Текст книги "Он снова здесь"

Автор книги: Тимур Вермеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава V

Уже первые шаги оказались для меня трудны. Дело было не в недостатке силы, но в чужой одежде я действительно казался себе идиотом. Брюки и рубашка еще подошли. Торговец принес мне чистые штаны из синего хлопка, которые называл “шинсы”, и чистую рубашку из красного хлопка в клетку. Вообще-то я рассчитывал получить костюм и шляпу, но, внимательно приглядевшись к газетному торговцу, задним числом признал подобные надежды иллюзорными. Этот человек в своем киоске не носил костюма, да и его клиентура, насколько я мог судить, также была одета не особенно буржуазно. Добавлю ради точности, что шляпы им были, очевидно, вовсе неизвестны. Я решил придать ансамблю достоинства, насколько это возможно моими скромными средствами, и вопреки причудливой идее носить рубашку поверх брюк, наоборот, заправил ее в брюки подчеркнуто глубоко. Подтянув широковатые брюки повыше, мне удалось исправно закрепить их моим собственным ремнем. Портупею я натянул через правое плечо. Пусть это и не выглядело как немецкая военная форма, но, по крайней мере, я производил впечатление мужчины, умеющего одеваться прилично. А вот ботинки оказались проблемой.

По словам газетного торговца, у него не нашлось знакомых с подходящим размером ноги, потому он принес некую своеобразную обувь своего племянника-подростка – ботинками это можно было назвать лишь с большой натяжкой. Они были белые, огромные и с чудовищными подошвами, так что человек выглядел в них цирковым клоуном. Мне пришлось призвать на помощь все самообладание, чтобы не запустить этой нелепой обувью в его дурацкую голову.

– Это я не надену, – решительно заявил я. – Я выгляжу в них как шут гороховый!

Наверное обидившись, он заметил, что, например, не согласен с моей манерой заправлять рубашку, но я простил его. Прижав штанину шинсо-брюк к икре, я натянул мои привычные сапоги.

– Вы категорически не желаете выглядеть как нормальные люди? – спросил торговец.

– И где бы я был, если бы делал все, как эти так называемые нормальные люди? – отрезал я. – И где была бы Германия?

– Хм. – Миролюбиво хмыкнув, он зажег новую сигарету. – В принципе, логично.

Он сложил мою форму и засунул ее в довольно интересный мешок. Необычным в нем был не только материал, своеобразный очень тонкий пластик, явно более прочный и износоустойчивый, нежели бумага. Любопытна была напечатанная на нем надпись: “Медиамаркт”. Очевидно, мешок служил упаковкой для той идиотической газеты, которую я нашел под скамейкой. Следовательно, газетный торговец был по сути своей весьма разумным человеком – он оставил полезный мешочек, но выкинул его бестолковое содержимое. Теперь же он вложил мешок мне в руку, описал дорогу до химчистки и весело пожелал:

– Успехов!

Итак, я направился в путь, хоть и не прямиком в химчистку. Моя дорога лежала сначала к тому участку, где я очнулся. При всем моем бесстрашии я не мог оставить смутную надежду: вдруг все-таки кто-нибудь сопровождает меня из того времени в это? Я нашел знакомую скамейку, на которой некогда отдыхал, с предельной осторожностью перешел улицу и отыскал между строениями дорогу к тому самому пустырю. Сейчас, незадолго до полудня, там было тихо. Мальчуганы из гитлерюгенда не играли, а, наверное, учились. Пустырь был пуст. С сумкой в руке я нерешительно подошел к луже, от которой почти ничего не осталось. Было тихо – насколько может быть тихо в большом городе. Слышались и далекий шум транспорта, и жужжание шмеля.

– Псст, – прошипел я, – псст!

Ничего не произошло.

– Борман, – тихо окликнул я тогда. – Борман! Вы где-нибудь здесь?

Налетел порыв ветра, пустая консервная банка стукнула о другую. Больше ничего не пошевелилось.

– Кейтель? – позвал я. – Геббельс?

Но никто не ответил. Ну да ладно. Так даже лучше. Тот, кто силен, всего сильней один [17]17
  Цитата из пьесы Ф. Шиллера “Вильгельм Телль”. Перевод Н. Славятинского.


[Закрыть]. Это было верно и ранее, и тем более верно в этот час. Зато настала полная ясность. Надо спасать народ в одиночку. В одиночку – землю, в одиночку – человечество. И первый шаг на судьбоносной дороге вел в химчистку.

