Текст книги "Ложь об Освенциме"

Автор книги: Тис Кристоферсен

Лагерь смерти?

«Лагерь смерти был вовсе не в Освенциме, а лагерь смерти был в Биркенау». О таком я слышал и читал после войны. Однако, я был также и в Биркенау. Этот лагерь мне совсем не понравился. Он был переполненным, и люди там не производили на меня хорошее впечатление. Все было очень запущенным и грязным. Там я видел также семьи с детьми. Их вид причинял мне боль. Но мне говорили, что не хотели бы разделять детей с их родителями, если они были отправлены в лагерь. Несколько детей были заняты также веселой игрой в мяч. Тем не менее, думаю, что детям не место в лагерях для интернирования – и то, что англичане тоже поступали так, например, на Англо-бурской войне, это плохое оправдание. Я говорил это также моему начальнику. Его ответ: «Я разделяю Ваше мнение – но я не могу это изменить».

Моим заданием было отобрать сто работников для окучивания плантаций растения кок-сагыз в Биркенау. Это происходило следующим образом. На перекличке заключенных спросили, готовы ли они к этой работе и приходилось ли им уже что-то такое делать. В большинстве случаев вызывалось больше людей, чем было нужно. Тогда происходила «сортировка». Эту «сортировку» позже интерпретировали неверно. Естественно, заключенным хотели дать занятие – да и сами арестанты хотели работать. Сортировка заключалась только в том, чтобы проверить, подходили ли заключенные по своему предрасположению, своим умениям, своему мастерству, а также и по своему физическому состоянию для работы.

^{Заключенные из Биркенау на плантации кок-сагиз}

Факт состоит в том, что в Освенциме было больше людей, чем имелось рабочих мест или чем их могло быть создано. Естественно, мне было важно, чтобы я получил рабочие руки, которые уже работали в сельском хозяйстве. Там евреи отсутствовали. Очень хорошими работниками были поляки. Цыгане были абсолютно непригодными. Команда 11, так называлась наша женская рабочая колонна из Биркенау, ежедневно прибывала в Райско и работала вне цепи сторожевых постов на полях каучуконосов. Я почти ежедневно имел дело с этими людьми из Биркенау и также охотно выслушивал их жалобы. Однажды я увидел, как часовой-эсэсовец ударил в зад одну из женщин. Я призвал его к ответу. Женщина якобы обозвала его «нацистской свиньей», оправдывался он. Но факт был в том, что сначала сам часовой оскорбил женщину.

Я сообщил начальству об этом инциденте, и эсэсовца перевели в штрафной батальон в Данциг. С этого дня я пользовался большим уважением у заключенных, особенно из команды 11 из Биркенау. Все чаще арестанты приходили ко мне, когда у них были просьбы или жалобы. Я делал все, что мог, так как для меня заключенные были не врагами, а интернированными. Часто я оказывал им также услуги, которые нарушали инструкции.

Я мог доставить им самую большую радость, когда брал их с собой на прогулку к реке Суле и в жаркие летние дни 1944 разрешал им в ней купаться.

В остальном окучивающая бригада из Биркенау была веселой кучкой. Она пела свои польские народные песни во время работы, и цыгане добавляли к этому свои танцы.

Сначала меня возмущала и вызывала озабоченность плохая упитанность работников, но потом я узнал, что заключенные попадали в лагерь в очень плохом состоянии, и требовалось некоторое время, прежде чем они могли откормиться. Часто я обедал с ними из их котла, и это шло мне на пользу. Но у команды 11 были также тайные источники продовольствия. Они приносили самые чудесные вещи из своих тайных убежищ. Ночью эти убежища снова и снова наполнялись их друзьями. Также случалось, что эти друзья надевали одежду заключенных и маршировали с другими арестантами в лагерь, а вместо этого другой арестант получал несколько дней отпуска. Освенцим находился в Польше, и местное население помогало арестантам, насколько хорошо оно умела это – даже если это и не разрешалось.

