Текст книги "Невеста зверя (сборник)"

Автор книги: Терри Виндлинг

– Как Томми с Тристаном, привыкают к новому месту? – спросила она меня после нескольких глотков, и я пожала плечами.

– На мой взгляд, с ними все прекрасно, но Томми ведет себя как-то чудно и не очень по-доброму.

– В чем именно? – поинтересовалась мама.

– Он велел мне не подходить к ним, пока он работает, а еще рассказал кое-что странное о Тристане и его семье. Не знаю. Мне в это трудно поверить.

– Не надо недооценивать способность людей вредить друг другу, – перебила меня мама. – Даже если они говорят, что делают так из любви.

Я знала, что она сказала это, потому что Томми объяснил ей с папой, что семья Тристана отреклась от него из-за того, что он гей. Я покачала головой.

– Это-то как раз понятно, мама, – сказала я. – Но есть и кое-что другое. – Мне не приходило в голову, как объяснить ей, что рассказал мне Томми. Я ведь обещала ему держать это в секрете. Поэтому я сказала только: – Тристан, по-моему, не такой человек, который бы захотел жить здесь, вдали от всяких городских развлечений.

– Может быть, ему все это надоело, – проговорила мама. – Люди ведь меняются. Посмотри на себя – через месяц ты уедешь учиться. А домой ты вернешься уже другим человеком, а как ты менялась, я даже не увижу. – На глазах ее показались слезы. – Все твои перемены в эти годы – Бог дал нам возможность пережить их вместе, а теперь мне придется отпустить тебя, чтобы ты превратилась в кого-то другого, и меня не будет рядом, чтобы защитить тебя.

– Ой, мама, – вздохнула я. – Не плачь, пожалуйста.

– Нет-нет, – встрепенулась она. – Эти слезы мне в радость. – Она вытерла щеки тыльной стороной ладоней и улыбнулась. – Я просто хочу сказать, Мег, не будь так жестока с другими. Да и с собой тоже. Жизнь в этом мире и без того достаточно трудна. Не надо судить так сурово. Не мешай себе видеть и других людей, пусть они и не умещаются в твою схему мира.

Я поморгала, взяла кружку чая и стала пить. Я не знала, что ответить. Обычно мама никогда нас не критикует, а сейчас, хоть она и высказала все достаточно мягко, я поняла, что она за меня волнуется. Когда она говорила такое, я понимала, что пора мне отложить щит и меч и, вместо того, чтобы драться, осмотреться вокруг. Но разве драка – это не то, что я умею делать лучше всего?

– Прости меня, мама, – сказала я.

– Не извиняйся, дорогая. Будь счастлива. Найди то, что сделает тебя счастливой, и наслаждайся этим, как твой брат.

– Ты имеешь в виду живопись? – спросила я.

– Нет, – ответила мама, – я имею в виду Тристана.

* * *

Однажды, к концу моего последнего школьного года, наша учительница английского, мисс Портвуд, сказала нам, что скоро перед нами откроется новая жизнь. Что мы начнем чертить для себя карту мира за пределами наших первых семнадцати лет. Услышав это, я сравнила годы жизни с картой мира. Моя карта семнадцати лет была простая и маленькая, с очертаниями родного города и всего несколькими ориентирами: овраг Мэрроу и главная площадь, школа, пруд, наши поля, коровник и дом. Бумага карты чистая и хрустящая, потому что путешествовала я недалеко и только знакомыми дорогами. А вокруг города – только волны бесконечного океана. В океане я бы нарисовала морских тварей, которых можно увидеть на старых картах мира, а над ними написала бы слова: «Там Драконы».

Что еще водится за краем того мира, где я живу? Кто еще там меня поджидает? Действительно ли у меня есть причины так бояться внешнего мира?

Обо всем этом я думала, когда проснулась на следующее утро и стала смотреть на черное пятно на потолке. Оно тоже могло быть картой семнадцати лет. Вокруг – только белизна, и никуда не спрячешься. Мама была права. Хоть я и завидовала способности Томми жить своей жизнью так свободно, он тоже шел по собственному пути, трудному пути, и ему нужны были любящие люди, которые бы его поддержали. Я могла помочь и ему, и Тристану – просто быть теплее и добрее, не такой подозрительной и недоверчивой. Для начала можно было закрыть глаза на странные слова Томми о том, что Тристан – проклятый сын Мелюзины, и поступить, как мама и папа: просто ему не противоречить. Он ведь, в конце концов, художник.