Сжав в руке мешочек, я решительно направился обратно к моей старой школьной скамье, за которой выучил самые драгоценные уроки в жизни, то есть на улицу. Я внимательно следил за дорогой, сравнивал ряды домов и улицы, проверял, сверял и размышлял. Первая рекогносцировка внушала известный оптимизм: страна… или как минимум город казался прибранным, очищенным от руин, и в общем и целом констатировалось удовлетворительное предвоенное состояние. Новые “фольксвагены” ездили вроде надежно и тише, чем раньше, хотя с эстетической точки зрения отвечали далеко не всякому вкусу. Но что для зоркого глаза сразу портило общий вид, так это бесконечная раздражающая мазня на всех стенах. Техника была мне, разумеется, знакома – еще во время Веймара прихвостни коммунистов малевали повсюду свои большевистские гадости. Это, кстати, тоже многому меня научило. Но в ту пору можно было хотя бы прочесть лозунги обеих сторон. Сейчас же, отметил я, совершенно невозможно разобрать эти многочисленные послания, которые представлялись их авторам столь важными, что ими уродовали фасады домов честных граждан. Можно было лишь надеяться, что виной тому необразованность левого сброда, но когда в течение моего пути послания так и не стали более внятными, я задумался: а не скрываются ли среди них и важные сообщения, как, например, “Проснись, Германия” или “Зиг хайль!”? Могучий гнев вскипел во мне при виде такого дилетантизма. Здесь явно недоставало ведущей руки, строгой организации. Особенно досадно было то, что многие надписи требовали большого труда и большого расхода краски. А может, в мое отсутствие для политических лозунгов придуман особый шрифт? Решив основательно разобраться, я подошел к женщине, ведущей за руку ребенка.

– Простите за беспокойство, уважаемая госпожа, – обратился я к ней и свободной рукой указал на одну из настенных надписей: – Что здесь написано?

– Да откуда я знаю? – бросила она в ответ, наградив меня странным взглядом.

– Так, значит, вам этот шрифт тоже кажется странным? – не отставал я.

– Да, и шрифт тоже, – осторожно сказала она, увлекая ребенка прочь. – А с вами-то все в порядке?

– Не волнуйтесь, – ответил я, – я только быстро схожу в чистку.

– А лучше бы в парикмахерскую! – крикнула она.

Повернув голову, я наклонился к окну новомодного автомобиля, чтобы изучить свой лик. Пробор был еще в порядке, хотя и небезупречен, усы надо будет подстричь через пару дней, однако посещение парикмахерской не относилось пока к факторам, решающим исход войны. Заодно уж я подсчитал, что для основательного мытья тела стратегически удобным представляется ближайший день, а может, вечер. И я двинулся дальше, мимо вездесущей настенной пропаганды, которая с тем же успехом могла быть написана китайскими значками. Кроме того, на улице мне бросилось в глаза, что население в завидном объеме оснащено народными радиоприемниками. На очень многих окнах виднелись радиолокационные тарелки – без сомнения, для приема радиосигналов. Вот если мне только удастся выступить по радио, будет легко приобрести новых убежденных фольксгеноссе. Я же тщетно пытался прослушать радиопрограмму, которая звучала так, словно играл пьяный музыкант, а заика читал эту непонятную мазню на стенах. Мне надо будет лишь заговорить на понятном немецком языке – этого будет достаточно. Окрыленный, я уверенно шел своей дорогой и издалека заметил вывеску “Блицчистка Йилмаз”.

Это было несколько неожиданно.

Разумеется, многочисленные газеты подразумевали наличие турецких читателей, пусть обстоятельства их появления оставались пока неясны. Да и на моем пешем пути я отмечал того или иного прохожего, чье арийское происхождение было, мягко сказать, под вопросом не просто в четвертом или пятом поколении, но и буквально в последнюю четверть часа. И хотя было непонятно, в какой функции пребывают здесь расовые чужаки, они явно не занимали руководящих должностей. Потому было трудно представить, будто они могли полностью перехватить средние предприятия вплоть до изменения названий. Решение окрестить прачечную именем “Йилмаз” казалось – исходя из моего опыта – непостижимым, даже учитывая потребности экономической пропаганды. С каких это пор “Йилмаз” означает чистые рубашки? “Йилмаз” – это худо-бедно перевозки на старенькой ослиной повозке. Но альтернативной чистки не наблюдалось. Да и следовало подавлять политического противника быстротой нападения. Мне действительно требовалась блицчистка. Охваченный нешуточным смятением, я шагнул внутрь.

