Текст книги "Лихорадка"

Автор книги: Тесс Герритсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Она почувствовала прохладные слезы на лице. Присутствие Питера казалось таким реальным – стоит протянуть руку, и она коснется его. Теплого и живого, из плоти и крови.

Но его не было рядом, в лодке сидела одна Клэр.

Она продолжала дрейфовать, и ветер постепенно относил ее к берегу. В небе зажглись первые звезды. Лодка медленно развернулась, и Клэр увидела вдалеке кромку северного берега, вдоль которого тянулись летние коттеджи – темные, с заколоченными на зиму окнами.

Внезапный всплеск воды заставил ее встрепенуться. Обернувшись, она взглянула на приближающийся берег и различила силуэт мужчины. Он стоял у воды, слегка нагнувшись, как будто смотрел на озеро. Он вздрогнул и метнулся в сторону. Послышался еще один громкий всплеск, и силуэт скрылся из виду. Это мог быть только один человек.

Клэр быстро утерла слезы и крикнула:

– Доктор Татуайлер! С вами все в порядке?

Голова мужчины вновь вынырнула из темноты.

– Кто это?

– Клэр Эллиот. Я подумала, что вы упали в воду.

Он наконец различил ее в полумраке и помахал рукой. С этим биологом, исследователем водной фауны, она познакомилась несколько недель назад, вскоре после того, как он вселился в снятый на месяц коттедж Элфордов. В то утро оба были на лодках, и, дрейфуя в тумане, случайно столкнулись бортами. Так состоялось их знакомство. С тех пор, когда она проплывала мимо его коттеджа, они здоровались. Иногда биолог демонстрировал ей банки с новинками своей коллекции амфибий. «Шизанутый лягушатник» – так называл его Ной.

Лодка Клэр приблизилась к берегу, и она увидела выставленные в ряд стеклянные банки Макса.

– Как ваша коллекция лягушек, пополняется? – поинтересовалась она.

– Холодает. Они уходят на глубину.

– Нашли еще экземпляры с шестью лапками?

– Одну на этой неделе. Меня действительно начинает беспокоить это озеро.

Между тем лодка Клэр уже причалила к берегу и уткнулась носом в землю. Макс возвышался над ней, длинный, нескладный; его очки посверкивали, отражая лунный свет.

– Это касается всех северных озер, – заметил он. – Деформация земноводных. Массовое вымирание.

– А как ведут себя образцы, которые вы собрали на прошлой неделе?

– Ожидаю результатов. Это может занять несколько месяцев. – Он замолчал и испуганно огляделся по сторонам, заслышав странное жужжание. – Что это?

Клэр вздохнула.

– Мой пейджер. – Она совсем забыла, что он до сих пор болтается у нее на поясе. На дисплее высветился местный номер.

– Обратно долго грести придется, – проговорил он. – Почему бы вам не воспользоваться моим телефоном?

Она звонила из его кухни, разглядывая стеклянные банки, которые были расставлены на столике. Но соленых огурцов в них не было. Она взяла в руки одну из банок, и прямо на нее уставился выпученный глаз. Лягушка оказалась удивительно бесцветной, оттенка человеческой кожи, ее тельце было обсыпано багрянистыми пятнышками. Обе задние лапки разветвлялись на две части, так что получались четыре отдельных плавника. Она прочитала этикетку: «Озеро Саранча. 10 ноября». Вздрогнув, она поставила банку на место.

По телефону заплетающимся языком ответила женщина, она явно была пьяна.

– Алло? Кто это говорит?

– Доктор Эллиот. Вы звонили мне на пейджер? – Клэр поморщилась от грохота, с которым трубку бросили на стол. Она услышала шаги, потом узнала голос Линкольна Келли, который обращался к женщине.

– Дорин, можно мне поговорить по телефону?

– Что за бабы все время тебе звонят?

– Дай мне трубку.

– Ты же не болен. Почему тебе звонит доктор?

– Это Клэр Эллиот?

– О, она уже Клэр! Выходит, близкая знакомая!

– Дорин, я отвезу тебя домой через минуту. А пока позволь мне поговорить.