Я встала, оделась и вышла из дома, даже не позавтракав. Я не могла больше ждать ни дня, мне надо было помириться с Томми, показать, что я уже не сержусь на него за то, что он уехал на все эти годы. Я бежала через поле, через лес, все быстрее – скорее, скорее найти Томми. К той минуте, когда я вбежала на опушку у пруда, я хотела сказать ему тысячу вещей. Но, оказавшись на опушке, я застыла на месте с открытым ртом и не произнесла ни слова.

Томми сидел на стуле на мостках с мольбертом и палитрой и писал Тристана. А Тристан – не знаю, как описать его, чтобы в это можно было поверить, но на ум мне пришли такие слова: хвост, чешуя, зверь, красота. Сначала я не могла понять, что он за существо, но зато сразу же поняла, что Томми не сошел с ума. Или я тоже сумасшедшая.

Тристан лежал на мостках перед Томми, верхняя часть его обнаженного тела была сильной и мускулистой, а вместо нижней половины на мостках извивался длинный змеиный хвост. Время от времени Тристан двигал хвостом, на секунду опускал его в воду, а затем возвращал в нужное Томми положение. Я чуть не закричала, но в последнюю секунду удержалась. Я еще не уехала из дома, но это создание забрело сюда из белых пятен за пределами карты того уголка мира, где я жила семнадцать лет. Как такое возможно?

Я вспомнила о выставке в Нью-Йорке, на которую мы летали всей семьей – выставке, где Томми показал не только первые картины своего цикла «Американская готика», но и странных, волшебных созданий, которых он рисовал, когда только что закончил университет. Критик, который заметил его на той выставке, сказал, что у Томми есть техника и талант, который то завораживает, то раздражает, и стоит подождать, когда у Томми разовьется более зрелое видение мира. Тогда я согласилась с этим отзывом.

Я забыла, что обещала Томми не подходить к ним, когда они работают. Томми не солгал, когда сказал мне, что они переселились сюда ради Тристана, который хотел жить подальше от своей семьи и людей, ожидавших от него, что он перестанет быть собой. Я задумалась, как давно он скрывал эту часть себя, прежде чем познакомился с Томми, который смог полюбить его за то, кем и чем он являлся на самом деле. Какой дар и какое проклятие выпали на их долю – быть таким, как Тристан, и видеть это так ясно, как Томми. Чем дольше я смотрела на них, тем более мелкими и незначительными казались мне мои собственные проблемы. И тем яснее я понимала, какие опасности их ожидают, как легко люди нашего мира могут разбить их судьбы и любовь, выставив их из жизни так же, как школьный совет выгнал мистера Терни за то, что он учил нас правде о мире.

Я повернулась и тихо пошла через лес к дому, но, как только сошла с тропы на поле, перешла на бег. Я свернула с полей и побежала мимо дома, остановилась на пыльной проселочной дороге и стояла, глядя на горизонт, где границы нашего городка ждали конца лета, когда я наконец перешагну их. Ждут ли меня драконы за пределами карты моих первых семнадцати лет? Пускай! Я подружусь с теми, которые мне понравятся, и сражусь с теми, кто на меня нападет. Это был мой дар, как сказала мама, – сила моей воли. Может быть, вместо психологии я начну изучать право и научусь защищать мир и улучшать его, чтобы когда-нибудь Томми и Тристан могли рассчитывать в жизни на то же, что и другие люди.

Ведь у нас свободная страна. Ну, вроде как. И, если у меня есть право голоса, однажды настанет день, когда эти слова для нас с Томми перестанут быть шуткой.

