Текст книги "Куросиво"

Автор книги: Токутоми Рока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

5

Не часто можно было встретить такого странного ребенка, как единственный сын Сабуро Хигаси – Сусуму. Приходилось удивляться, что он появился на свет, не облаченный в боевой панцирь! Младенческий крик его напоминал звуки трубы, зовущей к сраженью. Еще находясь в материнском чреве, он барахтался так сильно, что казалось, вот-вот пробьет утробу матери. Роды были трудные, ребенок родился смуглый, некрасивый, и мать в первое время не испытывала сильной привязанности к своему первенцу, зато отец Сабуро улыбался, – ему нравился отважный взгляд мальчика, нравились его неистощимые проделки, которые становились все отчаяннее по мере того, как сын подрастал.

Шалости – прерогатива мальчишек, но шалости Сусуму поистине переходили все границы. Взрослых он ни во что не ставил, с посторонними не считался, и только отец пользовался у него авторитетом; впрочем, отношение его к отцу тоже было вовсе не таким, какое детям подобает питать к родителям: отец и сын напоминали скорее двух товарищей, между которыми установилось молчаливое дружеское взаимопонимание. Соученики в школе, слуги, гости, изредка бывавшие в доме Хигаси, даже родная мать – никто не питал симпатий к Сусуму. Мальчик чувствовал это и проказничал еще больше, словно в отместку. Полюбить его было трудно, ненавидеть – рискованно. Шести лет он подрался с десятилетним сыном соседа и проломил ему голову, пробив такую дыру, что в нее мог целиком войти большой палец. Мать перевязала пострадавшего, отцу пришлось наказать Сусуму – он связал сына и запер в кладовке для угля, закрыв дверь на весьма надежный засов. Неизвестно, как удалось Сусуму освободиться от стягивавших руки шнурков, но, спустя непродолжительное время, он выбил дверь и выбрался наружу, в кровь ободрав при этом руки и ноги. Мать плакала: что только станется с этим ребенком в будущем, но отец собственноручно наклеил ему пластыри на исцарапанные, окровавленные ноги и руки, а потом сорвал с большого дерева позади дома три спелых хурмы и подал их сыну.

Еще до этого происшествия он начал обучать сына китайским классическим книгам, читал с ним Ши-Цзи,[72]72
  «Ши-Цзи» – «Исторические записки», произведение «отца китайской истории» великого китайского историка Сыма Цяня (II–I вв. до н. э.). «Исторические записки», издавна популярные в феодальной Японии, входили в обязательный образовательный минимум в самурайской среде и имели для образования молодого поколения значение, сходное со значением «Жизнеописаний» Плутарха или «Записок о галльской войне» Цезаря в образовании европейцев.


[Закрыть] Гай-Си.[73]73
  «Гай-Си» – «Неофициальная история Японии», («История сёгуната»), исторический труд японского ученого-историка Рай Сан'ё (1780–1832), написанный, как и большинство ученых трудов той эпохи, на китайском языке. Эта книга приобрела большую популярность в годы, предшествовавшие падению феодального режима благодаря оппозиционным тенденциям по отношению к сёгунату, то есть к правительству Токугава, которыми она пронизана.


[Закрыть] Лежа рядом с отцом в постели и крепко прижавшись к нему – найдется ли человек, будь то сам Гоэмон[74]74
  Гоэмон. – Гоэмон Исикава – знаменитый разбойник (XVII в.). Был казнен в Киото – заживо сварен в кипящем масле. Имя его стало нарицательным для обозначения злодея.


[Закрыть] или Тайко,[75]75
  Тайко. – Под именем Тайко известен Тоётоми Хидэёси (1536–1598), фактический правитель Японии, феодальный полководец, военные походы которого были направлены в основном на объединение страны, раздробленной на множество враждующих между собой княжеств. Многочисленные сказания и пьесы, повествующие о жизни и подвигах Тайко и всячески идеализирующие его личность, способствовали популярности образа Тайко в феодальной Японии.


[Закрыть] кто не знавал подобных вечеров в детстве? – Сусуму слушал рассказы отца о сражениях и битвах Тайра и Минамото, о событиях эры Гэнко и Гэнко-Камму,[76]76
  Гэнко-Кэмму – период с 1331 по 1335 г. Междуусобные феодальные войны этого периода известны в истории Японии как «Война Севера и Юга». В эту эпоху на политической арене Японии действовало большое число феодалов; некоторые из них, как, например, Масасигэ Кусуноки, были впоследствии провозглашены «идеальными самураями», «образцами вассальной верности». События этих лет отражены в знаменитом эпосе «Повесть о великом мире» («Тайхэйки», XV в.).