Наконец он взял трубку.

– Клэр, вы еще здесь? – смущенно спросил он.

– Да.

– Извините, что так получилось.

– Не берите в голову, – отозвалась она и подумала: «Вам и без того забот хватает».

– Люси Оверлок посоветовала мне позвонить вам. Она закончила раскопки.

– Что-нибудь интересное?

– Думаю, вы уже почти все знаете. Захоронению не меньше ста лет. Останки принадлежат двум детям. У обоих очевидные признаки травм.

– Значит, старое убийство.

– Скорее всего. Завтра она будет представлять подробный доклад своим студентам. Возможно, вам это не очень интересно, но она все-таки подумала, что следует вас пригласить. Ведь эти кости нашли именно вы.

– А где будет проходить занятие?

– В лаборатории музея, в Ороно. Я поеду туда, так что, если захотите, можете присоединиться. Я выезжаю около полудня.

На заднем плане захныкала Дорин:

– Но завтра суббота! С каких это пор ты работаешь по субботам?

– Дорин, дай мне закончить разговор.

– Вот так всегда! Ты вечно занят! А со мной никогда не бываешь…

– Надевай пальто и садись в машину. Я отвезу тебя домой.

– Черта с два, я сама могу доехать.

Хлопнула дверь.

– Дорин! – крикнул Линкольн. – Отдай мне ключи от машины! Дорин! – Его голос снова заговорил в трубку, торопливый, нервный. – Мне нужно идти. Увидимся завтра?

– В полдень. Буду ждать.

8

– Дорин старается, – сказал Линкольн, не отрывая глаз от дороги. – Правда старается. Но это нелегко для нее.

– Да и для вас тоже, – заметила Клэр.

– Да, всем несладко. И это тянется уже не один год.

Когда они выезжали из Транквиля, на улице шел дождь. Теперь он сменился мокрым снегом, хлопья которого с тяжелыми шлепками опускались на ветровое стекло. Когда температура опустилась до опасной отметки – не минус и не плюс, а асфальт покрылся тонкой коркой наледи, дорога стала коварной. Клэр была рада тому, что за рулем Линкольн, а не она. Мужчина, проживший сорок пять зим в таком климате, хорошо знаком с суровыми законами.

Протянув руку, он включил стеклообогреватель. Конденсат, скопившийся на стекле, начал рассеиваться.

– Мы уже два года не живем вместе, – пояснил он. – Проблема в том, что она меня не отпускает. А у меня не хватает мужества заставить ее сделать это.

Они оба напряглись, когда впереди идущая машина вдруг резко затормозила и ее начало заносить. Водитель еле успел вырулить на свою полосу, избежав столкновения со встречным грузовиком.

Клэр откинулась на спинку сиденья, сердце у нее бешено колотилось.

– Господи.

– Столько чертовых лихачей развелось!

– Может, нам развернуться и поехать обратно?

– Да мы уже полпути одолели. Так что вполне можем ехать дальше. Или вы хотите все отменить?

Она сглотнула.

– Да нет, если вы считаете, что все в порядке, значит, все в порядке.

– Мы просто не будем спешить. Только надо учесть, что в таком случае мы вернемся домой поздно. – Линкольн взглянул на нее. – Как Ной, справится?

– Он сейчас стал таким самостоятельным. Уверена, у него проблем не будет.

Линкольн кивнул.

– Отличный парень.

– Да, – согласилась она. И добавила с грустной улыбкой: – В основном так.

– Похоже, все не так просто, как кажется на первый взгляд, – предположил Линкольн. – Я все время слышу это от родителей. Говорят, воспитание детей – самая трудная на свете работа.

– И она во сто крат труднее, когда выполняешь ее в одиночку.

– А где отец Ноя?

Клэр молчала. Ответ на этот вопрос всегда давался ей с большим трудом.

– Он умер. Два года назад.

Она едва расслышала его смущенное бормотанье: «Простите». На некоторое время в салоне воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом дворников, скользивших по ветровому стеклу. Два года прошло, а ей по-прежнему тяжело говорить об этом. Она до сих пор не привыкла к своему новому статусу вдовы. Женщины не должны становиться вдовами в тридцать восемь лет.