Рассказы Кристофера Барзака опубликованы в «Годовом сборнике лучших рассказов фэнтези и ужасов», в «Салоне Фантастик», «Трамполине», «Журнале научной фантастики Азимова», «Нерве» и других журналах и антологиях. Его первый роман, «За грусть», завоевал в 2008 г. приз Кроуфорда за лучшее первое произведение в жанре фэнтези и был номинирован на приз за лучшую книгу Великих озер 2008 г. Его второй роман, «Любовь, что мы делим, не зная о том», вышел в 2008 г. Крис вырос в сельской глубинке Огайо, жил в приморском городке в Южной Калифорнии и в столице Мичигана, в 2006 г. вернулся из Японии, где два года преподавал английский язык в японской школе неподалеку от Токио. Теперь он преподает писательское мастерство в Государственном университете Янстона, Янстон, Огайо. Его блог можно прочесть по адресу www.christopherbarzak.wordpress.com.

Примечание автора

Многие думают, что маленькие городки в провинциальной Америке либо милые и своеобразные, как на картинах Нормана Рокуэлла, либо ужасные и отсталые, как в рассказах Шерли Джексон. Конечно, в обоих описаниях есть доля правды, но в сельской Америке живут разные люди, хоть города там и правда небольшие.

Я родился и жил на маленькой ферме в Огайо, вырос из нее и вышел в огромный мир за ее пределами. Я обнаружил, что не только многое в мире устроено совсем не так, как мне рассказывали, но и что люди, которые с детства живут, как я, на маленьких фермах, вовсе не соответствуют тому, что от них обычно ожидают те, кто вырос в больших городах. Поэтому в «Карте семнадцати лет» я хотел показать, как сельская семья Среднего Запада справляется с конфликтом между своими устоями и ожиданиями безграничного мира за пределами ее мирка. Мне хотелось написать о том, что люди, в которых мы склонны видеть чудовищ или монстров из-за того, что они отличаются от нас, на самом деле прекрасны, стоит только взглянуть на них под правильным углом зрения.

Делия Шерман
Говорит селки

 
Мама говорила: не отплывай далеко от дома.
Мама говорила: не говори людям, кто ты.
Мама говорила:
Люди не такие, как тюлени. Они охотятся ради забавы и ради выгоды.
 
 
Мне было тесно
в моем заливе, в моей жизни,
моих беспокойных желаниях,
в далеко-далеко заплыла я от дома
по дорогам китов,
меж крутых утесов
к островам, где выводятся из яиц черепахи,
и стала смотреть.
 
 
Я увидела:
сети, как руки великана, вытаскивают рыбу из моря.
 
 
Я увидела:
радужная грязь расплывается по волнам.
 
 
Я увидела:
люди охотятся на тюленей ради забавы и наживы.
 
 
В гневе, в ярости
я нашла пляж, заполненный людьми,
и выпрыгнула из волн,
на лету сбрасывая шкуру.
Я схватила нож, я разрезала их сети,
я кричала от горя,
слишком много ужасного я увидела:
не зря меня мать предупреждала.
 
 
Все убежали с пляжа.
Только один остался.
 
 
Он сказал:
Твой дом далеко.
 
 
Он сказал:
Ты прекрасна.
 
 
Он сказал:
Я ловлю рыбу только для пропитания. Как ты.
 
 
Наш дом стоит на скале над морем.
Моя шкура лежит у нашей постели.
Он учит наших детей строить корабли и ходить под парусом.
Я учу их плавать и ловить рыбу.
Вместе мы учим их науке волн и ветра,
учим бороться, когда надо, и любить, когда возможно.
Ночью им спится теплее под их шкурами.
Мы говорим им:
Заплывайте так далеко, как можете, но не дальше.
Мы говорим им:
Радуйтесь, что вы – это вы.
Мы говорим им:
И люди, и тюлени охотники. Но не ради забавы, и никогда не ради наживы.
 

Рассказы Делии Шерман напечатаны в антологиях «Зеленый человек», «Волшебный хоровод», «Дорога койотов», «По» и «Голый город». Она написала романы для взрослых «За медным зеркалом» и «Фарфоровая голубка» (лауреат приза Мифологической поэзии), а также, в соавторстве с Эллен Кушнер, «Падение королей».

Вместе с Эллен Кушнер и Терри Виндлингом она стала редактором антологий «Интерфикшн: антология на стыке жанров» (с Теодорой Госс) и «Интерфикшн 2» (с Кристофером Барзаком).

