Текст книги "«Несвятые святые» и другие рассказы"

Автор книги: Тихон Архимандрит (Шевкунов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Прошла еще неделя. По приглашению заведующего нейрохирургическим отделением Московской областной больницы я с утра освящал операционные и реанимацию. Там-то и нашли меня Дима Таланкин и Федя Бондарчук. Оказалось, что Сергея Федоровича перевезли в Центральную клиническую больницу и врачи объявили, что все может произойти со дня на день. Со мной были Святые Дары для причащения больных, и мы сразу же поехали в ЦКБ.

Сергей Федорович нестерпимо страдал. Когда я подошел к нему, он приоткрыл глаза, давая понять, что узнал меня. В его руке были четки. Я спросил, хочет ли он причаститься. Сергей Федорович еле заметно кивнул. Говорить он уже не мог. Я прочел над ним разрешительную молитву и причастил. Потом у его кровати, на коленях, мы со всей его семьей совершили канон на исход души.

В Церкви есть одно особенное молитвенное последование, которое называется «Когда человек долго страждет». Эту молитву читают, если душа умирающего долго и мучительно расстается с телом, когда человек хочет, но не может умереть.

Видя состояние больного, я прочел у его изголовья эту молитву. В ней Церковь предает своего сына в руки Божий и просит освободить его от страданий и временной жизни. Перекрестив Сергея Федоровича в последний раз, я простился с ним. Мы с Димой Таланкиным покинули больничную палату, оставив умирающего в окружении родных.

Как ни скорбно зрелище предсмертных страданий, но жизнь берет свое. У нас с Димой с самого утра не было во рту ни крошки, поэтому мы решили заехать на Мосфильмовскую, домой к Таланкиным, пообедать.

На пороге нас встретили заплаканные родители Дмитрия – Игорь Васильевич и Лилия Михайловна.

Им только что позвонила Алена и сообщила, что Сергея Федоровича не стало.

Здесь же, в квартире, мы сразу отслужили панихиду.

На этом историю о христианской кончине замечательного человека и великого художника Сергея Федоровича Бондарчука можно было бы завершить. Если бы не одно более чем странное происшествие, о котором нам с Дмитрием поведали его родители. Честно говоря, я долго думал, стоит ли упоминать об этом. Не знаю, как воспримут рассказ Диминых родителей даже церковные люди, не назовут ли его фантазиями или просто совпадением… Но, в конце концов, эта история была и остается всего лишь сокровенным семейным преданием семьи Таланкиных, о котором мне разрешено написать.

Бывают странные, но совершенно реальные события в жизни людей – постороннему наблюдателю они, скорее всего, покажутся случайностью или смешной нелепицей. Но для тех, с кем эти события произошли, они навсегда останутся подлинным откровением, изменившим всю жизнь, все прежнее миропонимание.

Поэтому я все же оставлю хронику того дня без купюр. И повествование двух вполне здравомыслящих людей – народного артиста Советского Союза, режиссера Игоря Васильевича Таланкина и его супруги, профессора Лилии Михайловны Таланкиной, – передам точно в таком виде, в каком мы с Дмитрием его услышали.

Итак, когда мы завершили первую панихиду по Сергею Федоровичу, родители Димы с растерянностью поведали нам, что за несколько минут до того, как им позвонила Алена Бондарчук, произошла непонятная и в высшей степени странная история.

Они сидели в комнате, еще не зная о кончине своего друга. Вдруг за окнами послышалось, все нарастая, карканье ворон. Звук усиливался и стал почти оглушительным. Казалось, неисчислимая стая воронья пролетает над домом.

Удивленные супруги вышли на балкон, и им предстала картина, подобную которой они раньше никогда не видели. Небо в буквальном смысле заслонила черная туча птиц. Их пронзительные крики были нестерпимы. Балкон выходил прямо на лесопарк и на больницу, где, как знали Таланкины, лежал при смерти их друг. Бесчисленное полчище неслось имен-но оттуда. Это зрелище навело Игоря Васильевича на мысль, которую он вдруг с абсолютным убеждением высказал жене:

– Сергей умер только что… Это бесы отошли от его души!