[Закрыть] о витязях годов Гэнки-Тэнсё,[77]77
  Гэнки-Тэнсё – период с 1570 по 1591 г. В это время в Японии не затихали феодальные войны, которые вели Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси. Подавляя сопротивление феодальных князей, они боролись за объединение страны под своей эгидой.


[Закрыть] о братьях Сога,[78]78
  Cora – братья Cora, герои феодального эпоса «Сказание о братьях Сога» (XV в.). Братья Сога, в раннем детстве потерявшие отца, убитого одним из феодалов, поклялись отомстить обидчику и посвятили всю жизнь выполнению этой клятвы.


[Закрыть] о верных воинах из Акоо,[79]79
  Акоо – воины из Акоо, иначе сорок семь верных самураев из Акоо во главе с Ёсио Оиси (1659–1703) поклялись отомстить за смерть своего господина. Выполнив обет мести, все они покончили с собой, совершив харакири. Это событие послужило сюжетом для многочисленных произведений феодальной литературы, спектаклей национального классического театра «Кабуки» и т. п. Могила сорока семи верных самураев стала местом паломничества в феодальной и буржуазной Японии, как памятник «национального самурайского духа».


[Закрыть] о героях «Троецарствия»,[80]80
  «Троецарствие» – название знаменитого романа китайского писателя Ло Гуань-чжун (1330–1400), издавна широко популярного в Японии.


[Закрыть] о войнах Наполеона, и стоило отцу на минуту умолкнуть, как он спрашивал: «А что было дальше?», и требовал продолжения.

Когда он немного подрос, отец начал обучать его фехтованию, дзиу-дзицу, плаванию. Случалось, весенними днями они вдвоем – отец с ружьем за спиной, Сусуму с запасом рисовых лепешек в котомке – отправлялись охотиться на фазанов в окрестности Цуцудзигасаки,[81]81
  Цуцудзигасаки – замок Цуцудзигасаки близ нынешнего города Кофу (префектура Яманаси), родовое гнездо феодального дома Такэда.


[Закрыть] туда, где высились развалины замка, где на обветшавших и обвалившихся каменных бастионах цвели теперь дикие полевые фиалки. А некогда здесь торжественно проходили во главе бесчисленных храбрецов двадцать восемь военачальников Баба[82]82
  Баба – вассал феодального дома Такэда.


[Закрыть] и Ямагата,[83]83
  Ямагата – вассал феодального дома Такэда.


[Закрыть] поправляя складки нарядных одеяний, украшенных гербами в праздник Нового года, сверкая рукавами боевых кольчуг в час выступления на битву… Ныне замок сровнялся с землей, обратился в равнину, и весенний ветерок доносил лишь мелодичные напевы деревенских песен, которые распевали девушки, приходившие сюда собирать лист с тутовых деревьев…

Случалось, осенними вечерами, когда небо в горном краю особенно прозрачно и чисто, отец и сын выходили из ворот храма Эриндзи,[84]84
  Эриндзи – семейный храм рода Такэда.


[Закрыть] где, как живой, еще витал образ славного воина Кидзан,[85]85
  Кидзан – прозвище князя Сингэн Такэда.


[Закрыть] где все хранило следы трагически величавой кончины Сиро.[86]86
  Сиро – прозвище Кацуёри Такэда (1546–1582), одного из сыновей выдающегося полководца феодальной Японии Сингэна Такэда. После смерти отца Сиро пытался противостоять натиску со стороны объединителей Японии Ода Нобунага и Токугана Иэясу, но был разбит. Спасаясь от преследований вражеских войск, пытался подняться на вершину горы Тэммокусан, но в конце концов, поняв безнадежность сопротивления, покончил самоубийством, сделав харакири. Вместе с ним покончили жизнь самоубийством жена, четырнадцатилетний сын и многочисленные вассалы.


[Закрыть] «Вот она, та вершина, видишь?!» – указывал вдаль отец, и перед взором мальчика вставала гора Тэммокусан – Небесное Око; не моргая, не щурясь, сияло оно в лучах заходящего солнца, вечно скорбя о безвозвратно исчезнувшем прошлом.

