Текст книги "Ода абсолютной жестокости"

Автор книги: Тим Скоренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Берсерков очень мало, – продолжает он. – Один на несколько тысяч воинов. И один берсерк стоит тысячи.

– Вы хотите предложить мне работу? – спрашиваю я.

Киронага усмехается.

– Можно сказать и так. Я знаю, что вы вольны покинуть наместника Санлона в любой момент, и он не сможет вас удержать. Так вот, Император собирает войско, чтобы идти войной на Империю Фаолан.

Империя Фаолан вдвое больше нашей империи. Если не втрое. Она просто задавит нас количеством. Войны в условиях бессмертия долгими не бывают.

– Это глупо.

– Это мудро, – возражает Киронага. – Фаолан не готова к войне, а населению провинций безразлично, под чьим началом жить – будь то наш Император или их. Они соберут войско больше нашего – но наш Император мудр. Он уже несколько лет создаёт организованный отряд берсерков. Отряд, который стоит всей армии Фаолана.

– И сколько берсерков он набрал?

– Двадцать четыре.

– Какова численность армии Фаолана?

– Приблизительно шесть тысяч человек.

– А нашей?

– Около трёх тысяч.

Я смеюсь.

– Хорошо, – говорю я. – А если у Фаолана тоже есть берсерки…

– Нет, – отвечает Киронага. – Даже если и есть, они не организованы, и их гораздо меньше. Император борется за каждого берсерка в своей армии. Вы, господин Риггер, наверняка один из лучших.

– Проверим это, – я встаю.

Киронага также поднимается. Он достаёт обе катаны, протягивает одну мне. Я отстёгиваю кобуру, аккуратно кладу её на скамью. Мы выходим в центр двора. Из окна дома смотрит Марьяна.

Я знаю, что сказать.

– Если ты меня побеждаешь, я иду с тобой.

– Хорошо.

В его глазах – лёд. Почему-то мне кажется, что он сильнее меня. Я отгоняю эту мысль: я никогда себе такого не позволял.

И тут Киронага бросается в атаку. Он раздваивается, растраивается, становится расплывчатым и невидимым. Его меч мелькает со всех сторон: кажется, что у него тысяча рук, и в каждом по катане. Я едва успеваю отбивать его атаки, не говоря уже о каком-либо нападении. Постепенно я привыкаю к ритму Киронаги и начинаю искать лазейку в его движениях. Я ловлю его на том, что при верхнем ударе справа он на долю секунды оставляет открытой ногу, и сразу после парирования я могу ударить его по бедру. Я выдерживаю время, а потом осуществляю манёвр.

Мой меч проходит мимо. Киронага увёртывается и бьёт меня ногой в пах, я сгибаюсь, и к моей шее прижимается меч.

– Нет, Риггер, ты слабее. Сейчас ты слабее. У тебя – дар. Но этот дар нужно развивать на более сильных противниках, чем твои гладиаторы.

Он прав.

– Убери меч. Я признаю поражение.

– Мы едем завтра утром. Будь готов.

Я разгибаюсь.

– Только мы?

– Только мы, Риггер. У берсерка не может быть привязанностей.

Вот в этом он ошибается. Эта ошибка может стоить ему жизни – но позже.

Я смотрю в его раскосые глаза, потом беру кобуру, разворачиваюсь и ухожу. Марьяна стоит у окна. Уже сегодня все будут знать, что Риггер проиграл бой. Поэтому, зайдя в дом, я направляюсь к ней. Катана Киронаги у меня в руке. Марьяна пытается защититься руками, но я перерубаю тонкие запястья и рассекаю ей череп. Теперь о моём позоре узнают только завтра – уже после моего отъезда.

* * *

Во дворе усадьбы всё как обычно. Снуёт быдло, Болт сидит у колодца, Мормышка носится туда-сюда по мелким поручениям. Тяжело быть лилипутом.

Я зол. Я сейчас очень зол. По мне это видно. Болт, заметив меня, тут же куда-то исчезает. Партизан принимает коня, потупив глаза. Пузан скрывается в недрах кухни. Быдло расступается передо мной. На моём пути оказывается Голова-с-Плеч. Он худой и невысокий, но зато профессионал высокого класса. Никто так не разбирается в пытках, как он. Я его ненавижу.

