Текст книги "Синий и золотой (ЛП)"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Ну, не совсем тот. Даже близко не столько же краткий или элегантно составленный. Но он заметил те же слабые места в логике, что и я. Менесфей бросил на него взгляд и сказал: «Вообще-то, это не настолько идиотский вопрос, как кажется», а затем приступил к ответу, который мне бы было очень тяжело парировать. Я был благодарен Фоке за спасение и впечатлен тем спокойным, доброжелательным изяществом, с которым он принял избиение. Я спросил нескольких людей, кто этот парень, который задал вопрос, и они мне сказали. Я устроил ему приглашение на вечеринку, куда отправлялся сам, и демонстративно с ним беседовал; мы полчаса проболтали об этическом позитивизме, потом сбежали с вечеринки и отправились пить. У него не было денег, так что я одолжил пол-ангела.

Год спустя началась чума. Она убила девять из одиннадцати предшествовавших Фоке кузенов и моего дядю, который оказался на грани банкротства. На самом деле он был аферистом со значительными способностями, но ограниченным интеллектом; он не предусмотрел изъян в своей схеме, который обрушил бы все махинации на его голову в течение месяца, если бы он не умер раньше. До моих выпускных экзаменов оставалось полгода; у меня был полный сундук одежды, который домовладелец изъял в счет ренты, пять дюжин книг и четыре ангела наличными.

Я не устаю поражаться, насколько адаптивной может быть социальная геометрия. За пару дней из центра круга я превратился в бесконечно далекую от его окружности точку. Я даже не мог подойти к своим старым друзьям достаточно близко, чтобы попросить денег, а нувориша Фоки не было в городе, он уехал в столицу на похороны. Мой наставник, который мной восхищался и ненавидел, устроил меня разнорабочим. Я остался и превратился в невидимку.

И что? Тоже мне проблема. В любом случае я выучил важный алхимический урок: каталитическое воздействие золота на процесс перехода от редкого и драгоценного к шлаку, изменчивость всех вещей. Были и другие вещи, которым я научился: как передвигать тяжелые предметы, как подметать полы, убирать, стоять совершенно неподвижно и беззвучно на протяжении трех часов, чтобы тебя не заметили. Все пригодилось, гораздо полезней в дальнейшей жизни, чем материалы лекций. Я считаю, что мы – сумма всего произошедшего с нами, хорошего и плохого. Конечно, это обычное для алхимика дело – рассматривать людей как компиляцию ингредиентов, скомбинированных и среагировавших в процессе. Суть в том, что если вы упустите один из ингредиентов, даже если – особенно если – он нестабильный или токсичный, вы получите другой результат. Если эксперимент прошел хорошо, значит вы не можете сказать, что определенный ингредиент или процесс был плохим. Если вы закончите с результатом, подобным моему, – ну, хороший и плохой по определению ненаучные термины. Что важно, так это цель эксперимента и можете ли вы ее достичь.

По всем разумным меркам, Фока был успешным экспериментом. Он начал как мусор и закончил чистым золотом в тигле. Другой мог бы отпраздновать свою внезапную, неожиданную трансформацию в наследника скоротечной резней каждого, кто высмеивал и презирал его, когда он был никем; это повлекло бы за собой исчезновение девяноста процентов университета Элписа, одако семья Фоки занималась подобными вещами столетиями, и кажется никто из-за этого хуже о них не думал. Но Фока был не таков. Он простил своих врагов и вознаградил друзей, кроме меня. Не поймите неправильно. Он хотел помочь. Он довольно усердно пытался выяснить, что со мной случилось. Но к тому времени мой наставник умер (чума; Элпис сравнительно мало пострадал, но он был одной из жертв), и никто обо мне не знал, да никого я и не волновал. Я работал и занимался в библиотеке, когда студенты отправлялись в постель или пили, без малейшей идеи, что Фока пытался меня отыскать, пока я не вляпался в неприятности и не был вынужден покинуть город.

