Текст книги "«Несвятые святые» и другие рассказы"
Автор книги: Тихон Архимандрит (Шевкунов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
Отец Аввакум и псковский уполномоченный
Как-то летом один из древних печерских стариков, сторож монах Аввакум, заявил в трапезной после вечерних молитв, что больше не будет пускать в монастырь неправославных. Хватит! Ходят по обители то размалеванные дамочки-туристки под ручку с мужиками-безбожниками, от которых за версту разит табачищем, то коммунисты с баптистами, то новоявленные экуменисты, то мусульмане в обнимку с нехристями-жидами. Надо этому положить конец!
Братия не придала стариковскому ворчанию значения, но кто-то все же спросил:
– А как же ты отличишь, православный идет человек или нет?
Аввакум крепко задумался. Но ненадолго.
– А вот кто прочтет Символ Веры, того я и пущу! А нет – гуляй за воротами, нечего тебе делать в монастыре!
Все посмеялись над его словами, да и забыли. Но на следующее утро, когда монахи расходились после службы по послушаниям, они с удивлением
заметили, что в обители непривычно безлюдно. Бродят и крестятся на храмы благочестивые паломники, знакомые бабки подходят под благословение, странники с узелками отдыхают после литургии, юродивый бегает вокруг колодца. А вот обычные докучливые толпы туристов куда-то исчезли. Просто Святая Русь! Видно, правда отец Аввакум чудит, держит свое слово.
Так оно и было. С раннего утра, заступив на дежурство у Святых ворот, отец Аввакум от каждого входящего требовал прочесть Никео-Цареградский Символ Веры, составленный отцами двух первых Вселенских Соборов в IV веке. Расчет был гениально прост: любой воцерковленный православный уж точно знает этот текст наизусть.
С полшестого до десяти часов утра ни у одного из пришедших в монастырь с Символом Веры проблем не возникало. А вот после десяти из Пскова подъехал первый туристический автобус. Само собой, никто из советских туристов экзамен Аввакума выдержать не смог. Все только ругались да угрожали, стоя перед наглухо закрытыми воротами. Но для старого солдата отца Аввакума, закончившего войну под Будапештом, эти угрозы были просто смешны.
Подъехал еще автобус. Следом подоспели интуристы… К полудню у ворот обители собралась огромная разгоряченная толпа. Ее-то и увидел из окна своей черной «Волги» приехавший в монастырь на обед к отцу наместнику главный псковский надзиратель над всей церковной жизнью – уполномоченный по делам религий по Псковской области Николай Александрович Юдин.
В монастыре фамилию уполномоченного все подчеркнуто произносили как «Иудин». И не потому, что этот уполномоченный был хуже других. Просто любой надзиратель за церковной жизнью сам по себе являлся символом внешнего порабощения Церкви. Справедливости ради надо сказать, что Николай Александрович был довольно добродушным человеком, много лет проработавшим в органах, но не ожесточившимся от избытка власти. Тем не менее он был полноправным хозяином и вершителем судеб всех проходящих по его ведомству священнослужителей. Любого священника он мог по личному усмотрению лишить так называемой «регистрации», и тот уже не имел права служить в храме. И это лишь самое малое. Неприязнь уполномоченного совершенно спокойно могла кончиться для батюшки набором всех тех неприятностей, которые имел возможность обеспечить этот кадровый сотрудник КГБ тому, кого бы посчитал опасным для советского строя. Поэтому все настоятели, не говоря уже о простых батюшках, являлись в кабинет уполномоченного по первому вызову.
Все, кроме наместника архимандрита Гавриила. Он был единственным, к кому, если надо было решить какой-то вопрос, Юдин приезжал сам. Почему так происходило? Думаю, наместник смог себя так поставить. И еще, отец Гавриил был сильный и независимый наместник. И очень жесткий: если уж чего-то решал, то всегда этого добивался.