Он оборачивается слишком поздно. Я бью его в живот кулаком, а потом достаю из-за пояса прут с рукоятью. Из всех щелей на меня смотрят дворовые. Голова-с-Плеч с трудом разгибается, и тут я наношу удар прутом по его голени. Нога подламывается, он с воплем падает. Я начинаю методично дробить ему кости: одну за другой, не трогая только голову. Он орёт. Он весь в крови – кровью пропиталась его красная накидка, его штаны. Один из ударов превращает его челюсть в кучу осколков. Я устаю. Оглядываюсь. Глаза – повсюду глаза.

На пороге моего дома стоит Бельва. В её глазах – слёзы. Я молча смотрю на неё, а затем последним ударом раскраиваю палачу голову. Иду к Бельве с прутом наперевес, прохожу мимо, она идёт за мной. Бросаю прут на пол, отстёгиваю пояс и сажусь на кровать.

Мне плохо. Она садится рядом, и я утыкаюсь в её пышное тело, прячусь в ней и рыдаю.

– Тебе не женщина нужна, – говорит Бельва. – Тебе нужна мать.

Она права. Иногда мне нужна женщина. Иногда – мать, которой у меня никогда не было. Бельва умеет быть и той, и другой.

Чаще всего мне нужна жертва. На эту роль годятся все остальные.

* * *

Через полчаса на пороге появляется Носорог. Я уже в порядке. Просто сижу на стуле и смотрю на Бельву. Носорог говорит:

– Жирный тебя видеть хочет.

Тяжело поднимаюсь и иду. Причина понятна.

Жирный ждёт меня на первом этаже усадьбы. Он сидит на красном диване, размещённом в стенной нише. Справа от него Кость, абсолютно голая, чего и следовало ожидать. Она омерзительна со своим болезненно худым и плоским телом. Мартиллы не видно, только быки по бокам дивана.

– Ну, рассказывай, – говорит Жирный.

Молчу.

– Зачем опять Голову обидел?

Молчу.

– Зачем в деревне кровавую разборку устроил?

Молчу.

– Сейчас, Риггер, ты пойдёшь в каземат. Две недели отдохнёшь, подумаешь о своих провинностях. Ну и знаешь, лучше сам иди. А то как в прошлый раз…

В прошлый раз меня расстреляли из арбалетов и отнесли в каземат мёртвым. Просыпаться утром на мокрых камнях – не самое большое удовольствие.

Но сегодня мне это безразлично.

– А пошёл ты… – говорю я и ухожу.

Один из быков хватает меня за руку, я выкручиваюсь и вбиваю ему нос внутрь головы. Бык, захлебываясь кровью, падает. Второй бык напрыгивает на меня, я выхватываю прут и перебиваю ему ноги. Кость визжит. Прут вонзается ей в правый глаз, она падает.

– Ну, знаешь… – Жирный ревёт и вскакивает.

В его руке – портативный арбалет. Он не успевает выстрелить: я прутом ломаю ему руку, а потом разбиваю голову.

– Сука, – бросаю я и иду к выходу.

Что-то холодное бьёт меня в район печени. Оглядываюсь: бык с переломанными ногами держит арбалет. Иду к нему, не взирая на боль в спине. Он выпускает вторую стрелу. Будь это лук, я бы поймал. Арбалет – нет. Стрела пробивает мне плечо. Продолжаю идти. Арбалет четырёхзарядный, с самовзводом. Третья стрела попадает в лёгкое.

Ноги подгибаются. Мир мутнеет. Тишина.

* * *

Открываю глаза. Больно. Кажется, я не в своей постели.

Я вишу на стене в пыточном подвале Жирного. Руки прикованы цепями, ноги не достают до пола. На них – тоже кандалы, врезанные в камень. Пыточный подвал – это редкое место в усадьбе, где стены – каменные.

Жирный стоит передо мной. На его лице – довольная усмешка.

– Всё, Риггер. Вчера ты доигрался. Следующую неделю я буду с радостью тебя пытать. А потом – в каземат. На полгода, не меньше. Может, образумишься наконец.

За спиной Жирного – Носорог, Лосось, Болт, Мартилла, два быка и Голова-с-Плеч. Голова в представлении будет играть главную роль, но пока что он в тени.

Я гордо молчу. Корчу презрительную рожу.

Жирный оборачивается к Носорогу.

– Дай-ка факел.

Носорог протягивает ему факел. Хороший, качественный, горит чисто, почти не дымит. Голова-с-Плеч выходит вперёд. Он облачён в уродливый балахон с капюшоном. Под балахоном его тщедушная фигурка кажется ещё меньше.

