Текст книги "Последняя милость (СИ)"

Автор книги: Тимофей Печёрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

3

Итак, слухи о том, что нежить не берет пленных, не подтвердились. Освальда сцапали, но сохранили ему жизнь. Осталось выяснить, для чего бывший вор понадобился этой гниющей ватаге.

– И какого демона вам от меня надо? – с таким вопросом и тоном, в котором смешивались недовольство и недоумение, обратился Освальд к столпившимся мертвякам, когда его, связанного, уложили вдоль одной из скамей в бывшем обеденном зале.

В ответ злополучный скелет постучал костлявой рукой по столу. Шесть раз постучал. Причем первые три раза стукнул торопливо, отчего звук получился, будто горох из мешка посыпался. Зато из следующих трех каждый был отделен от другого мгновенной, но паузой.

Постучав, скелет повернул голову к связанному Освальду, словно поглядел на него… вроде даже как-то вопросительно. Или оценивающе? Затем повторил свои стуки – три быстрых и три медленных.

– По голове себе постучи, – проворчал бывший вор.

Увидеть смысл в этих ударах костлявых пальцев о деревянную столешницу он был не способен, поскольку под парусом не ходил даже в качестве груза.

Поняв, что такая форма объяснения до пленника не доходит, скелет открыл рот… вот только очень трудно что-то сказать, когда у тебя нет ни языка, ни легких. Все, на что хватило костлявого кривляку, это издать несколько щелкающих звуков челюстями. После чего скелет повернулся к одному из мертвяков – вероятно, за поддержкой.

Впрочем, и труп ходячий оказался не мастак вести беседы. Из его раскрытого зловонного рта вырвалось лишь несколько сдавленных звуков. Понять и осмыслить которые не смог бы, наверное, даже мудрейший и могущественнейший из колдунов. Но уж никак не простой смертный, бродяга, относительно своей мудрости не обольщавшийся.

– Все равно непонятно, – потому сказал Освальд. Наверное, даже руками бы развел, не будь они связаны.

Скелет и мертвяки переглянулись. «Совещаются они что ли?» – подумал бывший вор.

Затем один из мертвяков отошел, чтобы вскоре вернуться… с черным угольком в окоченевших пальцах. Не иначе, из печки вытащил.

Уголек мертвяк передал скелету – видимо, трезво оценил свои возможности, вернее, возможности своих неуклюжих пальцев воспользоваться этим предметом.

Склонившись над столешницей, скелет принялся водить по ней угольком: то ли рисовал что-то, то ли писал. Точно Освальду было неизвестно, поскольку столешница нависала над ним, лежавшим на скамье. А приподняться, чтобы посмотреть, бывший вор не мог.

Впрочем, самому подниматься и не пришлось. Освальда приподняли – осторожно, как могли – два мертвяка, подхватившие его под мышки. И посадили на скамью. Так, чтобы он мог видеть плоды стараний их костлявого товарища.

А увидел на столешнице Освальд… буквы. Большие, коряво выведенные, но вполне узнаваемые.

Да, жизнь в деревне и воровская стезя не очень-то способствуют просвещению, так что до встречи с мастером Бренном Освальд грамоты не знал. Зато в последнее время, тщась произвести хорошее впечатление на грамотную Равенну, бывший вор усиленно пытался научиться читать. Даже стянул одну из книг из библиотеки старого колдуна.

Плодов эти его усилия до сих пор не приносили. Читать Освальд худо-бедно научился лишь по слогам. Книга, оказавшаяся каким-то нуднейшим трактатом о металлах, ни душу, ни сердце бывшего вора не тронула. Да и в мозг проходила с еще меньшей охотой, чем верблюд из дальних южных краев через игольное ушко. А главное: Равенне, похоже, было совершенно безразлично, насколько грамотен один из ее соратников. Да-да, всего лишь «один из». Как ни печально.

Зато теперь с трудом обретенное знание пришлось весьма кстати. Сколь ни коряв был почерк костлявого татя, а написанное Освальд смог прочесть – и понять.