Ее первым романом для подростков стал «Оборотень». Его продолжение, «Волшебное зеркало королевы русалок», вышло в 2009 г.

Делия была членом Совета конкурса Джеймса Типтри-младшего и в настоящее время является членом Студии мифических искусств Эндикотта, а также членом-основателем Исполнительного совета искусств на стыке жанров. Она живет в Нью-Йорке, любит путешествовать и пишет везде, в том числе и в пути. Ее сайт в Интернете: www.deliasherman.com

Примечание автора

Все фольклорные произведения о девушках-тюленях обычно посвящены насильно заключенным бракам, предательству в любви, несчастной совместной жизни и зачастую заканчиваются тем, что жена находит свою шкуру, которую ее глупый (а может быть, и злой) муж спрятал на чердаке, и уплывает одна или захватив с собой своих детей-селки. Вначале я задумалась об одной из этих матерей-селки из традиционных преданий, о том, какую горечь и обиду вызвало у нее пребывание в мире людей. Но в итоге я написала о странствии ее дочери. Я благодарю Клаудию Карлсон и Эллен Кушнер, которые помогли мне соткать узор моей сказки о девушке-тюлене.

Йоханна Синисало
Невеста медведя

Катайя лежала на свежем мху среди лишайников и радовалась жизни. Она наблюдала за муравьями на протоптанной ими во мху тропе, ее забавляла их суета, казалось бы, беспорядочная, но на самом деле целеустремленная. Она играла – ставила на пути муравьев мелкие препятствия – сосновые иголки, чешуйки шишек, свежие еловые побеги, собственные волосы. Муравьи просто перебирались через препятствия сверху, подползали под них, обходили сбоку. Или же, в лучшем случае, принимали ее подарок и тащили его к себе в муравейник, хоть и не знали толком, что с ним делать.

Катайя сосредоточилась, стараясь передать муравьям мысленный приказ, куда отнести семечко сосны. Она знала, что не может приказать муравьям отнести добычу прочь от муравейника или, например, в лужу. Это цирнике не по силам. Но все же Катайя немного умела руководить муравьями. Она начала с муравья, который трудился рядом с ней – полузакрыла глаза и постаралась дотянуться до муравьиного разума. Он был маленький, разгороженный на тесные комнатки, кисловатый, очень простой и в то же время сильный в своей простоте.

Муравей упрямо шел своей дорогой, и Катайе это не понравилось. Она подняла руку, но сразу же вспомнила лесную науку. Она представила себе, как огромная рука поднимается из-за вершин елей… поднимается, а потом опускается, чтобы ее раздавить. Катайя содрогнулась всем телом и снова стала смотреть на муравьев. Возможно, ее цирника еще не окрепла – у нее есть только то, чем она наделена с рождения, а разовьет и дополнит это цирникела. Но и сейчас уже девушка была кое на что способна. Во всяком случае, ума ей хватало, чтобы не нарушать правила цирники.

Цирникела.

Катайя снова вздрогнула всем телом – ей не хотелось думать о цирникеле. Каждая женщина ее племени пережила этот ритуал, так или иначе: или лично, или как участница общей церемонии. Это захватывающее, правильное и уместное событие в жизни каждой соплеменницы все равно страшило Катайю. Она помнила по меньшей мере двух девушек, которые так и не вернулись с цирникелы.

И, чтобы отвлечься от этих мыслей, Катайя снова уставилась на муравьев. Тот, за которым она наблюдала, остановился, словно задумавшись. Она легонько дотронулась до разума муравья и почувствовала ответное прикосновение: маленький ум говорил «я должен идти вперед», средний ум – «я принадлежу к племени», а большой ум – «надо делать то, что надо».

Катайя сосредоточила всю свою волю. Она сплела в голове огромный узор – такой узор, который поймет и муравей, и в узоре было место для того, что она хочет приказать муравью. Похоже, подействовало! На секунду она почувствовала всем телом закатные лучи, затем увидела, как муравей на тропе неуверенно опустил свою ношу на землю.

– Катайя! – услышала она знакомый голос. Да, она ожидала этого, и все же решила последние часы провести в своем любимом уголке леса.