Сказал – и сам удивился тому, что произнес.

Стая пронеслась над ними и скрылась среди туч над Москвой. Через несколько минут позвонила Алена…

Все произошедшее в тот день – и саму смерть Сергея Федоровича, и необычное явление, случившееся в минуту этой смерти, – Игорь Васильевич и Лилия Михайловна Таланкины восприняли как послание к ним их умершего друга. Разубедить их не могли ни друзья, ни мы с Димой, ни даже их собственный интеллигентский скепсис. Хотя, насколько я помню, никогда больше супруги Таланкины не рассказывали о событиях, в которых угадывалась бы какая-то мистика. Мне довелось крестить их, и постепенно они стали христианами глубокой и искренней веры.

Теща маршала Жукова

Прихожанка нашего монастыря Мария Георгиевна Жукова, дочь знаменитого маршала Георгия Константиновича Жукова, как-то с печалью рассказала мне, что ее бабушка по матери, Клавдия Евгеньевна, которой исполнилось уже восемьдесят девять лет, не причащалась с самого детства. Беда была еще и в том, что Клавдия Евгеньевна уже несколько лет страдала старческим умственным расстройством. Доходило до того, что она не узнавала даже любимую внучку и, увидев Марию Георгиевну, совершенно спокойно могла сказать: «Вы кто? А где же моя внучка? Где Маша?» Мария Георгиевна заливалась слезами, но врачи говорили, что это необратимо. Так что даже просто понять, желает ли Клавдия Евгеньевна исповедоваться и причаститься и вообще захочет ли видеть в своей комнате священника, не представлялось возможным.

Знакомые батюшки, к которым обращалась Мария Георгиевна, только руками разводили: причащать старушку, не зная, верует ли она в Бога (всю свою сознательную жизнь Клавдия Евгеньевна была членом компартии, атеисткой), никто не решался.

Мы с Марией Георгиевной долго размышляли над этой необычной ситуацией, но так ничего и не смогли придумать. В конце концов я не нашел ничего лучшего, как сказать:

– Знаете, Маша, одно дело – наши человеческие рассуждения, а другое – когда мы придем к вашей бабушке со Святыми Христовыми Тайнами. Может, Господь каким-то образом Сам все управит. А больше нам и рассчитывать не на что.

Мария Георгиевна согласилась.

Но предложить-то я предложил, но, честно признаться, сам мало верил в успех. А потому, к своему стыду, долго откладывал посещение больной: как-то не по себе идти со святым причастием к человеку, который, скорее всего, даже не поймет, зачем ты в его доме появился. Кроме того, как всегда, возникали срочные дела – то одни, то другие…

Наконец Мария Георгиевна проявила поистине отцовскую, жуковскую настойчивость. Да и мне стало стыдно за свое малодушие. В итоге в ближайшие дни мы решили осуществить два дела сразу: освятить маршальскую квартиру и попытаться исповедовать и причастить бабушку. Если она, конечно, сама этого захочет и правильно воспримет мой визит. Последнее было немаловажно: Мария Георгиевна предупредила, что бабушка может и рассердиться. И еще оказалось, что она совершенно не переносит людей в черной одежде. Час от часу не легче! Пришлось наспех шить белый подрясник.

Наконец мы отправились освящать квартиру маршала Жукова и причащать его тешу. К слову, теща-то была непростая – пожалуй, единственная теща за всю историю человечества, чей зять (и какой зять! Георгий Константинович Жуков был чрезвычайно требователен к людям) выразил ей публичную благодарность на обороте титульного листа книги своих воспоминаний.

Признаюсь, не без страха, в белом подряснике, со Святыми Дарами в дарохранительнице, я вошел в комнату, где лежала в постели маленькая, сухонькая старушка, очень аккуратная и благообразная.

Робко оглядываясь на Машу, я подошел к кровати и осторожно произнес:

– Э-эээ… Здрасьте, Клавдия Евгеньевна.