Меня встретил немелодичный перезвон колокольчиков. Пахло чистящими средствами, было тепло, чересчур тепло для моей хлопковой рубашки, однако разыскать сейчас превосходное обмундирование Африканского корпуса не представлялось возможным. В прачечной никого не было. На прилавке стоял колокольчик, какие встречаются обычно в гостиницах.

Ничего не происходило.

Отчетливо раздавалась восточно-плаксивая музыка, вероятно, анатолийская прачка грустила где-то в задних рабочих помещениях о далекой родине – удивительное поведение, учитывая, что ей посчастливилось жить в столице Германской империи. Я разглядывал предметы одежды, висящие шеренгой за прилавком. Они были обернуты в прозрачный материал, отчасти напоминавший вещество, из которого состоял мой мешок. Очевидно, в него теперь заворачивали вообще все. Однажды я видел подобный материал в лабораториях, но, видимо, за последнее время IG Farbenсильно продвинулись в этом направлении. По моим сведениям его производство напрямую зависело от наличия нефти и было потому дорогостоящим. Однако здешняя манера обхождения с пластиком, да и количество автомобилей на дорогах свидетельствовали, что проблем с нефтью больше нет. Может, в руках рейха остались румынские месторождения? Маловероятно. Или Геринг в конце концов отыскал залежи в родной земле? Губы мои сложились в горькой усмешке – Геринг! Он скорее найдет золото в собственном носу, чем нефть в Германии. Никчемный морфинист! Что, интересно, с ним стало? Нет, более вероятно, что мы переключились на другие ресурсы и…

– Ждать уже долго?

Из проема, ведущего в задние помещения, выглядывал южный европеец с азиатскими скулами.

– Порядочно, – недовольно ответил я.

– Зачем не звонок? – Он указал на колокольчик на прилавке и мягко ударил по нему ладонью.

Колокольчик зазвенел.

– Я звонил здесь! – выразительно ответил я и открыл входную дверь. Вновь раздался странный искаженный перезвон.

– А нужен звонить здесь! – безразлично повторил он и вновь ударил по своему колокольчику.

– Немец звонит один раз, – раздраженно сказал я.

– Тогда здесь, – возразил этот мишлинг неизвестно какой степени и вновь позвонил.

Я внезапно почувствовал нестерпимое желание вызвать сюда штурмовиков, чтобы разорвать барабанную перепонку негодяя его же собственным колокольчиком. Или лучше обе, пусть объясняет потом будущим клиентам, где им следует рукой махать. Я вздохнул. Как же досадно, когда приходится обходиться без простейших вспомогательных средств. Делу придется подождать, пока кое-что в этой стране вновь не наладится, но в уме я уже начал составлять список вредителей, и “Блицчистка Йилмаз” оказалась в нем на самом верху. Однако до поры до времени мне не оставалось ничего лучшего, как гневно убрать колокольчик из зоны его досягаемости.

– Скажите-ка, – сурово спросил я, – вы здесь вещи тоже чистите? Или в той местности, откуда вы родом, чисткой называют такой вот трезвон?

– Что хотеть?

Я положил сумку на прилавок и вынул форму. Он слегка принюхался и сказал:

– Ах, работаете заправка?

И невозмутимо взял мою форму.

Мне не следовало бы беспокоиться о том, что там себе думает неголосующий элемент чуждой расы, однако проигнорировать такое было невозможно. Хорошо, человек не местный, но неужели я настолько позабыт? Хотя и прежде народ знал меня в основном по официальным фотографиям, на которых я обычно изображался с особенно удачного углового ракурса. Знаменитость во плоти и впрямь иной раз на удивление непохожа на собственные снимки.

– Нет, – твердо сказал я, – я не работаю на заправочной станции.

И, чуть вскинув голову, скользнул взглядом мимо него, вверх, призывая на помощь фотогенический угол зрения, чтобы яснее показать, кто перед ним. Чистильщик оглядел меня без особого интереса, скорее для приличия, и все же мой вид, похоже, что-то ему напомнил. Он наклонился вперед и посмотрел через прилавок на мои форменные сапоги и безупречно заправленные в них брюки.

– Ну не зна… неужто вы – тот самый Ангельман?

– Да придите же в себя! – воскликнул я в сердцах, изрядно разочарованный.

Даже при общении с газетным торговцем, хотя он тоже явно не семи пядей, я и то мог опираться на какие-то его базовые знания. Но это! И как мне возвращаться теперь в рейхсканцелярию, когда меня никто не признает?

