Текст книги "Куросиво"

Автор книги: Токутоми Рока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Токутоми Рока
Куросиво

Глава I

1

В начале апреля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года в Токио, в фешенебельном клубе «Ююкан»[1]1
  Ююкан – под названием «Ююкан» автор описал реально существовавший в 70—80-х гг. клуб «Рокумэйкан», созданный по инициативе правительства в целях скорейшего внедрения навыков и обычаев европейской светской жизни и приобщения японской аристократии и буржуазии к внешним формам европейской цивилизации.


[Закрыть] на улице Утиямасита в районе Кодзимати состоялся концерт, устроенный по инициативе дам высшего света.

Его императорское величество выразил пожелание провести сбор пожертвований на строительство военного флота. Уже поступил сопровождаемый благосклонным посланием августейший взнос – триста тысяч иен, дарованные из личных средств государя; премьер-министр обратился с воззванием ко всем чиновным лицам страны, призывая имущих людей Японии внести свою лепту в это благородное начинание, взносы посыпались один за другим, ибо каждый сознавал, что час служения отечеству пробил. В эти дни все, кто принадлежал к высшим слоям общества, даже дамы, стремились по мере своих сил и возможностей проявить искреннее желание поддержать отечество. Так возникла идея сегодняшнего концерта.

Достаточно было взглянуть на пригласительный билет-программу, где в конце, под почтительно набранным крупным шрифтом сообщением о том, что на вечере изволят присутствовать их высочества принцессы такие-то, значились имена княгини, маркизы, графини, виконтессы такой-то; достаточно было пробежать глазами хронику светской жизни любой из официальных газет тех дней, где в растроганных выражениях говорилось о «глубоком волнении, которое не может не вызвать прекрасная инициатива представительниц высшего света, столь действенно откликнувшихся на высочайшее пожелание»; достаточно было увидеть все это, чтобы сразу понять, что сегодняшний вечер – не обычный концерт, устраиваемый с благотворительной целью.

Концерт начинался в шесть часов вечера. После пяти в ворота клуба непрерывной вереницей, один за другим въезжали экипажи и рикши, из них появлялись европейские вечерние туалеты, кимоно с вышитыми гербами и белыми воротниками, цилиндры. Гостей встречали и провожали в зал, сбиваясь с ног от усердия, распорядители во фраках с атласными цветками вишни на лацканах.

После семи часов в зал торопливо проследовали последние опоздавшие. Военно-морской духовой оркестр уже замолк, и шла, по-видимому, наиболее интересная часть программы, потому что сквозь бесчисленные окна, залитые ярким светом, время от времени долетали звуки аплодисментов и взрывы смеха.

В саду, в зарослях пышно цветущих вишневых деревьев, алыми звездочками светились шары праздничных фонариков; газовые светильники разливали слабое лиловатое сияние, похожее на дневной свет, и всякий раз, когда, вздрагивая, вспыхивали язычки пламени, из сумрака туманными облаками выступали осыпанные цветами вишневые деревья – казалось, сама весна колеблет их ветви своим дыханием.

А у ярко освещенных ворот, снаружи и в саду стояли несколько полицейских.

У западного подъезда выстроилась вряд добрая сотня экипажей, раздавалось ржание лошадей, слышался стук копыт, роющих землю. Бесчисленное число колясок рикш исполинской тысяченожкой тянулось от ворот вдоль ограды. В небе висел тусклый, слегка ущербный диск луны.

– Вот сволочи! – внезапно проговорил чей-то голос в толпе собравшихся у главных ворот любопытных, когда из зала донесся новый раскат смеха. – С чего это они так развеселились!

– Эй! Прочь с дороги!

Толпа поспешно расступилась, и в ворота с грохотом промчалась черная лакированная коляска, запряженная парой вороных трехлеток.

2

В клубе только что закончилось выступление Эятё,[2]2
  Энтё – Сан'ютэй Энтё (1839–1900) – знаменитый артист-рассказчик, пользовавшийся широкой популярностью. Представитель распространенного в феодальной Японии жанра «ракуго» – декламации, рассказа, – Энтё был не только исполнителем, но и создателем новых произведений этого жанра. Многие его рассказы, инсценированные для театра, вошли в репертуар национального театра «Кабуки».


