Текст книги "Идеология русской государственности. Континент Россия"

Автор книги: Тимофей Сергейцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Русское государство – долгое государство. И не только потому, что существует уже более 500 лет. Вопреки распространённому заблуждению, что его преемственность якобы полностью прерывалась несколько раз и «всё начиналось заново», русское государство последовательно преодолевало кризисы, каждый раз побеждая своих внутренних и внешних противников. Суверенитет русского народного государства, качество народовластия – перспектива его развития в текущем столетии.

Уровень государственности, которым мы обладаем сегодня: народная империя и выборная конституционная народная автократия без надстроенной над государством политической монополии партии (в отличие от Китая, КНДР, Кубы). Современная Россия строится на рефлексии опыта советского коммунистического народовластия и является продолжением всей истории России. Это иное направление развития государственности, нежели предлагаемая нам в обмен на наш суверенитет глобальнаяуправляемая демократия с центром власти в США и закулисной финансовой механикой, вошедшая в этап системного кризиса и не способная стабилизировать современные социально-политические системы.

Демократия изначально (а часто по интенции и в современную эпоху) – власть не государства, а над ним либо вовсе без него. Демократия как система власти – это альтернатива государству. Греческое название, переводимое как «власть народа», не должно вводить в заблуждение. В действительности речь идёт о группе власти, способной склонять голосование к нужному итогу. Власть не только в античном полисе (где государства не было вообще), не только в олигархических республиках средневековой Италии, но и сегодня широко представлена вне государства. Страны Европы, как Западной, так и Восточной, принимали над собой власть США (даже не собственной элиты) добровольно – так это и есть старая добрая власть, а не таинственная «мягкая сила».

Управляемая демократия является способом и формой реального вывода власти из контура государства. Используется иллюзия, что выборы рождают власть или воспроизводят её. Это не так. Выборы сами по себе не решают вопроса о том, откуда взялись претендующие на власть, кто они, что они могут и что будут реально делать. Горе народу, который поверил в то, что это он за один день создаёт власть на выборах и что ими можно и ограничиться. Хорошо ещё, если власть при этом и вправду есть, обладает компетенцией правления и укоренена в истории. А если нет? Тогда наступает анархия или внешнее управление (могут сочетаться).

Пытаясь «продать» нам веру в демократию, то есть в самодостаточность выборов (а если не удаётся «продать», то навязать силой), агенты внешнего управления имеют целью прежде всего ликвидировать не только наше государство, но и нашу власть, заставив выбирать среди тех, кто будет беспрекословно слушаться указаний внешнего управляющего. Не должно быть ничего, кроме выборов. Мы проверили на себе эту концепцию в 90-е – теперь знаем последствия её применения. Выборы – только один из инструментов, а не предельная форма существования власти и государства. Именно так употребляют их и все европейские демократии, а также США, где главные выборы – непрямые.

Навязывая нам демократию как предел представлений об устройстве современного (и будущего) общества, нас пытаются отвлечь от анализа и продолжения реального исторического опыта развития нашего государства. А оно (да, да, именно оно) всегда шло в авангарде социально-политического развития во всей европейской истории. Европейцы, в отличие от нас, до сих пор вынуждены изживать и переваривать последствия ксенократического происхождения и устройства своих власти и государства, последствия завоевания своих стран чужеземцами, от которого не удалось освободиться. Мы от инородного завоевания освободились и более не допускали его с XV века. Поэтому русское государство строилось на прямых отношениях народа и власти в обход элит (за исключением времени крепостного права и доморощенной элиты этого периода), которым отводилась только служилая роль. А вот элиты как раз и стремились к демократии и конституции, чтобы занять место посредников в осуществлении власти, поставить в зависимость от себя и народ, и государя, избавиться от долга служения.