История много хорошего скажет о Фоке: как он ограничил власть провинциального дворянства, закончил войну с Аммагином, взял общественные финансы под контроль. По правде говоря, история будет его любить. Не важно с какой стороны власти, у них будет кусочек Фоки, за который они смогут ухватиться и сделать собственным. Оптиматы будут восхищаться тем, как он разрушил власть рабочих гильдий и поддерживал свободную торговлю, в то время, как Стремление будет поклоняться ему за меры по социальному обеспечению и земельные реформы. Они будут бесконечно спорить о том, в чем был его настоящий план, на чьей стороне он был на самом деле, и никогда не приблизятся к правде даже на плевок, поскольку история отказывается признавать возможность великих событий и перемен долгосрочной значимости, произведенных только потому что однажды существовал абсолютный монарх, который попросту не мог определиться. Его намерения всегда были хорошими. В чем он был удачливей своих собратьев-альтруистов, так это в том, что он как-то ухитрялся преследовать добрые намерения, не нанося невосстановимый ущерб всем и каждому вокруг. Правда в том, что он был простофилей, по сути порядочным человеком, рожденным далеко от опасных границ пурпура, он старался чтобы все потихоньку работало, так чтобы ничто не отвлекало его от важнейшей миссии в жизни: открыть или, более реалистично, проспонсировать открытие секрета превращения неблагородного металла в золото. Если я когда-либо закончу свое «Идеальное государство» (начал десять лет назад, заплатили авансом, потратил деньги), я вставлю его где-нибудь в качестве образцового аристократа: человека, который правит хорошо, поскольку он не очень-то и хочет править.

– Привет, Фока, – сказал я.

Он поднял голову от бумаг, которые читал.

– Какого черта это было? – спросил он.

Я пожал плечами.

– Извини, – сказал я. – Думал…

– Нет, – сорвался он, – ты не думал, вот в чем дело. Проклятье, я написал тебе письмо. А ведь предполагается, что ты умный.

Я сел. Стражнику это не понравилось, но Фока не обратил внимания.

– Понимаешь, – продолжил я. – Я подумал, что ты можешь, ну, обвинить меня…

– Правда? – он смотрел на меня с обидой и злостью. – Сколько мы друг друга знаем?

– Извини, – повторил я. – Я запаниковал, ладно? Случилось то, что случилось, и я просто должен был бежать отсюда, так далеко, как только мог. А потом я подумал, насколько подозрительно это выглядит? Я подумал…

– Ты подумал, я решу, что ты убежал, потому что убил ее? – он покачал головой, словно пораженный, как кто-либо может быть настолько тупым. – Ну, главное, что с тобой все в порядке. Но правда, черт подери, Нино, тебе обязательно было взрывать гребаную стену?

Я воспользовался своей застенчивой улыбкой идиота.

– Не знал, что бы еще сделать.

– Поразительно, – он улыбнулся мне. – Ты понимаешь, что мог кого-нибудь убить? И тогда ты был бы в дерьме.

Я повесил голову.

– Не мог ясно думать.

– Просто за ношение этой штуки тебе могли растянуть шею. У меня есть свои пределы, понимаешь? – он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. – Как это произошло?

Я рассказал ему. Когда я описывал смерть его сестры, он закрыл глаза и отвернулся, лишь на мгновение. Напомнил мне меня, когда я был ребенком и мама убила курицу. Но дело было в том, что я съел курицу, хотя и не одобрил ее смерть. Некоторые вещи отвратительны, но необходимы.

Затем он встряхнул головой, будто мокрая собака, и сказал:

– Почему ты ее не предупредил?

– Прости?

– Не пить эту штуку.

Я слабо улыбнулся.

– Ты думаешь, она бы послушала?

– Нет, – согласился он. – Думаю, нет.

– Кроме того, – продолжил я, – все очень быстро произошло. Полагаю, мне казалось, что у нее хватит ума не приходить в лабораторию и не пить без спросу из мерного стакана, наполненного каким-то веществом.

Он заинтересовался.