[Закрыть] исполнившего «Таскэ Сиобара»,[3]3
  «Таскэ Сиобара» – история крестьянского сына Таскэ Сиобара, ставшего богатым купцом в городе Эдо, бытовала в городской литературе феодальной Японии. Новелла «Таскэ Сиобара» в обработке Энтё пользовалась широкой популярностью и впоследствии (в 1892 г.) была инсценирована для театра «Кабуки».


[Закрыть] и на сцене, встреченные громом аплодисментов, появились Косидзи и Хироскэ.

Покрытая пурпурным ковром эстрада была сооружена в танцевальном зале. В глубине ее ослепительно сверкали серебряные складные ширмы. Большие газовые люстры под потолком заливали зал ярким полуденным светом, но, словно этого было еще недостаточно, по бокам эстрады стояли два серебряных канделябра, так что зрители могли различить каждую морщинку и каждый волосок на лицах артистов.

Места направо от эстрады занимали его императорское высочество принц такой-то, великий князь такой-то, министры, послы иностранных держав, князья, графы, бароны; весьма обильно был представлен военный флот, и несколько скромнее – сухопутный генералитет; здесь же сидели высшие сановники и крупнейшие представители делового мира. По левую руку расположились принцессы крови, за ними – ослепительный калейдоскоп розовых, сиреневых, золотисто-зеленых европейских туалетов, среди которых то там, то здесь виднелись изысканные кимоно с длинными рукавами, с вышитыми гербами и белыми воротниками. В этом гигантском, беспорядочно спутанном букете, точно роса на солнце, вспыхивали драгоценные камни, мелькали веера из слоновой кости, надушенные шелковые носовые платки, и по залу проплывали волны тончайшего аромата; право, одного этого благоухания было достаточно, чтобы свести с ума человека, неравнодушного к прекрасному полу.

Раздались чистые звуки медиатора Хироскэ, шум мгновенно стих, воцарилась глубокая тишина, и в огромном зале звонче песни соловья, поющего в укромной долине, полился чудесный голос Косидзи:

– О кто же он, кто посетил приют уединенный в безлюдье гор, пустынных гор далекой Ямасина…[4]4
  Ямасина – старинное название одной из областей в центральной Японии.


[Закрыть]

В эту минуту дверь на восточной стороне: зала распахнулась, и в сопровождении украшенного цветком вишни распорядителя вошли двое мужчин. Кто-то из сидевших неподалеку от двери случайно оглянулся, и сразу же, словно по сигналу, взоры всего зала обратились на них.

Впереди шел человек во фраке, лет сорока пяти, коренастый и низкорослый, довольно полный, с желтоватым лицом и тонкими губами. Что-то неуловимо плебейское было в его облике. Чувствуя на себе всеобщее внимание, он с покровительственной улыбкой неторопливо стянул с рук белые перчатки, поклонился милостиво кивнувшим ему императорским высочествам, обменялся короткими рукопожатиями с привставшими навстречу иностранными послами, отвесил общий поклон принцессам, благосклонно взиравшим на него с другой стороны зала, кивнул налево, направо и, неторопливо опустившись в кресло в первом ряду, к которому подвел его почтительно изогнувшийся в поклоне распорядитель, пригладил жиденькие усы. Это был граф Фудзисава, премьер-министр, вершитель судеб Японии своего времени.

На второго гостя, который остался стоять у дверей в ожидании сопровождавшего графа распорядителя, все собрание глядело с беспокойным любопытством, забыв на время и о пении Косидзи, и о мелодии сямисэна.[5]5
  Сямисэн – щипковый трехструнный музыкальный инструмент типа цитры.


[Закрыть] Это был старик лет шестидесяти пяти, когда-то, вероятно, сильный и крепкий, а теперь изможденный, но все еще прямой и высокий. Добрая половина его головы была скрыта под проходившей через левый глаз повязкой, из-под которой виднелись только редкие седые волосы, короткие усы над слегка торчащими вперед зубами, да налитый кровью правый глаз, мечущий молнии, словно он один вобрал в себя всю силу взгляда старика. На старике было светло-желтое хаори,[6]6
  Хаори – короткое верхнее кимоно.