Случалось, волоча обутые в сандалии, тяжелые от усталости ноги, бродили они в окрестностях Кацунума, и, срывая ягоды дикого винограда, сын слушал рассказы отца о былом, о далеких сражениях тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года.

Солнце садилось, печально мерцали огоньки, зажигавшиеся в дальних селениях, откуда-то издалека доносилось ржанье лошадей, навьюченных снопами риса; отец, остановившись у одинокого холма в безлюдном поле, говорил: «Здесь тоже пали в ту пору воины…» и с поклоном опускал пучок полевых хризантем к подножью безыменной могилы, а Сусуму молча стоял с ним рядом.

Открыть вам еще одну тайну? Бывали дни, когда мальчик смотрел на горы – Сиранэ, Комагатакэ, Дзидзо-гатакэ, Яцугатакэ, Кимбусан – на все это беспорядочное нагромождение разделенных ущельями утесов, обступивших горизонт. А над ними, отдельно от других, высилась одна, совсем особая – священная, величественная вершина Фудзи, словно манившая: «Приди!» И мальчик смотрел на эту вершину, на эти преграды и стены, воздвигнутые самой природой, некогда пробудившие дух борьбы и отваги в мужественном сердце славного Кидзан; подобно тигру, яростный порыв которого тем свирепее, чем прочнее клетка, в которую его заключили, загорелся когда-то Кидзан страстным желанием раздвинуть, сломать эти скалистые стены, чтобы вырваться на широкий простор жизни…

Бывали дни, когда, стоя на плотине Сингэн, Сусуму смотрел на неистово бурлившие внизу воды реки Фудзигава; видел, как, вобрав в себя бесчисленные потоки, бегущие по склонам после долгих дождей, мутная, кипящая река легко опрокидывала камни весом в десять и в двадцать тонн, разбрасывала скалы, если скалы встречались ей на пути, а когда дорогу ей преграждали горы – пробивала в них себе новое русло.

Какие мысли, какие чувства запали в эти минуты в душу ребенка – вряд ли нуждается в пояснении…

6

Сусуму исполнилось двенадцать лет, когда в гости к отцу неожиданно приехал давно не подававший о себе вестей дядя Дзюро. В роду Хигаси было десять сыновей, и имена им дали по порядку рождения, по цифрам.[87]87
  Имена по цифрам. – В Японии иногда дают мальчикам имена, первая часть которых обозначает цифру, указывающую на то, каким по счету родился сын, а вторая часть означает «мужчина», «муж». Гак, например, «Сабу» означает «три», «ро» – мужчина. «Дзю» – по-японски «десять», «Дзюро», следовательно, «десятый сын» и т. д.


[Закрыть] Итиро и Дзиро умерли детьми, и наследником дома стал, таким образом, третий сын – Сабуро. Остальных семерых братьев отдали на воспитание в семьи хатамото того же клана. Сиро погиб в бою, когда в рядах дружины Хатиро Иба пытался преградить путь императорскому войску в горах Хаконэ. Горо, воевавший в отряде «сёгитай»,[88]88
  «Сёгитай» – так назывались отряды воинов, преданных феодальному правительству Токугава, сражавшиеся во время событий революции 1868 г. против военных формирований кланов Сацума, Тёсю и других сторонников нового режима.


[Закрыть] был зарублен мечом в схватке в Уэно. Рокуро удалось спастись бегством, но на пути из Синагава в Хакодатэ судно, на котором он плыл, потерпело крушение в открытом море, и он утонул в водах залива Босю. Ситиро закололся мечом при падении замка Айдзу. Хатиро умер от болезни. Куро из-за родственных связей семьи, в которой воспитывался, примкнул к императорской армии и пал в бою за взятие замка Горекаку. Из десяти братьев в живых остались только двое – Сабуро да младший Дзюро, отданный на воспитание в семью врача по фамилии Аояги в один из кланов на острове Сикоку.

В смуте, охватившей страну, семья распалась, и братья потеряли друг друга из виду, но когда буря улеглась, связь удалось возобновить, завязалась переписка, и, как только позволила служба, – Дзюро, пойдя по стопам своего приемного отца, служил теперь в столице, в лечебном ведомстве двора, и нес высокие обязанности по выслушиванию августейшего пульса, – младший брат, как и подобало, первым приехал навестить старшего. Родные братья, они были совсем не похожи друг на друга; все у них было разное – и характер, и возраст, и жизненный путь, и теперешнее положение в обществе. Переписываясь, они ощущали взаимную родственную близость, но когда встретились, когда взглянули Друг на друга, – у одного уже серебрилось немало седины в волосах, у другого блестели глянцем черные как смоль усы, – не испытали того прилива родственной нежности, какого ожидали. Впрочем, Сабуро обрадовался приезду младшего брата.