Бабушка смотрела в потолок рассеянным, отсутствующим взглядом. Потом она медленно повернулась ко мне.

И тут взгляд ее стал совершенно иным.

– Батюшка! – воскликнула она. – Наконец-то вы пришли! Как долго я вас ждала!

Я растерялся. Мне рассказывали, что старушка в глубоком маразме (назовем вещи своими именами), что она уже несколько лет как лишилась разума, и вдруг… В полном недоумении я повернулся к Марии Георгиевне.

Но если я испытывал удивление, то Маша и ее подруга, которую она пригласила на освящение квартиры, были просто потрясены! Мария Георгиевна заплакала и выбежала из комнаты, а подруга объяснила мне, что ничего подобного – в смысле разумной речи – им не приходилось слышать от Клавдии Евгеньевны уже третий год.

Между тем старушка продолжала:

– Батюшка! Но что же вас так долго не было?

– Простите, пожалуйста, Клавдия Евгеньевна! – от всего сердца попросил я. – Виноват! Но вот сейчас все-таки пришел…

– Да, да! И мы с вами должны сделать что-то очень важное! – сказала теща Жукова. И встревоженно добавила: – Только я не помню – что?

– Мы должны с вами исповедоваться и причаститься.

– Совершенно верно. Только вы, пожалуйста, мне помогите.

Нас оставили вдвоем. Я подсел на стульчик к кровати, и, с моей помощью конечно, Клавдия Евгеньевна на протяжении получаса искренне и бесстрашно исповедовалась за всю свою жизнь начиная с десятилетнего возраста, когда она, еще гимназисткой, последний раз была у исповеди. При этом она обнаружила такую поразительную память, что я только диву давался.

Когда Клавдия Евгеньевна закончила, я пригласил Машу и ее подругу и при них торжественно прочитал над старушкой разрешительную молитву. Она же, сидя в кровати, просто сияла.

Наконец мы причастили ее Святых Христовых Тайн. Удивительно, но когда я начал читать положенную пред причащением молитву: «Верую, Господи, и исповедую…», Клавдия Евгеньевна сама сложила крестообразно руки на груди, как это и положено. Наверное, на память к ней вернулись образы давнего детского причастия.

Мы дали бабушке просфорку, размоченную в святой воде, и Клавдия Евгеньевна улеглась, спокойная и умиротворенная, с удовольствием пожевывая просфорку беззубым ртом.

Мы взялись за освящение квартиры. Когда я с чашей святой воды снова зашел в комнату Клавдии Евгеньевны, она вынула изо рта просфорку и приветливо мне кивнула.

После освящения мы с Марией Георгиевной, ее сыном Егором и подругой сели за стол перекусить. За разговором прошло, наверное, часа полтора.

Собравшись домой, я зашел проститься с Клавдией Евгеньевной. Старушка по-прежнему лежала в кровати, но я сразу заметил, что с лицом ее что-то случилось. Левая половина как бы опала и была совершенно неподвижной. Я кликнул Марию Георгиевну. Та бросилась к бабушке, стала спрашивать, что с ней, но Клавдия Евгеньевна не отвечала. Мы решили, что это паралич.

Так оно и оказалось. Слова покаяния на исповеди были последними, которые Клавдия Евгеньевна произнесла в своей жизни. Вскоре она скончалась. По благословению Святейшего Патриарха мы отпевали ее у нас в Сретенском монастыре. Министерство обороны выделило для похорон тещи маршала Жукова специальную военную команду.

Архимандрит Клавдиан

В городе Старая Руса служил старый священник архимандрит Клавдиан (Моденов). Было ему далеко за восемьдесят, но памятью он обладал феноменальной. Он не просто лично знал почти всех архиереев и многих священников Русской Православной Церкви, особенно старшего возраста, но мог точно сказать, когда у того или другого была хиротония [8]8
  Хиротония – возведение в церковный сан.


[Закрыть]в священный сан, как звали у такого-то священника матушку, сколько тот или иной монах отсидел, по какой статье и в каких лагерях. Короче говоря, отец Клавдиан был, как это говорится, ходячей церковной энциклопедией.

