Текст книги "Безумная звезда"
Автор книги: Терри Дэвид Джон Пратчетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Плита под ними… ну, была самой что ни на есть плитовой. Ринсвинд провел по ней руками и почувствовал оставленные долотом царапины. Приложив к холодному мокрому камню ухо, он вроде бы расслышал глухие медленные удары, похожие на биение сердца. Ринсвинд подполз к краю и с величайшей осторожностью посмотрел вниз.
В этот момент камень, должно быть, пролетел над разрывом в облаках, потому что перед Ринсвиндом на мгновение предстала туманная, но страшно далекая панорама зазубренных горных пиков. Падать до них было очень долго.
Волшебник что-то неразборчиво пробулькал и медленно, дюйм за дюймом, пополз назад.
– Это смешно, – сказал он туристу. – Каменные плиты не летают. Они славятся именно тем, что этого не делают.
– Может, они летали бы, если б могли, – предположил Двацветок. – А эта как раз научилась.
– Будем надеяться, что она не разучится, – отозвался Ринсвинд.
Он съежился в своем промокшем балахоне и мрачно посмотрел на окружающее облако. Он допускал, что где-то в мире есть люди, которые могут как-то контролировать свою жизнь. Они встают по утрам и ложатся в постель с разумной уверенностью, что не упадут за Край света, не будут атакованы какими-то придурками и не очнутся, сидя на плите, которая занеслась слишком высоко. Ринсвинд смутно припомнил, что он тоже когда-то вел такую жизнь.
Волшебник принюхался. От плиты пахло жареным. Запах, казалось, исходил откуда-то спереди и взывал прямо к его желудку.
– Ты что-нибудь чуешь? – спросил он.
– Думаю, это ветчина, – ответил Двацветок.
– Я надеюсь, что это ветчина, – сказал Ринсвинд. – Потому что я собираюсь ее съесть.
Он поднялся на подрагивающем камне и потрусил вперед, в гущу облаков, вглядываясь во влажную темноту.
На переднем – ведущем – крае плиты у небольшого костерка сидел в позе «лотоса» невысокий друид. Его голову прикрывал завязанный под подбородком квадратный кусок клеенки. Декоративным серпом друид помешивал на сковородке кусочки ветчины.
– Предупреждаю, с угонщиками я буду расправляться сурово, – заявил он и яростно чихнул.
– А мы тебе поможем, – вызвался Ринсвинд, с тоской взирая на подгорающую ветчину.
Его высказывание слегка озадачило друида, который, к удивлению Ринсвинда, оказался не так уж и стар. Теоретически волшебник допускал, что в мире должны существовать молодые друиды, просто он никогда не пытался представить их себе.
– Так вы не собираетесь угонять мою плиту? – спросил друид, опуская серп.
– Я даже не знал, что камень можно угнать, – устало ответил Ринсвинд.
– Извини, – вежливо вмешался Двацветок. – Кажется, твой завтрак горит.
Друид взглянул вниз и принялся без особого успеха хлопать руками по языкам пламени. Ринсвинд поспешил ему на помощь. Поднялось изрядное количество дыма, пепла и суматохи, однако разделенный триумф по поводу спасенных кусочков подгоревшей ветчины сделал больше, чем целая книга по дипломатии.
– А вообще, как вы сюда попали? – спросил друид. – Мы сейчас летим на высоте пятисот футов, если только я опять не перепутал руны.
Ринсвинд постарался не думать о высоте.
– Мы вроде как заглянули к тебе, пролетая мимо, – сказал он.
– По пути к земле, – дополнил Двацветок.
– Но твоя плита прервала наше падение, – заключил Ринсвинд. Его спина заныла. – Кстати, спасибо, – добавил он.
– Некоторое время назад мне показалось, что мы угодили в какое-то возмущение, – припомнил друид, которого звали Белафон. – Должно быть, это были вы, – он поежился. – Сейчас, наверное, уже утро. К черту правила, я поднимаюсь вверх. Держитесь.
– За что? – поинтересовался Ринсвинд.
– Ну, просто обозначьте общее нежелание упасть отсюда, – сказал Белафон и, вытащив из кармана балахона большой железный маятник, сделал над костром несколько непонятных взмахов.