– По-мо-ги, – осторожно, по слогам произнес он, повторяя накарябанную углем надпись, – помоги? Помочь… хотите, чтобы я помог?

Вопрос свой бывший вор проговорил уже с нахлынувшим изумлением – отразившимся и в голосе его, и в выражении лица. А глаза Освальда сделались, наверное, немногим меньше по размеру, чем золотые монеты.

Скелет в ответ кивнул: лишенный кожи череп качнулся на костлявой шее.

– Ишь, как получается-то, – затем изрек бывший вор, – никогда б не подумал, что нежить меня о чем-то попросит. О помощи, подумать только! Но… погодите? С какой стати мне вам помогать? Вы ж… мерзкие твари, если кто не знает. Толком умереть не можете, живым людям это… жить мешаете. На меня вон напали, в засаду заманили. Так почему это я должен вам помогать? Объяснить потрудитесь-ка!

В ответ на эту речугу скелет провел костлявым пальцем себе поперек шеи. Простой жест, зато какой красноречивый! И весьма доходчивый. В прежней воровской жизни Освальд нередко сталкивался с такими вот краткими, но вполне понятными объяснениями.

– То есть… если откажусь, вы меня убьете, – произнес бывший вор, и щерящаяся черепушка снова качнулась, обозначая кивок, – не самый лучший расклад. А знаете, за меня ведь будут мстить… если что.

В ответ на последнюю фразу скелет раскинул руки, словно бы для объятий… нет, скорее, развел руками. Мол, нам-то, мертвым уже, чего бояться мести?

– Ладно, – Освальд вздохнул, – тогда другой вопрос. Как я вам помогу – не подскажете?

Скелет уперся двумя пальцами правой руки, средним и указательным, в столешницу. И, перебирая пальцами, подвигал над нею кистью – изображая как бы маленького человечка, решившего по столешнице прогуляться.

– У-у-у, понял! – сказал бывший вор, воодушевленный собственной догадкой, – вы хотите, чтобы я пошел… с вами. Да? Пошел куда-то, где мне все объяснят?

А в ответ – снова кивок.

В путь отправились не сразу, а спустя примерно час. Дождавшись, когда кровавое зрелище на небе, вызванное схваткой закатного солнца с истончающейся к ночи пеленой, померкнет.

Из нежити, захватившей Освальда в плен, сопровождать его подрядились, во-первых скелет, а во-вторых, пара умертвий. Эти, последние, поначалу волокли связанного бывшего вора на себе. И лишь когда тот, брыкнувшись, возмутился и заявил, что ему надоело быть грузом, что он в состоянии передвигаться сам – опустили пленника на землю и развязали.

– Не бойтесь, не сбегу, – уверил Освальд своих мертвых конвоиров.

Не то чтобы мертвяки отличались легковерностью, а в бывшем воре внезапно проснулась честность и верность данному слову. Нет, уж кого-кого, а нежить треклятую обмануть – в этом Освальд точно не видел ничего зазорного. И наверняка бы удрал от неуклюжих мертвяков… на открытой местности.

Но вот беда: путь мертвяков лежал не через открытую местность. А через лес, росший неподалеку от заброшенного трактира. Через лес, в вечерних сумерках сделавшийся темным. Особенно в чаще, куда мертвяки со своим пленником успели к тому времени забрести.

Но была здесь и вторая сторона медали. В эти места с заброшенной дорогой и оставленным живыми хозяевами трактиром Освальда тоже не праздное любопытство привело. Нет, сюда его отправил Дедуля-Бренн. Отправил на разведку – как можно больше выяснить именно о мертвяках, ошивавшихся в окрестностях. Да успевших даже совершит набеги на пару селений.

И теперь, предчувствовал Освальд, он был на пути к разгадке – к тому, чтобы узнать причину, по которой мертвякам на сей раз не лежалось спокойно в могилах. Выяснить источник их беспокойства. А выяснив, можно будет решить, что с этой напастью делать.