Как-то мы оказались с ним на престольном празднике в Троице-Сергиевой лавре. Впереди нас неторопливо шли два известных митрополита.

– Смотри, как важно шествуют эти мальчики! – заметил отец Клавдиан.

– Какие «мальчики»? – удивился я.

– Ну вот эти, впереди.

– Так это же архиереи, владыки!

– А для меня они мальчишки! – шутя сказал отец Клавдиан. – Я обоих водил вокруг престола на их священнической хиротонии.

Это означало, что отец Клавдиан был старшим священником на той, бывшей много лет назад, литургии, когда юных дьяконов, будущих архиереев, делали священниками.

Я уже говорил о том, что мы, послушники, весьма скептически, с критикой относились к экуменической деятельности митрополита Никодима (Ротова). Однажды отец Клавдиан стал невольным свидетелем такого разговора. Услышав наши осуждения и дерзкие слова, он в сердцах топнул ногой и грозно повелел:

– Молчите! Вы ничего не понимаете! Как вы можете судить об этом архиерее?

Умер отец Клавдиан на праздник Рождества Пресвятой Богородицы. В тот день он совершил Божественную литургию, а значит и причастился Святых Христовых Тайн. Потом исповедовал, отпевал.

Дома он, усталый, лег в кровать и по четкам наизусть помянул всех, кого знал за свою долгую жизнь – обычно он по памяти только за упокой перечислял имена около двух тысяч человек – это входило в его ежедневное молитвенное правило. Сделав это он позвал попрощаться своего воспитанника дьякона Василия Середу, но не дождался его и умер с четками в руках

Хоронили его в пещерах Псково-Печерского монастыря. Он часто приезжал сюда помолиться и побеседовать с отцом Иоанном.

Смерть «стукача»

Преддверие смерти – странное и загадочное время в жизни человека. У кого-то, как у Сергея Федоровича Бондарчука, начинает стираться грань между нашим и иным мирами. А люди, жившие подвижнической жизнью, порой обретают от Господа видение, которое им раньше было недоступно.

Жил в Псково-Печерском монастыре старый-престарый схимник отец Киприан. Ничем особенным он не выделялся, в монастырь из мира пришел уже в преклонном возрасте и, казалось, незаметно коротал свой монашеский век. Было, правда, одно неприятное обстоятельство: его подозревали в доносительстве на братию наместнику. Соответствовало это действительности или нет, не знаю. Может, у кого-то были основания так думать, а может, слухи возникли из-за того, что Киприан вечно бродил по монастырю, сгорбившись и шаркая ногами, и мог неожиданно появиться то там, то здесь. Во всяком случае, некоторые прямо называли его стукачом. Сам отец Киприан относился к этому вполне добродушно.

Незадолго до его кончины мы стали замечать за ним удивительные вещи.

Как-то наместник с утра уехал по делам. Я был поставлен дежурить на Успенской площади. В мои обязанности входило в том числе незамедлительно открывать небольшие воротца для подъезжающих машин. А автомобиль к Успенской площади мог подъехать, как правило, только один – наместника. Если дежурный опаздывал к воротам и наместнику приходилось ждать, разгон был неминуем.

Однако теперь, узнав, что наместник уехал во Псков, я решил сходить на коровник, где нес послушание мой товарищ Сергей Горохов. Мы сидели на солнышке и о чем-то увлеченно беседовали, когда мимо нас своей шаркающей походкой, опираясь на палочку, проходил отец Киприан. Поравнявшись с нами, он вдруг остановился и, обратившись ко мне, прикрикнул:

– Эй, Георгий, беги скорее открывать ворота! Наместник возвращается, попадет тебе!

Мы с Сергеем недоверчиво переглянулись. О чем это он? Наместник недавно уехал, он и до Пскова-то еще не добрался. Никаких признаков приближения машины не было.

– Беги, беги, а то пропадешь! – снова прикрикнул отец Киприан и даже потряс своей палкой.