– Минуту, – сказал приезжий болван, – звать сына. Всегда телевизор, всегда интанет, все знать. Мехмет! Мехмет!

Вскоре означенный Мехмет к нам вышел. Высокий, умеренно опрятный подросток прошаркал в прачечную со своим то ли другом, то ли братом. Семья могла похвастаться незаурядной наследственностью: оба юноши носили вещи своих старших явно гигантских братьев. Рубашки, словно простыни, и невероятно огромные штаны.

– Мехмет, – спросил у него родитель, – знаешь его?

В глазах мальчугана, которого уже трудно назвать мальчуганом, мелькнул огонек.

– А чего, ясно ж! Это ж тот тип, всегда делает наци-штучки…

Ну хоть что-то! Формулировка, безусловно, немного фамильярная, но, по крайней мере, не совсем уж мимо.

– Это называется “национал-социализм”, – благосклонно поправил я, – или можно сказать “национал-социалистическая политика”.

Я довольно и со значением взглянул на блицчистильщика Йилмаза.

– Так это ж Штромберг [18]18
  Stromberg, Switch– пародийные телесериалы.


[Закрыть], – убежденно сказал Мехмет.

– Круто! – отозвался его товарищ. – Штромберг в вашей прачечной.

– Не-е, – поправился Мехмет, – это другой Штромберг. Из Свича.

– Йо-о-о, – покладисто подкорректировал свое высказывание товарищ, – другой Штромберг! В вашей прачечной!

Я хотел ему как-то возразить, но должен признаться, что был весьма обескуражен. За кого же меня здесь вообще принимают? За другого Штромберга? Или того самого Ангельмана?

– Автограф дашь? – радостно спросил Мехмет.

– Ага, господин Штромберг, и мне, – попросил товарищ, – и фотку!

Он помахал передо мной каким-то мелким прибором, словно я был таксой, а прибор – лакомством.

Хотелось взвыть белугой.

Что ж, пришлось вытерпеть, пока мне выдадут квитанцию и пока странные ребята сфотографируются со мной на память. Я покинул блицчистку, лишь когда подписал протянутым фломастером два листа упаковочной бумаги. Во время выдачи автографов имел место небольшой кризис из-за недовольства тем, что я не подписываюсь как “Штромберг”.

– Да ясно же, – успокоил товарищ, хотя было не совсем понятно, кого он уговаривал, меня или Мехмета. – Это же не Штромберг!

– Точно, – поддакнул Мехмет. – Вы ж не он, а другой.

Надо признаться, я недооценивал грандиозность задачи. Тогда, после мировой войны, я был, по крайней мере, безымянным солдатом из народа. Теперь же я господин Штромберг, но другой. Тот, кто всегда делает наци-штучки. Тот, кто может написать на листе упаковочной бумаги любое имя – и не будет никакой разницы.

Что-то должно произойти.

Срочно.

Глава VI

По счастью, тем временем действительно кое-что произошло. Когда, погруженный в свои мысли, я подходил к киоску газетного торговца, то увидел, как тот о чем-то говорит двум господам в солнечных очках. Они были в костюмах, однако без галстуков, не старые, около тридцати, а тот, что пониже, наверняка и моложе, хотя на расстоянии я не мог точно оценить. Старший, несмотря на явно добротный костюм, был странным образом небрит. Когда я приблизился, торговец возбужденно поманил меня:

– Идите, идите же сюда! – И, вновь обернувшись к господам, произнес: – Вот и он! Такой классный. С ума сойти. Да остальные будут курить в уголке!

Я не позволяю себя подгонять. Истинный вождь сразу же по мельчайшим деталям замечает, когда кто-то пытается завладеть ситуацией. Если говорят “быстро, быстро”, то истинный вождь постарается предотвратить ускорение событий и опрометчивые промахи, он явит особую осмотрительность там, где другие безмозгло порют горячку, словно испуганные куры. Разумеется, бывают моменты, когда поспешность необходима, к примеру, если находишься в доме, охваченном пламенем, или если хочешь взять в клещи многочисленные английские и французские дивизии и истребить их до последнего человека. Но такие ситуации случаются реже, чем думаешь, а в повседневной жизни превосходство в конечном итоге и в большинстве случаев остается за осмотрительностью, разумеется, сопряженной с решительной отвагой! Так и в стрелковом окопе перед лицом ужаса выживает часто тот, кто бестрепетно, с трубкой во рту шагает через рубеж, а не снует туда-сюда, голося, как баба. В то же время курение не является залогом выживания в кризисной ситуации, курильщиков тоже убивали в мировую войну, и надо быть кретином, чтобы считать, будто курение имеет какое-то защитное действие, можно обойтись без трубки и без табака, если кто-то вообще не курит, как, например, я.