Вокруг замелькали облака, на приятелей навалилась ужасная тяжесть, и плита вдруг вырвалась к солнечному свету.
В нескольких футах над облачным покровом, попав в холодное, но ярко-голубое небо, она выровнялась. Облака, которые казались леденяще далекими прошлой ночью и ужасно сырыми сегодняшним утром, расстилались пушистым белым ковром. Несколько горных пиков выступали из него на манер островков. Поднятый плитой ветер взбивал облачный ковер в недолговечные вихри. Камень…
Он был примерно тридцати футов в длину, десяти футов в ширину и отливал нежно-голубым цветом.
– Какая потрясающая панорама, – пробормотал Двацветок с сияющими глазами.
– Э-э, а что удерживает нас наверху? – спросил Ринсвинд.
– Убеждение, – ответил друид, выжимая подол балахона.
– А-а, – с умным видом протянул Ринсвинд.
– Удерживать их наверху легко, – сообщил друид. Он поднял вверх большой палец и, прищурившись, нацелился на далекую гору. – Труднее всего приземляться.
– А с виду и не подумаешь, правда? – сказал Двацветок.
– Убеждение – вот то, что не дает вселенной развалиться на части, – заявил Белафон. – И магия здесь ни при чем.
Ринсвинд случайно взглянул сквозь редеющее облако на расстилающийся внизу снежный пейзаж, от которого его отделяло значительное расстояние. Он знал, что находится рядом с безумцем, но к этому ему было не привыкать. Если слушать этого безумца означает оставаться наверху, он – весь внимание.
Белафон уселся на край плиты и свесил ноги.
– Да не беспокойся ты так, – сказал он. – Если ты будешь постоянно думать, что каменные плиты не летают, она может услышать тебя и поддаться твоему убеждению. И ты окажешься прав, понятно? Сразу видно, что с современным мышлением вы не знакомы.
– Похоже на то, – слабо откликнулся Ринсвинд.
Он пытался не думать о камнях на земле. Он старался думать о булыжниках, проносящихся в небе, как ласточки, резвящихся над землей, испытывающих радость полета и взмывающих к солнцу…
Он с ужасом осознал, что это ему не очень-то удается.
Друиды Диска гордились своим прогрессивным подходом к познанию тайн вселенной. Разумеется, подобно другим друидам, они верили в единство всех форм жизни, в целительную силу растений, в естественную смену времен года и в необходимость сжигать заживо тех, кто подходит к этим постулатам с недолжным умонастроением. Они долго и упорно размышляли об основах мироздания и сформулировали следующую теорию.
Функционирование Вселенной, говорили они, зависит от равновесия четырех сил, которые определяются как чары, убеждение, неуверенность и извращенность.
Так вот и выходит, что солнце и луна вращаются вокруг Диска, потому что их убеждали не падать наземь, а не улетают по причине неуверенности. Чары позволяют деревьям расти, а извращенность удерживает в вертикальном положении. И так далее.
Некоторые друиды высказывали предположение, что в этой теории имеются кое-какие изъяны, но их старшие братья по ордену очень доходчиво разъясняли им, что здесь действительно существует место для аргументированной дискуссии, для обмена выпадами в увлекательных научных дебатах – и место это находится на вершине следующего равноденственного костра.
– А, значит, ты астроном? – сказал Двацветок.
– О нет, – отозвался Белафон. Плита плавно обогнула какую-то гору. – Я консультант по компьютерному оборудованию.
– А что такое компьютерное оборудование?
– Ну, вот оно, – ответил друид, постукивая обутой в сандалию ногой по плите. – Во всяком случае, его часть. Это запасная деталь. Я доставляю ее на место. На Водоворотных равнинах возникли какие-то неполадки в больших кругах. По крайней мере, так говорят. Я был бы не прочь получать по бронзовой гривне за каждого пользователя, который не прочел руководство по эксплуатации.
Он пожал плечами.
– И каким целям служит это компьютерное оборудование? – спросил Ринсвинд.