[Закрыть] с пятью ромбовидными гербами дома Такэда,[7]7
  Такэда – один из могущественных феодальных домов в средневековой Японии. Князья Такэда владели землями в центральной Японии, в области Косю. Особенного могущества это княжество достигло в XVI в., при князе Сингэне Такэда, претендовавшем на роль объединителя всей Японии. После смерти Сингэна род Такэда постепенно утратил былое могущество под ударами Иэясу Токугава, установлению диктатуры которого потомки Сингэна безуспешно сопротивлялись.


[Закрыть] и коричневые, в полоску, хакама,[8]8
  Хакама – широкие штаны, заложенные глубокими складками у пояса. Надевались в торжественных случаях и мужчинами и женщинами.


[Закрыть] заложенные в глубокие складки. Щурясь от яркого света газовых ламп, он стоял неподвижно, нахмурившись, скрестив руки на груди.

– Кто это?

– Кто этот человек? – чья-то рука в белоснежном манжете, державшая программу, задержала распорядителя с цветком вишни, который, проводив старика к свободному креслу, на цыпочках возвращался к выходу.

– Кто же это? – тихо повторили вопрос белоснежные манжеты.

– Не знаю.

– Но ты же только что встречал его.

– Приехал вместе с самим… – распорядитель поднял большой палец. – Но кто он такой – понятия не имею.

Между тем старик, не обращая никакого внимания на вызванное им любопытство, недоумение и перешептывание, спокойно опустился на сиденье. Распорядитель вручил ему программу, но он не взглянул на нее и не слушал артистов, а, по-прежнему скрестив на груди руки, свободным от повязки правым глазом с интересом разглядывал свисавшие с потолка газовые люстры, рассматривал пышное убранство зала, сурово изучал разряженную публику. Наконец, ироническая усмешка искривила его губы.

Внимание собравшихся, на время отвлеченное прибытием запоздавших гостей, вновь обратилось к эстраде; в безмолвном, словно пустыня, зале такт за тактом звучала и ширилась мелодия, и постепенно красота плавно льющегося голоса Косидзи, в сочетании с прекрасным текстом и дивными звуками, заставила слушателей позабыть обо всем. Из апреля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года они перенеслись в эпоху Гэнроку,[9]9
  Гэнроку – период с 1688 по 1703 г. Согласно древней традиции, заимствованной из Китая, летоисчисление в Японии велось по так называемым «эрам» или «эпохам:», большей частью совпадающим с царствованием императоров. Эта традиция сохраняется до сих пор. «Эпоха Гэнроку» известна в истории японской культуры как период бурного расцвета всех видов искусства, литературы, живописи, театра. Этот расцвет связан с появлением городов и ростом «третьего сословия», идеологию которого выражало искусство «Эпохи Гэнроку».


[Закрыть] из клуба Ююкан – в одинокую обитель в горах Ямасина, туда, где страдала прекрасная девушка, потерявшая рассудок от любви, где замирала и вновь звучала флейта странствующего музыканта, где готовилась принять смерть верная долгу жена самурая… Казалось, все это происходит здесь, в этом зале, и сердца слушателей сжимались в грустном томлении.

Впереди, перед самым носом старика, покачивалась в такт музыке глянцевитая голова, разделенная безукоризненным пробором на черные половинки; на местах, которые занимали дамы, неудержимо лились слезы, и к глазам прикладывались дорогие заграничные платочки, обшитые кружевами. Старик зажмурился от досады. Между тем артист, которого подобные мелочи нимало не задевали, продолжал пение, и вот уже зазвучали последние строфы:

– Вечный покой… Вечный покой… Разбилось сердце, исполненное тревог и волнений, – оно живет теперь только в напеве флейты… – Взметнулась заключительная фраза мелодии, и сейчас же загремели аплодисменты.

Открыв глаза, старик увидел, как оба артиста распластались в поклоне.

Первое отделение программы на этом закончилось. Публика, наполнявшая зал, перевела дыхание, заколыхались веера, затрепетали платки, и среди сдержанного гула, похожего на шелест ливня, перед эстрадой появилась особа лет тридцати, в коричневом европейском платье, украшенном на груди цветком вишни, с густо напудренным, чрезвычайно крупным толстощеким лицом.

– Это кто же такая? – спросил седой господин, похожий на провинциального чиновника, оглядываясь на соседа – человека с красивыми усами.

– Эта женщина? Это Киёко Китадзима.