Его давно уже тревожила мысль о будущем Сусуму. Мальчик подрастал. Сабуро готов был смириться с тем, что ему самому так и придется состариться в глуши, вдали от жизни, наедине со своей старинной тоской и обидой, но Сусуму нужно было вывести в люди, дать образование, отправить в Токио, а в дальнейшем послать мальчика и в университет. А между тем знакомых Сабуро растерял, родственники не подавали о себе вестей – некому было поручить сына. И Сусуму отправили в столицу вместе с дядей.

Прошло около месяца после их отъезда, когда Сусуму вдруг вновь появился в воротах родного дома. Одежда на нем была перепачкана, ноги – в мозолях, лицо черное от грязи, одни глаза сверкали по-прежнему. Оказалось, он решил вернуться домой, оставив дяде послание, – Сусуму написал его прямо на сёдзи[89]89
  Сёдзи – раздвижная часть стены японского дома в виде рамы, затянутой плотной бумагой.


[Закрыть] в дядином доме. Послание гласило: «Токио – дурацкий город, учителя в школе – неучи!» Его отругали – что за глупости, как он смеет называть столицу «дурацким городом»! – и отправили обратно с посыльным, которого, беспокоясь за мальчишку, прислал дядя. На этот раз он пробыл в Токио около трех месяцев и снова вернулся, опять ни словом не предупредив дядю. Оказалось, Сусуму швырнул в учителя грифельной доской: «Зачем болтает, чего не следует!» Его в третий раз насильно препроводили в Токио, но вскоре он подрался с сыном одного из первых богачей столицы и, потерпев поражение, в пылу драки откусил ему мизинец. Сусуму в двадцать четыре часа исключили из школы, и он опять вернулся домой, на этот раз с провожатым и с письмом дяди за пазухой. Дядя писал, что если старший брат все-таки настаивает на том, чтобы сын получил образование в Токио, пусть сам переезжает в столицу и самолично за ним наблюдает, потому что он, Аояги, «не в состоянии управляться с этим мальчиком».

Вновь встал перед отцом вопрос: как быть с сыном? На первое время он поручил Сусуму заниматься с учениками в школе чтением Гайси и других текстов, так как именно в это время Хигаси впервые почувствовал недомогание – у него заболели глаза. Судьба Сусуму решилась неожиданно быстро. Хигаси навестил аптекарь Гихэй, тот самый, с которым он близко сошелся еще со времен реставрации. Гихэй разбогател, теперь он с честью носил новую, недавно полученную фамилию «Амагавая».[90]90
  Фамилия «Амагавая». – До революции 1868 г. в феодальной Японии право носить фамилию имели только дворяне-самураи и лишь в исключительных случаях – наиболее именитые купцы, которым феодальное правительство жаловало это право как награду за какие-либо заслуги. Все прочие имели только личные имена и прозвища – по профессии, по месту жительства и т. п. После революции 1868 г. специальным указом правительства всем японцам, независимо от сословной принадлежности, было предписано носить не только имена, но и фамилии.


[Закрыть] Но прошлого он не забывал и часто навещал прозябавшего в деревенской глуши Хигаси. Ему уже перевалило за пятьдесят, и все же он был полон энергии и новых замыслов. На этот раз он решил отправиться в Англию, в Лондон, чтобы открыть там торговлю японскими товарами. Ему надоело прозябать в квартале Канда, говорил он, и он приехал проститься да, кстати, закупить местные изделия из горного хрусталя…

Сусуму, слушавший рассказ гостя, посмотрел на отца заблестевшими глазами. Тот задумался. Новая, не похожая на прежнюю наука, чужая культура… Всем этим лучше овладевать там, на месте, здесь же сын получает знания из вторых рук… Сейчас старое золото в цене, и если он продаст то, что припрятано на случай крайней необходимости, расходы на путешествие Сусуму в Англию и на жизнь там будут обеспечены, во всяком случае на первое время… Есть у него также немного наличных денег, которые он скопил на «экипировку» для мальчика, пеной такой мелочной экономии во всем, что даже крестьянам его жизнь казалась убогой… Может быть, вместо того чтобы насильно отправлять ребенка в ненавистный ему Токио, действительно лучше послать его в Англию?.. Ничего, что Сусуму еще так мал годами, в конце концов это не так уж важно… И решившись, он хлопнул себя рукой по колену и без дальних околичностей обратился к гостю с просьбой позаботиться о Сусуму.

