Текст книги "Когда я был настоящим"

Автор книги: Том Маккарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Все, что мне требовалось, я увидел. Я крутнулся от окна и, нигде не задерживаясь, пошел прямо вниз, в парадное. Пройдя и через него, вышел прямиком на улицу. Нашел телефон и позвонил Назу.

– Успехи есть? – спросил он.

– Да, нашел.

– Превосходно. Где?

– В Брикстоне.

– В Брикстоне?

– Да; Мэдлин-Мэншенс, Брикстон. Позади такого как бы стадиона. Рядом с железнодорожным мостом.

– Найду на карте и перезвоню вам. Вы где сейчас?

– Иду домой. Через двадцать минут буду там.

Я пошел обратно к себе в квартиру. На автоответчике уже было сообщение, но, когда я его прослушал, думая, что это от Наза, оно оказалось от Грега. Я лег на сложенный диван-кровать и стал ждать. Наконец позвонил Наз.

– Здание находится в частном владении, – сказал он, – и сдается жильцам. Владелец – некий Эйдин Хусейн. Кроме этой, он управляет еще двумя недвижимостями в Лондоне.

– Так.

– Навести мне справки, не заинтересует ли его предложение насчет продажи этой собственности?

– Да. Купите его.

Он достался нам за три с половиной миллиона. Якобы по дешевке.

7

Мы наняли архитектора. Наняли дизайнера по интерьерам. Наняли ландшафтного дизайнера для двора. Наняли подрядчиков, которые наняли строителей, электриков и сантехников. У нас были прорабы и заместители прорабов, координаторы доставок и ответственные за координацию. Мы нашли исполнителей, реквизиторов и костюмеров, парикмахеров и гримеров. Наняли охранников. Мы уволили дизайнера по интерьерам и наняли другого. Наняли людей для осуществления связи между Назом и строителями, прорабами, ответственными, а также людей для выполнения поручений осуществителей связи, чтобы те лучше ее осуществляли.

Теперь, когда я оцениваю это, как говорится, задним умом, в голову приходит, что Наз, вероятно, мог все это организовать более эффективно. Он мог выбрать одно место, начать с одной конкретной точки и двигаться оттуда в логической последовательности – в хронологическом порядке, по прямой, отрезок за отрезком. Вместо этого он придерживался беспорядочного подхода: все возникало сразу, но в промежутках оставались огромные дыры, что создавало новые проблемы слаженности и совместимости, которые, в свою очередь, требовали дальнейшего руководства, дальнейшего координирования.

– С окнами на четвертом этаже проблема, – сказал мне Наз однажды, через несколько недель после начала работ.

– Я думал, все окна уже закончены.

– Да, но теперь окна в основной квартире четвертого этажа придется снова вынимать, чтобы поднять туда рояль.

В другой раз мы сообразили, что слишком рано довели до готовности двор – по нему придется ездить грузовикам, когда они будут вывозить из здания хлам, и усилия ландшафтного дизайнера пойдут насмарку.

– Как мы об этом не подумали? – спросил я Наза.

В ответ Наз улыбнулся. Я начал подозревать, что он намеренно склоняется к беспорядочному подходу. Когда нас возили с одной встречи на другую – к примеру, с самого объекта в наш ковент-гарденский офис, или в офис нашего архитектора в Воксхолле, или в мастерскую металлурга, который делал нам перила, или с аукциона «Сотбис», где выставлялись американские раритеты шестидесятых и куда мы ездили смотреть на холодильники, обратно на объект с заездом в администрацию Лэмбета (все, что я могу сказать – дали кое-кому на лапу) – так вот, каждый раз, покидая здание или снова к нему приближаясь, мы видели, как с территории выезжают грузовики, доверху нагруженные мусором, землей или выдранными батареями центрального отопления, и прибывают другие, с лесами, новой землей или длинными сосновыми досками. Попадались фургончики, набитые проводкой, фургоны с питанием, фургоны, принадлежащие экспертам в областях, о которых я в жизни не слыхал. Среди них были консультанты по каменным рельефам, техники-акустики, специалисты по сварке цветных металлов – у фургона этой последней компании на боку гордо красовалось: «В нашем искусстве мы – первые в Лондоне с 1932 года».