Лавируя в лабиринте из деревьев и продираясь сквозь заросли кустарника, процессия из одного живого и трех мертвых путников дошла до какой-то скалы, почти отвесной и выщербленной. Точнее, к исполинской «пасти» – пещере, темневшей на фоне щербатого камня.

Скелет и пара умертвий остановились перед входом в пещеру, не доходя до нее пару шагов. Застыл на месте, следуя их примеру, и Освальд. Но только на миг. Скелет вскинул руку в повелительном жесте, указал в направлении пещеры: иди, мол. Но уже без нас.

– А сами чего… боитесь? – недовольно осведомился бывший вор, обескураженный поведением своего мертвого конвоя, – твари, небось, какой-нибудь меня скормить задумали… демону? Да, точно, демону! Засел он в этой пещере, а нежить вроде вас посылает, чтобы хавчик ему доставляли. Нет?

Вместо ответа скелет вновь провел костлявой рукой себе возле шеи. И повторно указал на темнеющий вход.

И Освальда, как ни странно это на первый взгляд прозвучит, жест костлявой твари успокоил. Действительно, промелькнуло в голове бывшего вора, как он мог забыть. Или, скорее, не до конца понять. Если его сразу не растерзали – в живых оставили; если угрожали смертью лишь за неподчинение, значит, Освальд нужен был именно живьем. Нужен не столько самой шайке нежити, сколько управлявшей ею силе. И с этой силой бывшему вору предстояло теперь познакомиться.

Куцыми осторожными шагами он прошел в темноту пещеры. И успел сделать не меньше десятка таких робких шагов, на каждом рискуя споткнуться и что-нибудь сломать себе в этом непроглядном мраке, прежде чем мрак оный был рассеян неярким, холодным, но светом. Слабым, робко подрагивавшим голубоватым сиянием, в первый миг показавшимся Освальду нестерпимо ярким – после полной темноты-то. Бывший вор даже глаза зажмурил.

В центре сияния маячила человеческая фигура… вернее, не совсем человеческая. На живого человека она походила не больше, чем портрет, выцветший от времени и выгоревший на солнце. Смутные, словно видимые сквозь туман, расплывчатые очертания, сохранившие жалкий остаток от внешности некогда жившего человека.

Человек этот, как понял, приглядевшись, Освальд, когда-то был высок, строен и длинноволос. Волосы его были не то седыми, не то просто светлыми, зато теперь их фантом выглядел белесым как скорлупа куриного яйца. Но самой заметной чертой этого… этой сущности были глаза. Светящиеся глазницы; они-то, похоже, и источали то сияние, что освещало пещеру.

«Призрак!» – понял бывший вор и содрогнулся. Причем не только от почти зимнего холода, наполнившего пещеру одновременно с появлением призрачной фигуры.

Еще Освальд вспомнил, как на одном из уроков мастера Бренна, сам Дедуля говорил, что оружие против призраков бессильно. Только боевое колдовство, коим он, простой бродяга, к несчастью своему не владел.

И что тогда остается простому смертному, не колдуну, оказавшемуся в замкнутом пространстве один на один с призраком? Помолиться разве что. Вот только Освальд не очень-то был уверен в искренности и силе своей веры. И потому сомневался, что это поможет.

Но все-таки попытался хотя бы осенить себя символом круга, разделенного на четыре части. Призрак дрогнул при виде священного символа, даже потускнел чуток и подался назад на расстояние пары шагов.

– Прошу вас, не надо этого, – прошелестел он негромким, не выражающим чувств голосом.

– Тебе легко говорить: «надо», «не надо», – парировал Освальд ворчливым тоном, – это ж я, а не ты увидел призрака.

А сам внутренне торжествовал, что догадался-таки, нашел на обитателя пещеры управу. Не подвел он – символ-то священный!

– Я не причиню вам вреда, добрый господин, – снова зашелестел призрачный голос, – мне это не нужно… я удивлен, почему добрый господин не понял: мне нужна помощь. Помощь живого человека. Посудите сами, добрый господин: зачем мне вредить тому, кто может мне помочь?