– Она просто…

– Она спросила у меня, что это такое. Я перечислил ингредиенты. В следующий момент…

– Понятно. Она была уверена, что, зная состав, она поймет и применение. У моей сестры всегда было высокое мнение о себе.

– Она была хорошим ученым, – сказал я. – Она чертовски многому научилась.

– Что ее убило, – тихо сказал он, как человек, наконец выигравший шахматную партию, к которой потерял интерес четверть часа назад. – Отличный аргумент против женского образования, если хочешь мое мнение. Хотя она не знала, что это было, она решил проглотить это прежде чем ты сказал, что нельзя. Нетерпение, понимаешь. Она была как ребенок. Всегда хваталась за коврижки, как только прислуга вносила поднос.

– Была бы у меня хоть малейшая идея…

– Разумеется, – он поднял руку. Тема умерла и похоронена. – Ну, думаю, мы можем об этом забыть. Я сделаю заявление о том, что моя сестра умерла от естественных причин. Конечно, нам придется устроить государственные похороны, а тебе быть главным скорбящим. Извини, – добавил он. – Я знаю, ты не любишь официальные мероприятия.

– Об этом не волнуйся, – ответил я. – Это меньшее, что могу сделать.

– На устройство похорон понадобится неделя, – продолжил он. – А тем временем…

Ему не нужно было заканчивать фразу. Назад к столу, уже и так много времени потрачено. Он и правда не задумывал это, как наказание. Он искренне верил, что я наслаждаюсь работой.

Я встал.

– Только одна вещь, – сказал он. – Не так чтобы это было важно, но кто-то должен был тебе помогать. Иначе как ты достал все это оборудование? Ты знаешь, у нас все в порядке, но я должен спросить, кто тебе помогал. Нужно отдать кого-нибудь префекту или моя жизнь превратиться в ад на месяцы.

Я снова сел.

– У меня есть контакты, – сказал я.

– Да, я догадался, – в его глазах был лед. Я знал этот взгляд. – Извини, но мне нужны имена.

– В Гильдии воров, – сказал я.

Его глаза слегка расширились.

– Так Гильдия воров и правда существует, – сказал он.

– Конечно существует, – соврал я. – Мне очень жаль, но…

Он пожал плечами.

– Больше, чем стоит твоя жизнь, ясно. Ладно, забудь об этом. Теперь я знаю, что Гильдия воров и правда есть, а стража займется остальным. Спасибо, – добавил он, – ты правда помог, – он поморщился. – Я тебя только что подставил? Но если и так, я не могу забыть о том, что ты только что сказал.

– Все нормально, – сказал я. – Мы годами думали, что ты все о нас знаешь.

(И я подумал: любопытно. Он спросил о смерти сестры, как вы спрашиваете о здоровье невесты-инвалида делового партнера, но подтверждение существования Гильдии воров показалось ему интересным. Что бы я увидел, задумался я, если бы был здесь, когда к нему пришли сообщить о смерти Евдоксии?)

– Как скоро? – спросил он.

Я только поставил ногу на пол, собираясь уходить.

– Трудно сказать.

– Попробуй.

Я пожал плечами. Это был жест беззаботного человека, который никого не обманул.

– Правда, не могу сказать. Может шесть недель, может месяц, может…

– Шесть недель.

– Или шесть лет, – ответил я, – зависит от удачи. Если мне повезет, завтра в это же время. Если не повезет, то никогда. Всегда есть возможность, что это попросту нельзя сделать.

Он усмехнулся.

– Мне то же самое говорят строители дорог, – сказал он. – Они точно знают, сколько времени уйдет на прокладывание дороги от Центра к докам, но когда я их спрашиваю, они всегда добавляют два месяца. Затем, когда работа закончена, когда они знают, что она будет закончена, они просят бонус за досрочное завершение. Давай, Нино. Когда?

– Шесть недель.

– Так и думал, – он улыбнулся мне, и кто-то за моей спиной открыл дверь. – Значит, шесть недель. Ловлю на слове.