– И на каком же вы месте в лиге черных металлов? – спросил я у них.

– Мы сваркой черных металлов не занимаемся, – ответили они.

– А до 1932 года вы каким номером значились?

– Не знаю. Это вы лучше у начальника спросите.

Дальше шли гиганты: здоровенные краны на колесах, подъемные краны с крановыми лапами-захватами, эдакие скелеты, угрожающие и громадные. В одежде, заляпанной штукатуркой, мы шли в мэйферский салон-магазин роялей, оттуда – на склад использованной мебели, не дожидаясь, пока разноголосый перезвон кабинетных роялей четырех видов перестанет гудеть у нас в ушах. На факсовый аппарат, стоящий у нас в машине, приходили сообщения, и мы запихивали их в кармашки позади сидений, пока водитель жал на газ, чтобы доставить нас на другую встречу, а после, забыв, что получили, требовали послать их заново или возвращались по новой в тот же офис, на тот же склад. В результате гудение у нас в ушах не прекращалось – какофония, где смешивались модемы, и сверление, и арпеджио, и непрерывно трезвонящие телефоны. Гул, встречи, прибытия и отправления превратились в образ мышления – тот, что охватывал нас внутри нашего проекта, толкал вперед, дальше, снова назад. Никогда в жизни я не ощущал подобного стимула. Наз, как мне теперь кажется, это понимал и в некоторой степени даже культивировал хаос, чтобы все вовлеченные в дело тянулись из последних сил, горели, не теряли стимула. Гений – иначе не скажешь.

Честно говоря, стимулов хватало и без того – людям, которых мы наняли, платили огромные деньги. Если чего-то и не хватало, так это осознанного восприятия – трудно было заставить их в точности понять, что именно от них требуется. И при этом одновременно заставить их понять, как мало им требуется понимать. Не заставлять же их, чтобы прониклись моими идеями. Мне это было не нужно, да и ни к чему. Зачем? Это была моя идея; деньги платил тоже я. От них требовалось одно – знать, что делать. Однако заставить их понять, что делать, оказалось нелегко. Все они были первыми в Лондоне – лучшими сантехниками, штукатурами, специалистами по сосне и так далее. Они хотели работать по высшему разряду, и вбить им в голову тот факт, что обычные критерии в данном случае неприменимы, было трудно.

Самыми непрошибаемыми группами, с большим отрывом, оказались актеры и дизайнеры по интерьерам. Полные идиоты – и те, и другие. Для прослушивания актеров мы на пару дней сняли театр-студию «Сохо», поместив перед тем объявление в профессиональных изданиях. В нем говорилось:

Требуются актеры-исполнители. Работа в Лондоне на неопределенный срок. Постоянная готовность к вызову. В обязанности входит повторная реконструкция определенных ежедевных событий. Оплата достойная. Обращаться к Назрулу Раму Виасу по и т. д. и т. п.

Явившись в первый день, мы с Назом обнаружили в холле большую толпу. Мы велели водителю высадить нас за углом театра, а не прямо перед входом, чтобы войти без помпы – таким образом, рассуждали мы, нам удастся какое-то время пошататься в холле инкогнито, приглядываясь к людям.

– Вон того, кажется, стоит прослушать на роль мотоциклиста-любителя, – пробормотал я, обращаясь к Назу.

– Того, что в куртке? – пробормотал он в ответ.

– Нет, но раз уж на то пошло, этого, кажется, тоже стоит прослушать. И вон ту женщину потрепанную – думаю, возможный вариант консьержки.

– А остальные? – по-прежнему бормоча, спросил Наз.

– Нам и массовка понадобится – все эти безымянные, невнятные соседи. Вот те двое, темнокожие парни, кого-то мне смутно напоминают.

– Которые?

– Те двое.