Правда, некоторые ядовито предполагали, что уполномоченный Юдин ездит в монастырь «на ковер», потому как у наместника звание выше. Но это были просто злые языки. Хотя понятно, что в те времена наместники и настоятели не могли не иметь взаимоотношений с представителями государственной власти.
Увидев вопиющий непорядок в своем «хозяйстве», Николай Александрович Юдин сразу вышел из машины. Быстро во всем разобравшись, он решительно пробрался сквозь толпу к воротам и грозно забарабанил кулаком по старинным, окованным железом дубовым доскам.
– Кто там?! Ну-ка открывай сейчас же!
– Читай Символ Веры! – раздался из-за ворот грозный глас монаха Аввакума.
– Что?! – не поверил своим ушам уполномоченный. – Какой еще Символ Веры? Открывай, тебе говорят!
– Читай Символ Веры! – все так же непреклонно донеслось с той стороны.
У Николая Александровича от возмущения перехватило дыхание:
– Да ты кто такой?! Ты что себе позволяешь? Я уполномоченный! Я – Юдин! Открывай сейчас же, или пожалеешь!!!
– Читай Символ Веры!
Этот возвышенный диалог продолжался минут десять.
Наконец, взглянув на часы, уполномоченный сдался:
– Открой, прошу тебя! Я уже на целых четверть часа к вашему наместнику опоздал. Представляешь, как он меня сейчас встретит?
За воротами повисла пауза. Видно, отец Аввакум явственно представил себе, что ждет этого несчастного.
– Да, тебе не поздоровится… – с пониманием вздохнул он. Но тут же несгибаемо повторил: – Читай Символ Веры!
– Да не знаю я этот ваш Символ! – взмолился уполномоченный. – Что хоть это такое?
Отец Аввакум снова крепко задумался и наконец принял решение.
– Ну ладно, так и быть. Повторяй за мной.
И из-за ворот донеслись древние величественные слова Никео-Цареградского Символа Веры.
– Верую! – возгласил Аввакум.
– Верую… – затравленно озираясь на туристов, выдавил из себя уполномоченный.
– Во единого Бога Отца!.. – торжественно продолжил Аввакум.
– Во единого Бога Отца… – обреченно повторил Юдин.
– Вседержителя!
– Вседержителя…
– Творца небу и земли!
– Творца… небу и земли…
После того как уполномоченный Совета по делам религий по Псковской области всенародно засвидетельствовал последний догмат, заключенный в великой молитве: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь», – ворота приоткрылись и пропустили чиновника в монастырский двор.
Испепелив взглядом своего инквизитора и выругавшись сквозь зубы, уполномоченный бросился к настоятельскому корпусу, где его в весьма раздраженном состоянии духа встретил отец наместник.
– Что ж это вы, Николай Александрович, опаздывать решили? Я уж полчаса как вас поджидаю! – недовольно укорил он гостя.
– Да что обо мне?! – кинулся в атаку уполномоченный. – Это у вас тут невесть что творится! Поставили психически больного на ворота. Никого не пускает – требует ото всех читать какой-то Символ Веры! Там на площади автобусы, туристы! Иностранцы!!! Представляете, какой скандал сейчас начнется?
Тут и наместник заволновался. Он немедля послал отца эконома разобраться и навести порядок, а Аввакума сейчас же доставить в наместничий кабинет для расправы.
Когда Аввакум вошел в обеденную залу, уполномоченный усилиями отца наместника, а также с помощью обильных яств и французского коньяка был несколько успокоен.
Увидев сторожа, отец наместник гневно привстал в креслах.
– Ты что там устроил?! Без благословения, самочинно порядки свои в монастыре наводишь?!
А вот самочиние – это действительно тяжкий грех для монаха. Отец наместник был здесь совершенно прав. И Аввакум мгновенно этот свой грех осознал. Он решительно шагнул к столу и бросился отцу Гавриилу в ноги.
– Виноват! Прости, отец наместник!
– Убирайся вон, самочинник! – загремел над ним наместник и даже отпихнул Аввакума сапогом.