– Помощь, она разная бывает, – философски заметил бывший вор, снова вспомнив урок мастера Бренна. Когда тот рассказывал о призраках, что они питаются силой живых.

В свете сказанного тогда Дедулей зов о помощи, который пещерное привидение передало через мертвяков, объяснялся просто – и совсем для Освальда не утешительно. «Помощь живого человека» призраку могла требоваться вполне определенная. Жизненная сила хоть бывшего вора, а хоть и иного другого беспечного ротозея, имевшего глупость сунуться в заброшенный трактир или соседствующий с ним лес. Тогда неудивительно, что мертвяки Освальда почти не тронули. Почти не причинили ему вреда, только обездвижили и связали. Ведь целый-то и по большому счету невредимый человек для призрака выйдет всяко питательней, чем избитый и истерзанный.

И потому Освальд особенно поразился ответу, услышанному от призрачной фигуры.

– Мне нужно… покинуть этот мир, – заявил шелестящий голос, – мир живых, мир вещей. Я умер, и потому я здесь чужой.

– Думаешь, там будет лучше? – бывший вор хмыкнул.

– Думать бесполезно, – молвил призрак, – можно лишь верить… надеяться. Зато по поводу теперешнего моего положения и думать нечего. Я даже не сомневаюсь: уж здесь-то надежды нет. На что надеяться, если сам ничего изменить не в силах… и пока никто другой для тебя ничего не изменит? А я даже эту пещеру проклятую покинуть не могу!

– Зато можешь послать прогуляться какой-нибудь труп или скелет, которому, кстати говоря, полагается тихо-мирно лежать в могилке.

– Ах, этот отголосок прежней силы, – впервые с начала разговора Освальд уловил в голосе призрака какое-то подобие эмоций – то ли грусть, то ли ностальгию, – поначалу я даже не знал, что она смогла пережить мое тело. Не знал, не надеялся. Просто от скуки попробовал развлечь себя, выполнив один из ритуалов, которыми занимался при жизни. И – ритуал сработал! Дохлая летучая мышь снова стала летать. Но летала уже лишь туда, куда я ей велел.

– То есть ты… ну, сила, ритуал, – проговорил бывший вор, догадываясь, – это значит…

– Я некромант, – заявил призрак, – или правильнее сказать, был некромантом. Хотя, если сила сохранилась, то слово «был» не слишком уместно.

4

О так называемых некромантах Освальд, разумеется, слышал. Этим иноземным вычурным словом называли особый вид колдунов, волшбу свою творивших на зыбкой грани между миром живых и царством мертвых. По всей видимости, они научились худо-бедно управлять Скверной – той гнусной и нечистой сущностью, что, если верить Равенне, мешала мертвецам покоиться с миром.

Вбирая Скверну в себя, некромант мог вернуть покой целому кладбищу, если похороненные там трупы вдруг вздумали выбраться из могил да побродить на свежем воздухе. Собственно, таким способом эти колдуны и зарабатывали себе на кусок хлеба.

Однако с тем же успехом некромант – хоть в отместку, хоть с умыслом или просто в силу дурного нрава – был способен, напротив, заразить Скверной сам. И тогда те, кто умер, и кому полагалось тихо и смирно лежать в гробу, становились либо слугами колдуна, либо просто бесхозными, но тоже вполне подвижными, тварями. Причем небезопасными для живых.

А потому не стоило удивляться, что церковники считали некромантов первейшими слугами дьявола – выделяя их даже из общего сонма колдунов. Да и простые миряне симпатии к ним не испытывали. А если и обращались за помощью, то только когда самих припекало. Когда усопшие родичи, соседи и иже с ними покидали могилы и не в меру настырно напрашивались в гости.

Получить, кстати, вышеназванную помощь было непросто. И не потому, что некроманты не желали пускаться на выручку собратьям по роду людскому. Напротив, они охотно брались за то, чтоб утихомирить разбушевавшихся умертвий… если устраивала предложенная за эти труды цена. Другой вопрос, что самих колдовских борцов с нежитью становилось с каждым годом все меньше.