Европейские государства столкнулись с капиталом – новым видом элиты, основанной на экономическом использовании научного знания Нового времени и на эксплуатации труда, как непосредственной власти над пролетарием – человеком, лишённым всего и даже собственного тела (над крестьянином такой власти не было, он во многом сам решал, что, как и когда будет делать). Капитал осуществил мечту аристократической элиты – встал над государством и снял с себя ответственность за него. Традиционную ксенократическую европейскую элиту сменила буржуазная.

Русские же первыми в истории перешли к народовластию – радикальной альтернативе цензовой и тем более управляемой демократии. Они упразднили элиту как таковую. Именно народовластие поставило капитал под контроль государства, модернизировало государство и преодолело затяжной европейский кризис государства Нового времени. Впервые были построены народное государство и народная автократия. Русская элита, отказавшаяся служить государству и противопоставившая себя народу, погибла. Многие из её состава пошли служить народному государству. Попытка подменить вопросом о демократии вопрос о народовластии и его историческом значении, то есть о его значении как ресурса государственности, есть основное направление идеологической диверсии и агрессии против нас. Для буржуазной (цензовой или управляемой) демократии народ – это «чудовище, которое требуется обуздать».

Русское суверенное народовластие представляет собой цивилизационную альтернативу управляемой демократии. Именно его гарантом является современный русский государь, президент России Владимир Путин. При самом широком применении выборных процедур государство стабилизируется не ими как таковыми, а фактическим взаимным доверием власти и народа. Мы не идеализируем институт представительства сам по себе, понимаем границы его эффективной применимости. Представительство на деле обеспечивает учёт только частных интересов. Защита же общих интересов должна быть гарантирована всей стратегией народного государства. Политика народного государства в целом должна обеспечить устойчивое (иногда квалифицированное) большинство, которое всегда есть эффект признания политического авторитета народа его народным государством. Системная лояльность народа народному государству основана на признании последнего инфраструктурой исторического существования народа, системой его жизнеобеспечения.

Управляемая демократия Запада работает принципиально иначе. При формальной «всеобщности» она представляет собой механизм манипулирования со стороны элит хаосом борющихся меньшинств. Согласно западному демократическому идеалу, большинства не должно быть вообще, а если оно всё же складывается, меньши́нства должны держать его в страхе и под прессом. Управляемая демократия не признаёт народ как таковой. Большинство должно быть терроризировано меньши́нствами и нейтрализовано.

Сегодня возможности русской стратегической обороны впервые в истории вышли из догоняющего режима и позволяют перехватить мировую инициативу в предложении пространств коллективной безопасности. Что открывает перспективы долгосрочного хозяйственного развития наших систем народного жизнеобеспечения, управления освоением территории, роста вкладов в образование, здоровье и семейные ценности граждан России без разрушительного влияния спекулятивно-манипулятивных политических и финансовых воздействий противника.

Часть II
Философия истории русского государства

II.0. Древняя Русь. Предгосударство

II.0.1. Миф, легенда и история являются знаниями

Множество копий сломано в общественной дискуссии по поводу роли исторической науки или вообще истории, как любого описания и интерпретации событий прошлого, в политической практике и формировании курса власти.

Одни диспутанты утверждают, что история – это вовсе не наука, а лишь «прислужница» идеологии. При этом «идеология» в их устах – либо ругательное слово, либо, напротив, великая и едва ли не главная ценность. В любом случае с этой точки зрения историческое описание является формой и способомподачи идеологического содержания.

Другие доказывают, что историю «пишут победители», а побежденные из истории исчезают, вместе со своей ролью и точкой зрения. И, опять-таки, такое положение либо нормально (или даже единственно возможно), либо с ним нужно всячески бороться и обеспечить «права побеждённых», услышать голос их «правды».

Все эти точки зрения сходятся в одном – что якобы ни государство, ни общество (народ) не могут обойтись без представления о том, как же в прошлом было «на самом деле», и что надо дать убедительный ответ на вопрос об этом «самом деле», согласившись с якобы довлеющей «потребностью» в бесспорности картины прошлого.