Цирникела.

* * *

Катайя услышала рассказ о цирнике еще в раннем детстве. Потом он стал ее любимой сказкой – впрочем, не просто сказкой. Все это случилось взаправду – много-много поколений назад. Когда она была маленькой, даже мальчики из ее племени слушали историю о цирнике с блестящими глазами. Но, когда они подросли, смысл сказки стал ускользать от их понимания, и девочки говорили теперь о цирнике только между собой.

У Катайи до сих пор звучал в ушах голос Акки Исмии, старейшей женщины племени, которая рассказала ей о цирнике:

 
Помнит племя стары годы —
были люди слабы, вялы,
за оленем быстрым тщетно
и за лосем понапрасну
по лесам они гонялись.
Помнит племя стары годы —
люди были слабосильны,
волки по пятам за ними
шли, и рыси настигали;
в битве люди тоже слабы,
немощны и робки были.
И от голода, от страха,
словно дети все страдали.
Девам смерть тогда грозила.
 

*

 
Акка мудрости искала,
в дальних странствиях по лесу
шла сквозь заросли, чащобы.
Грянул гром тогда над лесом,
осветила все зарница,
дух с небес тогда спустился,
с высоты пришел Даритель.
 
 
«Где родился славный Бруин?
Медоуст пришел откуда?
Где живут луна и звезды,
на плечах Жнеца высоко,
вот оттуда-то на землю
он пришел, в златом уборе,
серебром ночным блистая».
 

Тут Акка Исмия, бывало, спрашивала ребят:

– Что принес нам Бруин?

– Цирнику, – отвечали даже самые маленькие.

Хотя Катайя уже много раз сама рассказывала эту сказку, она знала, что Акка Исмия передает ее правильнее всех, точнее всех повторяет старинное предание.

Первая Акка увидела, как спускается с неба золотая колыбель Бруина, и Небесные медовые лапы шагают к ней. Шкура у него была, как у лесного бурого медведя, но ходил он на двух ногах, умел говорить, и рот у него был человеческий. Дотронувшись до первой Акки, небесный Бруин подарил ей цирнику, и она стала учить этому дару других. А потом он вернулся в свою золотую с серебром колыбель и, словно птица, взлетел обратно в небеса – к Большой Медведице, созвездию, которое племя зовет теперь Звездами Бруина.

После этого Акка увидела, что получила власть над зверями – может отгонять волка и призывать оленя, выманивать форель из ручья и убеждать змею уйти с дороги. Но потом она однажды переспала с мужчиной, и цирника исчезла. Дар был вручен нетронутой деве, и Бруин не знал, что женщина может измениться. Но через некоторое время у Акки родилось много дочерей, и каждая дочь была рождена с даром цирники – так певицы передают детям по наследству прекрасный голос. И Акка научила их пользоваться этим даром, и племя росло и процветало.

Когда к Катайе впервые пришел кровавый знак луны, отмечавший превращение девочки в женщину, Акка Исмия завела с ней серьезный разговор:

– Катайя, скоро тебе надо будет решить, хочешь ли ты сохранить свою цирнику. У каждой дочери племени есть дар Бруина, но только ритуал цирникелы придаст ему такую же силу, как у первых дочерей Акки. Или ты хочешь завести детей прямо сейчас?

– Нет, пока нет, – ответила Катайя.

– Это хорошо, гораздо лучше провести несколько лет с цирникой, прежде чем рожать детей – дети будут сильнее, а мать здоровее.

Но теперь, ожидая своей цирникелы, Катайя проклинала тот день, когда она решила сохранить дар Бруина и обрести подлинную, сильную цирнику. Она вспоминала страшные рассказы о цирникеле, которые старики пересказывали у вечернего костра – женщины в ответ на эти россказни презрительно фыркали, но в душе Катайи они поселили страх.

И все же, цирникелу пройти было надо.

Катайя пошла на повелительный голос Акки Исмии, к знакомой деревенской площади совета, которая сейчас казалась ей чужой, почти угрожающей. Войдя в круг людей, она снова услышала голос Акки Исмии:

– Ведь как глина распускается в воде, так и дар цирники распространяется в племени, разжижается и делается слабее. Как кровь Бурого унесло бы течением, так и дар небесного Бруина, распространяясь, слабеет. Вот почему укреплять его надо нам самим.