Что Святая инквизиция, что светские власти, объявив некромантию вне закона, только что не соревновались в охоте на творцов и приверженцев этой зловещей волшбы. Хотя, возможно, соревнование и велось, только негласно.

Так или иначе, а любому обнаруженному некроманту грозил либо костер инквизиции, либо петля на шее, либо плаха. Оттого сами колдуны предпочитали скрываться, держались подальше от людских поселений и уж тем более не отличались общительностью и дружелюбием. Хотя тем же самым грешили и другие колдуны – взять того же мастера Бренна, но именно у некромантов нелюдимость доходила до крайней степени, граничащей порою с враждебностью ко всему живому.

Потому мало кто из людей мог похвастаться, что видел некроманта. Те же родители Освальда рассказывали, что лишь однажды якшавшийся с нежитью колдун наведывался в их родную деревню – услуги свои предлагал. Да и тогда отец Освальда, например, полагал, что был это жулик, за некроманта себя только выдававший. Встречались среди поборников неправедной наживы и такие – отчаянные до безумия. Настолько, чтобы пытаться разжиться монетами таким способом, не боясь… вернее не беря в расчет возможность лишиться за это головы или превратиться в золу после пыток в каземате инквизиции.

Но что до обитателя лесной пещеры, с которым свела судьба Освальда, то некромантом он был подлинным, причем весьма одаренным и искусным. Впрочем, количество мертвяков, которое он сумел поднять и управлять ими на удалении от своего невольного убежища, говорило само за себя.

– Кстати, а мы ведь не познакомились, – зачем-то еще вспомнил бывший вор посреди беседы с призраком колдуна.

– Можете звать меня Лир, добрый господин, – предложил призрак, – настоящего имени своего, уж простите, я даже вам не скажу… да и вам самому лучше не открываться. Не знаю, известно ли это доброму господину, но даже слабенький колдун, узнав истинное имя человека, получает над ним власть.

Да, властью этой он может воспользоваться тоже в меру слабых сил своих и знаний – например, пакость наслать какую… проклятье, бородавку на видном месте. Но если колдун могуч и много знает, он с помощью имени способен превратить человека в раба. Причем покорного почище мертвяков, но сохраняющего разум… как ни странно.

– Понял, открываться не буду, – сказал Освальд, немножко обескураженный, – слышал я это… ну, насчет имени. Так что… ладно: Лир, так Лир. А меня тогда можешь звать… ну, например, «Величайший в мире искатель приключений, перед которым недруги трепещут, а все женщины его хотят».

– Как-как? – переспросил, не поняв, призрак.

– Шутка, – бывший вор хмыкнул, – обращайся ко мне просто: Друг. И перестань уже повторять это «добрый господин», «добрый господин». Как ворон у балаганщика, чес-слово. Какой уж я господин? Для кого? Ни титула, ни кола ни двора. Простой бродяга.

– Как хочешь… Друг, – призрачный некромант кивнул, – но будем продолжать.

Как и подобает таланту, тот, кто теперь назвался Лиром, не только старательно усваивал знания о своем деле. Но пребывал в постоянном поиске. Искал крупицы знаний, сохраненные другими некромантами – а это было нелегко, учитывая, сколь нелюдимы и скрытны были приверженцы этого зловещего колдовства. Даже друг дружки они сторонились. И уж тем более не имели обыкновения обзаводиться учениками.

Наблюдая за знакомыми колдунами – Дедулей-Бренном, например, или Равенной – Освальд воспринимал творимую ими волшбу, как нечто, хоть ему лично недоступное, но в то же время простое. Быстрое, как любое действие, совершаемое на ходу. Но теперь, из разговора с некромантом, что тоже колдун, бывший вор понял, что подобное представление справедливо разве что для боевых заклинаний. Этим действительно полагалось быть простыми, как удар дубиной и столь же действенными. Некромантия же была куда более тонким искусством (Лир так и назвал ее – «искусство»); каждое ее применение представляло собой сложный ритуал, требовавший аккуратности, сосредоточения, а главное, времени.