А смеющиеся и любящие мужчины не должны умирать от лимфомы в тридцать девять.

Сквозь пелену ледяного тумана впереди просматривались проблесковые маячки аварийных машин. Какое-то происшествие. Но в машине этого мужчины она почему-то чувствовала себя защищенной. В безопасности, огражденной от любого риска. Они медленно проехали вдоль вереницы машин экстренной помощи: двух патрульных автомобилей, эвакуатора и «скорой». «Форд Бронко», который вылетел с дороги, лежал на боку, сверкая обледеневшим днищем. Они молча проехали мимо, отрезвленные жестким напоминанием о том, что жизнь может перемениться в любой момент. Или оборваться. Это была еще одна мрачная нотка в этом и без того унылом дне.

Люси Оверлок прибыла на собственную лекцию с опозданием. Спустя пятнадцать минут после того, как два ее аспиранта и десять студентов-старшекурсников собрались в лаборатории университетского музея, появилась сама Люси в мокром плаще.

– По такой погоде, наверное, стоило все отменить, – заявила она. – Но все равно я рада, что вы пришли.

Она сняла плащ, оставшись в своих неизменных джинсах и фланелевой рубашке – правильная форма одежды, учитывая обстановку, в которой они собрались. Музейный подвал был не только сырым, но и пыльным – гулкая пещера с характерным для хранилищ запахом. Вдоль стен тянулись полки, заставленные сотнями деревянных ящиков, содержимое которых было отмечено потускневшими машинописными этикетками: «Тонингтон № 11: артиллерийские снаряды, наконечники стрел, прочее». «Питтсфилд № 32: частичные скелетные останки, взрослый мужчина».

Посреди комнаты, на широком рабочем столе, укрытые брезентом, лежали новые экспонаты этого тщательно каталогизированного склепа.

Люси щелкнула выключателем на стене. Зажужжали флуоресцентные лампы, и их неестественный свет озарил рабочую поверхность. Клэр и Линкольн присоединились к студентам, кольцом обступившим стол. Резкий свет безжалостно обнажал лица присутствовавших.

Люси откинула брезент.

Остатки двух детских скелетов лежали рядышком, кости были выложены в примерной анатомической последовательности. У одного скелета отсутствовали реберная клетка, часть ноги и правая верхняя конечность. Второй скелет был практически целым, если не считать мелких костей рук.

Люси встала в изголовье стола, возле черепов.

– Перед нами человеческие останки, собранные на месте раскопок номер семьдесят два на южном побережье озера Саранча. Раскопки были завершены вчера. Для большей наглядности я приколола вот здесь, на стене, карту местности. Как видите, место раскопок расположено у самого устья реки Мигоки. Прошлой весной этот район серьезно пострадал от дождей и наводнений, и, видимо, это способствовало тому, что захоронение было обнаружено. – Она перевела взгляд на стол. – Итак, начнем. Во-первых, я хочу, чтобы вы все осмотрели останки. Можете брать их руками, внимательно изучать. Задавайте любые вопросы по поводу места раскопок. А потом мы выслушаем ваши предположения о возрасте, расе и времени захоронения. Те из вас, кто принимал участие в раскопках, пожалуйста, держите язык за зубами. Давайте посмотрим, к каким выводам придут остальные.

Один из студентов потянулся к черепу.

Люси отошла от стола и принялась наблюдать за тем, как работают студенты. Это действо почему-то вызвало у Клэр ассоциацию с загадочным обеденным ритуалом, пиром над останками: жадные руки тянутся к костям, подносят их к свету, а потом передают по кругу. Поначалу все происходило молча, тишину нарушало лишь шуршание рулеток, которыми студенты измеряли длину костей.

Клэр передали череп с отсутствующей нижней челюстью.