Такой вымысел о прошлом (а ничем, кроме вымысла, подобная конструкция быть не может) называют «мифом», который-де лежит в основе ни более ни менее, а самого исторического существования нации, её государства и общественной жизни. Нетрудно видеть, что, принимая подобный взгляд на вещи, мы оказываемся в плену у «борьбы» разных вымыслов, ложь уравнивается в правах с правдой, точек зрения может быть сколько угодно (у каждого – своя), а вопрос об истине вообще не стоит. Исторической науке и знанию в этом контексте никакого места нет вообще.

Само предложение сконструировать «национальный миф» (называемый часто «национальной идеей») является подлинным механизмом вытеснения из интеллектуального оборота любых исторических представлений. Делается это под благовидными предлогами прекратить «переписывание истории» (хотя весь смысл подлинного исторического исследования именно в действительном переписывании без кавычек) и обрести будущее, которое на деле окажется лишь мистификацией прошлого.

Историческое знание (тем более историческая наука) принципиально спорно. Оно не обладает «истиной в последней инстанции» – как знание и наука вообще. Напротив, их ценность как раз в этом и состоит. А особое специальное значение исторического знания и наук в том, что именно история (как реальный процесс, ход вещей) «рассуживает» споры по поводу знания и придаёт тем или иным представлениям статус рабочих, принятых за основание для рискованных человеческих действий. Ведь то, что было, никуда не исчезает, не рассеивается, а всегда присутствует в том, что есть, хотя и в неявном, скрытом, свёрнутом виде.

Однако спорность исторического знания (как и любого знания) вовсе не в произволе мнения, которое действительно может быть любым, поскольку ничем не рискует и ни за что не отвечает (а когда рискует и отвечает, то называется уже по-другому – не мнением, а глупостью).

Позиции спора о знании должны быть обоснованы, и таких позиций всегда немного, как правило – всего две (что может быть идеализировано как «противоречие», «противоположность», «диалектика», «диалог»), хотя встречаются и более сложные интеллектуальные ситуации с тремя, четырьмя или даже бо́льшим числом позиций. Однако структура обоснованного спора не имеет ничего общего с перепалкой на телевизионном шоу или разноголосицей в прессе и социальных сетях. Она гораздо ближе к судебным прениям.

«Множественность» любого знания связана с тем, что знание есть знаковая конструкция, замещающая предмет исследования. Вещи сами по себе не могут быть предметами мысли, ими могут быть только специально, искусственно созданные «вещи мысли». Только к этим последним и применяются познавательные операции различного типа вместо предметов «реальности» (человеческой практической деятельности), а результаты этих операций относятся к реальным вещам.

Относимость (релевантность, сама возможность отнесения) знания есть вообще его первый критерий (что это именно знание, а не что-то иное). Отнесение может пониматься как интерпретация. Или как эксперимент – когда натуральные вещи подгоняются под знаковую конструкцию. В последнем случае, как правило, речь идёт об устранении различных «помех», «примесей» и вычленении из фона реальности исследуемого предмета в «чистом виде». Логической изоляции предмета в знании соответствует физическая изоляция реальной вещи в «вакууме» эксперимента.

Множество знаний удерживается в единстве отношения к чему-то «одному и тому же» не за счёт вещей реальности. Обратное наивное утверждение известно как натурализм, он же материализм, он же вульгарный материализм. Натурализм-материализм поэтому утверждает, что знания якобы «отражают» реальность. Это неверно. Так нельзя построить никаких, даже самых элементарных знаний. Множественность знаний удерживается иначе, с помощью идеальной «вещи мысли», идеи по Платону, зафиксированной специальной знаковой конструкцией объекта (идея становится объектом именно в силу знаковой привязки). Есть известная старая притча о слоне и нескольких слепых мудрецах, которые спорили о том, что есть слон. Один держался за хвост, другой за хобот, третий за ногу и т. д. Но вот вопрос: раз они слепые, откуда они знали, что вообще исследуют один и тот же предмет?