Пока подобные мысли рождались у меня в голове, торговец нетерпеливо подошел ко мне и готов уже был потянуть меня, словно мула, к их небольшому “заседанию”. Вероятно, я и правда несколько замешкался, все-таки в форме я чувствовал себя лучше, хоть и сейчас не терял уверенности.

– Вот он, – повторил торговец с непривычным возбуждением. – А это, – он указал рукой на обоих господ, – те самые люди, о которых я вам расска зывал.

Старший, засунув руку в карман брюк, стоял у высокого столика и пил кофе из картонного стаканчика, как это часто делали рабочие в прошлые дни. Младший поставил стаканчик, поднял очки на лоб, к основанию коротко стриженных и чрезмерно набриолиненных волос, и сказал:

– Вы, значит, тот самый золотой мальчик. Да, над формой вам еще надо поработать.

Коротко и небрежно скользнув по нему взглядом, я обернулся к газетному торговцу:

– Это кто?

Лицо его пошло красными пятнами:

– Это господа из кинокомпании. Они работают со всеми главными каналами. MyTV! RTL! Sat1 ! Pro Sieben! [19]19
  Немецкие коммерческие телеканалы.


[Закрыть]Весь частный сектор! Ведь можно так сказать, да?

Последний вопрос был обращен к обоим господам.

– Можно так сказать, – покровительственно ответил старший.

Он вынул руку из кармана, протянул мне и представился:

– Зензенбринк, Йоахим. А это – Франк Завацки, работает вместе со мной во “Флешлайт”.

– Ага. – Я пожал ему руку. – Гитлер, Адольф.

Младший расплылся в улыбке, которая показалась мне заносчивой.

– Наш общий друг вас так расхваливал. Расскажите-ка что-нибудь!

Ухмыляясь, он положил два пальца на верхнюю губу и с дурашливым коверканьем провозгласил:

– С пяти сорока пяти мы ведем ответный огонь! [20]20
  Фраза из радиообращения Гитлера после нападения на Польшу.


[Закрыть]

Я обернулся к нему и хорошенько смерил его взглядом. Потом позволил ненадолго воцариться тишине. Тишину часто недооценивают.

– Так, – сказал я, – вы, стало быть, хотите поговорить о Польше. Польша. Ну хорошо. Что вам известно про историю Польши?

– Столица Варшава, нападение в 1939 году, поделена с русскими…

– Это, – резко возразил я, – книжные штампы. Ими может нажраться любая бумажная моль. Отвечайте на мой вопрос!

– Но я же…

– На мой вопрос! Вы понимаете немецкий язык? Что! Вы! Знаете! Про! Историю Польши!

– Я…

– Что вы знаете о польской истории? О взаимосвязях? А что вам известно о польской смеси народов? О так называемой немецкой политике в отношении Польши после 1919 года? И, раз уж вы заговорили об ответном огне, вы хоть знаете, куда стрелять?

Я сделал небольшую паузу, чтобы набрать воздуха. Обрушиваться на политического противника надо в правильный момент. Не когда ему нечего сказать. А когда он пытается что-то сказать.

– Я…

– Раз уж вы слышали мою речь, то должны знать, как она продолжается?

– Это…

– Я слушаю?

– Мы же здесь не для…

– Ладно, я помогу вам: “С этого момента…” – помните, как дальше?

– …

– “С этого момента мы будем мстить бомбой за каждую бомбу”. Запишите себе, быть может, однажды вас еще спросят о великих словах в истории. Но возможно, вы лучше разбираетесь в практике. В вашем распоряжении 1,4 миллиона человек и тридцать дней на то, чтобы захватить целую страну. Тридцать дней, не больше, потому что на западе нервно вооружаются французы и англичане. С чего вы начнете? Сколько вы образуете групп армий? Сколько дивизий у врага? Где ожидать наиболее сильного сопротивления? И что вы предпримете, чтобы румын не вмешался?

– Румын?