Возможно, здесь Лир не обошелся без преувеличений, дабы подать себя в наиболее выгодном свете. Как говорится, сам себя не похвалишь – никто не похвалит. Но едва ли, решил Освальд, покойный некромант солгал в главном. Некромантия основывалась на использовании так называемой Скверны, игравшей в этом колдовстве примерно такую же роль, как дрова в костре или печи. Но в отличие от дров сила эта, порожденная самой Преисподней, была куда менее предсказуемой, Лир даже назвал ее «капризной».

Из-за этого, присущего ей, качества, не вся Скверна шла в дело – особенно когда речь шла о подъеме мертвяков из могил, а не, напротив, их успокоения. В последнем-то случае возможности некроманта в поглощении Скверны ограничивались его телесной крепостью и душевным состоянием. Ибо медленно, но верно эта гнусная, но оказавшаяся небесполезной, сущность разрушала и тело, и душу. Так что некромант, хапнувший слишком много для себя Скверны, мог тяжело заболеть, сойти с ума или даже умереть.

– По крайней мере, я остался в добром здравии, – зачем-то как бы между делом похвалился Лир, – и сохранил рассудок… хотя разве сейчас мне от этого легче?

– Легче мне, – с едва заметной усмешкой отвечал Освальд, – со здравомыслящим-то призраком иметь дело всяко удобнее, чем с обезумевшим.

И призрак некроманта вернулся к своей истории.

Гораздо менее предсказуемым, как уже говорил он, являлось обращение со Скверной при попытке поднять усопших и управлять ими. Подобно тому, как неуклюжий человек, сходив к колодцу, непременно расплескивал хотя бы часть взятой из него воды, неумелый некромант мог пустить Скверну не на создание нежити, а просто по ветру. Иначе говоря, Скверна, потраченная таким некромантом, могла улетучиться и осесть где-нибудь в другом месте, тем самым усугубляя несчастья живых – а мертвецам, над которыми колдовал наш неумеха, не достаться вовсе.

Мало того! От такой возможности – потратить хотя бы толику своего запаса Скверны втуне – не стоило зарекаться даже умелому и опытному некроманту. Вот и приходилось им изощряться, изловчаться, чтобы трата эта бессмысленная выходила как можно меньшей.

И здесь все могло решить единственное слово в заклинании, единственный звук при его произнесении, тон голоса, едва заметный жест. А также фаза луны, время года и направление ветра. И прочее, прочее, прочее.

Кому-то из некромантов удавалось учесть множество таких вот мелких деталей правильно – и тем самым научиться расходовать Скверну с наибольшим толком. Прочим оставалось либо завидовать, либо пытаться выведать секреты этого счастливчика. А коль ученичество у этих бирюков принято не было, приходилось менее успешным из них прибегать к приемчикам, достойным воров.

Подслушивать чужие разговоры – с самим-то некромантом желающих побеседовать находилось обычно немного. Выуживать слухи и цепляться за них как охотничий пес за след или запах зверя в лесу. Находить убежище очередного умельца, проникнуть туда… почти всегда без приглашения и даже без спроса. Ну и, разумеется, отыскивать в берлоге более успешного собрата по некромантской стезе его записи. Каковые сам некромант-хозяин, если он вконец не лишился чувства самосохранения, не станет держать на видном месте.

На это назвавшийся Лиром и тратил при жизни немало своего времени. Бродил по землям, охотясь за секретами других некромантов. И секреты-то эти его погубили – даром, что не до конца.

В одном из свитков, добытых в странствиях, Лир узнал об этой пещере, ставшей впоследствии для него посмертным узилищем. Несколько веков назад, когда предки местных жителей были дики под стать варварам-северянам, а вера во Всевышнего еще не достигла этих земель, пещера служила языческим капищем. Здесь, если верить свитку, приносили кровавые жертвы и устраивали оргии, которые нередко заканчивались людоедством.