В чём специфика исторического знания по сравнению со знанием вообще? В (физическом) отсутствии предмета. Ведь прошлое прошло. Его нет. Есть лишь рассказы и записи о нём, то есть уже некоторое «изначальное» замещение. Отсюда и растут ноги утверждений, что история не может быть наукой. Якобы не дан предмет. Значит, и это мнение Декарта, история – только «враки», неправдоподобные россказни. Всё это нельзя проверить так, как можно проверить физическую теорию в эксперименте. Ответ Декарту, критику исторического знания как такового, дал методолог истории Р. Коллингвуд. Прошлое содержится в настоящем, является признаком и свойством последнего. История – перед нами. Всё, что мы видим и имеем – история. Подлинный предмет истории – настоящее. История – это мы сами. То, что определяет наши действия и поступки, цели и представления. Строя историческое знание, мы строим самих себя.

Ценой ошибки будет наша судьба. Победа или поражение. Идеальный объект исторического исследования – исторический процесс (История с большой буквы) – связывает исторические знания (реконструкцию событий, то есть факты) с деятелем, по отношению к которому всё «прошедшее» есть не просто «предпосылка», оно и есть он сам, то есть цель, намерение и воля, отталкивающаяся от прошлого, каким оно узнано и познано.

Прошлое нельзя изменить, его нельзя «переписать», ведь оно уже было, и в этом качестве прошлое есть одна из ипостасей Бытия. Прошлое существует. Оно реально, хотя и не «дано» нам. Оно существует в наших знаниях о нём, как их объект и даже в нашей вере в то, каким оно было. Но оно не тождественно нашему представлению о нём.

Очень важно понимать, что, изменив историческое знание или навязав другое, ложное или чужое знание кому-либо, мы меняем самого человека, варианты его действий и поведения, человек становится другим. «Переписывание» истории – это всегда изменение знания о прошлом, а это значит, что переписывается не то, что было когда-то, «переписывается» или даже «перезаписывается» человек здесь и сейчас в тот момент, когда он это изменённое знание принял. Никакая машина времени не нужна, чтобы исправить настоящее из прошлого. Достаточно «всего лишь» изменить знание об истории. Но, подчеркнём ещё раз, дело исторического самоопределения не решается вымыслом, произволом и ложью.

Сегодня модно говорить об «образе будущего», и это кажется понятным: как себя помыслишь «в завтра» – тем и будешь. Но для того, чтобы помыслить себя «в завтра», нужно ясно понимать, кто ты «сегодня». Каково само это «сегодня»? Какой у тебя «образ прошлого», каковы твои знания о себе, «образ себя»? Историческое знание – в отличие от вымысла, произвола и лжи – обладает действительной программирующей силой. Именно на основании знаний люди ставят цели, выбирают способ действия и совершают поступки. Этот метод может привести и к поражению, ошибке. Но он предоставляет и шанс успеха, победы. Если же метод реализован многократно, несколькими поколениями, то стратегический успех или неудача могут быть оценены вполне достоверно и надёжно. Вымысел или ложь нельзя называть мифом ни в каком смысле, поскольку в этом случае мы лишимся понятия, позволяющего фиксировать само начало истории, то, что ей предшествует.

Мы уже отметили, что миф, в отличие от истории, в узком смысле слова, является формой традиции устного предания и фиксирует повторяющиеся значимые (выдающиеся) события, происходившие в неопределённом прошлом. То есть не просто в прошлом, не охваченном хронологией (знаковой фиксацией, записью последовательных события), но в таком, где о самой последовательности событий судить нельзя. Легенда – однажды записанный историком и идеологом миф – по существу является пред-историей, после которой и с которой начинается запись событий, как уникальных и не повторяющихся (рассматриваемых как различные). Достоверность легенды в том, что миф записан без искажений, без литературного сочинительства со стороны летописца, таким, каким он передаётся изустно. Содержание мифа не может и не должно «проверяться» писцом. Содержание мифа не претендует на историческую точность описания конкретного события, однако этого и не требуется, поскольку содержание мифа релевантно – относимо к историческому процессу (объекту исторического знания) в целом именно в силу стереотипности обстоятельств и действий героев мифа. Миф описывает то, что повторялось, воспроизводилось, доисторический «круг времени». Записанный миф – легенда – входит в корпус исторического знания как описание границы, начала исторического процесса.