Уполномоченный мстительно торжествовал. Когда он уехал, наместник снова потребовал к себе Аввакума. Тот, лишь войдя, сразу повалился в ноги.
Но отец наместник вызвал его совсем не для выговоров:
– Ладно, молодец! На вот, бери! – добродушно проговорил отец Гавриил и сунул Аввакуму бутылку «Наполеона».
В тот вечер Аввакум и еще несколько старых монахов, бывших солдат, с удовольствием попробовали, что такое знаменитый наместнический коньяк.
Черный пудель
Казалось бы, что интересного и важного может произойти на освящении квартиры или дома? Но и во время такой скромной службы люди, пусть ненадолго, но все же предстоят пред Господом Богом. А этого достаточно, чтобы для тех, кто пока еще далек от Церкви, порой вдруг открылись совершенно поразительные, неизведанные горизонты.
В жизни каждого человека – однажды, а может быть, и несколько раз – но непременно произойдут события, которые, как ни старайся, с рациональной точки зрения истолковать невозможно. Впрочем, если уж очень хочется себя пообманывать, то можно счесть подобные случаи невероятными совпадениями или даже болезненной фантазией. Правда, если у такой невообразимой истории были и другие свидетели, дело осложняется. Но и тут есть шанс представить все случившееся, скажем, как коллективную выдумку, химеру.
Но как бы мы ни старались объяснить, забыть, а еще лучше – высмеять этот наш личный загадочный духовный опыт, мы никогда не сможем до конца освободить свою память от властно ворвавшейся в наше обыденное существование иной реальности.
А дальнейшее – задумаемся ли мы над случившимся или предпочтем сделать вид, что ничего не произошло, – это уже в нашей власти. Только вот душа человеческая, уже после нашей смерти, расставшись с телом и представ перед новым миром, не сможет упрекнуть никого в своей неосведомленности. Не сможет надуться как школьник: «Это мы не проходили! Это нам не задавали!» И проходили, и задавали. И все что надо, каждому по-своему, разъясняли.
Впрочем, при всей своей значимости, такого рода события порой бывают весьма ироничными и даже забавными.
В 90-е годы все кому не лень насмешничали над нецерковными людьми, которые с серьезным видом выстаивали службы в православных храмах. Они прилежно, но неуклюже крестились, невпопад кланялись и явно мало что понимали в происходящем.
Еще любили хорошенько высмеять тех, кто приглашал батюшек освящать дома и квартиры. «Мода!» – злословили в их адрес юмористы.
А мне, признаться, всегда отрадно было видеть этих «подсвечников», как саркастически честили их остряки. Радостно за них становилось потому что они, пусть и неловко, но представали пред Господом Богом в усердии и смирении. А такое бесследно никогда не проходит. Даже самые неискусные богомольцы обязательно получат от Бога особые духовные дары, совершат лично им предназначенные открытия, которых хохмачам-насмешникам и во сне не увидеть.
Был у меня добрый знакомый, Олег Александрович Никитин, заслуженный ученый-энергетик еще времен Советского Союза. В 90-е годы он руководил крупным предприятием по эксплуатации и ремонту линий дальних электропередач, раскинувшихся от Дальнего Востока до Калининграда. Олег Александрович и его коллеги были людьми чрезвычайно интересными, но в церковной жизни, мягко говоря, разбирались мало. Такие классические советские ученые и директора-производственники старой закалки. Но в храм они все же стали наведываться время от времени.
На службах эти товарищи стояли – столбы столбами. Точно как пресловутые «подсвечники». Пыхтели, обливались потом, но и не сдавались, хотя выдержать полтора часа богослужения было для них истинным подвигом.
Как-то Олег Александрович объявил своим друзьям и знакомым, что приглашает всех на новоселье – небольшая дача в Калужской области, которую он строил много лет, готова к приему гостей. Меня он попросил еще и освятить новое жилище. После освящения предполагалось дружеское застолье. Я привез в подарок семье Никитиных старинный самовар и деревенского варенья к чаю.