– Вот эта? Но она же вовсе не хороша! – имя Китадзима пользовалось широкой известностью, и седой господин решил, видимо, что она непременно должна быть красавицей.

– Ну, смотря на чей вкус… – красивые усы усмехнулись.

Заявив, что «берет на себя смелость сказать несколько слов от лица дам», Китадзима в качестве одной из устроительниц сегодняшнего концерта прежде всего выразила благодарность всем присутствующим за то, что они соблаговолили откликнуться на приглашение, затем сообщила, что, ввиду неожиданного прибытия их превосходительств иностранных послов и членов посольств, программу решено несколько изменить – после перерыва будут показаны танцы балетной школы под руководством танцовщицы Ханаяги, а также выступит гастролирующий в Японии знаменитый венгерский скрипач Комароцци.

Далее она объявила, что успех при распродаже билетов превзошел все ожидания, но устроительницы концерта хотят еще раз воспользоваться любезностью дам и господ и провести сейчас дополнительный сбор, а потому всех просят еще некоторое время оставаться на местах. Выговорив все это без малейшей запинки, она удалилась.

Внезапно рядом с креслами дам грянула веселая, бодрая музыка военно-морского оркестра. В тот же момент двери напротив эстрады распахнулись, и в зал, точно стайка бабочек, пляшущих в весеннем ветерке над пестрым ковром цветов, впорхнули два десятка молоденьких девиц со шляпами в руках.

Прекрасная весенняя ночь, жаркая пьянящая атмосфера нарядного зала, веселая, бравурная музыка, очаровательные, как цветки, девушки, от платьев которых веяло ароматом духов «Белая роза»… Многие из них привыкли к балам и держались вполне непринужденно: в ручках, украшенных драгоценными камнями, они держали шляпы и, протягивая их гостям, лепетали бойкой скороговоркой:

– Прошу вас, еще немножко… Жертвуйте еще, господа…

На мужчин это действовало безотказно. Первым бросил деньги граф Фудзисава. За ним потянулись иностранные послы, не успевшие даже сообразить, что может настать день, когда их взносы превратятся в залпы по кораблям их же держав; бросали деньги и прижимистые крупные дельцы, не успевшие даже посетовать на то, что после пожертвований и покупки билета на концерт у них умудряются вымогать еще и еще… Мелькали кредитные билеты, со звоном падали золотые и серебряные монеты, а в ответ слышалось:

– Жертвуйте, жертвуйте, господа… Можно и эти часы, пожалуйста…

– Благодарю вас…

– Приходите же к нам в гости…

Тем временем старик с досадой наблюдал за оживлением, поднявшимся в зале, и вдруг почувствовал, что кто-то остановился возле него. Оглянувшись, он увидел хорошенькую девочку лет двенадцати-тринадцати, протягивавшую ему шляпу.

Она стояла без улыбки, без тени смущения на серьезном строгом личике, – не девочка, а настоящая маленькая леди в старинном кимоно лилового цвета, незаметно переходившего в более светлый тон у подола, с длинными рукавами, украшенными узором, который изображал лепестки цветов и струи воды; высоко на груди был аккуратно и чинно повязан широкий вышитый парчовый пояс, уложенный сзади сложным бантом. Сквозь черную как смоль челку, просвечивал белоснежный лоб, детская прическа «тигова»[10]10
  «Тигова» – старинная прическа девочек в дворянских семьях.


[Закрыть] скреплена большой серебряной шпилькой в виде летящего журавля. Личико у нее было немного продолговатое, с прямым носом, белое, почти прозрачное и лишь слегка нарумяненное, маленькие подкрашенные губки сжаты в прямую линию, а черные ясные глаза под густыми, почти мужскими бровями без малейшей робости в упор смотрели на старика.

Так они глядели друг на друга – маленькая леди на старика, а старик – на маленькую леди, затем рука старика опустилась в карман, извлекла оттуда старенький суконный бумажник, и несколько медных монет со стуком упали в шляпу. Накрашенные губки чуть приоткрылись, показав прелестные, белые, как молоко, зубы, и маленькая леди, поклонившись, отошла прочь.

– Девочка, девочка! – торопливо окликнул ее сидевший рядом со стариком господин в хаори и в хакама. Маленькая леди остановилась и оглянулась через плечо. – Позвольте и мне пожертвовать!