Все, что угодно, лишь бы не думать о лежащей под ними пропасти…
– Его можно использовать для того, чтобы… чтобы узнавать, какое сейчас время года, – объяснил Белафон.
– А-а. Ты имеешь в виду, если плита покрыта снегом, значит, сейчас зима?
– Да. В смысле нет. Предположим, ты должен определить, когда взойдет некая определенная звезда…
– Зачем? – спросил Двацветок, излучая вежливый интерес.
– Ну, может, тебе нужно узнать, когда следует сеять хлеб, – пожал плечами Белафон, начиная покрываться испариной. – Или, к примеру…
– Если хочешь, я одолжу тебе свой календарь, – предложил Двацветок.
– Календарь?
– Это такая книжка, которая сообщает, какой сегодня день, – устало сказал Ринсвинд. – Как раз по твоему профилю.
Белафон напрягся.
– Книга? – переспросил он. – Обычная, из бумаги?
– Да.
– Ненадежно все это. Откуда книге знать, какой сегодня день? Бумага считать не умеет, – язвительно заметил друид и с громким топотом, от которого плита угрожающе закачалась, удалился к переднему краю летающего булыжника.
Ринсвинд с усилием сглотнул слюну и подозвал Двацветка поближе.
– Ты когда-нибудь слышал про культурный шок? – прошипел он.
– А что это такое?
– Это то, что случается, когда люди проводят пятьсот лет, пытаясь заставить круг из камней работать как полагается, а потом появляется человек с маленькой книжечкой, в которой есть отдельная страница для каждого дня и словоохотливые вставочки типа: «Самое время сажать кормовые бобы» и «Кто рано встает, тому бог надает», но важнее всего помнить о культурном шоке, знаешь… – Ринсвинд остановился, чтобы перевести дыхание, и беззвучно пошевелил губами, пытаясь припомнить, куда зашла его фраза. – …Что? – закончил он.
– Что?
– Никогда не вызывай его у человека, который удерживает в воздухе тысячетонную каменную плиту.
– Оно ушло?
Траймон осторожно высунулся из-за зубчатого парапета Башни Искусства, громадного осыпающегося каменного шпиля, который возвышался над Незримым Университетом. Студенты и преподаватели магии, собравшиеся далеко внизу, утвердительно кивнули.
– Уверены?
Казначей сложил ладони рупором и крикнул:
– Оно вышибло дверь и спаслось бегством около часа назад.
– Неверно, – отозвался Траймон. – Оно убралось. Это мы спаслись. Что ж, тогда я спускаюсь. Оно кого-нибудь зацапало?
Казначей сглотнул. Он был обыкновенным, добрым, отзывчивым человеком, которому не следовало бы видеть то, чему он явился свидетелем за прошедший час. Разгуливающие по территории мелкие демоны, разноцветные огоньки и полуматериализованные фантазии не были новостью в Незримом Университете. Однако от неумолимого натиска Сундука казначею стало не по себе. Пытаться остановить этот ящик – все равно что удерживать ледник.
– Оно… оно проглотило декана гуманитарного отделения, – прокричал он.
Траймон оживился.
– Нет худа без добра… – пробормотал он и начал спускаться по длинной спиральной лестнице.
Через какое-то время на его губах заиграла легкая, скупая улыбка. День определенно менялся к лучшему.
Траймону нужно было многое организовать. Организация… Самое любимое его занятие.
Плита неслась над высокогорными равнинами, взметая за собой клубы снега, и от сугробов ее отделяло всего несколько футов. Белафон суетливо сновал взад-вперед, здесь нанося немного омеловой мази, там рисуя мелом руну. Ринсвинд сидел, сжавшись в комок от страха и изнеможения, а Двацветок беспокоился о своем Сундуке.
– Впереди! – крикнул друид, перекрывая рев встречного потока. – Смотрите, перед вами – великий компьютер небес!
Ринсвинд глянул сквозь растопыренные пальцы. На далеком горизонте появилась грандиозная конструкция из серых и черных плит, установленных концентрическими кругами и мистическими переулками, мрачных и угрожающих на фоне снега. Вряд ли люди передвинули нарождающиеся горы – это, наверное, полчища великанов были обращены в камень какими-то…
– Он похож на огромную кучу камней, – объявил Двацветок.