В последний раз она держала человеческий череп, когда училась в медицинском институте. Она поднесла его к свету и повертела в руках. Когда-то она могла назвать каждую впадинку и выпуклость, но за четыре года учебы в голове скопилось так много другой информации, что эти анатомические названия были благополучно забыты; их потеснили практические данные вроде кодов счетов и телефонов больниц. Она перевернула череп и обнаружила, что верхние зубы до сих пор на месте. Третьи коренные зубы еще не прорезались. «Детская челюсть».

Клэр бережно положила череп обратно на стол, ужасаясь тому, что именно она держала в руках. Она вспомнила Ноя в возрасте девяти лет, его волосы – копну темных кудряшек, шелковое прикосновение его личика и невольно уставилась на детский череп, на котором давным-давно не было ни плоти, ни кожи.

Она очнулась от забытья, ощутив на своем плече руку Линкольна.

– У вас все в порядке? – осведомился он.

Клэр кивнула. В резком свете ламп его взгляд казался особенно печальным, почти скорбным. Интересно, подумала она, только ли нас двоих так тронула трагическая участь этого ребенка? Неужели мы одни видим, что это не простая скорлупа из кальция и фосфата?

Одна из студенток, молоденькая и изящная копия Люси, первая задала вопрос:

– Это было захоронение в гробу? И в какой местности находилась могила – в поле или в лесу?

– Местность умеренно лесистая, новая поросль, – пояснила Люси. – Мы обнаружили железные гвозди и фрагменты гроба, но само дерево почти полностью сгнило.

– А почва? – поинтересовался другой студент.

– Глина, умеренно влажная. А почему вы спрашиваете?

– В глине лучше сохраняются останки.

– Правильно. А какие еще факторы помогают консервации останков? – Люси оглядела аудиторию.

Студенты кинулись отвечать с энтузиазмом, который Клэр сочла неуместным. Они были очень увлечены минерализованными останками и, казалось, забыли, что представляли собой эти кости. Живых, смеющихся детей.

– Состав почвы… влажность…

– Температура окружающей среды.

– Насекомые и плотоядные животные.

– Глубина захоронения. Открыто ли оно солнечному свету.

– Возраст покойного в момент смерти.

Взгляд Люси метнулся к той, что произнесла последнюю фразу. Та самая девушка, юный клон Люси, тоже в джинсах и фланелевой рубашке.

– А как возраст покойного влияет на состояние останков?

– Черепа молодых сохраняются дольше, чем черепа пожилых людей, возможно, из-за более сильной минерализации.

– Но это не указывает на то, сколько времени пролежали в земле скелеты. Так можно ли сказать, когда умерли эти люди?

Воцарилась тишина.

Казалось, Люси не разочаровало молчание студентов.

– Правильный ответ таков, – объявила она, – мы не в состоянии это определить. По истечении ста лет некоторые скелеты могут рассыпаться в прах, в то время как другие остаются совершенно нетронутыми. Но все-таки кое-какие выводы мы можем сделать. – Люси потянулась к столу и взяла в руки большую берцовую кость. – Обратите внимание на длинные кости, на которых хорошо просматривается отслаивание наружных общих пластинок. О чем это говорит?

– О чередовании сухих и влажных условий хранения, – ответила клон Люси.

– Верно. В течение какого-то времени эти останки были защищены гробом. Но потом гроб сгнил, и кости оказались в непосредственной близости к воде, ведь место захоронения находилось возле реки. – Она взглянула на молодого человека, в котором Клэр узнала одного из аспирантов, помогавших в раскопках. Убранные в конский хвост светлые волосы и три золотые сережки в ухе – в прошлом веке он бы легко сошел за жуликоватого матроса. Единственное, что никак не вязалось с этим легкомысленным образом, – школярские очки в металлической оправе. – Винс, – обратилась к нему Люси, – расскажи нам историю наводнений в этом районе.

– Самые ранние сводки, которые мне удалось найти в архиве, датированы тысяча девятьсот двадцатым годом, – рапортовал Винс. – Отмечено всего два эпизода катастрофических наводнений: весной сорок шестого года и прошлой весной, когда река Саранча вышла из берегов. Я полагаю, именно последнее наводнение стало причиной размытия захоронения. Вследствие проливных дождей произошла эрозия русла Мигоки.