Гихэй, отважившийся, несмотря на преклонные годы, ехать в чужие края за море, несколько секунд пристально вглядывался в лицо Сусуму. «Ладно, будь что будет, я возьму его с собой… Э, да что там, один мальчишка – не такая уж большая обуза. В случае чего, всегда найдется, с кем посоветоваться, ведь среди иностранцев попадаются очень великодушные люди…» – он быстро согласился.

Дело устроилось, месяц ушел на сборы, и в мае тысяча восемьсот восемьдесят второго года, когда Сусуму исполнилось тринадцать лет, он покинул отцовский дом в деревне Фудэими.

Мать, узнав о решении мужа, была потрясена. До сих пор она не особенно заботилась о сыне, но теперь, устрашенная предстоящей разлукой, надвинувшейся так внезапно, только металась без толку по дому, – все валилось у нее из рук. Накануне отъезда Сусуму она положила в парчовый мешочек амулет с изображением бога Компира[91]91
  Компира – буддийское божество Компира (по-индийски Kumbhira). Считается богом воды и морских глубин, покровителем моряков и вообще всех плавающих или терпящих бедствие на море.


[Закрыть] и, подавая его сыну, велела, в случае если пароход начнет тонуть, схватиться за этот мешочек и повторять: «Да святится имя твое, Компира, великое воплощение Будды!» Зато отец подозвал Сусуму и, подавая ему кинжал работы Норимунэ,[92]92
  Норимунэ. – В средневековой Японии оружейных дел мастера пользовались такой же славой, как художники, музыканты или артисты. Имена знаменитых оружейников передавались из поколения в поколение, а выкованное ими оружие ценилось чрезвычайно высоко, наряду с произведениями искусства.


[Закрыть] сказал: «Если ты совершишь поступок, роняющий честь японца, лучше покончи с собой этим кинжалом, а если вздумаешь вернуться домой, не закончив учения, так помни – мой меч еще не затупился… Я постараюсь, чтобы тебе не пришлось нуждаться, ты же будь готов на любые лишения ради науки – хоть землю грызи, а учись… А я буду ждать тебя и подожду умирать, пока ты не вернешься».

На следующее утро, когда Сусуму уходил с провожатым, которого прислал за ним Гихэй, отец не вышел из дома, даже не спустился с веранды, только все время зачем-то откашливался; мать же, стоя в воротах, над которыми шелестела по ветру молодая зелень деревьев кэяки, со слезами следила за детской фигуркой, удалявшейся энергичной походкой. «Что за ребенок – ни разу не оглянулся… Не понимает даже, каково материнскому сердцу…» Но глаза Сусуму, устремленные вдаль, были полны влаги, так что он не различал даже дороги, по которой ступали его ноги.

7

За пять лет, которые Сусуму провел в Европе, его отец Сабуро постарел на добрых пятнадцать. К счастью, известия о сыне были, в основном, неплохие. Доехал благополучно, поселился у хороших, душевных людей, изучает английский язык… Потом пришла весть, что поступил, наконец, в колледж Хэрроу. Директор относится очень благосклонно, занятия идут успешно… Письма, в которых сообщались эти новости, написанные то рукой самого Сусуму, то Гихэем, приходили часто, скрашивая одиночество и тоску.

Два года назад Гихэй ненадолго приезжал на родину: «Это вам от Сусуму», – сказал он, передавая отцу трость, а матери – гребень. Пришла из-за моря и фотографическая карточка, где в окружении множества джемсов и генри, стройный, с ясным, веселым взглядом, в европейском костюме, стоял – сомнений быть не могло – их Сусуму, Полная гордости, мать не могла наглядеться на фотографию; ей было мало любоваться карточкой наедине, она показывала ее всем, кто только не заходил в гости. Но и этого казалось ей недостаточно – она обошла родителей, родственников, знакомых, всюду носила фотографию с собой, всюду показывала, заводя разговор о сыне с описания школы, в которой он учится, «у этой школы такое название, что, пожалуй, язык сломаешь, прежде чем выговоришь…» А когда в начале этого года Сусуму в поздравительном письме написал, что в июне заканчивает колледж и осенью намерен поступить в университет, называемый Кэмбридж, мать поспешила оповестить всех и каждого о том, что сын через три года вернется великим ученым, и тогда «они с отцом тоже переедут на жительство в Токио…», словно до этого переезда в столицу было уже рукой подать.