– Жуть! – передернуло услышавшего об этом Освальда.

Но главное: после всех, совершенных в капище, злодеяний, в ней должна была скопиться просто прорва Скверны. Так предположил автор свитка, хотя домысел свой проверить не удосужился.

А что такое скопище Скверны для любого некроманта? Да примерно то же, что нерестилище для рыбака или цветник для пчелы.

– А также куча навоза для мухи, – не удержался от ерничества бывший вор, – и, кстати: а вот я почему-то здесь Скверны не чувствую. Как и лес – растет себе, зеленеет.

– В том-то и соль, – в бесстрастном шелестящем голосе призрака вновь промелькнуло что-то вроде грусти, – Скверна, что здесь хранится, почему-то не покидает… не может покинуть пещеру без телесного носителя. Почему так… наверное, потому что ее слишком много. Можно сравнить здешние запасы с большой грудой чего-то слипшегося. Снега, например. Отдельные снежинки порхают в воздухе; комья снега уже не могут порхать, но человеку под силу их и поднять, и размять. А вот кучу снега, да еще слежавшегося, даже с места сдвинуть трудно. Так и здесь.

– Может быть, – Освальд пожал плечами.

Спорить со знатоком Скверны он не мог – просто не хватало знаний. Но и сравнивать эту мерзостную отрыжку Преисподней с главным источником зимних забав и зимней же свежести бывшему вору было трудно. Не умом, но сердцем.

– Но тогда я не понял, – проговорил он, – как тебе удалось воспользоваться здешними запасами… пользовался ведь, разве нет? И почему я сам присутствия Скверны не чувствую?

– Ну, отвечу вначале на второй вопрос, если не возражаешь, – прошелестел призрак, – как некромант, я умею вбирать Скверну в себя, если ты не забыл. Вот и вбираю ее… вернее отгоняю от тебя, чтобы она тебе, дорогой собеседник, тем более назвавшийся Другом, не досаждала.

Освальд на это лишь хмыкнул. И как мол, я сам не догадался. А Лир продолжал:

– Теперь насчет пользования… да, прибегал я и к здешнему запасу. Собственно, в основном его и использовал. Но для этого мне понадобился телесный носитель. Видел, наверное, ходячий скелет в числе той нежити, что… проводила тебя сюда?

Бывший вор кивнул.

– Я нашел его… вернее, его кости здесь же, в пещере, – пояснил призрак, – кто-то уже сюда забредал. И наверняка тоже Скверной хотел разжиться. А может просто путник, искавший здесь пристанище, но не знавший… вовремя не понявший, что место это – осквернено. Так или иначе, повезло ему больше чем мне: он хотя бы упокоился с миром… хотя не уверен.

Зато теперь скелет неплохо мне служит. Передавая порции Скверны другим мертвякам, а с нею и мою волю. Эти ходячие кости я мог бы назвать своим представителем… посланником в мире живых.

– Интересная мысль, – сказал Освальд, – останки давно умершего человека – и вдруг представитель в мире живых.

– И не такое бывает, – философски заметил призрак, – жизнь полна странностей. И неожиданностей… в том числе неприятных. Из-за одной такой я и оказался здесь… бесплотным духом.

– И как это случилось? – поинтересовался бывший вор.

– Я тогда впервые попытался воспользоваться Скверной, хранившейся в этой пещере, – начал Лир, перейдя к сути, – и у меня еще было тело. Вроде бы все рассчитал, вроде бы ничего подобного не должно было случиться, но жизнь ведь полна неожиданностей. Знаешь такую игру – перетягивание каната?

– А то! – отвечал Освальд.

– Так вот. Попробовав вытянуть из пещеры хотя бы немного Скверны, я в некотором смысле сыграл в такую игру. Причем соперник мой оказался тяжелее и сильнее. Так что не я его, а он меня перетянул – сюда. Подобное тянется к подобному, вот и Скверна в пещере притянула Скверну, которой была полна моя душа. А тело… что происходит с телом, когда душа его покидает, объяснять, я думаю, излишне.