– Таким образом, мы имеем два зарегистрированных случая затопления местности, сменявшихся более засушливыми годами, вследствие чего и произошло шелушение и отслаивание кортикального слоя кости. – Люси отложила большую берцовую кость и взяла со стола бедренную. – А вот теперь самая интересная находка. Я прошу обратить внимание на эту отметину на теле бедренной кости. Похоже на зарубку, но кость в таком плохом состоянии, что характер раны определить трудно. Так что мы не можем сказать, имел ли место перелом по типу зеленой веточки. – Она перехватила вопросительный взгляд Линкольна. – Перелом по типу зеленой веточки – это когда кость живого человека выгибается или искривляется в момент нанесения удара острым предметом. Именно по этой реакции можно установить предсмертный или посмертный характер ранения.

– А по этой кости невозможно установить?

– Нет. Она слишком долго пролежала в земле.

– Так как же тогда вы определили, что это убийство?

– Обратим внимание на другие кости. Они подскажут нам ответ. – Люси потянулась к бумажному пакетику. Наклонив его, высыпала содержимое на стол.

Мелкие косточки серыми горошинами застучали по поверхности.

– Кости запястья, – пояснила она. – Это с правой руки. Эти кости довольно плотные – они распадаются не так быстро, как другие. Данные образцы лежали на большой глубине в плотном комке глины, что способствовало их консервации. – Люси принялась ворошить косточки, как швея пуговицы. – Вот, нашла. – Она вытащила один камешек и поднесла его к свету.

Надрез бросался в глаза сразу же – такой глубокий, что казалось, будто кость расщепилась на две части.

– Это оборонительная травма, – констатировала Люси. – Ребенок – давайте считать, что это была девочка, – поднял руки, чтобы защититься от нападения. Лезвие ударило ей в руку – и с такой силой, что почти расщепило кость запястья. Девочка лет восьми-девяти еще мала ростом и не может дать отпор. Зато тот, кто напал на нее с ножом, довольно сильный – во всяком случае, сильный настолько, что смог пробить ей руку. Девочка отворачивается. Возможно, лезвие еще торчит в ее руке, а, может, убийца уже извлек его и готовится нанести новый удар. Девочка пытается убежать, но ее преследуют. Вот она оступилась, или же он валит ее с ног, и она падает на землю ничком. Я полагаю, что именно ничком, потому что на грудных позвонках тоже есть метки, оставленные широким лезвием, возможно, топором, причем нанесены эти удары сзади. Есть также отметина на бедре – от удара сзади, – и это означает, что девочка все еще лежит на земле. Совсем не обязательно, что эти раны смертельные. Если она до сих пор и жива, то у нее наверняка сильное кровотечение. Что происходит дальше, нам неизвестно – кости об этом не расскажут. Мы знаем только, что она лежит на земле лицом вниз, не может бежать и не может защищаться. И кто-то только что нанес ей удар топором в бедро. – Люси бережно положила кость запястья на стол. Этот крохотный осколок был единственным уцелевшим напоминанием о страшной смерти. – Вот о чем мне поведали кости.

Некоторое время все молчали. Потом Клэр тихо спросила:

– А что случилось с другим ребенком?

Словно выйдя из транса, Люси посмотрела на второй череп.

– Этот ребенок был примерно того же возраста. Многие из его костей отсутствуют, а те, что мы имеем, очень плохо сохранились, но могу вам сказать: он – или она – получил сокрушительный и скорее всего, смертельный удар по черепу. Оба ребенка были похоронены вместе, в одном гробу. Я подозреваю, что они стали жертвами одного и того же нападения.

– Должны были сохраниться какие-нибудь записи, – предположил Линкольн. – Какие-то архивные свидетельства о том, чьи это дети.

– Кстати, их имена нам известны. – Это был Винс, студент-дипломник с конским хвостом. – По дате, отчеканенной на монете, которую нашли в том же слое глины, мы узнали, что их смерть случилась после тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. Я покопался в местном архиве и узнал, что семья некоих Гау владела землями у южного берега озера Саранча. Эти кости не что иное, как останки Джозефа и Дженни Гау, брата и сестры, восьми и десяти лет. – Винс застенчиво усмехнулся. – Похоже, ребята, мы раскопали семейное кладбище Гау.