II.0.2. Русский миф, его легенда и начало русской истории

О Древней Руси, а в особенности о её «начале», мы имеем менее всего собственно исторических сведений как, впрочем, о любом историческом «начале». Не случайно первым русским историком и идеологом в одном лице мы считаем Нестора-летописца, фигура которого сама по себе частично легендарна, поскольку невозможно точно установить, что в «Повести временных лет» принадлежит перу именно Нестора. Для нас Нестор – собирательная (то есть мифическая) фигура первого русского историка и первого идеолога русской государственности.

В летописи Нестора легендарная составляющая принимается на веру, поскольку проверить её содержание мы не можем. Но давайте зададим вопрос другого порядка: а что делает Нестор, излагая содержание мифа, создавая русскую легенду?

Ответ таков. Вообще-то Нестор описывает (исторический) процесс становления и развития русского государства. Он считает важным построить знание «о том, откуда есть пошла Русская земля», поэтому для него, живущего в ХI веке, оказываются важными события, происходившие на 200 лет ранее и до того. Ему нужна отправная точка исторического процесса. Ею Нестор создает легенду, помещая её в один ряд с другими, уже историческими, знаниями (записями), превращая её тем самым в элемент исторического знания о русской государственности.

Зачем это вдруг понадобилось Нестору? Мы можем сказать, что у молодого русского народа, созданного крещением Руси, возникла насущная необходимость знать «Кто мы, откуда и куда идём?». По всей видимости, Нестору было понятно, что без этого знания (то есть идеологии) строительство государства далее невозможно, как и понимание народом того, зачем ему это государство.

Легенды о возникновении Русского государства фиксируют принципы этого становящегося государства, его форму. Да, Нестор делает это, как говорится, задним числом, спустя 200 (и более) лет – тогда, когда стала ощущаться потребность в знании о своём прошлом. Мы не будем вдаваться во множественные научные споры, которые, конечно же, необходимы для реконструкции исторических событий. Желательно только, чтобы спорщики помнили, что они спорят именно об «исторических фактах», то есть о реконструкции событий, а не о самих событиях. То, что «было на самом деле», не может рассматриваться как реальная вещь (в этом качестве она не дана), а только как идея, объект, доступный исключительно через знание и работу с ним.

Процесс становления и развития русского государства есть. Необходимо самоопределится, то есть решить вопрос своего отношения к этому процессу. Будешь ли ты, Нестор, и ты, читатель Нестора, способствовать этому историческому процессу или же противодействовать, разрушать его? Третьего тут не дано. Мы исходим из того, что существование и развитие русского государства является фундаментальным процессом по отношению к существованию именно русской цивилизации и русского народа.

Государство для русских есть условие и способ существования в Истории в существенно большей степени, чем у иных наций и народов, многие из которых не имели государства вовсе, имеют сильно ослабленное «техническое» государство или же значительную часть своей истории подчинялись чужому государству. Мы будем, как и Нестор-летописец, рассматривать процесс развития русского государства как то, что отличает именно нас, русских, от иных культур и цивилизаций, определяет нашу преемственность (тем самым снимая вопрос об идентичности). Мы систематически будем обращаться к тому, при каких условиях и как именно воспроизводство и развитие русского государства оказалось возможным в различные моменты исторического времени.

Неважно, кем этнически был Рюрик – мифический герой. Нам нет нужды примыкать к норманнской или какой-либо другой теории происхождения государственности на Руси. Для целей настоящей работы это совершенно неважно. Прошли годы, века, тысяча лет – никаких норманнов нет, а Русское государство есть. Всюду в данном тексте прилагательное «русский» употребляется не в этническом, а в культурно-историческом, цивилизационном, политическом значении.