С этими словами я показал на них рукой – и тут же до них до всех начало доходить, что к чему. Холл накрыло тяжелое молчание; взглянув на нас, все принялись отворачиваться и делать вид, будто снова беседуют, на деле же они по-прежнему окидывали нас взглядами. Один парень подошел прямо к нам, протянул руку и сказал:

– А, здрасьте! Меня зовут Джеймс. Я с нетерпением жду этого проекта. Видите ли, мне нужны деньги на обучение в КАДИ, куда мне удалось поступить. Так вот, я подготовил…

– Что такое КАДИ? – спросил я.

– Королевская Академия Драматического Искусства. Я сходил на прослушивание, и тамошний преподаватель написал в местную администрацию, сообщил им, что у меня талант – так и сказал, я не выдумываю!

В этом месте Джеймс сопроводил свое ораторство взмахом руки, которую в картинной манере поднес к подбородку. Видно было, что жест этот он отрепетировал, точно так же, как геи – посетители клубов, за которыми я наблюдал несколько недель назад, отрепетировали свои.

– Но грант они мне все равно не дают, – продолжал он. – Поэтому я рад приветствовать этот проект. Я считаю, он поможет мне развиться. Многому научиться. Зовут меня Джеймс.

Он по-прежнему стоял с протянутой рукой. Я повернулся к Назу.

– Нельзя ли от половины этих людей избавиться? – спросил я его. – И записать на прослушивание тех, на кого я указал, а также всех, кто, по вашему мнению, может подойти? А я пойду выпью кофе.

Я отправился в то самое место, где сидел, когда наблюдал за посетителями клубов, телевизионщиками, туристами и бездомными, – эта стилизованная под Сиэттл кофейня, точно такая же, как в Хитроу, была как раз за углом от театра, – и попросил капучино.

– При-вет! – сказала девушка; опять девушка, но на этот раз другая. – Одинарный кап – на подходе! Есть у вас…

– О да! – с этими словами я вытащил нужное. – Еще бы! И дело потихоньку движется.

– Как вы сказали?

– Восемь чашек проштамповано. Смотрите.

Она посмотрела.

– Да, правда, – в голосе ее прозвучало уважение. Протянув мне кофе, она проштамповала девятую чашку. – Еще одна, и получите напиток на выбор бесплатно.

– Плюс новую карточку!

– Конечно. И новую карточку дадим.

Я отнес свой капучино к тому же месту у окна, что и в прошлый раз, и уселся там, глядя на пересечение Фрит-стрит и Олд-Комптон-стрит. Там сидел бездомный, но не мой. У этого нового собаки не было – зато были друзья, совершавшие на его место налеты со своей базы, выше по улице, совсем как друзья моего бездомного; но и эти, кажется, были другие люди. Правда, спальник, в который завернулся новый парень, выглядел абсолютно так же, как спальник моего. И его свитер тоже.

А я и забыл про это дело с бонус-карточкой. Теперь, когда мне напомнили, я пришел в настоящее возбуждение по этому поводу. Ведь я так близок! Залпом проглотив капучино, я прошел обратно к прилавку с карточкой.

– Еще капучино, – сказал я девушке.

– При-вет! – ответила она. – Одинарный кап – на подходе! Есть у вас…

– Разумеется! Я же только что отошел!

– А, да! Извините. Я прямо как зомби. Давайте я…

Она проштамповала десятую чашку на моей карточке и сказала:

– Ну вот – теперь можете выбрать бесплатный напиток.

– Классно. Возьму еще капучино.

– В смысле, вдобавок к вашему капу.

– Я понимаю. Все равно возьму еще один.

Она пожала плечами, повернулась и приготовила мне новую чашку. Вытащила новую карточку, проштамповала на ней первую чашку и протянула ее мне вместе с двумя порциями кофе.

– Назад к началу, – сказал я. – Через нулевую отметку.

– Как вы сказали?

– Новая карточка – это хорошо.

– Да, – она словно пребывала в какой-то депрессии.

Я отнес две новые порции кофе обратно к своему месту у окна. Поставив их бок о бок, я прихлебывал из обеих чашек попеременно – как поступала со своими стаканами в «Догстаре» Кэтрин, – переключаясь с одной (до точки отсчета) на другую (после). Хороший день, подумалось мне. Допив кофе, я пошел обратно в театр-студию «Сохо».