Это открытие не показалось Клэр таким уж забавным, и ее неприятно поразило то, что кто-то из студентов рассмеялся.

– Поскольку они были похоронены в гробу, – объяснила Люси, – мы подозреваем, что там находилась семейная могила. Боюсь, мы потревожили их вечный покой.

– Значит, вам известно, при каких обстоятельствах погибли дети? – уточнила Клэр.

– Документальные подтверждения найти очень сложно, поскольку эта местность была в то время малонаселенной, – сообщил Винс. – Все, чем мы располагаем, это официальные записи из архива округа. В них зафиксирована дата смерти обоих детей Гау: пятнадцатое ноября тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года. В этот же день умерли еще трое членов семьи.

В комнате повисло зловещее молчание.

– Вы хотите сказать, что все пятеро умерли в один день? – переспросила Клэр.

Винс кивнул:

– Похоже, это было массовое убийство.

9

Несколько ломтиков моркови, отварной картофель и микроскопический кусочек куриной грудки.

Луиза Ноултон посмотрела на полупустую тарелку, которую поставила перед сыном, и ее материнское сердце пронзила боль. Она морит голодом собственного ребенка! Она видит это по лицу и голодным глазам мальчика, по его поникшим плечикам. Шестьсот калорий в день! Да разве можно выжить на таком питании! Барри действительно сбросил вес, но какой ценой? От крепкого 120-килограммового мальчика осталась только тень, и, хотя она прекрасно понимала, что Барри необходимо похудеть, ей, как никому другому, было совершенно ясно, что любимый ребенок страдает.

Она села за стол перед своей тарелкой, на которой красовались жареная курица и жареные булочки. Основательный, здоровый ужин для холодного зимнего вечера. Бросив взгляд на мужа, она встретилась с ним глазами. Мел молча покачал головой. Он тоже больше не мог смотреть на то, как голодает их сын.

– Барри, милый, почему бы тебе не съесть одну булочку? – предложила Луиза.

– Нет, мама.

– В ней не так уж много калорий. Соус можно соскрести.

– Я не хочу булочку.

– Ты только посмотри, какие они чудесные! Жир от бекона придает им особый вкус. Только откуси, Барри. Ну же, маленький кусочек! – Луиза поднесла к губам мальчика горячую булочку.

Она не могла сдержаться, не могла подавить в себе порыв накормить этот розовый жадный ротик, который только усилился после четырнадцати лет материнства. Это ведь не просто еда, это любовь, заключенная в форму хрустящей булочки, с которой на пальцы Луизы стекало масло. Она ждала, что сын примет это подношение.

– Я же сказал, что не хочу! – заорал он.

Это был шок сродни пощечине. Луиза в изумлении отпрянула. Булочка выскользнула из пальцев и плюхнулась в лужицу жирного соуса, блестевшего на ее тарелке.

– Барри, – с укором произнес отец.

– Она все время пичкает меня! Неудивительно, что я такой толстый! Вы сами-то посмотрите на себя!

– Мама любит тебя. Посмотри, как ты ее обидел.

У Луизы дрожали губы, и она едва сдерживала слезы. Она глядела на аппетитный ужин, который подала на стол. Два часа она колдовала над ним, вложила в него столько любви. Она ведь так любит своего сына! И вот теперь она увидела свой труд со стороны: усилия, напрасно потраченные толстой и глупой матерью. Она заплакала, и слезы полились в картофельное пюре со сливочным сыром.

– Мам, – застонал Барри. – А, черт! Извини.

– Ничего страшного. – Она подняла руку, словно отмахиваясь от его жалости. – Я понимаю, Барри. Я все понимаю, и больше это не повторится. Клянусь тебе. – Она промокнула слезы салфеткой, и на некоторое время ей удалось взять себя в руки. – Но я так стараюсь и… и… – Она зарылась лицом в салфетку, и ее тело содрогнулось в беззвучных рыданиях. Луиза не сразу услышала слова сына.