Отметим лишь, что «норманнская» теория неотъемлемо принадлежит западной идеологии, воюющей с русской. В ней сквозит привычный для Запада расистский подход, утверждающий культурно-генетическую ущербность славянства и вообще всего русского цивилизационного древа. Фактически интересно другое. Завоевания и покорения Руси норманнами точно не было, а вот завоевание ими же Англии точно было (и вообще британское общество представляет собой результат наслоения нескольких завоеваний). Давайте поставим англосаксонской цивилизации «зеркало» и зададим вопрос: возможно ли было строительство Британской империи без норманнского завоевания? Способны ли были «местные островитяне» сами построить мировую цивилизацию? Нам нет нужды отвечать на этот вопрос. Мы же не расисты. А вот англосаксам ответить было бы крайне желательно. Для их же идеологии.

Для нас важно не само вокняжение Рюрика и, повторимся, точно не его происхождение, а то, для чего оно было нужно и как происходило в рамках рождения русской государственности. «Земля наша велика и обильна, только порядку в ней нет. Так приходи княжить и владеть нами», – так изложил летописец причины и цели приглашения Рюрика (кем бы он ни был) народом Новгорода и Ладоги на княжение.

Первый принцип: летописец утверждает, что власть нужна для установления порядка. Не будет отношения «власть-подчинение» – не будет и порядка, а значит, мы проиграем и в военном смысле, и в конечном счёте в историческом. «Владеть нами» значит властвовать, то есть нормировать жизнь большой группы людей (отдавать приказы, что делать, чего не делать) и судить за нарушение нормировки.

Иными словами, русский миф (который совсем не нужно выдумывать – он есть) говорит о том, что русские с самого начала своей истории понимали сущность власти куда глубже, чем греки и римляне. И именно поэтому остались свободными от политики, демократии (наихудшего устройства власти, по мнению её главных античных теоретиков). От блужданий в дебрях политических теорий. А также на практике основали самое развитое и большое государство средиземноморского (европейского) цивилизационного корня, сделали его основой и стержнем своей национальной жизни, опорой культуры, мировоззрения и образа жизни.

Теоретическое понимание сущности власти как добровольности подчинения пришло «на ум» Западной Европе только по окончании Второй мировой войны благодаря теоретической интуиции нашего соотечественника А. Кожева. Это он научил французов читать и понимать Гегеля, а до того гегелевская философия отношения господина и раба, трактующая власть как насилие, была высшим достижением европейской мысли в отношении власти.

Летописец ХI века уже хорошо понимает, что выжить и выиграть в исторической конкуренции, воспроизводиться как историческая сущность большая группа людей может только при наличии достаточной для этого организованности. Русь ХI века уже борется за своё существование с Великой степью, чувствует дыхание Запада и знает о большой тысячелетней империи Рима и Византии.

Второй принцип, который фиксирует Нестор: древние русичи принимают власть некоего Рюрика над собой добровольно. Это их свободный выбор. Свободные люди учреждают над собой власть, чтобы быть сильнее, организованнее, дееспособнее и в конце концов для того, чтобы не быть покорёнными другими. Для того чтобы и дальше оставаться свободными, не превратиться в рабов. Русичи доверили Рюрику себя, а он принял за них ответственность. То есть доверился им. Доверие и ответственность суть неотъемлемые свойства власти-подчинения.

Эти два принципа суть то главное, что хотел нам сказать Нестор, как первый идеолог русской государственности. Ещё он нам указывает, что учреждение нашей государственности произошло на севере Центральной русской равнины, в Новгороде и Ладоге. Здесь место рождения Русского государства, и именно отсюда пошла наша земля. Нестор сам при этом киевлянин, от него мы узнаём, что Олег, наследник Рюрика, завоевав Киев у Аскольда и Дира, назвал Киев «матерью городов русских», но пришёл-то он из Новгорода, чтобы взять Киев. Метафорически, если Киев – это «мать» городов русских, то Новгород – их «отец», «взявший» Киев за себя.