Хоть я и не поверил ему, но все-таки счел за благо распроститься с моим другом и неспешно отправился к своему посту на Успенскую площадь.

Каково же было мое удивление, когда за спиной я вдруг услышал знакомый звук клаксона. Сомнений не было: машина наместника подъехала к нижним воротам монастыря и меньше чем через минуту будет на Успенской площади. Видимо, наместник зачем-то спешно вернулся. Я бросился бегом и еле-еле успел пропустить машину через свои ворота.

Вечером в келье послушников мы спорили, каким образом Киприан мог узнать о возвращении машины наместника, которая к той минуте, когда схимник предупредил меня об этом, была километрах в двух от монастыря. Мои друзья вспомнили, что тоже начали примечать за отцом Киприаном подобного рода особенности.

Вскоре схимник слег, и мы пришли навестить его в Лазаревский больничный корпус. По правде говоря, мы ждали, что он, раз уж стал прозорливым, скажет нам что-нибудь особенно мудрое и важное. Но отец Киприан, глядя на нас добрыми глазами угасающего человека, только улыбался и повторял:

– Господь благословит вас, деточки мои!

Вот такие истории происходят сегодня в Москве

Олег Александрович Никитин был не очень церковным человеком. В этой книжке уже есть история об освящении его дома, о черном пуделе и о скульптуре Мефистофеля, подаренной ему на новоселье. Но долгие годы Олег Александрович усердно ратовал за возрождение одного разрушенного храма – Казанской иконы Божией Матери в Рязанской области. Почему именно эта церковь так ему приглянулась, сказать не могу. Но два раза в год – на летнюю и зимнюю Казанскую – он обязательно присутствовал на службе в этом разоренном сельском храме, куда мы, монахи Сретенского монастыря, приезжали служить литургию. Несколько раз Олег Александрович исповедовался здесь и причащался. Так продолжалось много лет, но дальше его воцерковление никак не шло.

В тот же праздник Казанской иконы Божией Матери Господь и забрал Олега Александровича из этого мира. 21 июля 2003 года, на летнюю Казанскую, Никитин почему-то впервые не приехал в храм на службу. Позвонил, сослался на неотложные обстоятельства. Вечером того же дня нам сообщили, что Олега Александровича не стало: на трассе в Подмосковье его водитель не справился с управлением.

Но я хочу рассказать историю, которой Олег Александрович удивил нас, его друзей, уже после своей смерти.

Спустя несколько месяцев после кончины он явился во сне своей дочери Елене. В этом нет ничего особенного, но сон был столь отчетлив, что запомнился Елене до деталей.

Олег Александрович обратился к дочери с настоятельной просьбой. «Пожалуйста, непременно передай от меня поздравление Демиртчану. У него сегодня юбилей!» – настойчиво просил покойный Олег Александрович. Надо сказать, при жизни он никогда не забывал друзей и всегда звонил им в дни рождения.

«Какому Демиртчану?» удивлялась и во сне, и проснувшись Елена. Как ни странна была вся эта история, все же они с мамой, Галиной Дмитриевной, решили позвонить близкому другу и коллеге Олега Александровича, бывшему заместителю министра энергетики Виктору Васильевичу Кудрявому. Тот сразу и без труда ответил на вопрос женщин, поскольку именно в эту минуту собирался на торжества по случаю восьмидесятилетия их с Олегом Александровичем коллеги академика Камо Серобовича Демиртчана.

Просьба Олега Александровича, разумеется, была исполнена. Виктор Васильевич Кудрявый объявил гостям, что имеет особое, очень важное поручение, и передал потрясенному юбиляру поздравление от покойного Олега Александровича Никитина.

Вот такие истории происходят в сегодняшней Москве.

Любовь Тимофеевна Чередова

Когда мы начинали возрождать Сретенский монастырь, у нас возникла одна серьезная проблема: среди прихожан почти не было старушек. Все прихожане либо молодые, либо среднего возраста. Когда же в храме стали появляться первые бабушки, мы так возрадовались, что готовы были пылинки с них сдувать. Еще бы! Их появление означало, что старые москвичи признали наш монастырь.