– Мам. Мам!

Она судорожно вздохнула и заставила себя посмотреть на сына.

– Можно мне одну булочку?

Она молча протянула ему блюдо. Он взял булочку, разломил пополам и обильно намазал маслом. Затаив дыхание, Луиза следила за тем, как он надкусывает булочку, и блаженство разливается по его лицу. Он так долго мечтал об этом, но отказывал себе в удовольствии. И вот теперь он отдался своему желанию, позволил себе съесть кусочек. И еще один. Она смотрела, как он ест, и испытывала материнское удовлетворение – глубокое, почти первобытное.

Ной оперся о стену здания школы и затянулся сигаретой. Последний раз он курил несколько месяцев назад, и вот теперь дым заставил его закашляться, словно легкие восставали против курева. Он представил, как яды попадают в его грудную клетку – об этом ему постоянно твердила мама, – но в сравнении с убожеством его жизни в этом жутком городе пагубное влияние никотина казалось просто смехотворным. Он сделал еще одну затяжку и снова закашлялся. Нельзя сказать, чтобы курение доставляло ему удовольствие. Но с тех пор, как запретили скейтборды, на переменах все равно больше нечем было заняться. По крайней мере здесь, возле помойки, ему никто не докучал.

До него донеслось мягкое урчание двигателя, и Ной выглянул на улицу. Темно-зеленая машина ползла так медленно, что, казалось, и вовсе не двигалась. Из-за сильно тонированных стекол Ной не смог разглядеть, кто сидел за рулем – мужчина или женщина.

Машина остановилась на противоположной стороне улицы. Ной почему-то был уверен, что водитель смотрит на него – так же пристально, как на него смотрел Ной.

Он бросил сигарету и затоптал окурок. Глупо попадаться на таком пустяке; не хватало ему еще одного ареста. Теперь, когда улики были уничтожены, он развернулся и смело встретил взгляд невидимого водителя. Когда автомобиль уехал, он почувствовал себя победителем.

Ной посмотрел на едва раскуренную, изуродованную сигарету. Зря испортил. Он уже начал подумывать о том, как реанимировать окурок, но тут прозвенел звонок, возвестивший об окончании перемены.

И тут Ной услышал крик. Он доносился со школьного двора. Мальчик выглянул из-за угла и увидел столпившихся на лужайке детей, которые дружно скандировали: – Девки дерутся! Девки дерутся! Пожалуй, на это стоит посмотреть.

Он протиснулся в толпу, пытаясь ухватить кусочек зрелища, пока не вмешались учителя и две сцепившиеся девчонки едва не сбили его с ног. Ной попятился, пораженный жестокостью драки, и отошел на безопасное расстояние. Это было куда хуже, чем любая потасовка между мальчишками; настоящая девчачья свара – девочки царапали друг другу лица, драли волосы. Крики толпы звенели у него в ушах. Он обвел взглядом выстроившихся в круг зрителей и увидел их обезумевшие лица, уловил повисшую в воздухе жажду крови, насыщенную, словно запах мускуса.

Странное возбуждение зародилось у него внутри. Ной почувствовал, как руки сжались в кулаки, лицу стало жарко. Обе девочки были в крови, и это зрелище будоражило. Провоцировало. Он рванул вперед, вклинился в толпу, пытаясь отвоевать место, откуда ему было бы лучше видно; он никак не мог подобраться ближе, и это бесило его.

– Девки дерутся! Девки дерутся!

Ной тоже принялся скандировать вместе со всеми – чем дольше он смотрел на окровавленные лица, тем больше нарастало его возбуждение.

Когда его взгляд случайно упал на Амелию, он разом затих. Девочка стояла в дальнем конце двора и с ужасом смотрела на толпу.

Устыдившись, он отвернулся, чтобы она не заметила его, и бросился к дверям школы.

В туалете он принялся разглядывать свое отражение в зеркале. «Что случилось со всеми там, во дворе? – подумал он. – Что случилось со мной?»