Первым, кого мы с Назом смотрели, был второй из кандидатов, отобранных мною в качестве возможного мотоциклиста-любителя. С виду он был примерно то, что надо: лет двадцать-двадцать пять, шатен, довольно хорош собой. Он подготовил для нас отрывок – из какой-то современной пьесы Сэмюэла Бекетта.

– Это можно не слушать, – сказал я. – Мы просто хотим немного побеседовать, рассказать вам, что понадобится делать.

– Ладно. Мне сюда сесть или постоять, или…?

– Как угодно, – ответил я. – Нам требуется вот что: вы должны будете стать мотоциклистом-любителем. Вам придется быть готовым к вызовам в любое время – работа с проживанием; будете занимать квартиру на втором этаже многоквартирного дома. Надо будет много времени проводить во дворе дома, возиться с мотоциклом.

– Как это – возиться? – переспросил он меня.

– Чинить его.

– А когда починю, что делать?

– Снова разбирать. Потом опять чинить.

Какое-то время он молчал, обдумывая мои слова.

– Значит, вам совсем не надо, чтобы я играл? – спросил он в конце концов.

– Нет, – объяснил я ему. – Надо не играть – просто делать. Исполнять. Реконструировать.

В результате роль ему не досталась. Она досталась кандидату на место мотоциклиста-любителя, шедшему через одного, не из тех, кто сидел в холле. Актерского опыта у него было меньше, чем у двоих других – почти совсем не было. Его движения и речь выглядели менее фальшивыми, менее вторичными. Вдобавок у него был свой мотоцикл, и он в них немного разбирался. К концу первого дня я отобрал его, плюс мужа неинтересной четы, плюс пару-тройку невнятных, безымянных соседей. На этом, однако, все и кончилось – больше мне никто не подошел. Когда мы снова уселись в машину, я сказал Назу:

– По-моему, театральная среда – не то место, где надо искать реконструкторов.

– Вы думаете?

Мы обсуждали это по дороге в Олдгейт – там у нас была назначена встреча с оптовым торговцем редких и вышедших из употребления осветительных приборов. К тому времени, как мы туда добрались, я полностью убедился: не то.

– Но где же тогда? – размышлял я вслух, когда мы поехали из Олдгейта в Брикстон.

– Центры досуга? – высказал предположение Наз, запихивая в кармашек сиденья квитанции только что сделанного нами заказа. – Бассейны? Доски объявлений в супермаркетах?

– Да, – согласился я. – Это, наверное, места подходящие.

Мы отменили прослушивание, назначенное на следующий день, и Наз велел распространить объявления по новым точкам. Тут нам с выбором повезло куда больше. Старуха, ставшая хозяйкой печенки, увидела объявление на вечере бриджа, жена неинтересной пары – на занятиях по йоге. Пианиста мы подцепили в музыкальном журнале – он писал диссертацию по музыковедению. На роль он подходил идеально: тихий, мрачный, даже макушка лысая. Когда я объяснял ему, как делать ошибки, он печально кивал.

– Сперва вы ошибаетесь, – сказал я ему, – потом снова проигрываете пассаж, который у вас не получился, а подходя к тому месту, где напутали, совсем замедляетесь. Играете его снова и снова; потом, когда разобрались, как это делается без путаницы, играете еще несколько раз, возвращаясь к нормальной скорости. А потом продолжаете – по крайней мере до тех пор, пока не дойдете до следующей ошибки. Доступно?

– Я должен намеренно ошибаться? – спросил он, глядя в пол. Голос у него был отсутствующий и монотонный, совершенно лишенный интонации.

– Вот именно. После обеда вы занимаетесь с молодыми учениками. Со школьниками. Материал довольно простой. По вечерам сочиняете. Будет и еще кое-что, но это самое основное.

– Согласен, – он по-прежнему не смотрел мне в лицо. – Авадс получить божно?