^{Заключенный на полевых работах (большей частью с лошадями). Его охраняет часовой на большом удалении. Здесь подготавливается культура холмиков.}

Немецкие оккупационные войска и, прежде всего, так называемая гражданская администрация часто, как мы все знаем, поступали так, что не могло вызвать хорошего отношения к ним у местного населения. Мероприятием, которое совсем не нравилось мне, была экспроприация земли у польских мелких крестьян. Они должны были отдавать свою землю для сельскохозяйственных предприятий, которые принадлежали к концлагерю Освенцим. Все же, мне говорили, что они за это получили компенсацию, таким же образом как другие земельные собственники, которые должны были отдавать свою землю, например, для строительства автобанов. Я не считал также правильными мероприятия по переселению, но меня снова и снова заверяли, что они никогда не происходили в принудительном порядке. Лишение свободы это жестокое мероприятие – но война была еще жестче, и она становилась также для нас все жестче и все более жестокой. Осенью 1944 года концлагерь в Освенциме впервые разбомбили американские летчики. Жертвами стали примерно двадцать заключенных. Я сам потерял веру в окончательную победу с удавшейся высадкой союзников на французском побережье Ла-Манша – во всяком случае, ко мне уже приходили сомнения. Сообщения с фронта становились все более разочаровывающими, да и заключенные тоже были хорошо проинформированы – черт знает через кого. Однако о заключенных лагеря в нашей области по-прежнему хорошо заботились. Оберштурмбаннфюрер А. добился того, чтобы раз в неделю в наш лагерь приезжала кинопередвижка.

Мы вместе с арестантами смотрели, среди прочего, такие фильмы, как «Мюнхгаузен» и «Золотой город». Фильм «Еврей Зюс», конечно, заключенным не показывали, а также не показывали и пропагандистские фильмы вроде «Кольберга» и «Кадетов». В общем помещении могли также проводиться богослужения для заключенных. Я сам посещал различные богослужения и должен сказать, что они были порой очень торжественны, особенно службы русской православной общины, к которой принадлежали наши русские гражданские служащие. Среди заключенных лагеря образовалась также театральная группа, и однажды вечером они пригласили нас на премьеру «Фауста». Актеры не смогли бы сыграть лучше.

Я сам охотно взял бы к зиме снова отпуск для учебы, но положение на фронтах было серьезным, и перспективы были плохи. Мне предложили курсы заочного обучения. Я попросил прислать мне книги. Один арестант, еврейский врач из Праги, предложил зубрить материал со мной. Так я каждый день получал дополнительные уроки от заключенного. Это было возможно в Райско. Евреи были умными, и они были, насколько я познакомился с ними в Освенциме, также очень милыми людьми. Летом моей матери разрешили на несколько дней приехать ко мне. Естественно, сразу завязалась крепкая дружба между моей матерью и Ольгой. Однажды вечером моя мать спросила меня о крематории, где сжигали людей. Мне ничего не было известно о наличии такого устройства. Я решил спросить Ольгу.

Она также не могла сказать мне ничего точного, но зарево пожара всегда якобы можно было видеть в направлении на Белиц. Я поехал в этом направлении и нашел шахту, на которой тоже работали заключенные. Я объехал весь лагерь и исследовал все очаги и все дымящие трубы. Однако я ничего не нашел. Я расспрашивал моих коллег, но ответом было только пожимание плечами и «мне не стоит верить всяким слухам». В Освенциме был крематорий; так как здесь жили 200.000 человек, и в каждом крупном городе с 200.000 жителями тоже был бы крематорий. Здесь, естественно, люди также умирают – и отнюдь не только арестанты. Жена оберштурмбаннфюрера А. тоже умерла здесь. Этого ответа для меня было достаточно.

Я за время моего пребывания в Освенциме не заметил даже самых незначительных признаков массового убийства газом. Также запах сожженного мяса, который якобы часто нависал над лагерем, – это абсолютная ложь. [2]

Поблизости от главного лагеря была большая кузница. Запах от выжигания подков, естественно, не был приятен. Впрочем, сегодня начальник этой кузницы живет в соседнем с моим селе. Вообще облегчения лагерного режима становились все великодушнее. В главном лагере был устроен бордель для мужчин. Любовь и того что к ней относится, – пожалуй, кое-что человеческое, и этого нельзя лишать также и интернированных. Естественно, были также влюбленные пары среди заключенных. Предотвращал ли теперь это публичный дом, это я рискну подвергнуть сомнению. Но то, что в Освенциме были публичные дома для заключенных, умалчивают во всех послевоенных рассказах. Талон на бордель был своего рода премией за хорошее поведение. Однако были арестанты, которые бросали этот талон в лицо своему капо. Прошу внимания! Мне это представляется особенным видом хорошего поведения.

История о кремации вызвала разногласия между Ольгой и мной. Уже давно эта женщина с ее вечной болтовней действовала мне на нервы. Ее услужливость была для меня слишком покорной, слишком рабской. Мне такое не нравилось. Она получила новое задание, в котором я бы ей не позавидовал. Ее направили как «надзирательницу» в женский лагерь, и она должна была наблюдать за тем, чтобы никакие заключенные-мужчины не попадали в женский лагерь без разрешения.