Да, я величайший живущий алхимик мира. Глупо это отрицать, вроде как перевернутое хвастовство. Но пожалуйста, обратите внимание на ударение на слове «живущий».

Вспомните, к примеру, Лелиана Аттагенского. Гениальный человек: очистил lachrymae dei еще будучи студентом в Фенори, первый человек, разделивший серебро на четыре аспекта – я был знаком с ним в Элписе, хоть и недолго. Или возьмите Геренния, который полностью изменил наше понимание реинтеграции гуморов. Если бы он все еще был жив сегодня, я был бы недостоин носить его конспекты. Это не вспоминая Гордиана Секунда; вот был человек, с которым я хотел бы познакомиться, но он уже был мертв, когда я прибыл в Парапросдокию. Кодриний…

Ладно. Интересен только специалистам. Суть в том, что это, извините за каламбур, золотой век алхимии. В последние пятнадцать лет было сделано больше эпохальных открытий, чем в предыдущие два столетия. Что касается гениев, по-настоящему исключительных умов: две дюжины, по самым скромным прикидкам. Но вот любопытная штука. Из двух дюжин ни один не пережил возраста тридцати трех лет.

Мне было тридцать два. Тридцать два и одиннадцать месяцев.

Недавно была мода на копии знаменитых картин, вы знаете о чем я: «Суд Тимея», «Битва за Синео», «Девушка с белым голубем». Точные копии, за исключением одной детали: кружки в «Суде», королевского щита в сцене битвы или левой серьги девушки. Идея была в том, что вы вешаете картину прямо над местом, где будете сидеть на званом ужине, и потом веселитесь, наблюдая за выражениями лиц гостей, когда они пытаются понять, что не так.

Ну, пропавшей деталью в «Мастерской Салонина Алхимика» был один труп, женский. Это я без проблем заметил. С тем же успехом здесь могла быть дыра в мире, сквозь которую можно увидеть звезды под нами.

– Спасибо, ребят, – сказал я страже, когда они меня втолкнули. – Здесь я уже сам.

Это плохой знак, когда вы опускаетесь до шуток над военными. Когда закрылась дверь, я опустился на пол и начал дрожать. Не то, чем я обычно занимаюсь. Думаю, это было связано с тем, что я смотрел на замкнутое пространство, где не было одной вещи.

Через некоторое время я более или менее взял себя в руки, встал, сумел разжечь очаг. Я забыл, когда в последний раз ел, но попросту не был голоден. Пока разгорался огонь, я пошел к кладовой с ингредиентами и выудил бутылку аквавиты. Чистая, бесцветная жидкость. Держал ее исключительно для спиртовой горелки. Я сделал три глотка.

Стало только хуже.

Ну, подумал я, и какого черта мне теперь делать?

Ирония была в том, что любой алхимик, знающий, что он делает, мог бы убить за лабораторию вроде моей. Каждый элемент оборудования, о котором вы только можете подумать, все лучшего качества; ряд бутылей и банок, словно солдаты на параде, каждый редкий и малоизвестный материал – некоторые из них по сотне ангелов за унцию – больше, если продавать на черном рынке (только они настолько редкие, что все, кто в теме, сразу поймут, откуда они взялись). Если был специализированный предмет, который мне нужно было сделать, достаточно было стукнуть в дверь и дать охраннику подробное описание, он относил его изготовителям инструментов или стеклодувами, и я получал необходимое на следующий день. Деньги не проблема. Неограниченное финансирование исследований. Если ад существует, я искренне верю, что это когда ты получаешь именно то, что всегда хотел.

У меня было шесть недель, чтобы раскрыть секрет трансмутации неблагородного материала в золото. Это невозможно. Я потянулся к верхней полке книжного шкафа и достал «Разные искусства» Поликрата. Шестая глава, девятнадцатая страница, четвертый параграф. “О превращении неблагородного металла в золото”.

Ну ладно, подумал я.