– Что вы сказали? – переспросил я. Последнюю фразу он пробормотал в воротник.

Он на мгновение поднял глаза. Вид у него был прямо-таки жалкий. Потом его взгляд снова уткнулся в пол, и он произнес, лишь немного четче:

– Аванс получить можно? За первые две недели.

Секунду подумав, я ответил:

– Да, можно. Наз этим займется. Ах да – только вам придется отрастить волосы по бокам. Это вас устраивает?

Его глаза стали медленно перемещаться из одного угла в другой, без особого энтузиазма пытаясь поймать в поле зрения волосы с обеих сторон от бледного лица. Затею эту они довольно быстро оставили; он посмотрел на пол и снова печально кивнул. Ровно то, что нужно. Он подписал контракт, Наз дал ему денег, и он ушел.

Дизайнеры по интерьерам – с ними тоже была беда. Мы провели собеседование с несколькими. Я объяснял им, что именно мне нужно, вплоть до мельчайших подробностей – они же принимали это за намек самим взяться за создание декора!

– То, что вы предлагаете – стиль приглушенный, ретро, – сказал мне один из них. – И это очень интересно. Тут куча возможностей. Я думаю, нам следует повсюду пустить обои из искусственного волокна – у Шанталь де Витт замечательный выбор, – а по коридорам – линолеумное покрытие. Вот как мне это видится.

– Мне плевать, что вам видится, – ответил я ему. – Мне не нужно, чтобы вы создавали стиль. Мне нужно, чтобы вы в точности воспроизвели стиль, продиктованный мной.

Этот вылетел из комнаты, негодующе задыхаясь. Двое других в принципе согласились воспроизвести нужный мне стиль, но заартачились, когда дело дошло до незаполненных участков. Как я уже упоминал, в своих диаграммах я оставлял целые участки незаполненными – участки пола или коридора, не выкристаллизовавшиеся у меня в памяти. С тех пор некоторые из них ко мне возвратились, а другие, подобно лицу консьержки, нет, и я решил, что эти части на самом деле должны остаться незаполненными – дверные проемы нужно заклеить бумагой или зацементировать, куски стены оставить голыми, и так далее. Нейтральная зона. Нашему архитектору это очень понравилось, но дизайнеры сочли это полным безобразием. Один из них согласился взяться за работу, и мы его наняли; но когда дело дошло до непосредственного воплощения проекта в жизнь, он не выдержал.

– Плевать я хотел на ваши деньги, – кричал он. – Да если про это узнают, моей карьере конец. Это кошмар какой-то!

Пришлось нам его уволить. Он подал на нас в суд. В дело вмешался Марк Добенэ. Не знаю, чем все это кончилось. Возможно, дело и по сей день не закрыто – кто знает.

Вобщем, под конец мы взяли художника по декорациям. Идея – блестящая – принадлежала Назу. Фрэнк, так его звали. Он занимался декорациями к фильмам, так что концепцию частичного декора понял. В декорациях к фильмам бывает куча нейтральных зон – в конце концов, нужно сделать похожим на настоящий только тот кусок, который попадает в кадр; все прочее остается некрашеным, лишенным деталей, пустым. Фрэнк привел с собой реквизиторшу по имени Энни. В дальнейшем она оказалась незаменимой.

Однажды во время подготовительного периода в дом пришел Мэттью Янгер. Я велел ему продать акций на четыре миллиона, когда только купил здание. Всего оно обошлось в четыре с лишним: три с половиной – сама цена, плюс юридические затраты, налоги и все такое, плюс взятки по две штуки каждая, которые мы дали кое-кому из долгосрочных жильцов, чтобы заставить их отказаться от своих прав и выехать без задержки. Отказались только двое; не прошло и недели, как оба передумали. Как их уговорили, я не интересовался.

Поразительно, однако, то, что к тому времени, когда Мэттью Янгер посетил меня на объекте, спустя несколько недель, стоимость моего портфеля опять выросла почти до того уровня, на котором находилась до продажи акций.

– Прямо как йогурт, – сказал я, – или хвост ящерицы – если отчекрыжить, опять отрастает.