Надо сказать, что в головах большинства наших соотечественников царил тогда полный религиозный сумбур. Начиная от самого кондового атеизма вплоть до веры в газетные гороскопы и в инопланетян. Дочь Олега Александровича, Елена, очень красивая, образованная девушка, даже всерьез увлекалась прикладной магией. В этом не было ничего удивительного после десятилетий государственного атеизма. (Хотя и до революции у нас в России подобных вещей, признаться, хватало с избытком.)
Когда я приехал на дачу к Олегу Александровичу, первым, кто меня встретил, оказался карликовый черный пудель. Я очень люблю собак, но тут мне попалось на удивление злобное существо. Захлебываясь неистовым лаем, пудель бросился на меня, попытался укусить за ногу и слегка ободрал подрясник, так что пришлось даже хорошенько отпихнуть его ботинком. Хозяева были весьма удивлены поведением своего песика, и дочь Олега Александровича поспешила подхватить его на руки.
Я опасливо покосился на вырывающуюся из рук Елены, клацающую зубами в мою сторону собачонку. И сразу предупредил, что, когда мы будем освящать дом, пса в помещении быть не должно. И не только потому, что этот карликовый цербер мне сразу как-то не понравился. Просто есть такое церковное правило, о чем я и сообщил хозяевам.
– Очень странное правило, – обиженно сказала Елена. Истеричный пудель был ее любимцем.
– Собака считается нечистым животным, – хмуро разъяснил я.
Елена возмутилась еще больше.
– А кошки? Кошки тоже нечистые животные?
– Нет. Только собаки. Собаки и свиньи.
Это я, конечно, в сердцах добавил. Свиньи были нечистыми тварями давным-давно, еще во времена Ветхого Завета, а теперь православные с большим удовольствием ими питаются. Но уж больно меня разозлил этот избалованный пудель.
– Свиньи?! – воскликнула Елена. – Да как вы можете сравнивать!
Ее поддержала супруга Олега Александровича:
– Что же, теперь после вашего освящения и собаку в доме нельзя будет держать? – поинтересовалась она.
– Да нет же! Но есть причины, по которым в Церкви собака считается нечистым животным. Не мы эти правила устанавливали, и не нам их отменять. Это совсем не означает, что вашего пуделя надо выгонять из дома. Но, во всяком случае, священнодействия при нем совершать не положено. Так что на время освящения его надо будет куда-нибудь покрепче запереть.
– Но все-таки можно хоть как-то объяснить, отчего именно собака у вас в Церкви нечистая? – не унималась Елена. – Что за дискриминация? В других эзотерических учениях такого нет. Это просто случайные и надуманные измышления.
– Ничего случайного не бывает, – ответил я. – А что касается эзотерических учений… Вы не задумывались, Елена, почему, например, при ваших особых увлечениях мистикой у вас в доме живет именно черный пудель?
– И что же здесь странного?
– А хотя бы то, что как раз в виде черного пуделя Мефистофель явился Фаусту.
– Кто, простите, явился? Мефистофель?
– Именно он. Тот самый бес из романа Гёте «Фауст». Гёте переложил одну древнюю западную легенду. Когда Фауст решил заключить сделку с дьяволом, Мефистофель заявился к нему в гости именно в образе черного пуделя.
– И вы всерьез говорите о Мефистофеле? В наше время?
– Для тех, кто опрометчиво увлекся игрой в дурную мистику, Мефистофель будет актуален и в наше, и в любое другое время. На самом деле это очень опасные забавы. Тех, кто легкомысленно доверяется ему, Мефистофель жестко берет на крючок. Так что совсем недаром у вас в доме поселился черный пудель.
– Он не поселился. Я сама его купила в элитном московском клубе.
– Конечно. Но купили не болонку, не тойтерьера, не белого пуделька, а именно черного!
Гости собрались вокруг и с нескрываемым интересом вслушивались в нашу дискуссию. Елена рассмеялась.
