Текст книги "Книжный червь"

Автор книги: Тибор Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Читая репортажи об очередном психе, средь бела дня перестрелявшем из окна соседей, а потом, когда полиция уже готова была защелкнуть на нем наручники, выстрелом снесшим полчерепа и себе, он понимал, что в данном случае причина самоубийства – не угрызения совести, не желание досадить пенитенциарной системе, но – отчаянье: натворив дел, убийца даже удовлетворения не почувствовал – черту-то он перешел, но и за чертой было все то же – ярость. В ярость впадал Гильгамеш. Яхве испытывал приступы гнева. Моисей гневался. Фараон бесился от ярости. Электра доходила до белого каления. Эдип исходил пеной. Десперадо вела ярость мести. Гамлет был вне себя от гнева. Орландо неистовствовал.

Все упиралось в Старика Наверху... Карма. Рок. Фатум. Судьба. Парки. Предопределение. Намтар. Норны. Фортуна. Провидение. Ананке. Космос. Аллах. Книга Судеб. Чертова пряжа! Слова тасовались, как карты в колоде; они были затертыми клише, кочевавшими из книги в книгу – не потому, что у писателей не хватало фантазии, а потому, что это был единственный способ выразить хоть что-то.

Вас останавливает прохожий посреди Лондона: "Мне нужен Фулем". "Электростанция? Резиденция епископа? Футбольный клуб?" Имена двоятся, троятся. Вот вам стаканчик с игральными костями, только – чтобы узнать, как легла фишка, нужно сделать бросок.

Он неспешно направился на Юнион Сквер, в "Barnes Noble".

Книжные магазины – чем они больше, тем легче в них затеряться. Ближе к закрытию находишь какой-нибудь тихий закуток, затаишься там, покуда все не уйдут – и принимайся пожирать книги, как червь-книготочец. Ловили его крайне редко. За все годы было лишь четыре случая, когда его поймали за чтением в магазине. Поймали – и отпустили на все четыре стороны.

Во взглядах их было что-то такое... Ему даже думать об этом не хотелось. Для них он был то ли незадачливым грабителем, которому не хватило элементарных навыков ограбить книжную лавку, то ли вконец опустившимся беднягой, из тех, у кого не хватило сил остаться на плаву, – в любом случае, им хотелось побыстрее от него отделаться. Только эта девица в "Nuneaton" вызвала полицию. "Я вызываю полицию" – прошипела она. Ему ничего не стоило тогда дать деру, но вместо этого он лениво ждал стражей порядка, – и все это время никак не мог взять в толк, зачем ей понадобилось объявлять о звонке в полицейский участок: будь у него какие преступные замыслы или снедай его чувство вины, эти слова только подлили бы жару в огонь. Не убежал же он в тот раз просто потому, что ему некуда было бежать. Он прочитал страниц двадцать из "Юг и Север", прежде чем на пороге лавки возникли блюстители закона. Их лица заметно вытянулись, когда выяснилось, что в его действиях не обнаруживается ничего, что позволяло бы квалифицировать происшедшее как причинение материального ущерба, насильственное вторжение или кражу. "А больше тут ничего не придумаешь", – развел руками один из них – и действительно, что тут можно было придумать.

Его застали врасплох. Можно было извлечь на свет какую-нибудь подходящую сентенцию и выйти, брякнув первое, что взбредет на ум, а можно было судорожно соображать, что бы такое сказать... . Как-то, когда ему было одиннадцать – он возвращался из школы домой, а две девчонки его возраста он изо дня в день видел, как они идут домой по другой стороне улицы, – вдруг преградили ему дорогу: "Ничего, если я тебе врежу?" – спросила блондинка. Он раздумывал, что это значит и как на это ответить, когда кулачок блондинки весьма чувствительно врезался ему в челюсть. Наконец, он придумал. Улыбнулся – и пошел прочь.

Когда такое сваливается на тебя неожиданно... Однажды в Портленде он с головой ушел в изучение "Книги чудес" Флегона из Тралла и "Кентавра" императора Адриана, забыл обо всем, да и опасаться вроде было совсем уж нечего: влажная летняя ночь, давно перевалило за полночь, дремотное время, в дремотном городке, – кто бы мог подумать, что в магазине есть еще люди.