– Спекулятивные сделки! – улыбнулся он во весь рот.

Его голос гудел, поднимаясь вверх по лестнице, отскакивая, словно наэлектризованный, от стоящих по отдельности чугунных перил, которые по частям отрывали от лестницы. В каталоге они выглядели как надо, но стоило нам их установить, все изменилось, и теперь их решено было оторвать и заменить.

– Технологический и телекоммуникационный секторы сейчас как раз переживают бум, – продолжал он. – Взлетают со скоростью прямо-таки космической. Это замечательно, но вы поймите – вы же открыты, вы подвержены риску в громадной степени.

– Открыт, – повторил я. – Мне нравится, когда я открыт.

Я вывернул обе руки ладонями наружу и приподнял – почти незаметно, но все же достаточно, чтобы в правом боку началось приглушенное покалывание.

– Я вам подготовил график, – с этими словами Мэттью Янгер вынул из своего досье большой лист бумаги, – на котором показан средний рост этих агрегированных секторов за восемь лет. Если посмотреть…

Повернутыми наружу ладонями я почувствовал покалывание другого рода – не то, что шло изнутри, а внешнее. Казалось, будто на них падает множество частичек. Я поднял глаза – с лестницы над нами летели гранитные крошки.

– Пойдемте на улицу, – сказал я.

Я вывел Мэттью Янгера во двор. В тот день там устанавливали качели. В моем первоначальном видении двора качелей не было – но они выросли там позже, по мере того, как я продолжал об этом думать: бетонный пятачок с качелями и деревянное возвышение в нескольких футах справа от него. Рабочие уже залили участок цементом и теперь, пока он не застыл, вкапывали туда основание качелей. Мэттью Янгер поднял свою схему к небу.

– Смотрите. В этот первый четырехлетний период, который охватывает график… вот тут, видите? они поднимались довольно резко. Но вот здесь, в следующие два года, они снова упали – причем столь же резко. Нырнули еще ниже, чем стояли тут, в начале. Отсюда они снова начали подниматься, а с тех пор, как мы их купили, рвутся ввысь со скоростью просто феноменальной. Но если им снова вздумается рухнуть…

– А на это есть какая-нибудь причина? – спросил я.

– Нет. По всем признакам они должны подняться еще выше. Но на сто процентов предсказать, куда пойдет рынок, никогда нельзя.

– Разве это не ваша работа?

– Ну да, конечно. В немалой степени. Но здесь существует некая доля случайности – непредсказуемая компонента, которой нравится порой идти против ожиданий, путать все карты.

– Осколок, – произнес я.

– Как, простите?

– Продолжайте.

– Ага. Ну что ж. Значит так: осторожность – а это в первую очередь диверсификация – позволяет эту компоненту в большой степени нейтрализовать. Что и возвращает нас к вопросу риска. Так вот, если…

– Ш-ш-ш! – перебил я его, подняв руку.

Я смотрел на неровную линию, проходящую по его графику, на ее выступы и извилины. Перейдя в своей лекции от цифр к случайности и тому подобным вещам, он не заметил, как левая сторона графика загнулась книзу, и теперь линия, обозначавшая стоимость, шла вертикально, как трещина у меня в ванной. Я пробежал по ней глазами вверх и вниз, двигаясь по ее краям, следуя ее направлениям.

Увидев, что я на нее смотрю, Мэттью Янгер расправил ее.

– Нет! – воскликнул я.

– Простите, что вы?

– Было лучше, когда вы… Можно мне этот график?

– Конечно! – прогудел он в ответ. – Да, посмотрите как следует сами в свободное время. Я вам тут оставлю кое-какие инвестиционные профили, я их подготовил для вас на случай, если захотите диверсифи…

Его гудение утонуло в звуке сверления, донесшемся из открытого окна на третьем этаже. Мэттью Янгер протянул мне график, за ним – кипу бумаг, и я проводил его к выходу.

– Вы не могли бы посмотреть в словаре слово «speculation»? – попросил я Наза, когда мы в тот день ехали к стекольщику.