Жирный тычет факелом мне в промежность. Больно, я ору.

– Больно, да? Это так, для разогрева. Сейчас Голова с тебя кожу снимать будет. Медленно. А я прижигать буду, чтобы кровью не истекал, ага…

Он так смакует каждое слово, что мне становится тошно.

– Ты, Риггер, должен осознавать свою вину. И свою заменимость, – Жирный продолжает философствовать. – Ты думаешь, без тебя гладиаторов не отберут?

Он дотрагивается факелом до моей ноги. Я осознаю, что на мне нет никакой одежды. Волосы на ноге горят, это очень больно, я дёргаюсь.

– Да, Риггер, это неприятно. Помни, Риггер, следующая неделя тебе простой не покажется.

Лосось выходит из помещения, Носорог – за ним. Болт смотрит на меня внимательно. В его глазёнках я читаю торжество. Мартилла глядит с интересом. Она любит пытки.

Жирный говорит:

– Давай, Голова. Начни с ноги.

В руке у Головы – скальпель. И ещё какой-то странный инструмент, похожий за зажим.

– Смотри, – говорит Голова. – Вот этим делают надрез. – Он поднимает скальпель. – А вот этим, – он поднимает зажим, – накручивают кожу, чтобы снимать её пластом, а не лохмотьями.

Жирный улыбается. Голова и Мартилла – тоже. Суки. Уроды. Как только я освобожусь, всем устрою кровавую баню. Мартиллу изнасилую дубиной с шипами.

Только быкам Жирного всё до фени. Они просто стоят сзади и тупо смотрят, без всякого выражения.

В ноге боль – это Голова делает надрез. Я дёргаю ногой, но кандалы держат крепко. Боль пульсирует, распространяется снизу вверх, пронзает каждый нерв. Я почти теряю сознание, всё вокруг горит. Голова поднимает повыше окровавленный зажим с висящим на нём лоскутом кожи длиной сантиметров тридцать. Тут же боль продолжается, но уже другая: Жирный водит по ране горящим факелом.

– Воды, кстати, принеси, – говорит Жирный одному из быков. Тот выходит.

– Болит ножка? – говорит Жирный. – А ты думал, что такой неуязвимый, да?

Молчу, сжав зубы. Боль безумная.

Тут же боль снова начинает пульсировать и распространяться, только теперь от правой ноги. Дёргаюсь, но ничего не могу поделать. Процедура повторяется: Голова поднимает лоскут, Жирный прижигает рану.

– Давай-ка мы с живота немножко снимем, – говорит Жирный.

Голова с ехидной усмешкой делает прокол и начинает аккуратно срезать кожу с живота. Это больнее, чем нога, во много раз.

Жирный приговаривает:

– Да, Риггер, не так всё и просто…

Мартилла блюёт в углу. Да, сука, а ты думала получить от этого удовольствие?

Болт хладнокровен. Быки тоже. Тот, которого посылали за водой, уже вернулся с двумя огромными вёдрами.

– Смотри, как плещется, – говорит Жирный, умывая лицо. – Но сегодня ты у нас будешь дружить с другой стихией.

И снова поднимает факел.

Что происходит дальше, я помню урывками. Помню жуткую боль в паху: кажется, меня оскопили. Помню, как дробят пальцы, а потом отрезают. Помню, как мне показывают что-то страшное. Я не понимаю, что это, меня поливают водой, и тогда до меня доходит, что это зеркало. А в зеркале – окровавленный огрызок человека, живой только благодаря искусству палача.

Потом я окончательно отрубаюсь.

* * *

Новый день начинается так же, как и вчерашний. Воспоминания о боли всё ещё живут во мне. Я прикован к стене в том же самом подвале. Темно. С потолка капает вода. Осматриваю себя, насколько могу: всё в порядке. Весь пол измаран кровью. Прямо передо мной на полу лежит отрезанная человеческая рука: наверное, моя.

Дверь открывается. На пороге – Жирный, за ним – быки и Лосось.

И Киронага.

Подходят, молча рассматривают меня.

– Что ж, – нарушает молчание Жирный. – Ты представляешь, Риггер, как тебе везёт? Тебя хочет забрать сам Император. Господин Киронага – его полномочный представитель.

– Мы знакомы, – говорит Киронага.

Он подходит ко мне и смотрит прямо в глаза.