Белафон так и застыл с поднятой ногой.
– Что? – спросил он.
– И это очень мило, – поторопился добавить турист. Он поискал нужное слово и наконец решился: – Самобытно.
Друид словно окаменел.
– Мило? – переспросил он. – Торжество кремниевой глыбы, чудо современной каменотесной технологии – это мило?
– О да, – ответил Двацветок, для которого сарказм означал всего лишь слово из семи букв, начинающееся на «с».
– А что значит «самобытный»? – поинтересовался друид.
– Это значит «жутко впечатляющий», – торопливо объяснил Ринсвинд. – И, если ты не против, по-моему, нам грозит посадка…
Белафон, частично сменив гнев на милость, повернулся кругом, широко развел руки и выкрикнул ряд непереводимых выражений, закончившийся словом «мило!», которое он произнес оскорбленным шепотом.
Плита сбавила скорость, скользнула в облаке снега вбок и зависла над кругом. Внизу один из друидов нарисовал двумя пучками омелы сложный узор, и Белафон искусно, с едва слышным стуком, установил массивный блок на два гигантских столба.
Ринсвинд выпустил давно сдерживаемое дыхание в одном долгом выдохе, и оно заторопилось прочь, спеша где-нибудь спрятаться.
О бок плиты ударилась лестница, и над краем возникла голова пожилого друида. Он озадаченно посмотрел на двух пассажиров и поднял глаза на Белафона.
– Где тебя черти носили? Семь недель до свячельника, а он у нас снова полетел.
– Привет, Закрия, – отозвался Белафон. – Что случилось на этот раз?
– Все совершенно разладилось. Сегодня он предсказал восход солнца на три минуты раньше. Если ты слышал про разгильдяев, парень, так это он и есть.
Белафон перебрался на лестницу и исчез из виду. Пассажиры посмотрели друг на друга, а потом уставились вниз, на обширное открытое пространство между камнями, образующими внутренний круг.
– И что нам делать? – спросил Двацветок.
– Можно поспать, – предложил Ринсвинд.
Двацветок пропустил его слова мимо ушей и полез вниз по лестнице.
Друиды внутри круга небольшими молоточками простукивали мегалиты и внимательно прислушивались. Несколько огромных камней лежали на боку, и каждый был окружен толпой друидов, которые осматривали плиты, переругиваясь друг с другом. До сидящего наверху Ринсвинда долетали таинственные фразы.
– Идиот, причем здесь программное обеспечение? Песнь Попранной Спирали была специально разработана для концентрических кругов…
– А я говорю, перезапусти его и попробуй простенькую лунную церемонию…
– Хорошо, хорошо, с камнями все в порядке, тогда, значит, во вселенной что-то разладилось?
Сквозь туман, заполняющий измученный мозг, Ринсвинд припомнил ужасную звезду, которую они видели в небе. Прошлой ночью во вселенной действительно что-то разладилось.
Как он снова очутился на Диске?
У него появилось ощущение, что ответ находится где-то в его голове. И он начинал испытывать еще более неприятное чувство, будто нечто неведомое наблюдает за открывающейся внизу сценой – наблюдает через его глаза.
Заклинание выползло из своего логова, разбитого на нехоженых дорогах Ринсвиндова сознания, и нахально сидело в лобных долях его мозга, разглядывая происходящее и поедая ментальный эквивалент воздушной кукурузы.
Он попытался запихнуть Заклинание обратно – и мир исчез…
Он очутился в темноте, в теплой, отдающей плесенью темноте, темноте склепа, бархатистой черноте саркофага.
Здесь стоял сильный запах старой кожи с кисловатым привкусом, присущим ветхой бумаге. Бумага шуршала.
Волшебник чувствовал, что эта темнота заполнена невообразимыми ужасами, а вся беда с невообразимыми ужасами состоит в том, что их слишком легко вообразить…
– Ринсвинд, – произнес чей-то голос.
Ринсвинд никогда не слышал, как разговаривают ящерицы, но если бы ящерица говорила, то она изъяснялась бы как раз таким голосом.