Среди этих бабушек пришла и Любовь Тимофеевна Чередова. В 1996 году мы торжественно отпраздновали ее день рождения – сто лет! Но не это было главным. Любовь Тимофеевна оказалась последней дожившей до наших дней духовной дочерью настоятеля нашего Сретенского монастыря новомученика архиепископа Илариона. В 20-е годы она мужественно отправилась вслед за владыкой Иларионом в ссылку. Не смогла она пробраться лишь на Соловки, где владыка провел большую часть своих тюремных сроков. Она находилась и среди тех, кто в 1929 году хоронил этого мужественного и несломленного подвижника. Она сохранила глубокую преданность владыке Илариону и необычайное духовное единение с ним до конца своих дней.

Любовь Тимофеевна так и не вышла замуж. Была ли она тайной монахиней, не знаю, но вела она настоящую иноческую жизнь. Вполне возможно, что владыка Иларион в те страшные для Церкви годы постриг ее в монашество с обетом, что она никому и никогда об этом не скажет.

Любовь Тимофеевна не сомневалась в святости своего великого духовного отца и молила Господа, чтобы ей дожить до того дня, когда совершится его церковное прославление.

Пока Любовь Тимофеевна была в силах, она приезжала в монастырь. Мы посылали за ней машину, а в храме сажали на стульчик, и так она молилась за литургией. Любовь Тимофеевна прекрасно помнила службы владыки Илариона здесь, в этом храме, и мы почитали ее присутствие в возрождающемся Сретенском монастыре как особое благословение нашего великого настоятеля.

Несколько лет мы готовили материалы к канонизации священномученика Илариона и, надо сказать, боялись, что Любовь Тимофеевна не доживет до заветного часа. Через какое-то время она уже не могла ездить в монастырь. Мы стали причащать ее дома. И всякий раз она с надеждой спрашивала, как идут дела с прославлением ее духовного отца. Ей шел уже сто второй год.

Тем временем в монастырском храме мы отреставрировали небольшой придел и устанавливали в нем иконостас. Среди прочих икон был заказан и образ священномученика Илариона. Конечно, мы написали икону заблаговременно, еще до прославления, но по церковным правилам икона считается освященной, когда подписывается именем святого. Наша икона была пока без надписи и ждала часа, когда церковная власть утвердит почитание священномученика, нашего настоятеля и небесного покровителя. Как бы то ни было, когда иконостас установили, наш храм стал единственным в России, где была икона этого пока еще не прославленного, но очень почитаемого церковным народом ново-мученика.

Наконец, перед очередным заседанием Комиссии по прославлению святых, митрополит Ювеналий, ее председатель, сказал мне, что дело по прославлению архиепископа Илариона практически решено. На следующий день я приехал к Любови Тимофеевне и сообщил ей радостную весть.

– Я знала, что не умру, пока не узнаю об этом! – еле слышно сказала она.

Это было похоже на то, как в Евангелии старец Симеон дождался встречи со Христом и произнес: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…» Через несколько дней Любовь Тимофеевна отошла ко Господу.

Отпевать Любовь Тимофеевну Чередову привезли в Сретенский монастырь, в тот самый маленький придел, где мы только что завершили установку иконостаса с образом владыки Илариона. Так что наша самая старая прихожанка лежала в гробу прямо перед образом своего духовного отца. И если в 1929 году она была на отпевании владыки, то теперь он своей иконой провожал духовную дочь «в путь всея земли».

11 февраля 1998 года около одиннадцати утра, во время отпевания Любови Тимофеевны, в Новодевичьем монастыре на заседании Комиссии по канонизации святых было принято решение о передаче на Архиерейский Собор Русской Православной Церкви материалов по прославлению священномученика Илариона. Когда об этом радостном известии по телефону сообщили в Сретенский монастырь, гроб с телом Любови Тимофеевны под колокольный звон и пение «Святый Боже…» обносили вокруг собора.