Сначала возьмите обычную соль (есть) и купорос (полно); хорошо смешайте стеклянной палочкой. Сделал. Дальше возьмите aqua fortis (ведрами она у меня). Соедините aqua fortis с солью и купоросом, чтобы создать aqua regia. В отличие от меня, проблема с Поликратом не столько в том, что он включает, чаще всего эта часть правдива, но в том, что он опускает: мелочи вроде невероятной неустойчивости или возникновения больших объемов ядовитого газа, или, черт его возьми, что все это следует делать на кубе льда. К счастью Онесандер Филайский прошел через этот процесс вместе со мной, после того, как я покинул Элпис во второй раз, так что я более-менее знал, что делать. Великий человек, Онесандер, и это было преступление против науки, когда его повесили за подделку шести ангелов. На самом деле его монеты были на три пункта чище, чем государственный выпуск, можете поверить? Насколько знаю, с тех пор их рьяно разыскивают ювелиры.

На третьем и четырем этапах процедуры, вам нужно окунуть уголок льняной салфетки в варево, затем поджечь его. Пугающе – это мягко сказано. Мне невероятно повезло, что я видел, как это делает эксперт. К слову, плакат о розыске Онесандера называл его «высоким мужчиной без бровей» – описание настолько точное, что его задержали в течение трех дней после появления плаката на дверях Храма. В качестве предосторожности я легонько встряхнул пепел в котелке и работал мехами, пока огонь не стал настолько горячим, насколько это возможно.

Дальше тигель, который я наполовину наполнил дорогими медными гвоздиками (чертовская трата; но они из почти чистой меди, и я за них не платил). Я использовал большую часть угольного мешка в полцентнера, прежде чем они расплавились; после чего перелил расплавленный металл в мою небольшую, изящную форму с пятью выемками, а затем отставил ее в сторону, чтобы остывала. Мой бутыль с aqua tollens оказался пустым, что раздражало, так что пришлось сделать новую: добавить соль в воду, затем свежий серебряный порошок к aqua fortis; скомбинировать их в стеклянном сосуде, чтобы получить коричневую жижу; добавлять нашатырный спирт, пока жижа не исчезнет. Aqua tollens. Пока я закончил, все эти медные брусочки остыли достаточно, чтобы выбить их из формы. Берем один слиток, медленно опускаем его клещами в aqua tollens; ждем пять минут, затем выуживаем его снова, смываем aqua tollens, аккуратно сушим. Один маленький посеребренный слиток меди. Естественно, я упростил и фальсифицировал инструкции (потому что, если бы я честно рассказал, как это делается, вы бы тоже могли это сделать и оставить меня и моих собратьев без работы).

Четыре медных слитка, один серебряный. Я надел плотные перчатки, вытряхнул немного пепла сожженной салфетки на кончик указательного пальца, и нежно водил им по посеребренному слитку, пока весь пепел не исчез. Это происходит настолько постепенно, что сначала вы не замечаете изменений, если только свет лампы не падает под правильным углом. Это долгое, медленное дело, и только когда вы уже в отчаянии и уверены, что метод не сработал, разводы на поверхности серебра приобретают неоспоримо желтый оттенок. Это возрождает вашу веру, и вы продолжаете, пока не заканчивается весь пепел, а ваш палец полностью немеет. И серебряный слиток теперь глубокого, сияющего, медово-желтого золотого цвета.

Проще простого, на самом деле.

Когда я работаю, то не замечаю время, так что я понятия не имел, сколько у меня все это заняло; опыт подсказывал шесть часов, но медь болезненно медленно плавится, а пепел сработал быстрей, чем я ожидал. Что в длину, что в ширину. Иногда время плавится, течет и застывает, формируя корку над расплавленным ядром.

Я осторожно отставил бутыли и банки, чтобы любой, кто будет вынюхивать, не узнал, что я использовал. Затем закрыл Поликрата и с благодарностью поставил его на полку. Я налил воду в стеклянный мерный стакан, следом добавил каплю черничного сока, чтобы добиться безобидного, нейтрального синего, после чего поместил золотой слиток в стакан и аккуратно выложил медные рядом. Потом снял со стойки четырехфунтовый молоток, тщательно обмотал его тканью и кулаком постучал в дверь.