– Господин Риггер, мы договаривались уехать вчера. Но вчера вы не пришли. Узнав обстоятельства вашего отсутствия, я предпочёл разрешить конфликт между вами и мессиром Санлоном своими методами. Так что сейчас мы вас освободим, вы пойдёте за мной, аккуратно соберётесь, никого не трогая, и мы тронемся в путь. Лошади уже готовы. Вы согласны?

Отворачиваюсь с видом «а что остаётся делать?».

– Вот и прекрасно. Отпустите его.

Жирный стоит позади с напряжённым выражением лица. Он знает, что если я сорвусь, то снова будет литься кровь, причём уже не моя.

Но я не сорвусь. Потому что я безоружен, а Киронагу мне не удалось победить даже с оружием в руках.

Голова опасливо отцепляет ноги – я повисаю на руках, затем руки. Я разминаю затекшие конечности.

– Пойдёмте, господин Риггер, – говорит Киронага.

Лосось протягивает мне длинную рубаху. Надеваю её через голову, чтобы не щеголять голым задом по двору.

Иду за Киронагой. Голове показываю жест: провожу пальцем по горлу.

Лосось провожает меня взглядом.

Мы выходим. Киронага и я. Остальные остаются внизу. Мы поднимается через люк на первый этаж усадьбы, затем оказываемся во дворе. У конюшни стоит огромный чёрный конь. Такой стоит целое состояние.

– Да, это хороший конь, – говорит Киронага, заметив мой взгляд.

Он идёт рядом со мной, затем останавливается.

– Риггер, у тебя, – он снова переходит на «ты», – двадцать минут на всё про всё. Собираешь самое необходимое.

– У меня есть только один вопрос, – хрипло говорю я.

Я впервые за два дня нарушаю молчание.

– Да?

– Когда я смогу вернуться?

Киронага усмехается.

– Если повезёт, то через пару лет. Если не повезёт – никогда.

Я не понимаю этого ответа. Когда-нибудь я всё равно вернусь. Бессмертие делает невозможное возможным. Можно ждать сто лет и вернуться. Можно – двести.

Иду к колодцу. Болт здесь. Он смотрит на меня и подаёт уже набранное ведро. Окатываюсь холодной водой, она стекает по мне ручьями, смывая пот и кровь. Ещё ведро, ещё ведро. Быдло пялится из всех углов. Плюю на всех, снимаю рубаху. Ещё ведро, оттираю себя от мерзости. Болт отходит на несколько шагов. Я понимаю его.

Надеваю рубаху и иду к своему дому. Меня провожают взглядами. Я чувствую, что в них нет страха. Ненависть – да. Страха – нет.

Бельва в комнате. Она что-то вяжет. Это шарф. Тёплый шарф. Она вяжет его уже два месяца.

Она поднимает на меня глаза. Я молча стою и смотрю на неё.

– Ты очень красивая, – говорю я ей.

– Ты вернёшься?

Откуда она знает? Впрочем, любой слух распространяется тут с огромной скоростью. Может, Марьяна услышала и рассказала кому-нибудь, и всё: никаких больше тайн.

– Да, – говорю я. – Конечно, вернусь.

– Я буду тебя ждать.

– Я знаю.

Я иду в оружейную. Дробовик тут: я не брал его к Жирному на разборку. А вот семихвостки, кнута и прута – нет.

Надеваю бельё: оно хранится на полках: панталоны, рубаху. Поверх – кожаные штаны с отверстиями, чтобы кожа дышала. Жилет с отделениями для разной мелочи.

Надеваю походный ремень. Это массивная кожаная штука, на которую можно навесить всё, что угодно. Сверху надеваю широкий пояс для метательных ножей. Укрепляю в ножнах меч. Пристёгиваю кобуру с дробовиком. Пакую патроны: сколько увезу. Часть укладываю в сумку: повешу на седло.

Обматываю ноги тряпичным бинтом. Надеваю мягкие мокасины.

Риггер готов.

Заходит Бельва, протягивает небольшой узел.

– В дорогу.

Кладу узел в сумку. Кроме него, в мешке патроны, несколько ножей, трут, огниво, всякая мелочь, которая может пригодиться в пути.

– Спасибо.

Я не увижу её несколько лет, думаю я. Если верить словам Киронаги.

И я обнимаю её, и она меня, и она плачет, плачет, потому что она – единственный человек во всём этом хреновом мире, который любит меня. Любит по-настоящему.

А я не плачу. Потому что я – Риггер. Я не имею права плакать, по крайней мере, сейчас.