Хаори и хакама размахивали билетом в пять иен. Смерив его пренебрежительным взглядом, маленькая леди, ни слова не ответив, молча прошла вперед.

– Какая гордячка! Впрочем, внешность исключительная… Стоит подождать… этак лет пять… – послышался позади чей-то шепот.

– Дочка – в мать… – развязно откликнулся другой голос.

– Чья она?

– Э нет, благодарю покорно, от роли свата отказываюсь…

– Глупец! Я спрашиваю, чья она дочь?

– Однако ты, кажется, не на шутку заинтересовался… Это, друг мой, Китагава.

– Китагава?! Дочь графа Китагава?.. Этого известного волокиты? Ну, если со временем окажется, что дочка пошла в отца, тогда, брат, пропали все мужчины…

– Может быть, следовало бы поручить ее воспитание такому праведнику, как ты?.. Ой, нет, вряд ли из этого вышло бы что-нибудь хорошее… – говоривший рассмеялся.

Между тем девицы, по-видимому, закончили обход, не оставив без внимания ни одного уголка. Императорские высочества проследовали в комнату отдыха. За ними, словно по команде, встала вся толпа и, как рухнувшая на берег волна уходит в сотни и тысячи ямок и расщелин в прибрежном песке и в камнях, разошлась по курительным, балконам, комнатам для дам, коридорам, разом наполнив все эти помещения говором и гулом.

3

Луна поднялась высоко, наступил час, когда засыпают цветы. Нетерпеливо ржут лошади, сонно зевают заждавшиеся господ кучера и рикши, а в собрании, где никому и в голову не пришло бы тревожиться о таких пустяках, веселье в самом разгаре. Чем заняты высокие гости, удалившиеся в особые покои, не видно, так как двери, ведущие туда, закрыты. Другие гости расположились на балконе. Граф Осада держит в руке чашку с кофе и, завывая волком, декламирует стихи собственного сочинения. Его слушатели ухмыляются. Некий простодушный губернатор думает о том, как хорошо было бы продемонстрировать свою близость к его сиятельству, этому прохвосту, члену префектуральной управы: «А то он, негодяй, ни во что меня не ставит». Несколько поодаль знаток лошадей толкует сановнику о породах и мастях, а тот, зная о лошадях только то, что им положено иметь четыре ноги, усиленно поддакивает.

Рядом с ними, вцепившись в новоявленного японского Вандербильда, какой-то титулованный скупщик антикварных подделок умоляет во что бы то ни стало уступить ему «ту картину Сэссю,[11]11
  Сэссю (иначе Тоё Ода, 1420–1506) – знаменитый японский художник, один из основателей национальной японской школы живописи.


[Закрыть] о которой мы недавно говорили». В коридоре пробравшийся в клуб газетный репортер пристает к юному сотруднику министерства иностранных дед:

– Значит, это произойдет через месяц, да? Скажи те же!

– Неудобно, если эти сведения станут известны широкой публике. Прошу вас не разглашать их…

И государственная тайна выбалтывается. В углу несколько молодых людей, с цветками вишни, с программами в руках и с карандашами в нагрудных карманах, недовольно ворчат: «Почему распорядителями назначили только мужчин? Где же справедливость?»

В галерее, где находится дамская комната, расположились дамы. На груди у многих значки членов комиссии по устройству вечера, но все хлопоты, связанные с их обязанностями, они возложили на представителей сильного пола. «Да, нужно уметь носить вечерние туалеты в обществе иностранцев…», – сокрушенно вздыхает одна. На днях жена посла такого-то удостоила ее комплимента по поводу ее манеры одеваться, и это обстоятельство позволяет ей считать себя авторитетом в области европейских мод. Другая, забыв о том, как несколько часов назад, садясь в экипаж, отхлестала по щекам горничную за недостаточно низкий поклон, говорит:

– Не выношу бывших даймё[12]12
  Даймё – так в Японии называли крупных феодалов.


[Закрыть] и аристократию… Это высокомерие, эта манера корчить из себя больших господ… Нет, теперь не прежние времена…

При этом она люто ненавидит гордо восседающую посередине комнаты княгиню с торчащими зубами и великолепной бриллиантовой брошью, горящей у воротника.