Другие женщины племени отступили назад, когда Катайя подошла к Акке Исмии, глядя ей прямо в лицо. Мужчин на площади было не видно. Женщины принесли большой кожаный короб и маленький берестяный туесок.

 
Что за тайна в небосводе?
Высоко небесный купол,
ярко звездами осыпан:
вот где крепнет дар Бруина.
Где сестра у небосвода?
У осины в чаще леса,
у коры ветвей сосновых
прячется под розмарином,
спит в березовых ветвях…
 

Пока Акка Исмия рассказывала сказку, две женщины, Аэлла и Митар, вышли вперед, вдвоем неся короб. Они поставили его на землю и сняли с Катайи одежду, оставив на ней лишь берестяные лапти. Когда они открыли короб, Катайя в страхе отшатнулась. В коробе кишел целый рой красно-бурых, пятнистых божьих коровок, которых в племени еще называют «кровными сестричками». Наверное, их собирали целое лето.

– Только в хорошие годы удается набрать достаточно божьих коровок для цирникелы, – объяснила Акка Исмия. И тут Катайя поняла, что сложенные крылышки божьей коровки, полукруглые и пятнистые, напоминают небосвод. И правда, не каждый год божьи коровки выводятся в изобилии, но в это лето их было столько, что многие лесные поляны покрылись красными пятнами. Божьи коровки красно-бурые, как кровь, за это их и прозвали «кровными сестричками».

Катайя стояла голая, вся дрожа, а Аэлла и Митар подняли деревянные пестики и ударили по кишащим божьим коровкам, давя и круша. Раздался хруст и треск, и до ноздрей Катайи долетел острый запах. Она вспомнила, как в детстве играла с божьими коровками, и они, стоило до них неосторожно дотронуться, оставляли маленькие оранжевые пятнышки на коже. Теперь короб наполнился красно-черной пастой, состоящей не только из телец и крылышек божьих коровок, но и из их едкого сока.

Немало времени понадобилось, чтобы раздавить всех кровных сестричек, но Катайе показалось, что слишком рано настала минута, когда Аэлла и Митар выпрямились, закончив свою работу. Акка Исмия подошла к ней и, зачерпнув горстью пасту из короба, размазала ее за ушами Катайи, по шее, по груди. Затем она подала знак Аэлле и Митар, чтобы они последовали ее примеру, и вскоре к ней присоединились все другие женщины, кроме Арры, которая держала туесок. Они покрыли Катайю красноватой пастой, размеренно втирая ее в кожу, особенно в те места, где под тонкой кожей просвечивали вены.

 
Кровная моя сестричка,
ты лети в лесную чащу
на крылах, подобных небу,
подлети к камням огромным,
загляни в ущелья, норы —
ты лети, ищи повсюду
где укрылся Прародитель?
Разыщи и Мать Верховну,
что всех тварей породила,
что накормит всех голодных.
 

Женщины хором повторяли ритуальные слова. Паста из божьих коровок уже покрывала Катайю с ног до головы. Голова закружилась, по коже забегали мурашки, все звуки казались невыносимо громкими.

 
На восток лети и запад,
к дальним северным пределам,
и на юг, где светит солнце.
Из берлог гони Бруина,
пусть на свет Медовый выйдет.
Отведи глаза Лесному
сладкоежке, острый разум
затумань ты Бурой Морде.
 

Тут вперед вышла Арра с туеском. В нем лежала шляпка гриба, ярко-красная с белыми пятнышками. Еще одно подобие небесного свода.

– Приведи мальчика, – услышала Катайя голос Акки Исмии, словно издалека.

Аэлла убежала и вернулась с Кешем, юношей чуть постарше Катайи. Он с нескрываемым любопытством уставился на Катайю, до самых корней волос обмазанную раздавленными божьими коровками. Арра протянула корзину Кешу – тот нервно сглотнул, вынул шляпку гриба, отломил кусочек и положил себе в рот. Он какое-то время пожевал, потом скривился и выплюнул пережеванную массу на кусок бересты, протянутый ему Аррой.