– Простите, уважаемый. Конечно же, вы правы: кому какое дело до румына? Господин генерал же марширует в Варшаву, в Краков, он не смотрит ни направо, ни налево, да и зачем, поляк – противник слабый, погода чудесна, войско в превосходном состоянии, но… опля, что такое? А у нашей армии сплошь маленькие дырки между лопаток, и из дырок льется кровь немецких героев, потому что совершенно внезапно в сотнях тысяч немецких воинских спин оказываются миллионы румынских винтовочных пуль. Ой, и как же так? Ой, откуда ж это? Может, наш молодой господин генерал позабыл о польско-румынском военном союзе? Вы вообще в вермахте служили? При всем желании не могу представить вас в форме. Вы ни для какой армии мира не сможете найти дорогу в Польшу, вы даже собственную военную форму не сможете найти! Зато я всегда могу сказать, где находится моя форма. – С этими словами я сунул руку в нагрудный карман и громко припечатал к столу ладонью квитанцию: – В химчистке!

В этот момент старший, Зензенбринк, издал странный звук, а из его ноздрей хлынули две крепкие кофейные струи на мою одолженную рубашку, на рубашку торговца и на его собственную. Молодой сидел с ошеломленным видом, старший боролся с кашлем.

– Это, – прохрипел он, задыхаясь под столом, – это нечестно.

Он достал из кармана штанов платок и с трудом прочистил дыхательные пути.

– Я думал, – прокряхтел он, – я думал вначале, это такой военный номер типа инструктора Шмидта [21]21
  Инструктор Шмидт– комедийный персонаж, амплуа немецкого комика Хольгера Мюллера.


[Закрыть]. Но с химчисткой – вы меня убили.

– А я что говорил! – ликовал газетный торговец. – Я говорил вам: он гениален. Гениален!

Я не совсем понимал, как относиться к кофейному фонтану и комментариям. У меня не вызывал симпатии ни один из радиоработников, все это не слишком отличалось от веймарских времен. Пока неизбежно приходилось мириться с этими радиохорьками. В принципе, я до сих пор еще ничего не сказал, по крайней мере, ничего из того, что должен был или собирался сказать. И тем не менее признание было налицо.

– Вы – мастер, – прокашлялся Зензенбринк, – честно. Вначале такой добротный базис, а потом – цак! – и вишенку сверху. Шикарно. И как будто все спонтанно! Но вы же готовили этот номер?

– Какой еще номер?

– Ну с Польшей! Не хотите же вы сказать, что взяли это из воздуха?

Пожалуй, этот Зензенбринк получше разбирался в деле. Конечно, даже блицкриг нельзя взять из воздуха. Может, он даже читал Гудериана.

– Разумеется, нет, – согласился я с ним, – польский номер планировался с июня.

– А еще? – не унимался он, разглядывая свою рубашку одновременно с усмешкой и сожалением. – У вас еще что-то есть?

– Что “еще”?

– Ну какая-то программа или другие тексты?

– Конечно! Я написал две книги!

– Невероятно, – поразился он. – Вы должны были давно уже к нам прийти. Сколько вам лет на самом деле?

– Пятьдесят шесть, – деловито ответил я.

– Да, конечно, – рассмеялся он. – А вы сами гримируетесь? Или у вас кто-то есть?

– Обычно никого, только для киносъемок.

– Только для киносъемок! – опять рассмеялся он. – Очень хорошо. Слушайте, я хочу при случае представить вас кое-кому из компании. Где я могу вас найти?

– Здесь, – твердо ответил я.

Тут газетный торговец перебил меня:

– Я же говорил вам, что его личная ситуация сейчас несколько… запутанна.

– Да-да, – вспомнил Зензенбринк. – Вы как бы без крова над головой?

– Пусть у меня сейчас нет дома, – признал я, – зато родина всегда со мной.

– Понятно. – Он по-будничному обернулся к Завацки. – Это, конечно, не дело. Устройте его куда-нибудь. Человеку нужно подготовиться. Когда он явится перед Беллини, должен быть безупречен, а то она его быстро отошьет, и мы не скоро что-то новое найдем. Вам не обязательно в “Адлон”, правда?

– Мне достаточно скромного приюта, – кивнул я. – Фюрербункер тоже не был Версалем.

– Прекрасно, – подытожил Зензенбринк. – И у вас действительно нет агента?

– Кого?

– Не важно, – махнул рукой он, – этот вопрос тоже выяснили. Мне хотелось бы как можно скорее довести дело до фазы решения, надо бы протащить еще на этой неделе. Скажите, вы же скоро получите свою форму?

– Может, уже сегодня вечером, – успокоил я его. – Я обратился в блицчистку.

От этих слов он зашелся истерическим смехом.