Ольга могла так чудесно ругаться – и нужно было видеть ее радость, когда она выгоняла мужчин из женского лагеря. Другие арестанты назвали ее «цербером» (адским псом).

Добрая Ольга, что же могло, пожалуй, с ней случиться? В коммунистическую Польшу она не хотела возвращаться [3] – почти никто из польских арестантов не хотел этого – и евреи тоже не хотели. Очень многие из них даже еще молились за победу немцев. Как я узнал от моего коллеги, оберштурмфюрера доктора Ц., которого я посетил только недавно, многие из бывших заключенных теперь в США. Он еще переписывается с некоторыми. Некоторые из них были также готовы, дать свидетельские показания в пользу обвиненных офицеров СС на процессах о концлагере, но их едва ли допустили. Тогда эти сообщения пошли по национальной прессе.

Отчет Красного креста, широкое распространение которого не было позволено

Перевод резюме:

Сентябрь 1944 года. Отчет Международного Красного креста об Освенциме P. 91 и 92. Делегат Красного креста сообщает, что заключенные могли получать посылки, что офицеры, с которыми он вступал в контакт, были любезны и сдержанны, как и те в Ораниенбурге и Равенсбрюке, что он видел много групп мужчин и женщин, включенных в маленькие специально выделенные рабочие бригады, что член британского Красного креста, одновременно военнослужащий британских коммандос, высказал делегату Красного креста слухи о газовых камерах, делегат Красного креста, напротив, после тщательной перепроверки не смог подтвердить эти слухи.

В Освенциме не было тайн. В сентябре 1944 комиссия Международного Красного креста прибыла в Освенцим для инспекции. Однако она больше интересовалась лагерем в Биркенау.[4]

У нас в Райско было очень много посещений – но больше всего приезжало людей, которые интересовались нашим растениеводством. В этих экскурсиях я сам часто принимал участие. Хотя, собственно, не было разрешено, чтобы посетители беседовали с заключенными, арестанты должны были, все же, давать преимущественно комментарии о своей работе.

Тогда мы делали первые опыты с колхицином. Кохицин – это яд, получаемый из осеннего безвременника (Colchium autumnale). Нам удавалось с помощью этого яда препятствовать редукционному делению при делении клетки, и растение получало тогда двойное число хромосом. Такие растения стремились к огромному росту.

Разумеется, это происходило за счет плодородия растений. Получение семян все еще играло большую роль. Сбор этих семян был совсем не так прост из-за семянок (летающих семян так же, как у одуванчика). Я с несколькими искусными арестантами и русскими агрономами начал конструировать уборочную машину. Среди наших людей было несколько искусных ремесленников, а также вполне прилично оборудованные цеха. Несколько русских агрономов работали с так называемой «ионогальванизацией». Для этого заключенные создали приборы, которые работали с ультракороткими волнами. Я доставал материалы для создания этих устройств с фабрики по разборке самолетов.

На этом предприятии разделывались упавшие и сбитые самолеты. аключенные находили там также материалы для сборки маленьких радиоприемников. Их, естественно, нельзя было брать с собой в лагерь. Я сам в Освенциме превратился в маленького радиофаната. Моими учителями были заключенные, и они обеспечивали меня всем, в чем я нуждался для сборки маленьких приемников.

^{Группа посетителей, состоящая из сельскохозяйственных зондерфюреров}

В Освенциме занимались, естественно, не только растениеводством. Были и бесчисленные другие исследовательские задачи. Из-за того, что там было много неиспользованных рабочих рук, в Освенцим перемещалось все больше исследований. Здесь тогда было также более безопасно в отношении ночных бомбардировок. Примерно каждые две недели офицеры устраивали общую встречу, в СС это называлось вечерней встречей командного состава в офицерской столовой. Там кто-то из начальников отдела должен был делать доклад о круге своих задач. Я услышал там очень много интересных докладов, но не могу вспомнить ни о чем предосудительном. Позже я слышал, что в Освенциме проводились опыты на живых людях. Вспоминаю, что однажды услышал доклад о развитии эмбриона в лоне матери при самых различных условиях питания матери. Не могу сказать, должны ли были эти женщины выносить ребенка в условиях лечебного голодания. Однако тогда было сказано, что эти опыты дали в итоге очень важные сведения о питании беременных женщин. Сообщения об испытаниях новых лекарств на арестантах кажутся мне не очень достоверными. Один доктор в А. рассказывал мне, что новые медикаменты только тогда применялись для людей, когда их испытания на животных уже закончились. Но ведь и сегодня, конечно, тоже происходит точно так.