– Конечно.

Он вытащил свой мобильный и набрал сообщение. Ответ пришел через десять минут.

– Способность видеть, – зачитал Наз, – наблюдение за небесами, звездами и т. д.; обдумывание или глубокое изучение предмета, размышление, высказывание предположения; участие в торговых операциях. От лат. speculari – высматривать, наблюдать и specula – сторожевая башня. Первое упоминание…

– Сторожевая башня, – произнес я, – небеса – это мне нравится. Небеса лучше видно со сторожевой башни. Но там ты открыт.

– Да, пожалуй, – ответил Наз.

По дороге от стекольщика назад в мой дом мы сделали крюк, завернув ко мне в квартиру. Я все еще ночевал там, ожидая, пока будет готов мой дом, но времени там проводил очень мало: уезжал рано утром, возвращался поздно вечером, спал несколько часов и отправлялся обратно. В то утро я забыл там каталог облицовочных материалов и велел водителю заскочить туда, чтобы его забрать.

Когда мы туда приехали, у моей двери стоял, звоня в нее, Грег. Я заметил его, уже выйдя из машины – иначе можно было бы попросить водителя объехать вокруг квартала и завернуть обратно через пару минут. Грег обернулся и увидел меня; я очутился в ловушке.

– С ума сойти! – закричал Грег. – Ничего себе машина, мужик!

Я ничего не сказал. Машина была и вправду ничего – довольно длинная, с такими задними дверцами, открывающимися посередине. Однако дело тут было не в показухе – она вообще понадобилась мне только потому, что в мою «Фиесту» не поместились бы письменный стол с факсом. Как только все заработает как надо, я от нее избавлюсь и вернусь к «Фиесте».

Грег стоял на моем пороге, в нескольких футах от меня.

– Ну, что нового? – сказал он. – Ты мне уже шесть недель не звонил.

– Я… в общем, занят был.

– Чем это?

– Готовлюсь переехать в новый дом.

– Где?

– На другом конце Брикстона.

– На другом… конце… Брикстона, – повторил он.

– Да.

Так мы и стояли лицом друг к другу. Потом я сказал:

– Мне тут надо этот каталог забрать, а потом ехать на встречу.

Грег заглянул в машину позади меня, где сидел Наз.

– Ну да, конечно. Значит…

– Я тебе позвоню, – сказал я ему, проходя мимо него к себе в квартиру. – В конце этой недели. Или в начале следующей.

Звонить я ему не стал – ни на той неделе, ни на следующей, ни через одну. Мой проект был программой, а не хобби или побочной деятельностью – программой, которой я отдавался полностью, душой и телом. В рамках этой программы допускались определенные взаимоотношения между мной и моим персоналом. И только. Персоналом – не друзьями.

Вскоре после того дня наш основной офис переехал из Ковент-Гардена в Брикстон. К тому моменту наша деятельность была более или менее целиком сосредоточена там. Мы сняли верхний этаж современного сине-белого офисного здания в паре улиц от нас, сразу как свернешь с местного Бродвея. С виду оно было современным и официальным, в стиле некой прежней эпохи – вроде главного полицейского управления где-нибудь в Восточной Европе. Когда мы туда переехали, большинство окон закрывали криво опущенные металлические жалюзи, а по бокам торчали металлические трубки: воздуховоды, желобы для прачечных нужд, бог знает что. На крыше были теле– и радиоантенны. Наз основал там свой штаб и осуществлял руководство оттуда, в то время как я все больше и больше времени проводил непосредственно в моем доме, занимаясь мелкими делами с сотрудниками, которым были поручены отдельные части проекта.