– Батюшка, вы шутите! При чем здесь Мефистофель? Просто вы – православный священник, и вам не нравится, что люди особыми, возможно, неизвестными вам путями исследуют тайны духовного мира. А сейчас вы придираетесь к моей собаке. Вы, наверное, так перепугались, когда она вас чуть не укусила, что готовы нам рассказывать про чертей, про ад и сковородки. И Мефистофелем еще пугаете!
Спорить с девушкой было непросто. Но тут мне на помощь пришел Олег Александрович. Он подхватил визжащего пуделя под мышку и отволок его в сарай. А я, не без внутренних сомнений, занялся приготовлением к освящению. Слава Богу, в доме не было никаких эзотерических изображений, картин и символов. А то бы пришлось, как уже случалось, долго убеждать снять их со стен.
На освящении вместе с хозяевами присутствовали и гости. Когда обряд был закончен, все собравшиеся почувствовали: в доме что-то неуловимо изменилось. Так всегда бывает после этого священнодействия. И мы с Еленой уже менее насупленно смотрели друг на друга. В завершение все громко, хотя и нестройно, пропели Олегу Александровичу и его семейству «Многая лета».
Один из энергетиков, живших по соседству, попросил меня освятить и его дом. Я конечно же не отказал, а Олег Александрович предупредил только, чтобы мы поторопились: пора было садиться за праздничный стол.
Выйдя в сад, я встретил запоздавшего на новоселье гостя. Водитель с трудом нес за ним какой-то огромный подарок, завернутый в белую простыню.
Минут за сорок управившись с еще одним освящением, я вернулся к Олегу Александровичу в предвкушении обеда. Но, войдя в гостиную, застал странную картину: гости, испуганные и бледные, стояли молча. А на Никитиных – Олеге Александровиче, Галине Дмитриевне и Лене – просто лица не было.
Первая мысль, которая пришла мне в голову, – от свечей, зажженных на освящении, что-то вспыхнуло, случился небольшой пожар. Я в тревоге оглянулся, ища следы огня, и вдруг в углу комнаты увидел… Мефистофеля! Да, да, это был самый настоящий Мефистофель – искусная скульптура из черного чугуна в половину человеческого роста. Мефистофель был изображен в виде испанского гранда, при шпаге и с тонкой, глумливой ухмылкой на устах. Рядом со скульптурой сидел черный пудель. Он самозабвенно терся боком о холодный чугун. У меня даже мурашки побежали по телу.
– Что это?! – с ужасом прошептал я, вспоминая недавний разговор.
Судя по выражению лиц присутствующих, они тоже не забыли тему нашей беседы.
Оказалось, что запоздалый гость, которого я встретил по дороге – а им оказался Леонид Владимирович Макаревич, руководитель громадного московского «Электрозавода», – привез в подарок на новоселье эту дорогую скульптуру знаменитого каслинского литья. Ее-то, завернутую в простыню, и принес за ним в дом водитель.
Когда Леонид Владимирович торжественно сдернул покрывало со своего замечательного подарка, гости остолбенели. Их изумление и ужас только усилились, когда черный пудель, к тому времени уже выпущенный из своего заточения, вдруг подошел к скульптуре, обнюхал ее и уселся рядом. Да еще стал ласково тереться боком о чугун, словно кошка. Такую картину я и застал, когда вошел в гостиную. Только Макаревич в полном недоумении в который раз спрашивал:
– Слушайте, да объясните же наконец, что происходит?
Все вместе, дополняя друг друга, мы поведали изумленному Леониду Владимировичу эту странную историю. Сначала он заподозрил, что его разыгрывают, но в конце концов, должен был нам поверить – уж слишком взволнованны и искренни мы были. Да и поведение пуделя выглядело совершенно поразительно.
Олег Александрович и вся его семья, извинившись перед Леонидом Владимировичем, обратились ко мне с просьбой забрать эту скульптуру и увезти ее куда угодно.
Макаревич пытался слабо протестовать:
– Но послушайте, товарищи! Это же просто совпадение!