Я вспоминаю, что в одном фильме об Освенциме, который я видел по телевизору после войны, показывали здание поблизости от главного лагеря, у которого были огромные дымовые трубы. Это якобы должен был быть крематорий. Мне теперь очень жаль, но когда я покидал лагерь в Освенциме в декабре 1944 года, я не видел там этого здания. Я также не могу себе представить, что в течение холодной зимы 1944/45 годов там еще могли бы построить из камня эти дымовые трубы. У меня есть подозрение, что этот объект там построили только после войны. Невероятным мне также представляется, чтобы СС при эвакуации не разрушили эти здания, если бы они действительно там были. Как раз в течение этих дней я еще слушал сообщение по радио, согласно которому только в Освенциме якобы были расстреляны четыре миллиона человек. В Освенциме определенно не расстреливали людей, так как это было бы слышно. Разумеется, я вспоминаю о большом волнении, которое однажды возникло в нашем лагере, когда распространился слух о том, что предстоит расстрел заложников. Этот вид мести – самый ужасный, который я только могу вообразить, так как он касается невиновных людей. То, что такие расстрелы были – по эту и по ту сторону – вероятно. Но если бы за каждую жертву бомбардировок захотели бы убить одного заключенного, то, вероятно, из двухсот тысяч заключенных никто не остался бы в живых. Если подумать, что Освенцим находился в эксплуатации только примерно четыре года, тогда там за один год должен был умирать миллион человек, или примерно три тысячи в день. Каким же должен был быть крематорий, в котором ежедневно нужно было бы сжигать три тысячи человек? Но даже братские могилы в этих масштабах нельзя было бы утаить.

Но немецкий народ продолжает верить в массовые убийства в концентрационных лагерях. Почему, собственно? Разве мы все, мы, которые знаем правду, не взвалили на себя огромную вину? Почему же мы так долго молчали?

Я хочу попытаться ответить на этот вопрос:

1. Мы вовсе не молчали…, однако, никто не хотел слушать наши рассказы, ни одна газета их не публикует, ни одно издательство их не печатает.

2. Также сегодня есть еще достаточно много живых свидетелей, которые могли бы подтвердить мои показания и сами дать похожие свидетельства. Но чего у нас нет, так это беспристрастного правового государства. И говорить правду было бы чистым самоубийством.

3. Я еще не устал от жизни, но своей цели в жизни я уже достиг, мои дети обеспечены, и моя жена, достигнув 65-летнего возраста, получит заслуженную пенсию, которую у нее никто не сможет отнять, даже если со мной что-то случится.

4. Я сам своей продолжительной деятельностью в качестве журналиста и в качестве издателя «КРЕСТЬЯНСТВА» и «КРИТИКИ» создал себе свой маленький круг читателей, и теперь я могу также с помощью НЕМЕЦКОЙ ГРАЖДАНСКОЙ ИНИЦИАТИВЫ сам напечатать мой рассказ о пережитом, не попадая ни к кому в какую-либо зависимость.

5. Говорят – и, к сожалению, также члены и избиратели больших партий: «Только признание нашей вины в развязывании войны и в уничтожении шести миллионов евреев позволило нам снова быть принятыми в общность народов. Тот, кто оспаривал бы это, нанес бы немецкому народу большой вред».

6. Однако с опровержением массовых убийств в концентрационных лагерях не только немецкая послевоенная политика стала бы ошибкой, но и послевоенные политики должны были бы тогда согласиться с тем, что они проводили абсолютно ошибочную политику. Но этому же никто не позволит случиться.

7. Но были также трусы, лжецы и купленные свидетели. Некоторые из обвиняемых, которые должны были бы точно знать, что обвинения против них являются ложными, тем не менее, сделали нужные признания, так как они думали – и их наверняка в этом убеждали – что если они будут подыгрывать обвинению, то смогут добиться для самих себя преимуществ. Но нужно учесть, что есть также возможность того, что признания у подсудимых выбивались пытками. Также об этом есть свидетельства.

Как могло бы измениться поведение нашего народа, особенно также нашей молодежи, если бы она убедилась в невиновности своих отцов? Вина может тяжело тяготеть над человеком и приводить его в рабскую зависимость. Это как раз то, чего хотели достичь победители – и они не потерпят того, чтобы плоды их лжи, которые они теперь пожинают, пропали.

