое знамя, воодушевлял людей, олицетворяя собой все самое дорогое. Потрепанный, изодранный кусок ткани придавал тебе уверенность, и ты знал, за что сражаешься.

Он поднялся, пересек двор, прошел под аркой в сад и направился к задним воротам. Сад, засыпанный снегом, стоял неподвижно. Кухмистер бесшумно ступал по гравийной дорожке. В некоторых окнах еще горел свет. Не гасло и окно Декана.

«Размышляет над речью, – подумал Кухмистер и с упреком посмотрел на окна Ректора. – Этот спит небось». Он подошел к воротам и поднял голову. Стену и сами ворота венчали ряды острых стальных прутьев. Бывало, он частенько стоял в тени буков и наблюдал, как молодые люди перелезают через забор. Потом неожиданно выходил из убежища и спрашивал имя нарушителя. Память до сих пор сохранила эти имена, не забыть и испуганное выражение лиц, когда он возникал откуда ни возьмись.

– Доброе утро, мистер Хорнби. Хотя для вас оно не такое уж и доброе, сэр. Сегодня же доложите о своем проступке Декану.