Привычный скрип ключа в замке, и дверь открылась. Я не знал стражника. Я постарался смотреть мимо него, но он стоял на пути.

– Мне кое-что нужно, – сказал я.

– Что? – кивнул он.

– Sal regis, furor diaboli, radix pedis dei, сатурированный sal draconis в серной кислоте…

Он бросил на меня злой взгляд. Я улыбнулся.

– Зайди внутрь, – сказал я. – Напишу тебе список.

Он ушел с маленьким листком пергамента, дверь закрылась и замок заскрипел. Я перевернул свой четырехминутный хронометр и выждал, пока не просыплется песок. Затем я снова постучал в дверь.

Страж сунул голову в дверной проем. «Что?» – спросил он, и я ударил его молотком. Он упал, как яблоко с дерева. Я подождал, считая до шести, затем осторожно открыл дверь; ко мне никогда раньше не приставляли больше двух стражей, но все бывает впервые. К счастью, не в этот раз. Я затащил охранника внутрь, выскользнул в коридор, тихо прикрыл дверь и повернул ключ. Час, по моим прикидкам; может, немного больше, вряд ли намного меньше. Как далеко я смогу забраться за час?

Общеизвестно, что ученые не связывают себя узами брака, и жизнь профессионального преступника не оставляет много времени для романов, так что вы не удивитесь, узнав, что честно и без обмана я влюблялся только один раз.

Чего было бы достаточно, если бы все сложилось немного лучше. Она была идеальна: красивая, умная, добрая, смешная, нежная; с ней хорошо было рядом при любых обстоятельствах. И она любила меня, почти так же сильно, как я ее; но больше всего она любила (что лучше, чем ее любовь ко мне) философию. Если бы не она, я никогда бы не написал «О форме и субстанции». Она умела заставить меня думать; чуть нахмуриться или почти незаметно изогнуть бровь – и внезапно я мог видеть сквозь достоверные факты настоящие вопросы, стоявшие за ними. Она заставила меня понять, что до сих пор все, о чем я заботился – это сделать так, чтобы мои враги не смогли доказать мою неправоту; другими словами, победить. Затем появилась она, и мир изменился, и важным стало не избиение какого-то оппонента, но поиск правды…

Идеальная. Почти идеальная. У нее была единственная черта, которую я бы в ней изменил, если бы мог. Она была замужем. За принцем Фокой.

Что, как ни прискорбно, привело к размолвке между моим старым университетским приятелем и мной. Не первой, и точно не последней. Он посчитал это предательством доверия, не говоря уж о преступном адюльтере и измене. Я мог понять его точку зрения, и еще я понимал, что, учитывая обстоятельства, его позицию как главы государства и источника правосудия, у него не было выбора, кроме как позволить закону взять свое. Чего я не мог простить, до сих пор не могу, это то, что под суд отдали не меня.

К его чести, он подал специальную просьбу о милосердии. К сожалению, в политическом климате, царящем в то время, он не мог сделать хуже, даже если бы попытался: шесть судей были из Народного Стремления, и это был конец. Были времена, темнейшие моменты, когда я задавался вопросом, подал ли он эту просьбу специально, зная, что она подтолкнет судей к смертному приговору просто назло? Но нет, не думаю. Он любил ее, в этом нет сомнений, и ее потеря, особенно таким образом, разбила ему сердце. Меня тоже не особо развеселила. Своей любовью я ее убил. Вот так просто. Фока был только оружием, которое я использовал.