– Гм, – сказал он. – Да?
Голос хихикнул – странный, довольно бумажный звук.
– Тебе следовало бы спросить: «Где я?», – упрекнул он.
– Думаешь, ответ придется мне по душе? – осведомился Ринсвинд, пристально вглядываясь в темноту.
Теперь, когда его глаза попривыкли, он начал что-то различать. Что-то неопределенное, всего-навсего узор, начертанный в воздухе. Что-то странно знакомое.
– Ну хорошо, – уступил он. – Где я?
– Ты спишь.
– А можно я проснусь?
– Нет, – ответил другой голос, такой же древний и сухой, как и первый, но слегка отличный от него.
– Мы должны сообщить тебе нечто крайне важное, – вступил третий голос, если уж на то пошло, еще более безжизненный и высохший, чем оба предыдущих.
Ринсвинд тупо кивнул. Заклинание притаилось в глубине его мозга и осторожно заглядывало через мысленное плечо волшебника.
– Ты доставил нам уйму хлопот, юный Ринсвинд, – продолжал голос. – Падаешь за Край света, совершенно не думая о других. Нам, знаешь ли, пришлось серьезно исказить реальность.
– О боги!
– А теперь тебе предстоит выполнить одну очень важную задачу.
– О-о. Ладно.
– Много лет назад мы устроили так, что одно из нас спряталось у тебя в голове. Мы предвидели, что наступит время, когда тебе придется сыграть очень важную роль.
– Мне? Почему?
– Ты часто убегаешь, – сказал один из голосов. – Это прекрасно. Ты один из тех, кто выживает.
– Выживает? Да я дюжины раз был на волосок от гибели!
– Вот именно.
– О-о.
– Но не пытайся снова упасть с Диска. Мы действительно не можем это позволить.
– Кто это «мы»? – спросил Ринсвинд.
В темноте что-то зашуршало.
– В начале было слово, – сообщил сухой голос прямо у него за спиной.
– Сначала было Яйцо, – поправил другой голос. – Я отчетливо помню. Великое Вселенское Яйцо. Немного резиновое на ощупь.
– На самом деле вы оба не правы. Я уверен, что это была первобытная слизь.
– Нет, она появилось потом, – сказал еще один голос, идущий со стороны Ринсвиндова колена. – Сначала была твердь. Кучи тверди. Довольно липкой, наподобие леденцов. И очень густой…
– Гм, если, конечно, это вас интересует, – послышался надтреснутый голос слева от волшебника, – то все вы заблуждаетесь. В начале было Прокашливание…
– …А потом слово…
– Простите, слизь…
– Определенно резиновое, подумало я…
Наступила тишина. Затем один из голосов осторожно сказал:
– Во всяком случае, что бы это ни было, мы отчетливо помним начало.
– Вот именно.
– Точно.
– И наша задача, Ринсвинд, не допустить, чтобы случилось нечто ужасное.
Ринсвинд, прищурившись, вгляделся в темноту.
– Может, вы будете так добры и объясните, о чем это вы толкуете?
Рядом послышался бумажный вздох.
– Ладно, хватит метафор, – произнес один голос. – Послушай, для нас крайне важно, чтобы ты сохранил Заклинание у себя в голове и вернул его нам в нужное время. Чтобы в нужный момент мы могли произнестись. Ты понял?
«Мы могли произнестись?» – подумал Ринсвинд.
И тут до него дошло, что за узор находится перед ним. Это написанные на странице слова, если смотреть на них снизу.
– Так я внутри Октаво? – спросил он.
– В некотором метафизическом смысле, – небрежно ответил один из голосов и придвинулся ближе.
Ринсвинд услышал прямо у себя под носом сухой шелест.
И удрал.
Одинокая багровая точка рдела на клочке темноты. Траймон – все еще в церемониальных одеждах, в которых он был торжественно возведен на пост главы ордена, – никак не мог избавиться от ощущения, что огонек растет прямо на глазах. Он вздрогнул и отвернулся от окна.
– Ну?
– Это звезда, – сказал профессор астрологии. – Я так думаю.
– Ты думаешь?