– Да-да, конечно, совпадение! – горячо согласился с ним Олег Александрович и, повернувшись ко мне, снова попросил: – Отец Тихон, очень вас прошу, заберите ее отсюда сейчас же.
Макаревич только руками развел.
Мы уложили скульптуру в багажник моей машины. У всех сразу улучшилось настроение, и мы уселись за обед.
Возвращаясь домой, я как-то совершенно забыл о скульптуре и еще пару дней возил ее по всей Москве. Наконец, я вспомнил, что за предмет находится у меня в автомобиле, и мы с моим другом, отцом Анастасием, поздним вечером отвезли бронзового Мефистофеля к набережной Яузы и утопили в реке.
Нелепая, конечно, история. И какое-то совсем уж странное совпадение. Но только после этого случая Елена оставила свои увлечения эзотерикой. А Олег Александрович Никитин решил ходить в храм. Хотя и делал он это по какому-то своему, ему одному ведомому календарю и упрямо появлялся в церкви исключительно по праздникам Казанской иконы Божией Матери. Но об этом особый рассказ впереди.
Об одной христианской кончине
Для священника его служение открывает нечто такое, что недоступно более никому. Не буду упоминать здесь о совершении Божественной литургии: происходящее у престола Божия в минуты Евхаристии – превыше всякого описания. Но и кроме литургии у священства есть такие исключительные возможности познания нашего мира и человека, о которых другие люди просто не могут помыслить.
Врач и священник нередко присутствуют при последних минутах земной жизни христианина. Но священник – единственный свидетель последней исповеди. Речь не о том, в чем именно кается умирающий: грехи у людей, как правило, одни и те же. Но священник становится очевидцем, а зачастую и участником поразительных событий раскрытия таинства Промысла Божиего о человеке.
* * *
Древнее предание донесло до нас слова Христа: «В чем Я найду вас, в том и буду судить». В церковном народе издавна хранится вера, что если человек перед кончиной сподобится причаститься Святых Христовых Тайн, то его душа сразу возносится к Богу, минуя все посмертные испытания.
Я нередко поражался, почему некоторые люди (и таких примеров хватает) могли всю жизнь посещать храм, быть даже монахами, священниками или епископами, но обстоятельства перед их смертью вдруг складывались так, что они умирали без причастия. А другие в храм вообще не ходили, жили, что называется, неверующими, а в последние дни не просто являли самую глубокую веру и покаяние, но и, сверх всякого чаяния, Господь удостаивал их причащения Своих Тела и Крови.
Как-то я задал этот вопрос отцу Рафаилу (Огородникову). Он вздохнул и сказал:
– Да, причаститься перед смертью!.. Об этом можно только мечтать! Я-то думаю, что если человек всю жизнь прожил вне Церкви, но в последний момент покаялся, да еще и причастился, то Господь даровал ему это обязательно за какую-нибудь тайную добродетель. За милосердие, например.
Подумав немного, отец Рафаил сам себя поправил:
– Хотя – о чем мы говорим? Кто из людей может знать пути Промысла Божиего? Помните, у Исайи пророка: «Мои мысли – не ваши мысли, и ваши пути – не Мои пути». Мы порой так жестоко судим людей нецерковных! А на самом деле мы просто ничего не знаем…
Осенью 1994 года ко мне в Сретенский монастырь приехал мой институтский товарищ Дмитрий Таланкин. Мы не виделись уже много лет. Дима принес печальную весть: профессор нашего института, великий актер и режиссер Сергей Федорович Бондарчук находится при смерти. Дмитрий разыскал меня, чтобы исповедовать и причастить умирающего, который был еще и другом семьи Таланкиных.
Я не встречался с Сергеем Федоровичем со студенческих времен, но знал, что последние годы его жизни были омрачены отвратительной травлей, которую устроили замечательному художнику коллеги по кинематографическому цеху. Сергей Федорович стойко выдержал все. Бондарчук был не только разносторонне одаренным, но еще и очень сильным, мужественным человеком. Однако здоровье его необратимо пошатнулось.