Я записал мои воспоминания так, как я испытал их и как они памятны мне. Я говорил правду, такую правду, что Бог помог бы мне. Если бы это мое свидетельство смогло способствовать тому, чтобы снова вызвать у нашей молодежи большее уважение к их отцам, которые как солдаты сражались за Германию – и вовсе не были преступниками, тогда я был бы очень счастлив.

Кэльберхаген, 3 января 1973 года

Тис Кристоферсен

 
Тем не менее!
Война лишила нас свободы и права.
Мы все еще оккупированы победителями;
Но честь никто не может отобрать у нас!
И постоянно ложь сопровождает нас.
Мы поверили в наши цели
И враг также подстрекал нашу молодежь,
И нам совершенно нечего стыдиться!
В конечном итоге мы победим!
Борьбу за свободу, за право и мораль,
Ее нужно вести с усердием.
И пусть врагов так много по количеству,
Мы не проиграем бой!
 

Рената Шютте

Посвящается Манфреду Рёдеру

Послесловие

Приведенный выше рассказ – это свидетельство о пережитом. Из многих писем я узнал, что этому свидетельству поверили – но оно все-таки не опровергло предполагаемые ужасные преступления.

Меня упрекают, что я просто не мог видеть всего, а ведь массовое убийство газом совершали в тайне. Но публикация этого свидетельства способствовала тому, что серьезные историки снова приступили к дальнейшим исследованиям. В Германии это был историк Удо Валенди, который еще перед публикацией этого сообщения приводил доказательства того, что многие фото-«документы» на самом деле представляли собой фотомонтаж или рисунки художника.

В США профессор Артур Батц выпустил в 1977 году книгу «The Hoax of the Twentieth Century» (Вымысел двадцатого века, немецкий перевод вышел в издательстве «Verlag fuer Volkstum und Zeitgeschichte», Флото, под заголовком «Обман столетия»). В Англии это был Ричард Харвуд с его работой «Did six миллион really их?» (немецкий перевод: «Действительно ли умерли шесть миллионов?»)[5]

В Германии книги бывшего заключенного концлагеря француза Поля Рассинье больше не продаются. Книги «Ложь Одиссея» и «Что такое правда?», а также «Драма евреев Европы» больше не печатаются – хотя о новом издании и объявляли.[6]

Публикация этих работ, естественно, неприемлема для господствующих формирователей общественного мнения. Нам самим пришлось узнать это. Было много судебных процессов, и в Карлсруэ было высказано право оккупационных властей. Эти процессы стоили нам много денег. Санкции, запреты и домашние обыски не заканчиваются. Издательство, которое зависит от прибыли, не может взвалить это на себя. Итак, они молчат – и продают книги, которые не оспариваются. Мы не молчим.

Как долго мы еще продержимся, я не знаю. Теперь конфискованные книги и статьи печатаются за границей и отправляются оттуда. В настоящее время меня самого приговорили к тюремному заключению на общий срок десять месяцев, которое пока что было назначено условно.

Мое желание – это публичное возражение, выражение представления, противоположного общепринятому – и оно должно быть позволено в свободной демократической стране.

Тис Кристоферсен

_____________

[1] Смотри Хайнц Рот, Оденхаузен

[2] В первое время умерших в Освенциме хоронили в земле. Но из-за высокого уровня грунтовых вод между реками Вислой и Сулой (1 метр) это больше не было возможно. Специально выделенная группа рабочих под командой шарфюрера Молля (прежде садовника в Райско) должна была снова выкапывать эти трупы и потом их сжигать. Об этом процессе рассказываются сегодня самые невероятные истории. (Источник: свидетельство оберштурмфюрера Ц.)

[3] Ольга после войны, тем не менее, вернулась в коммунистическую Польшу и погибла там в автокатастрофе три года назад. Ее настоящим именем было «Стеффа».

[4] Сегодня Международный красный крест в Женеве пытается это отрицать. Они утверждают, что их делегатов в сентябре 1944 года якобы допустили только до бюро коменданта лагеря. Это просто неправда! Я сам видел машины МКК, когда они ехали в Биркенау. (Источник: Открытое письмо доктора Штэглиха в Международный красный крест и их ответ от 28.4.78 PV/gr).

[5] Все эти книги можно заказать в издательстве «КРИТИКА», 2341 Моркирх

[6] Теперь книга Рассинье вышла в издательстве Druffel.

[7] Имеется в виду Рудольф Хёсс