А потом я отрываюсь от Бельвы, от её большого мягкого тела, от её пушистых волос, от её веснушек, от её серых глаз, и ухожу. Киронага ждёт меня снаружи.

Он стоит, как истукан, руки сцеплены за спиной, плащ с обеих сторон оттопырен ножнами. Я прохожу мимо – к конюшне. Партизан приготовил мне коня – рыжего. Мне, в общем-то, безразлично: Жирный плохих коней не держит.

Когда я выезжаю на улицу, Киронага ждёт у ворот. Он великолепно смотрится в седле. Он действительно красив – насколько я могу оценить мужскую красоту. Бельва стоит у двери нашего дома. Теперь это – её дом. На самом деле, сейчас во дворе собрались все. Они рады, я думаю. Болт и Голова счастливы. Мормышка дотрагивается до своих ушей, будто не верит, что уже никто не будет отрезать их для развлечения.

К лошади подходит Лосось. У него в руках – семихвостка, кнут и прут.

– Держи, – говорит он.

Я чуть не забыл про них.

– Спасибо.

Киронага трогает коня, и я еду за ним.

Но всё это мелочи. Потому что я вернусь. И уж тогда я поотрезаю уши всем, кому захочу.

Потому что я – Риггер.

Глава 2. Дорога

Мы неспешно едем в противоположную от амфитеатра сторону. Мне жаль, что я не увижу очередных боёв и не смогу принять в них участие. Интересно, сколько талантливых бойцов в тех трёх клетках, которые я не успел обработать. Пантера справится. Но насколько качественной будет его работа, я не знаю. Я всё делаю лучше. Лучше всех.

Меня потрясает то, как Киронага держит себя, как выглядит, как сидит на лошади. Он как будто прибыл из другого мира. Мы едем по просёлку, а на его чёрной одежде – ни пылинки, короткая причёска аккуратна и ухожена, бока его лошади лоснятся и блестят.

– Расскажи мне подробнее, Киронага.

Он усмехается.

– Что тебе интересно знать?

– Двадцать четыре воина, даже самых лучших – это ничто против нескольких тысяч.

– Сколько человек ты можешь убить за день, Риггер?

– Не знаю.

– Ну, сколько ты убивал – максимум?

Я вспоминаю. Двоих-троих в день – это нормально. Максимум, наверное, около пятидесяти.

– Пятьдесят.

– Если каждый из двадцати четырёх убьёт по пятьдесят врагов за день, получится больше тысячи. А если по сто?

– Я убивал неопытных воинов в таком количестве.

– Просто ты пока что не знаешь, что такое берсерк. Ты, Риггер, – материал. А вот я уже – берсерк. Ты не смог нанести мне ни одного удара. Никто не может нанести мне ни одного удара. Ты научишься не пропускать ударов и тогда станешь непобедимым. Таким же, как я. Ты будешь убивать по сто врагов в день. По двести врагов в день.

Я думаю. Он, будто уличный торговец, расписывает мне прелести своего товара – моей предстоящей жизни. А ведь никаких прелестей не будет. Не будет Бельвы. Не будет Болта, которого можно спустить в колодец. Не будет Мартиллы, которую можно зажать в каком-нибудь углу. Не будет Пантеры, который всё-таки, наверное, мой друг. По крайней мере, я почти никогда с ним не дрался.

– Просто, – говорю я, – я еду с тобой, потому что я человек слова. И потому что я не могу стерпеть то, что кто-то может победить меня. Как только я научусь тому, что умеешь ты, я покину и тебя, и твоего Императора. Ты должен это понимать.

– Ты принесёшь клятву верности. Тогда и станет понятно, человек ты слова или нет.

Меня коробит от его тона.

– Я не буду приносить никакую клятву. Я могу прямо сейчас развернуться и уехать.

– И под пытки? В каземат?

Мне становится смешно.

– Ты думаешь, я не выдержу пыток?

Я ставлю его в тупик. Он не так умён, как выглядит. Он думает, что я еду с ним, чтобы сражаться за Императора.

– Это не только мой Император. Это и твой Император.

– Единственный мой Император – это я сам.

– Тогда что ты делаешь на службе у Санлона?

– Ты когда-нибудь пробовал вообще ничего не делать? Просто сидеть и маяться от безделья?

Он смотрит на меня и ждёт продолжения.