Астролог поморщился. Они стояли в обсерватории Незримого Университета, и крошечная рубиновая точечка на горизонте взирала на него отнюдь не так свирепо, как новый хозяин.
– Понимаешь, мы всегда думали, что звезды очень похожи на наше солнце…
– Ты имеешь в виду огненные шары примерно в милю в поперечнике?
– Да. Но эта новая звезда… ну, в общем… она большая.
– Больше, чем солнце? – спросил Траймон. Он считал огненные шары диаметром в милю достаточно внушительными, хотя и не одобрял звезды в принципе. Из-за них небо выглядело неопрятно.
– Гораздо больше, – медленно ответил астролог.
– Даже больше, чем голова Великого А'Туина?
На астролога было жалко смотреть.
– Больше, чем Великий А'Туин и Диск вместе взятые. Мы проверили, – торопливо добавил он, – и совершенно уверены в своих выводах.
– Да, она действительно большая, – согласился Траймон. – На ум приходит слово «огромная».
– Массивная, – поспешил подтвердить астролог.
– Гм-м.
Траймон принялся расхаживать по мозаичному полу обсерватории, на котором были изображены знаки зодиака Плоского мира. Их было шестьдесят четыре, начиная с Визена, Двуглавого Кенгуру, и заканчивая Гахули, Вазой с Тюльпанами (созвездие величайшей религиозной значимости, суть которой в наше время, увы, забыта).
На голубых с золотом плитках Гиены Маббо он задержался и неожиданно обернулся.
– Мы врежемся в нее? – спросил он.
– Боюсь, что да, господин, – ответил астролог.
– Гм-м.
Траймон, задумчиво поглаживая бороду, сделал несколько шагов и задержался на стыке Купца Окджока и Небесного Пастернака.
– Я не специалист в этих вопросах, – сказал он, – но я так представляю, к добру это не приведет.
– Да, господин.
– Они очень горячие, эти звезды?
Астролог сглотнул.
– Да, господин.
– Мы все сгорим?
– В конце концов. Разумеется, этому будут предшествовать дискотрясения, приливные волны, нарушение гравитации, и, возможно, Диск полностью лишится атмосферы.
– Ага. Одним словом, полное отсутствие приличной организации.
– Можно сказать и так, господин, – посомневавшись, уступил астролог.
– Начнется паника?
– Боюсь, очень будет длиться недолго.
– Гм-м, – в третий раз произнес Траймон, минуя Возможно Ворота и плавно сворачивая в сторону Райской Коровы. Он снова вгляделся в багровую точку на горизонте и, похоже, пришел к какому-то решению.
– Мы не можем найти Ринсвинда, – объявил он. – Не обнаружив Ринсвинда, мы не найдем восьмое Заклинание Октаво. Но мы считаем, что Октаво должен быть прочитан, чтобы отвести катастрофу, иначе Создатель не оставил бы его здесь.
– Но, может, он оставил его просто по рассеянности, – предположил астролог.
Траймон бросил на него свирепый взгляд.
– Другие ордена прочесывают все земли отсюда и до Пупа, – продолжил он, загибая по очереди пальцы, – поскольку вряд ли человек может влететь в облако и не вылететь оттуда…
– Если только облако не набито камнями, – вставил астролог в жалкой и, как выяснилось, совершенно безуспешной попытке пошутить.
– Но опуститься он где-то должен. «Где?» – спрашиваем мы себя.
– Где? – преданно повторил астролог.
– И тут перед нами вырисовывается программа действий.
– А-а, – откликнулся астролог, пускаясь бегом в попытке не отстать от волшебника, который шагал по Двум Толстым Кузенам.
– Эта программа заключается в том, чтобы…
Астролог посмотрел в глаза, серые и неумолимые, как сталь.
– Э-э… прекратить поиски? – догадался он.
– Вот именно! Мы пускаем в ход те способности, которыми наделил нас Создатель, мы опускаем взгляд – и что же мы видим?
Астролог мысленно застонал и опустил голову.
– Плитки? – наобум высказался он.
– Плитки, да, которые вместе составляют…
Траймон принял выжидающий вид.