– А вы уже выбрали себе костюм для маскарада? – спрашивает у входа в дамскую комнату молодая особа в сиреневом платье, обращаясь к такой же молодой особе в розовом.

– Я хочу одеться Офелией… Распущенные волосы, цветы в волосах…

– Это будет чудесно… – в душе сиреневое платье убеждено, что этим рыжим патлам не помогут никакие цветы.

– Право, я так занята, так занята… Двадцатого маскарад, послезавтра английская драма… Я никак не запомню монолог Розалинды…

– А кто играет Орландо? Ах, Канаи-сан из университета, тот, с нависшими веками, похожий немножко на Син-Кома? Не забудьте же пригласить меня!

– Удивляюсь, почему сегодня в программе нет Син-Кома? Любоваться лысиной Отохая – не большое удовольствие!

– Я слышала, Фукускэ будет исполнять роль Ёсицунэ[13]13
  Ёсицунэ – Ёсицунэ Минамото (1159–1189) младший брат первого в истории Японии сегуна Ёритомо Минамото. Его многочисленные боевые подвиги и трагическая судьба (Ёсицунэ покончил жизнь самоубийством, спасаясь от преследований со стороны старшего брата, ревновавшего к популярности Ёсицунэ в войсках и видевшего в нем опасного соперника) послужили сюжетом для множества легенд и сказаний, в которых Ёсицунэ изображается идеальным рыцарем, храбрым и гуманным.


[Закрыть] в пьесе «Пропуск через заставу»[14]14
  «Пропуск через заставу» – название широко популярной пьесы классического театра «Кабуки». Героем пьесы является храбрый воин Ёсицунэ и его верный оруженосец Бэнкэй. Эта пьеса сохранилась в репертуаре национального классического театра «Кабуки» вплоть до настоящего времени.


[Закрыть] во время предстоящего визита государя на виллу Киносита… – вмешивается в разговор подошедшее золотистое платье.

– Правда?

– Мне говорил Сугимото-сан.

– В самом деле? Ну, значит, хлопот опять прибавится… И отчего это времени так в обрез, право! Вчера бал, сегодня концерт… Ведь только надевать и снимать эти европейские платья и то утомительно. В последнее время мне все снятся танцы. Просыпаюсь, а ноги все еще дергаются… Честное слово, это уже настоящая «танцевальная болезнь». Я измучилась… – узкие, как серп молодого месяца, брови – предмет гордости розового платья – слегка хмурятся.

– Но ведь этим мы тоже способствуем пересмотру договоров… Одеваться по-европейски, танцевать – это наш долг…

– О, какая патриотка!

– Вовсе нет, ведь я же не Китадзима-сан! А эта госпожа Китадзима, хотя и умеет так прекрасно писать и говорить умные речи, но на самом деле она, право же, невыносима… Вот и недавно…

Две головы склоняются поближе, к самым губам розового платья.

– Не может быть! Неужели это правда? -

– Правда, конечно! Мне говорила служанка…

– И про графа Фудзисава – правда?

– 'tis quiet possible…

– А графиня Китагава? Правду говорят, будто она и граф Фудзисава?..

– Выдумки!

– Да, но я сама слышала, как минуту назад граф Фудзисава сказал Митико – этой, видели, такой молчаливой девочке… Все говорят, что из нее вырастет красавица, но я терпеть не могу таких надутых, серьезных детей…

– Так что же граф Фудзисава сказал Митико?

– Что?.. А-а, он сказал: «Мама не приедет сегодня? Кланяйся ей от меня».

– Что вы тут толкуете о графе Фудзисава?

Перед испуганно обернувшимися девицами внезапно появилось толстое лицо госпожи Китадзима. Розовое платье смутилось особенно сильно, залилось краской и забормотало что-то.

– Сейчас будет выступать Комароцци. Ступайте в зал, нечего тут шушукаться.

– Да-да, мы сейчас…

Китадзима удалилась, и розовое платье, слегка передернув плечами, предерзко высунуло ей вслед язык.

– Взгляните-ка!

Сиреневое платье кивком указало подругам на старика, угрюмо проходившего через комнату со скрещенными на груди руками, похожего на странную комету, случайно залетевшую в солнечную систему.

– Настоящий король Лир, правда?

– Или Тимон…

Старик вышел в вестибюль к подъезду.