Арра передала бересту Катайе. Та чувствовала себя все более странно – голова кружилась, она видела все вокруг с чудесной ясностью, и в то же время все ей было безразлично. Масса, которую она взяла в рот, была еще теплая, мягкая и немного слизистая. Она сглотнула и в тот же миг увидела, как Кеша скрутили рвотные судороги.

– В шомье всегда есть яд, – объяснила Акка Исмия безразличной ко всему Катайе. – Его вредное действие можно преодолеть, если гриб пожевать.

Акка Исмия подняла одежду Катайи с земли и помогла ей одеться, затем зачерпнула пригоршню раздавленных божьих коровок и втерла их в платье Катайи. Где-то далеко Кеш упал на колени на мох с посеревшим лицом, весь в поту, выплевывая желтую желчь.

Катайя стояла в круге женщин, а в голове у нее словно поднималась волна.

– Иди, дитя мое, – сказала Акка Исмия, взяла из рук Арры туесок и вручила его Катайе. – Иди ищи своего Бурого.

* * *

Катайя пустила корни и проросла в подлеске. Катайя пила лес, воздух и темноту. Сколько времени прошло? Она не знала. Катайя сидела, Катаяй лежала. Кожа ее горела и чесалась от едкого сока небесных сестричек, душа зудела и пламенела от яда небесного гриба. Только это был не яд. Шомья больше не вызывала у нее рвоту – Катайя доела все грибы в корзинке и нашла новые. Красный купол шомьи то и дело сверкал в чаще под осинами. Катайя пела про себя песни:

 
Ты приди к смиренной деве
На лесную нашу свадьбу,
Попируем в чаще леса.
Жду я Бурого Владыку,
Как невеста жениха ждет.
Ты приди, Лесной Красавец,
И слижи лесного меда
Капли с тела юной девы,
Научи лесной науке.
 

Медведица подошла так тихо, что Катайя ее даже не заметила.

Медведица увидела ее, обнюхала, но Катайя пахла только землей и божьими коровками. Медведица поглядела на нее глазами Акки Исмии, но увидала, что Катайя – всего-навсего холмик, поросший вереском, и не рассердилась. Еще три вечера медведица приходила лакомиться ягодами на соседней поляне, и на третий вечер Катайя пошла за ней.

Катайя училась.

Когда медведица ходила по болоту, поедая голубику – она умела выискивать только спелые ягоды и срывать их губами, словно пальцами, – Катайя с гудящей от шомьи головой следовала за ней, отставая всего на пару шагов, и собирала ягоды. Она была тенью медведицы. Когда медведица острыми когтями разламывала трухлявый пень и поедала затаившихся в нем личинок, Катайя подходила к пню вслед за ней, разыскивала еще несколько личинок и торопливо их глотала. Мало-помалу Катайя научилась читать медвежьи мысли. И в то же время со всех сторон на нее лились мысли других созданий – красногрудой птицы в ветвях, лисы, спешащей по своим делам, вспугнутого медведем зайца и барсука, роющего нору.

Когда медведица обедала вкусными грибами в ельнике, Катайя ела их вместе с шомьей. Когда медведица нашла олененка со сломанной ногой, Катайя помогла ей – она успокоила олененка, чтобы его проще было убить. А когда медведица насытилась, Катайя обглодала оставшиеся кости. Катайя – тень медведицы, Катайя – невеста медведя. Катайя ела бруснику и ходила за медведицей с испачканным красным соком ртом. Катайя всегда была рядом. Катайя – дыхание, Катайя – линька. Катайя вошла в медвежью жизнь.

Медведица Катайи была подругой Акки Исмии. Постепенно Катайя поняла и это. Катайя всегда была рядом с ней и чувствовала то же, что и она, даже когда медведица находила себе кавалера. Катайя угадывала также разум медведя-самца, но остерегалась вторгаться в него. И это было только начало.

Шли дни, летели ночи. И вот в одну из ночей настали заморозки. В ту ночь Катайя легла спать рядом с медведицей, и та не отогнала ее. Когда Катайя тихо растянулась около медведицы, та подняла морду и обнюхала лицо Катайи, словно поцеловала.