Как я уже упоминал, по мере продвижения проекта все более и более важную роль в нем играла Энни. Мы с ней вместе бегали в поисках, скажем, подходящих щеток и тряпок для консьержкиного шкафа. Или доставали пепельницы для холла и решали, куда их поставить, а после обнаруживали, что их положение не согласуется с тем, как открываются двери, так что приходилось их снова передвигать. Главным нашим занятием стало определять совместимость. Взять, к примеру, рояль – его доставили и установили, но правильную степень звукопоглощения для стен той квартиры нам еще предстояло найти. Слишком большая, и я ничего не услышу; слишком малая, и звук будет недостаточно приглушенным – когда я впервые его вспомнил, он был слегка приглушен. Чтобы довести подобные вещи до совершенства, все должны были действовать синхронно: когда пианист начинал играть, сверлильщикам следовало перестать сверлить, долбильщикам – долбить, шлифовальщикам – шлифовать, и так далее.

– Ну как? – спрашивала меня Энни, стоя со мной в моей квартире и слушая музыку.

– Нормально, – отвечал я. – Только вот окно у него сейчас открыто или закрыто?

– У него окно открыто или закрыто? – повторяла Энни в переговорное устройство.

– Закрыто, – раздавалось в ответ.

– Закрыто, – повторяла она мне.

– А теперь велите им открыть его.

– А теперь откройте его, – повторяла она.

И так далее. Таким образом мы прокрутили несколько сцен. По ходу их многократно использовались переговорные устройства. Мобильные хороши были для связи один-к-одному, но теперь нам часто требовался режим один-ко-многим, а также многие-ко-многим. Так что я звонил Назу в его штаб, а Наз, пока говорил со мной, связывался по радио с тремя-четырьмя людьми; потом один из них связывался с Энни, а она связывалась с Назом по другому каналу, а он перезванивал мне; или же я звонил Энни, а она связывалась со своим помощником, или… в общем, понятно. К заключительной стадии у Энни в непосредственном подчинении было четверо ассистентов; их переговорные устройства были настроены на ее и только на ее частоту.

Офис Наза было видно с верхних этажей моего дома – и, разумеется, наоборот. У главного окна Наза мы установили подзорную трубу, очень мощную. Наз хотел использовать видеокамеры, но я сказал ему: нет – никаких камер мне не нужно. Я заставил их убрать ту, подвешенную над боковым входом у стадиона, у которой я стоял в день, когда впервые обнаружил здание. Единственным фотоаппаратом, который я разрешил держать на объекте, был «Поляроид» Энни. Она использовала его, чтобы фиксировать взаимные расположения предметов: что где находится по отношению к чему. Так выходило быстрее, чем с набросками или чертежами. И более точно. Если какая-нибудь вещь вставала у нас как раз куда надо, но потом ее приходилось передвигать, пока мы переносили через ее место что-нибудь еще, Энии щелкала «Поляроидом»; потом, когда мы эту вещь – неважно, что – хотели восстановить, то просто занимали положение, из которого она сделала снимок, и, стоя с фотографией в руке, давали людям указания подвинуть такой-то предмет правее, левее, еще чуть-чуть назад и так далее, пока не добивались соответствия с фотографией. Аккуратно, точно. Приятная она была девушка.

Как-то днем я стоял у Наза в офисе и глядел в подзорную трубу. Глядел я долго, наблюдал, как движутся люди за окнами моего дома. Потом я опустил трубу и стал глядеть на подъезжающие и отъезжающие грузовики и фургоны. В основном они отъезжали, что-то увозя. Меня поразило, как всего этого – того, от чего нам приходилось избавляться по ходу проекта – было много: земля, мусор, перила, батареи, плиты – чего там только не было. На каждый прибывший груз, большой или маленький, приходился другой, который надо было увозить. По крайней мере один. Если бы можно было собрать вместе и взвесить все, что привезли за недели работы, а потом сделать то же со всем, что вывезли, я совершенно уверен: вторая куча весила бы гораздо больше. Дело обстояло так с самого начала, когда мы разбирали хлам, контейнер за контейнером, до конца, когда ходили повсюду, собирая руками обрывки бумаги, чтобы непременно убрать все ненужное.

– Избыточная материя, – произнес я, не отрываясь от подзорной трубы.

– Что такое? – переспросил Наз.

– Вот это все – лишнее, то, что надо вывезти. Это как с артишоками: когда кончишь есть, на тарелке всегда остается больше, чем было до того, как начал.