Что касается духовной жизни Сергея Федоровича, то, крещенный в детстве, он воспитывался и жил в атеистической среде, а на склоне лет сам пришел к познанию Бога. Но вероучение обрел не в Церкви, а в религиозных трудах Льва Николаевича Толстого, перед гением которого преклонялся. Толстой, как известно, в конце XIX века предложил миру созданную им самим религию. Несколько поколений русских интеллигентов пережили искушение толстовством. У некоторых отношение к своему кумиру порой принимало форму настоящего религиозного почитания.
Дима рассказал, что в последние недели к физическим страданиям Сергея Федоровича прибавились еще и весьма странные, тяжкие духовные мучения. Пред ним как наяву представали образы давно умерших людей, прежних знакомых Сергея Федоровича – знаменитых актеров, коллег по искусству. Но теперь они являлись в самых чудовищных, устрашающих образах и истязали больного, не давая ему покоя ни днем ни ночью. Врачи пытались помочь, но безуспешно. Измученный кошмарами, Сергей Федорович пытался искать защиту в той самой толстовской религии. Но странные пришельцы, врывавшиеся в его сознание, лишь глумились и мучили его еще сильнее.
На следующее утро в квартире Бондарчуков меня встретили супруга Сергея Федоровича, Ирина Константиновна Скобцева, и их дети – Алена и Федя. В доме царил печальный полумрак. Казалось, все здесь наполнено страданиями – самого умирающего и его любящих близких.
Сергей Федорович лежал в просторной комнате с наглухо зашторенными окнами. Болезнь очень изменила его. Напротив кровати, прямо перед взором больного, висел большой, прекрасного письма портрет Толстого.
Поздоровавшись с Сергеем Федоровичем, я присел к его постели и сначала не мог не сказать ему, с какой благодарностью мы, выпускники разных факультетов ВГИКа, вспоминаем встречи с ним. Сергей Федорович благодарно сжал мою руку. Это ободрило меня, и я перешел к главной цели моего приезда.
Я сказал, что нахожусь здесь для того, чтобы напомнить о драгоценном знании, которое Церковь хранит и передает из поколения в поколение. Церковь Христова не только верит, но и знает, что смерть физическая – вовсе не конец нашего существования, а начало новой жизни, к которой предназначен человек. Эта новая жизнь бесконечна и открыта людям воплотившимся Богом – Господом Иисусом Христом. Я поведал и о прекрасном, удивительном мире, бесконечно добром и светлом, куда Спаситель вводит каждого, кто доверится Ему от всего сердца. И о том, что к великому событию смерти и перехода в новую жизнь надо подготовиться.
Что касается устрашающих видений, так жестоко донимавших больного, здесь я без обиняков постарался изложить учение и опыт Церкви о влиянии на нас падших духов. Современный человек с трудом воспринимает эту тему. Но Сергей Федорович, видимо, на собственном опыте прочувствовал реальность присутствия в нашем мире этих беспощадных духовных существ и слушал очень внимательно. В преддверии смерти, когда человек приближается к границе между здешним и иным мирами, непроницаемая ранее духовная завеса между ними истончается. Неожиданно человек начинает видеть новую для него реальность. Главным потрясением зачастую становится то, что эта открывающаяся реальность бывает агрессивной и поистине ужасной.
Люди, далекие от Церкви, не понимают, что по причине нераскаянных грехов и страстей человек оказывается доступным для духовных существ, которых в Православии именуют бесами. Они-то и устрашают умирающего, в том числе принимая облик некогда знакомых ему лиц. Их цель – привести человека в испуг, смятение, ужас, в предельное отчаяние. Чтобы в иной мир душа перешла в мучительном состоянии безнадежности, отчаяния, отсутствия веры в Бога и надежды на спасение.
Сергей Федорович выслушал все с заметным волнением. Видно было, что многое он уже сам понял и осознал. Когда я закончил, Сергей Федорович сказал, что хотел бы от всего сердца исповедоваться и причаститься Христовых Тайн.