Итак. Она умерла, я жил. Фока заставил своего старшего следователя дать показания перед величием Неодолимого Солнца, под присягой, что ему не удалось раскрыть личность любовника. Судьи (два из них уже мертвы, остальные четыре подождут, пока у меня появится немного свободного времени) предложили даровать ему разрешение на пытки обвиняемой, чтобы вырвать имя, если он считает, что это поможет. Я помню, он побелел как лист и мямлил: нет, ему не кажется, что пытки будут эффективны в этом случае. И судьи пожали плечами, словно говоря, ну, если ты так уверен, и плавно перешли к вынесению приговора.

Я смотрел из верхнего окна. Я помню, как она оставалась спокойной и сдержанной прямо до момента, когда они принялись привязывать ее к столбу. Затем, когда они схватили ее запястье, она закричала и забилась, она была в ужасе, понадобилось четверо сильных мужчин, чтобы удержать ее, пока завязывали узлы. Они положили много сырых дров, чтобы дым убил ее прежде, чем до нее дотянется огонь. Стандартная практика, насколько понимаю. Одна из тех маленьких милостей, за которые мы должны быть благодарны.

Я никогда не отказываюсь от полезных вещей, так что, когда пришла моя очередь читать мемориальную лекцию Онесандра в Стадиуме, я использовал ее смерть в качестве модели алхимической теории. Она была, сказал я, создана, как и все остальное, из земли, воздуха, воды и огня, в надлежащих пропорциях, поддерживаемых в равновесии vis minor, который, по мнению Филосфена, происходит из Неодолимого Солнца, кружащегося вокруг Земли. Когда ее казнили, прибавление внешнего влияния добавочного огня нарушило vis minor, позволив внешнему огню контактировать и реагировать с ее составляющими элементами. Ее земля была поглощена и трансмутировала в res iners Поликрата. Ее вода испарилась и присоединилась к великому внешнему. Ее воздух был вытеснен vis major и рассеян, в то время как ее внутреннее пламя было поглощено и присоединилось к внешнему огню, чтобы создать ignis nobilis, усваивающий коммуникативный процесс, аналогичный извлечению ртути из амальгамы. Чему, спросил я, это нас учит? При трансмутации – в этом случае, ее костей и плоти в пепел – происходит обмен через потерю, поскольку пепел весит значительно меньше, чем несожженная ткань, и коммуникация через изменение, поскольку ее плоть (мягкий материал) и кости (твердый материал) были конвертированы внешним воздействием и процессом в пепел (недолговечный, неустойчивый материал, растворимый в воде и легко рассеиваемый в потоках воздуха); таким образом, мы можем видеть, что земля, по сути, донорный элемент, слабый, подходящий для конверсии. Наоборот, в испарении воды лежит коммуникация через продолжаемость, поскольку ее вода превратилась в пар и переместилась, чтобы в конечном итоге присоединиться к другим испарениям в облаках, а затем в установленном порядке вернуться на нижние уровни посредством дождя; таким образом, продолжаемость в том, что вода никогда не теряется и, хотя способна к трансформации, в конечном итоге отрицает трансмутацию посредством воздействия памяти. Что касается ее воздуха, бывшем дыханием в ее легких и других полых частях, на момент смерти, произошло простое вытеснение посредством жара, удаляющее его, по сути неизмененного по форме (хотя вероятно изменившегося в структуре; смотрите Брунелля о формах воздуха), так что коммуникация состояла не из чего иного, как удаления из одного места и перемещения в другое; по причине чего мы называем воздух elemens invicta, поскольку обычный процесс его не затрагивает. Что касается огня, рассуждал я, это совершенно другой вопрос. В завершение процесса (в этот момент мой голос дрогнул), произошло слияние внешнего огня и внутреннего, формирование единого пламени, процесс, схожий с актом любви, единения или истинного сочетания, в том, что во время прохождения процесса внутренний и внешний огонь соединились в неразрывное целое, пылая изнутри и снаружи; там, где было двое, остался только один. Следовательно, продолжал я, огонь – это воздействующая сила среди элементов, и смотреть мы должны на него. Из огня происходят все вещи (ignis genitiva Марселла) и находят свой конец (ignis feralia, как постулировал Цезура; но загляните в Аммиана, для другой интерпретации), только через огонь могут происходить другие процессы, только через огонь в его аспектах как уничтожителя и очистителя, мы можем достигнуть нашей цели: transmutatio vera, истинная трансмутация, трансмутация одного элемента в другой.