Но отец, хоть и радовался хорошим вестям, не раз мучительно ломал себе голову над тем, где взять деньги, необходимые для учения Сусуму. Расходы за минувшие пять лет, сказавшиеся, сверх ожидания, непомерными, окончательно истощили и без того скудные ресурсы семьи Хигаси. Все имущество, которым располагал сейчас Сабуро, заключалось в небольшом количестве облигаций государственного займа да в маленьком земельном участке. Продать землю – значило бы остаться безо всяких средств к существованию. Школа, которой руководил Хигаси, закрылась – в последнее время правила относительно учебных заведений подобного рода стали необыкновенно строгими, да, кроме того, мешали все чаще мучившие его приступы болезни глаз. Родные жены О-Канэ считались довольно зажиточными среди бывших ронинов и могли бы оказать помощь, но тесть был человек чрезвычайно скупой – при виде зятя лицо его менялось от страха, что тот попросит взаймы, и он принимался, не умолкая, говорить о денежных затруднениях, которые ему якобы приходится переживать в последнее время. Брат Дзюро в Токио тоже словно весь съеживался, как только речь заходила о деньгах.

Часто писал о недостатке средств и Сусуму. Он признавался, что уехать, так и не поступив в университет, было бы очень обидно, но он не считает себя вправе быть обузой Гихэю; мог бы, вероятно, помочь директор, если поговорить с ним откровенно, но Сусуму было бы стыдно обращаться к нему с просьбой такого рода; японский посол в Лондоне, у которого Сусуму приходилось бывать несколько раз, конечно выхлопотал бы для него у министра просвещения стипендию от казны, какую получают другие студенты-японцы, обучающиеся за границей,[93]93
  Студенты за границей. – После революции 1868 г. широко практиковались поездки студентов-японцев в страны Западной Европы и в США, Эти студенты обучались там на казенный счет.


[Закрыть] но до сих пор Сусуму обходился без посторонней помощи, и потом ему было бы весьма неприятно чувствовать себя обязанным правительству… Одним словом, сын писал, что не знает, как быть.

И вот как раз в это время Сабуро случайно встретился с одним из своих старых знакомых, которого не видел около двадцати лет. Это был некий Хияма, в прошлом чиновник феодального правительства, а ныне – барон и важная персона. Объезжая провинции, Хияма услышал от губернатора о Сабуро и навестил его в одиноком жилище в деревне Фудзими. Гордость вообще часто бывает великодушна – разумеется, в том случае, если другой готов заискивать перед нею; преуспевающие нередко любезно кланяются – конечно, если голова неудачника клонится еще ниже. Сострадание в сущности довольно приятное чувство; впрочем, возможно, те, кого жалеют, держатся об этом другого мнения. Как бы то ни было, навестив Сабуро и увидев его, одинокого, старого, седого, Хияма почувствовал странную спазму в горле и при прощании объявил, что Хигаси напрасно похоронил себя в глуши и что ему обязательно следует приехать в Токио – он, Хияма, непременно окажет ему содействие.

Многие обещания неразрывно связаны с эпитетом «пустой», но Хияма, как видно, и впрямь говорил искренне – в начале марта от него пришло письмо в роскошном большом конверте. Хияма писал, что беседовал о Хигаси с графом Фудзисава; «…граф тоже о тебе слышал, больше того в свое время, когда тебя командировали в Хиого в связи с бомбардировкой пролива Симоносэки,[94]94
  Бомбардировка пролива Симоносэки. – В сентябре 1864 г. иностранные корабли провели обстрел Симоносэки во владениях феодального клана Тёсю. В этой карательной экспедиции, в качестве предлога для которой был использован обстрел иностранных военных судов японскими батареями, участвовали семнадцать кораблей Англии, Франции, США и Голландии. Правительству сегуна пришлось пойти на удовлетворение требований капиталистических государств – уплатить 3 млн. долларов контрибуции и т. п.