Он ополоснул лицо ледяной водой, но почти ничего не почувствовал.

– Они дрались из-за мальчика, – пояснила Ферн. – По крайней мере, так мне преподнесли эту историю. Все началось с взаимных оскорблений, а дальше, как ты уже знаешь, они вцепились друг другу в волосы. – Она покачала головой. – Я надеялась, что после похорон госпожи Горацио дети станут поддерживать друг друга. Сплотятся. Но это уже четвертая драка за последние два дня. Линкольн, я не могу их контролировать. Мне нужен полицейский, который бы дежурил в школе.

– Ну, это уже перегиб, – с сомнением в голосе проговорил Келли, – впрочем, если хочешь, я могу организовать, чтобы Флойд Спир периодически заглядывал в школу в течение дня.

– Нет, ты не понял. Нам нужен постоянный пост в школе. Думаю, другие меры не помогут.

Линкольн вздохнул и провел рукой по волосам. Ферн казалось, что с каждым днем в них прибавляется седины, так же, как и у нее. Не далее как сегодня утром она заметила предательские белые прядки в своих светлых волосах и с горечью осознала, что из зеркала на нее смотрит женщина средних лет. Впрочем, перемены в лице Линкольна она воспринимала более болезненно, нежели собственный стареющий образ. Возможно, потому, что ее память до сих пор хранила живые воспоминания о том мужчине, каким он был в двадцать пять лет – темноволосый, кареглазый, с волевым лицом. Это еще до того, как его привлекла Дорин. Ферн разглядывала морщины на его лице и уже в который раз думала: «Со мной ты был бы гораздо счастливее, чем с ней».

Они вместе зашли в ее кабинет. Начался четвертый урок, и их шаги гулким эхом разносились по опустевшему коридору. Над головой висела растяжка: «20 ноября – Праздник урожая!» Из класса господина Рубио доносился унылый хор голосов: «Ме llamo Pablo. Те llamas Pablo. Se llama Pablo…» [2]2
  Меня зовут Пабло, тебя зовут Пабло, его зовут Пабло (исп.).


[Закрыть]

Кабинет был ее личной территорией; в нем отражался стиль ее жизни – все на своих местах, аккуратно и безупречно. Книги строго расставлены по полкам, корешками наружу, никаких лишних бумаг на рабочем столе. Все под контролем. Порядок влиял на детей благотворно, и Ферн искренне полагала, что школа может успешно функционировать только в таком режиме.

– Я понимаю, что все упирается в кадры, – сказала она, – но все-таки хочу, чтобы ты рассмотрел возможность отрядить кого-то из сотрудников в школу.

– Ты же понимаешь, Ферн, что мне придется снять кого-то с патруля, а я не уверен, что это необходимо.

– И что ты там патрулируешь? Пустые дороги! А вся опасность сосредоточена здесь, в этом здании. Именно здесь и нужен полицейский.

Наконец он кивнул.

– Я сделаю все, что смогу, – пообещал он и поднялся.

Его плечи, казалось, согнулись под тяжестью навалившихся проблем. Весь день ему приходится расхлебывать дела в городе, виновато подумала она, и никакой благодарности, одни только требования и критика. И дома его никто не ждет, никто не утешит. Мужчина, который совершил ошибку, женившись не на той женщине, не должен страдать всю оставшуюся жизнь. Тем более такой достойный, как Линкольн.

Ферн проводила его до двери. Они стояли так близко друг к другу, и искушение броситься ему на шею, обнять его было так велико – ей пришлось сжать руки в кулаки, чтобы сдержаться.

– Смотрю на то, что творится, – призналась она, – и все думаю: что я делаю не так, где ошиблась?

– Твоей вины здесь нет.

– Шесть лет я проработала директором, и вдруг мне приходится бороться за то, чтобы восстановить порядок в школе. Бороться за свое место.

– Ферн, я действительно думаю, что это временная реакция на недавний инцидент со стрельбой. Детям нужно время, чтобы оправиться от этого потрясения. – Он ободряюще похлопал ее по плечу и повернулся к двери. – Это пройдет.