Разумеется, согласились не все, но мне кажется, что-то в этом есть. Где моя речь пошла наперекосяк, так это в ассоциировании vis mutationis с человеческим чувством любви, процесс горения с трансмутацией любви в ненависть, или вину, или горе, или боль, аналогичные очищению благородных металлов от примесей посредством ртути. Что я могу сказать? Это одна из тех интуитивных связей, которые вы чувствуете, но не можете толком доказать, а как только в академических кругах начинают подозревать интуицию – вам конец. Не то чтобы это было важно в тот момент. Три месяца спустя после этой лекции, меня поймали, когда я пытался выбраться на этом идиотском, проклятом корабле с авокадо, и на этом все: никаких публичных появлений, изгнание из кафедры, возвращение в лабораторию, с двумя охранниками под дверью. История мой жизни, на самом деле.

И вот я был в коридоре. Направо или налево? Я пошел налево. Казалось хорошей идеей в тот момент.

Коридор вел мимо апартаментов для малых государств (куда запихивают послов поменьше, торговых атташе, адвокатов для аппелянтов в гражданских делах, незначительных подчиненных и бедных родственников) к заднему двору или кухонной лестнице, которая спускалась двумя пролетами к конюшенному двору, из которого возможно, если вы достаточно проворны, перебраться через дворцовую стену и пробраться на плоскую крышу часовни; затем вниз по водосточной трубе в церковный садик, утянуть рясу из раздевалки – и вы всего лишь еще один Брат, прогуливающийся по церковному двору. Так я выбрался в предпоследний раз, и в том случае я добрался только до Монашеского двора, прежде чем котелки схватили меня и оттащили назад. А значит они рассудят, что я не буду повторяться.

Важно не бежать. Это тяжело. Есть искушение двигаться так быстро, как возможно, пока беспрепятственное передвижение осуществимо. Но звуки бега ни с чем не перепутать, а во дворце никто не бегает. Так что я шел вниз по коридору, руки в карманах, пытаясь звучать, будто незначительный функционер, который никуда не спешит, вразвалку от кабинета в архив или от одного рабочего места к другому. Достоверность – это ключ. Научен горьким опытом.

Я прошел три четверти пути, когда услышал шаги с другой стороны. Полы коридора сделаны из древних дубовых досок; вы поднимаете шум вне зависимости от желания, если только не надели тапочки. Я мог сделать только одно. Я толкнул первую попавшуюся дверь и скользнул внутрь.

Оказалось, что это ванная. У Фоки небольшой фетиш на почве чистоты, так что в жилых зонах повсюду ванные. К счастью для меня, подумал я. Я пригнулся за ванну и скорчился на полу, выжидая, когда шаги удалятся.

В комнате витал запах; очень сильный (должен бы, раз я его заметил. Нельзя провести большую часть жизни в близких отношениях с нашатырем и другими вонючими субстанциями, и ожидать сохранить свое чувство обоняния). Знакомый. Это было чертовски неудачное время для научного любопытства, но я не мог сопротивляться. Зачем кому-то понадобилось наполнить медом целую ванну?

Так что я посмотрел.

Она лежала на спине, голая, только тонкая пленка меда прикрывала кончик ее носа. Ее глаза были открыты, а на лице все еще выражение легкого удивления, которое я видел в последний раз, когда стакан выскользнул из ее пальцев и разбился об пол. Ее волосы были заключены в меду, она неодолимо напоминала мне муху, пойманную в янтарь, и в этом, конечно, была общая идея. Из всех мягких материалов мед, как хорошо известно, менее всего подвержен порче, поэтому из него получается такой хороший консервант. Погрузите кусок мяса – чем и являлась теперь Евдоксия – в чистый, прозрачный мед, и он будет оставаться свежим почти бесконечно.