– Так вот, – говорю я. – Мне нравится то, что я делаю у Жирного. То есть у Санлона. Мне нравится, что меня все боятся. Мне нравится драться с гладиаторами и обучать их. Поэтому я вернусь к своей жизни, как только сочту это нужным. И ещё. У Жирного нет человека вернее, чем я.

Киронага молчит.

Дальше мы едем молча.

* * *

Деревня достаточно велика – около сотни дворов. Два всадника в боевом облачении – диковинка. Мужчины и женщины осматривают нас со всех сторон, что-то говорят. Невысокий мужчина в коричневой безрукавке из овчины оказывается прямо перед моей лошадью. Я рефлекторно пускаю коня вскачь, чтобы затоптать быдло: наука на будущее. Киронага молниеносно протягивает руку и хватает моего коня за повод, не пуская его вперёд.

– Нельзя, – говорит Киронага.

Я злюсь. Если я хочу убивать, я убиваю. Я выхватываю кнут и бью Киронагу, тот пригибается, кнут свистит по воздуху, но узкоглазый вынужден отпустить руку. Я скачу вперёд, лошадь грудью сбивает невысокого мужичка, копыта дробят его тело. Я разворачиваюсь и смотрю по сторонам.

Женщина в белом платье смотрит испуганно.

– Ты чего? – спрашивает детина в холщовой рубахе, идя на меня. В его руках – коса.

Первым щелчком хлыста я выхватываю у него косу, вторым – попадаю железным набалдашником точно ему в переносицу. Обливаясь кровью, детина садится на землю. Спрыгиваю с коня, иду к нему.

Спиной чувствую движение, разворачиваюсь и рукоятью кнута парирую удар катаны. Киронага бьёт плашмя, чтобы оглушить, а не порезать. Выхватываю меч. Нам предстоит снова сразиться. И я даю себе слово: если я побеждаю, то возвращаюсь обратно.

Обоюдоострый прямой меч привычнее катаны, и мы сражаемся на равных. Киронага быстрее меня: он вьётся ужом, и я с огромным трудом парирую его быстрые скользящие удары. Но я – сильнее, и каждый мой удар, попадающий в цель, оставляет след на его мече. Народ собирается вокруг. Краем уха я слышу что-то вроде «ставлю на узкоглазого». Они делают ставки. Что же, нельзя их разочаровывать.

Парирую очередной удар и выхватываю один из метательных ножей. Жаль, я не ношу кинжала, но это тоже сойдёт. Киронага увёртывается от броска и достаёт вторую катану. Раз я мухлюю – значит, ему тоже можно: это справедливо.

Второй ножик летит в толпу, кто-то хрипит, схватившись за горло. Две катаны парировать одним мечом невозможно. Выхватываю прут, но он слишком тяжёлый: им можно раскроить череп, но орудовать быстро и мастеровито крайне трудно. Правая катана Киронаги отсекает мне руку с мечом чуть выше кисти. Я отскакиваю назад.

Киронага тяжело дышит, но его волосы даже не растрепались. Одежда – аккуратна. Пыли нет даже на мягких чёрных туфлях.

– До заката три часа. Мы можем дождаться рассвета, если ты не готов двигаться в таком состоянии, – говорит он.

Я бросаю прут. Из культи струится кровь.

* * *

Я лежу на сене и смотрю в бревенчатый потолок. Рука перетянута жгутом и перевязана. Я уже не чувствую её ниже локтя. Главное – не забыть снять жгут вечером. Перед тем, как Киронага меня добьёт.

Мы решили не ехать сегодня. Меня положили на сеновале около дома старосты. Мужчина, которого я затоптал – местный юродивый, никто о нём не сожалел. Детина, получивший хлыстом, сам виноват. Так сказал староста. Я понимаю, почему он так сказал: он боится.

Киронага – на другом сеновале. Если я не ошибаюсь, не него клюнула какая-то белобрысая девка из быдла.

Дверь со скрипом приоткрывается. Заходит мужчина со светлыми волосами и массивной нижней челюстью. Он немного похож на детину, вступившегося за юродивого, но в этом мире нет родственников. Просто такой же тип лица.

– Господин, – робко говорит он, – можно с вами поговорить?

– Говори.

Он подходит ближе.

– Господин, вы ведь едете к Императору, так?

Киронага не умеет держать язык за зубами.

– Это тебе узкоглазый сказал?

– Он рассказал старосте, а уж староста от нас ничего не скрывает.

Да уж, другого я и не ожидал.

– Да, к Императору.