Прежде чем остаться с ним наедине, мне надо было сделать еще два важных дела. Первое из них было нетрудным. Мы с Аленой раздвинули тяжелые шторы на окнах. Солнечный свет хлынул в комнату. Потом мы с домочадцами Сергея Федоровича на минуту вышли за дверь, и я, как мог, объяснил им, что безутешное горе и отчаяние родных усугубляют душевную боль умирающего. Переход близких в другую жизнь – конечно же событие печальное, но совершенно не повод для отчаяния. Смерть – не только горесть об оставляющем нас человеке, но и великий праздник для христианина – переход в жизнь вечную. Необходимо всеми силами помочь ему подготовиться к этому важнейшему событию. И уж точно не представать перед ним в унынии и отчаянии. Я попросил Ирину Константиновну и Алену приготовить праздничный стол, а Федю – выставить лучшие из напитков, какие найдутся в доме.
Вернувшись к Сергею Федоровичу, я сообщил, что сейчас мы будем готовиться к исповеди и причащению.
– Но я не знаю, как это делается, – предупредил Бондарчук доверчиво.
– Я вам помогу. Но только веруете ли вы в Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа?
– Да, да! Я в Него верую! – сердечно проговорил Сергей Федорович.
Потом, вспомнив что-то, замялся и добавил:
– Ноя… я все время просил помощи у Толстого…
– Сергей Федорович! – горячо сказал я. – Толстой был великий, замечательный писатель! Но он никогда не сможет защитить вас от этих страшных видений. От них может оградить только Господь!
Бондарчук кивнул.
Надо было готовиться к совершению Таинства. Но на стене перед взором больного по-прежнему, как икона, висел портрет его гения. Поставить Святые Дары для подготовки к причащению можно было только на комоде, под изображением писателя. Но это представлялось немыслимым! Толстой при жизни не просто отказывался верить в Таинства Церкви: долгие годы он сознательно и жестоко глумился над ними. Причем с особой изощренностью – именно над Таинством причащения. Бондарчук знал и понимал все не хуже меня. С его разрешения я перенес портрет в гостиную, и это стало вторым делом, которое было исполнено.
В доме Бондарчуков была старинная, в потемневших серебряных ризах икона Спасителя. Мы с Федей установили ее перед взором больного, и Сергей Федорович, оставив наконец позади все ветхое и временное, совершил то, к чему Господь Своим Промыслом вел его через годы и десятилетия. Бондарчук очень глубоко, мужественно и искренне исповедовался пред Богом за всю свою жизнь. Затем в комнату пришла вся семья, и Сергей Федорович – впервые после своего далекого детства – причастился Святых Христовых Тайн.
Все были поражены, с каким чувством он это совершил. Даже выражение боли и мучения, не сходившее с его лица, теперь исчезло.
Закончив с главным, мы накрыли прекрасный стол у постели больного. Федя налил всем понемногу красного вина и старого отцовского коньяка. Мы устроили настоящий безмятежный и радостный праздник, поздравляя Сергея Федоровича с первым причащением и провожая в таинственный «путь всея земли», который ему вскоре надлежало пройти.
Перед моим уходом мы с Сергеем Федоровичем снова остались наедине. Я записал на листке и положил перед ним текст самой простой, Иисусовой молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Никаких молитв Сергей Федорович не знал. И конечно, ничего более сложного выучить уже не мог. Да в этом и не было нужды! Потом я снял со своей руки монашеские четки и научил Сергея Федоровича, как по ним молиться.
Мы простились.
Прошло несколько дней. Мне позвонила Алена Бондарчук и рассказала, что состояние отца разительно изменилось. Ужасные видения больше не тревожили его. Он стал спокоен, но как-то явственно отрешился от мира. Алена сказала, что часто видит, как отец лежит, подолгу глядя на икону Спасителя, или, закрыв глаза, перебирает четки, шепча молитву. Иногда он прижимал к губам крестик на четках. Это означало, что физическая боль становилась нестерпимой.