Его сосредоточенность на тексте была нарушена хозяином лавки здоровяком, сжавшимся в комок на раскладушке и молившем только об одном: "Не убивайте меня, не убивайте..." – владелец магазинчика повторял это, как заклинание, даже на колени перед ним встал; удивительнее всего, что единственным орудием убийства, которым он на тот момент располагал, была двухсотстраничная книжка в мягкой обложке, которую он сжимал в правой руке, а из той детской истории со школьницами он вынес твердое убеждение: в его облике нет ничего, способного внушить трепет кому бы то ни было.

"Дома кондиционер сломался. Слишком жарко. У меня есть деньги. Сейчас я их принесу! Я ничего не скажу полиции..." Он хотел было выложить обычную историю, мол, его просто случайно заперли, но правда из его уст всегда звучала еще менее убедительно, чем ложь, а хозяина лавки того и гляди мог хватить удар. Проще было взять деньги, – что он и сделал. Потом отправился в ближайшую гостиницу, взяв с собой книжки, которых должно было хватить на завтрашний день. Он еще мог понять, какого черта его приняли за грабителя, но увидеть в нем убийцу? Как бы то ни было, это происшествие навело его на мысль, а может, не такой уж он и рохля? Может, есть в нем этакая загадочная властность?

После закрытия "Barnes Noble" он прошмыгнул в "Отдел политики" и около часа ждал, покуда стихнет шум в здании. В каждой книге, стоящей здесь на полках, таились сотни связей с другими книгами; чтобы писать, сперва надо выучится читать. Неужто он так отличается от своих собратьев? Волновало ли еще хоть одного человека в мире, почему в "Илиаде" нигде не говорится, чтобы на пиру ели рыбу? И кто еще помнит все тридцать три старательно собранные Поллуксом из Навкратиса бранных прозвища, которыми звали сборщиков налогов? Кого волнует, что произойдет, если будет найден утраченный роман Апулея "Гермагор"? Кто будет ломать себе голову, существовал или нет трактат "De Tribus Impostoribus Mundi", о котором упоминают десятки авторов?

Он устроился в одном из роскошных кресел, – кресел,за которые и стоит любить "Barnes Noble", чтобы погрузиться в "Обманувшийся лишь однажды" (справа) и "Мир жаждет" (слева).

Случалось, он все же уставал от такой жизни, но – нужно было продолжать начатое, – он зашел слишком далеко, теперь уже поздно отступаться. Как-то в припадке малодушия он устроился на работу – и даже продержался на ней месяца два, – да только лучше от этого не стало.

Сосредоточиться на тексте мешал... доносящийся откуда-то кашель. Он даже задержал дыхание на мгновение – может, это он кашляет? Нет, кашлял явно кто-то другой. Тихо-тихо. Это потому что далеко. Ну и черт с ним, подумал он, пусть себе кашляет. Однако сосредоточится на тексте – ни на правом, ни на левом – не удавалось.

Тщательно обследовав магазин, сверху до низу, на первом этаже он обнаружил женщину. Стройную женщину, одетую во все темное. Весьма привлекательную. Он был абсолютно уверен – это не продавщица, продавщиц здесь он знал в лицо. Кроме того... то, как она сидела... Ну конечно же она читала!

Читала внимательно, сосредоточенно, при этом одна книга – в левой руке, другая – в правой.

Шаги страшно напугали ее. Резко захлопув книги, женщина поспешила запихать их на полку.

– Вы уже закрываетесь... – просительно пробормотала она. Кожа ее была очень белой, а губы – очень яркими. Неправдоподобно яркими.

Он хотел было сказать, что он ведь не сотрудник.

– Что вы на меня так уставились?! – не выдержала она. В голосе была обида – и гнев.

Уходя, она вырубила сигнализацию.

Да нет, – подумалось ему, – все хорошо, правда, хорошо.

Вот только: в глубине души гнездился страх, что скоро все пойдет из рук вон плохо – скоро и неизбежно.

Tibor Fischer. Bookcruncher/ Fischer, Tibor. Don't read this book, if you're stupid. London: Secker and Warburg, 2000. P. 156 – 172.

(C) Tibor Fischer 2000.

First published in Great Britain in 2000 by Secker Warburg. Random House, 20 Vauxhall Bridge Road, London SWIV 2SA

Автор довольно известного во времена Античности лексиграфичесеого словаря (Прим.пер.)

"О трех великих обманщиках" (Лат.).