– Господин, я хочу в императорское войско. Сколько себя помню, в этой глуши живу. Хочу хоть на войне побывать.

– …мир посмотреть, – в тон ему добавляю я.

– И это тоже, – он не понимает иронии.

– Ты хочешь, чтобы мы взяли тебя с собой?

– Да, господин.

– А баба твоя против не будет?

– Нет, господин. Она меня дожидаться обещала.

Слуга в дороге – не помеха. Второй день едем всё-таки.

– Хорошо. Тогда будет тебе задание. Пройдёшь – возьмём.

– Всё, что угодно, господин.

Не пройдёт – не возьмём. Всё просто. Гладиаторов отбирают одним способом, а солдат – другим. Когда-то я отбирал солдат. Крестьяне-добровольцы приходили и просились в солдаты десятками. Их ставили строем и приказывали убить соседа. Больше половины не решалось – хотя знали, что через несколько часов сосед проснётся живым и здоровым.

– Видишь? – показываю культю.

– Да.

– Если я сегодня просто засну, то завтра буду с этой же культей. Значит, мне нужно умереть. Правильно?

– Правильно, господин.

Я протягиваю ему меч.

– Добей.

У него начинают трястись руки.

– Прямо…сейчас?

– Да. Убей меня. Прямо сейчас.

Он встаёт.

Парень держит меч неуклюже, наверное, впервые. Хотя мне кажется, что каждый в этом мире умеет держать меч. Просто некоторые этого ещё не знают.

Он заносит меч.

– Так ты меня только ранишь. Ты должен убить меня одним ударом.

Я думаю, что Киронага справился бы отлично. А Голова-с-Плеч придумал бы что-нибудь оригинальное. Но от этого деревенского парня я ничего не жду.

Он опускает оружие.

– Я не…я не могу…беззащитного человека…

Я смеюсь.

– Я сейчас могу встать и свернуть тебе шею, прежде чем ты успеешь сделать хотя бы одно движение. Неужели ты и впрямь думаешь, что я беззащитен?

Он заносит меч, теперь уже собираясь не рубить, а колоть.

– Коли сюда, – показываю ему точку на груди. – И не так, а чуть боком, чтобы меч прошёл между рёбрами.

Он поворачивает клинок так, как я сказал.

– Давай.

Я закрываю глаза. Секунда, две, три…

Он решается. Мгновенная боль в груди – и пустота. Последняя мысль: «Из парня выйдет толк».

* * *

Мы отбываем втроём – я, Киронага и Фарка, так зовут нашего нового попутчика. Киронага легко согласился с присутствием третьего человека. Я ещё вчера заметил, что он нуждается в слуге. Почему он не ездит со своим слугой, он не объяснил. Но кто-то же должен стирать его чёрную одежду, полировать катаны и ухаживать за конём. Это не господская работа.

Женщина Фарки снабжает нас запасом еды для трёх человек на несколько дней. Крестьянская лошадёнка едва тянет свою поклажу.

По дороге я расспрашиваю его о местности.

– Разбойники тут водятся?

Мне хочется подраться. С Киронагой драться что-то не тянет – до поры до времени.

– Да, господин. К вечеру подъедем к лесу, там водятся. Грабят всех подряд. Поэтому мы перед лесом заночуем у Альды, это вроде как сестра мне названная, давно дружим, а днём через лес поедем.

У меня совсем другие планы. Я хочу поехать через лес именно ночью. Я хочу, чтобы на нас напали. Мне кажется, что Киронага хочет того же. Но Фарке об этом знать рано.

– Ну, – говорю, – расскажи мне про местных разбойников.

– Это атамана Булки банда. Булкой его прозвали за то, что в своё время хлеб воровал, когда неурожаи были. И перепродавал втридорога. А потом, как в хлебе недостатка не стало, на большую дорогу вышел. У него банда человек в тридцать.

– Вооружены?

– Точно вооружены. Булка иногда на окрестные деревни набеги делает. До нашей не добирался, долго ехать, а вот на ту, где Альда живёт, нападал. У них огнестрелы, как у вас, господин Риггер.

Огнестрелы – это плохо. Можем вдвоём не справиться. Пара случайных пуль – и всё. Завтра проснёмся голыми, без вещей и денег, а разбойников ищи-свищи.

– Не беспокойся, справимся, – говорит Киронага.

Откуда он узнал мои мысли? Впрочем, неважно. Фарка думает, что реплика Киронаги обращена к нему, но мне кажется, что – ко мне.