Запах медвежьего дыхания запомнился Катайе на всю жизнь. И дрожь недоверия, которую она все еще чувствовала в медвежьем уме. И чувство облегчения, когда бурая подруга приняла ее, узнав прикосновение цирники.

Вскоре после этого медведица начала рыть зимнюю берлогу под корнями большой ели, откидывая землю на несколько шагов, а Катайя помогала ей – она раскидывала землю, повинуясь мысленному приказу медведицы. Она собрала еловую хвою, ветки низкорослой полярной березы и остро пахнувшего багульника, пучки вереска, траву и мох. А еще последние, подмороженные грибы шомья. Когда берлога была готова и медведица вползла внутрь, Катайя последовала за ней на четвереньках – в голове у нее шумело. Для нее едва хватало места, как бы она ни устраивалась, и она ощущала медвежью враждебность, но Катайя уже набралась ума-разума. Она погладила ум медведицы и стала уговаривать и успокаивать ее своими мыслями. Паста из божьих коровок, прослужив много месяцев, уже отваливалась от кожи Катайи. Она проглотила последние куски шомьи, прижалась к боку медведя и закрыла глаза. Снег падал на землю, и от этого в лесу становилась все тише, а медведица с Катайей спали все крепче.

Тишина росла, и Катайя росла вместе с ней. Ум медведицы наполнил тесное зимнее логово, и своим умом Катайя сосала его, откусывала кусочки, усваивала, а семя цирники зрело в ней.

Катайя впитывала в себя ум медведицы. Она сосала его, как медвежонок сосет грудь матери, и крохотные частицы тела Катайи перестраивались, становились другими. Заживо погребенная в берлоге, Катайя должна была умереть от жажды и ядов собственного тела, но те силы, которые управляли умом и телом медведицы, теперь правили и умом Катайи, и нечистоты ее тела превращались в телесные силы, а телесные силы превращались в сон. И все время разум бурой подруги подкармливал цирнику.

Катайя спала, спала и медведица, положив морду ей на плечо.

* * *

В середине зимы Катайя проснулась.

На секунду ее охватил удушающий страх. Покрытый изморозью потолок из сплетенных корней был всего в пальце от ее носа и глаз, а в воздухе сгустился запах багульника, земли, выделений и зверя. Она лежала, прижавшись к медведице, словно вросла в ее мех. От слабости и головокружения ее тошнило. Медведица забеременела еще в середине лета, и теперь цирника Катайи достаточно укрепилась, чтобы дотянуться до ума двух медвежат. Она почувствовала, что они готовы родиться, и поняла, что ей пора уходить. Позднее Катайя узнает ум этих медвежат. Хотя они маленькие и слепые и еще не родились, она уже успела с ними познакомиться. О да, ей еще суждено их встретить.

С великой осторожностью Катайя выползла из засыпанной снегом берлоги, оцарапав пальцы о край, обледеневший от их дыхания. Она знала, что, если оставить снежную дверь открытой, медведица может проснуться, и засыпала ее за собой, а хозяйку берлоги вновь убаюкала цирникой.

Затем она выпрямилась, поглядела на небо и подумала, что Акка Исмия, наверное, ждет ее.

* * *

Катайя шла к деревне, от голода едва волоча отяжелевшие ноги. Вся покрытая грязью, худая, как скелет, она пахла растертыми кровными сестричками, шомьей и медведем. Она не могла больше сказать, хорошие то запахи или плохие – они просто въелись в нее, слились с ней навсегда.

Ее ноги в истрепанных лаптях не чувствовали холода заснеженной тропы. Ее ум был и пуст, и полон. Катайя остановилась на своей любимой лужайке, где снег уже давно занес муравьиную тропу. Она вспомнила, как играла здесь всего несколько лун назад, и не узнала ту, прежнюю Катайю.

У тропы возвышался большой муравейник, и Катайя поняла, что женщины племени своей цирникой не дали медведям до него добраться. Какая-нибудь бурая подруга построила бы себе из этого муравейника берлогу, если бы ей не велено было держаться подальше от деревни. Теперь Катайя понимала это, потому что половина ее все еще мыслила, как медведица.