[Закрыть] он встречался с тобой, и ты оказал ему какую-то услугу… Одним словом, граф говорит, что непременно хочет тебя повидать… Для людей, используемых на черновой, низовой работе, теперь требуется, конечно, осведомленность и новые знания в духе современной эпохи, но чтобы занять пост повыше, достаточно иметь почтенный возраст, имя и разум… Если тебе не по сердцу жизнь в столице, можно будет подобрать что-нибудь в провинции… А я, со своей стороны, тоже был бы искренне рад, если одним хорошим губернатором стало бы больше… Во всяком случае, собирайся и приезжай немедленно…»

Сабуро горько усмехнулся. Однако на сей раз он не разорвал письмо и не бросил его в огонь, как сделал это в свое время, когда брат Дзюро написал ему, что служит на официальной государственной службе. И без того молчаливый, он положил письмо на стол и застыл, скрестив руки на груди. Казалось, он ослеп и оглох, так долго длилось это молчание. Затем – удивительное дело! – позвал жену О-Канэ, с которой за два десятка лет совместной жизни ни разу ни о чем не советовался, и рассказал ей о том, что написал Хияма.

Немало изумленная, жена чуть не запрыгала от радости еще раньше, чем успела хорошенько уразуметь, что к чему. «Пойду быстренько соберу вас в дорогу!» – поспешно вскочила она, но ее остановил окрик: «Дура!» – «Так, значит, вы сегодня еще не едете?» – «Сегодня?! Да хоть бы сто лет прошло, незачем мне туда ездить!» – гневно закричал, он. И жена, вытаращив от изумления глаза, уставилась на мужа, точно сомневаясь, в здравом ли он уме?..

Но обстоятельства вели Хягаси навстречу желаниям жены. Левый глаз, уже давно беспокоивший его, в последние дни заметно помутнел, и врач из Кофу, к которому обратился больной, посоветовал обязательно показаться светилам науки в Токио. Болезнь очень мало напоминает катаракту, но ни о точном диагнозе, ни о лечении здесь, на месте, не может быть и речи. «Вот видите!» – суетилась жена. Она стряхивала пыль со старого кимоно с гербами, разглаживала складки хакама, волновалась – что послать родственникам в подарок? Сушеную хурму? Печенье «капли лунного света»… Хоть и не велика редкость, а все же лучше, чем приехать с пустыми руками… Не забыть бы гэта… А зонтик?!. А где же шляпа? А корзинка, где корзинка?! – одним словом, в доме поднялась суматоха, все пошло вверх дном. И Сабуро невольно поддался царившему в доме настроению и вот, спустя почти двадцать лет, отправился в тот самый Токио, которого, как он думал, не увидит больше никогда в жизни.

Впрочем, если бы даже и не было письма от Хияма, причин для поездки было более чем достаточно. Во-первых, он полечит глаза, во-вторых, добудет средства на учение Сусуму: нечего и говорить, что старик решил любой ценой дать Сусуму возможность закончить образование, хотя бы ради этого ему самому пришлось хлебать одну жидкую рисовую похлебку. «Если ничего не удастся придумать – продам все, что осталось… На год, на два мальчику хватит», – решил он и положил на дно корзинки облигации займа. В-третьих, впервые за много лет приведет в порядок могилы предков на кладбище в Янака, поставит чашку жертвенной воды на могилу братьев, убитых в годину реставрации… В-четвертых, навестит своего бывшего сюзерена и попросит прощения за то, что так долго не подавал о себе вестей (правда, он никогда не забывал посылать поздравления к Новому году, ко сам-то не являлся ни разу…). В-пятых, посмотрит, как живет его младший брат Дзюро… В-шестых, узнает, наконец, что же представляет собой бывший Эдо – нынешний Токио, видеть который ему было бы хоть и больно, как больно бывает при виде могилы любимого сына, но на который его все-таки тянуло взглянуть… В-седьмых, на месте присмотрится к современным правителям и к их политике, ко всему, о чем он читал в газетах, слышал от людей, немало размышлял и что в душе осуждал. Теперь он увидит все сам и вынесет, наконец, окончательное, правильное суждение…

Таковы были причины, заставившие старого Хигаси внезапно покинуть свою скромную хижину в Коею и первого апреля, как раз в ту пору, когда столица погребена под облаками цветущих вишен, приехать в дом брата на улицу Банте в Токио.