Фарка бледнеет.

– Вы хотите напасть… – он недоговаривает.

– Мы поедем через лес ночью, – говорит Киронага.

Я никогда не думал, что смогу «работать в паре».

Меня волнует другое. Неожиданно я понимаю, что Киронага – не просто отличный боец, сильнее меня. Я понимаю, что Киронага – такой же, как я. Точно такой же. Он хочет убивать, просто его манеры, его стиль жизни не позволяют ему убивать просто так. Поэтому он вынужден искать предлог. Мне предлог не нужен.

Я перевожу разговор на другую тему.

– Кроме разбойников, есть тут на что посмотреть?

Фарка думает.

– Ну, нет, наверное. Там, дальше, недалеко от города будет большая башня, а до того – ничего особенного.

– Что такое большая башня?

Тут Киронага перебивает собирающегося ответить Фарку.

– Ты никогда не ездил в эту сторону?

– Последние лет двести – нет.

– А-а… – Киронага умолкает.

Фарка молчит, не зная, можно ему говорить или нет.

– Говори, – я обращаюсь к нему.

– Её лет сто назад построили. Это огромная штука такая из дерева – наблюдательный пункт, с которого всю округу видно. Три года строили, говорят. Я один раз сам видел, когда в город ездил.

Мне приходит в голову, что у него, у Фарки, в распоряжении вечность, а он в городе был всего один раз. Три дня потратить из вечности – не стоит ли это того? Потом я понимаю, что я – такой же. Мне надо потратить чуть больше времени. Чуть больше времени из вечности.

Дорога очень скучна. Ничего не происходит, ничего не меняется. Я чувствую, как во мне закипает злость. Мне срочно нужно её на кого-то выплеснуть. Надо было взять с собой Болта. На Фарку у меня не поднимается рука, потому что он нужен для других целей, да и Киронага не позволит.

С каких это пор я думаю о том, что кто-то может мне чего-то не позволить?

* * *

Ближе к вечеру мы прибываем в деревню, где живёт названная сестра Фарки. Уже темнеет. Окна светятся, а на улице – никого.

– Где все? – спрашиваю я.

– Разбойников боятся, – отвечает Фарка.

Проезжаем через всю деревню. Предпоследний дом – очень большой, из двух этажей, почти усадьба.

– Здесь.

– Хороший дом отгрохали.

– Пятнадцать человек живёт.

Фарка стучит в дверь. Окна горят, но никто не открывает. Фарка стучит сильнее и орёт:

– Это я, Фарка. Альда, открой!

За дверями – шевеление. Через некоторое время дверь приоткрывается. В проёме – округлое женское лицо, напоминающее луну.

– Фарка?

– Да я, я. И двое друзей моих.

Быстро он в друзья нас записал. Отрежу ему яйца, сразу забудет свои слова.

Альда приоткрывает дверь чуть шире.

– Друзей?

– Не бойся, люди благородные. Нам бы только на ночлег – на одну ночь…

Киронага выступает из тени.

– Не нужно нам ночлега, добрая женщина. Мы подкрепиться только, да отдохнуть с дороги. Через пару часов дальше поедем.

На лице Альды – ужас.

– Куда поедете?

В этот момент мне приходит в голову странная мысль. Почему дверь открывает женщина? Есть ли в доме мужики – на пятнадцать человек-то?..

Киронага спокоен.

– В лес поедем. Разбойников придушим немножко.

Альда отступает вглубь дома.

Фарка открывает дверь, жестом приглашает нас внутрь. Сам идёт и берёт под уздцы наших лошадей, куда-то их уводит. Киронага проходит первым, я – следом. В огромных сенях Альда одна. В соседней комнате слышится какое-то стрекотание: швейный станок или прялка.

Альда держит руки сцепленными на груди, неловко, будто молится.

– Пойдёмте, – говорит она и идёт в одну из дверей – налево.

Следуем за ней. Оказывается в обширной кухне. Маленькая женщина в смешном белом чепце строгает салат. Проходим через кухню, оказываемся в комнате с длинным деревянным столом. Наверх ведёт винтовая лестница. Кроме стола, в комнате – стулья, комод, в общем, много мебели. Мебель недешёвая, совсем не похожая на обстановку обычного сельского дома.

– Тут, – Альда показывает нам на скамью, стоящую вдоль стола, и выходит.

– Что-то тут не так, – говорю я.