– Зодиак? – рискнул доведенный до отчаяния астролог.
– Правильно! Поэтому все, что нужно, – это составить для Ринсвинда гороскоп, и нам станет точно известно, где он находится!
Астролог ухмыльнулся как человек, который, отплясывая чечетку на зыбучих песках, вдруг почувствовал под ногами твердый камень.
– Мне понадобится точное место и время его рождения, – сказал он.
– Это легко. Прежде чем подняться сюда, я скопировал их из университетского личного дела.
Астролог посмотрел на записи и наморщил лоб. Пройдя через комнату, он выдвинул широкий ящик, заполненный схемами и таблицами. Перечитал записи. Взял со стола пару замысловатого вида компасов и проделал над таблицами несколько пассов. Поднял маленькую медную астролябию и осторожно провернул ее. Что-то просвистел сквозь зубы. Схватил кусок мела и быстро написал на грифельной доске несколько цифр.
Траймон тем временем смотрел в окно на новую звезду. «Легенда, записанная в пирамиде Цорта, гласит, что тот, кто произнесет Восемь Заклинаний, когда Диск будет в опасности, получит все, что пожелает, – думал он. – И это случится так скоро!»
«Я помню Ринсвинда, – продолжал размышлять он. – Это тот лохматый парнишка, который, когда мы учились, всегда был самым последним в классе! Магии в нем ни на грош. Дайте его сюда, и посмотрим, сможем ли мы собрать все Восемь…»
– О боги! – шепотом сказал астролог.
Траймон резко обернулся.
– Ну?
– Замечательный гороскоп, – замирающим голосом отозвался астролог и нахмурил брови. – Только очень странный.
– В чем же его странность?
– Ринсвинд родился под знаком Занудной Группки Тусклых Звезд, которая, как ты знаешь, лежит между Летающей Мышью и Веревочкой С Узелками. Даже Древние не могли сказать ничего интересного об этом знаке, который…
– Да, да, давай дальше, – раздраженно поторопил его Траймон.
– Это знак традиционно ассоциируется с профессиями изготовителей шахматных досок, торговцев луком и производителей гипсовых бюстов небольшой религиозной значимости, а также с людьми, страдающими аллергией на слово. Волшебники под этим знаком просто не рождаются. И в час рождения Ринсвинда тень Кори Челести…
– Меня не интересуют технические детали, – прорычал Траймон. – Прочти мне его гороскоп, и все!
Астролог, который получал от своего рассказа немалое удовольствие, вздохнул и проделал кое-какие дополнительные расчеты.
– Ну хорошо, – сказал он. – Звучит гороскоп так: «Сегодняшний день идеален для того, чтобы заводить новых друзей. Доброе дело может иметь неожиданные последствия. Не выводите из себя друидов. Вы скоро отправитесь в странное путешествие. В еде вам не повезет с маленькими огурчиками. Люди, угрожающие вам ножом, вероятно, задумали что-то недоброе. Постскриптум. Насчет друидов мы серьезно».
– Насчет друидов? – переспросил Траймон. – Интересно…
* * *
– С тобой все в порядке? – поинтересовался Двацветок.
Ринсвинд открыл глаза.
Поспешно сев, волшебник схватил туриста за рукав.
– Надо убираться отсюда! – с напором заявил он. – Немедленно!
– Но здесь вот-вот состоится древняя и традиционная церемония!
– Плевать на то, какая она древняя! Я хочу ощутить под ногами надежную булыжную мостовую, хочу почувствовать старый знакомый запах выгребных ям, хочу туда, где много народу, очагов, крыш, стен и тому подобных, родных вещей! Я хочу домой!
Он обнаружил, что его охватывает та внезапная и отчаянная тоска по насыщенным испарениями, закопченным улочкам Анк-Морпорка, которая сильнее всего проявляется весной, когда смолистый блеск мутных вод реки Анк приобретает особый оттенок, а крыши заполняются птичьими песнями или, по крайней мере, ритмично кашляющими птицами.
У Ринсвинда даже слезы навернулись на глаза, когда он припомнил нежную игру света на куполе Храма Мелких Богов, известной городской достопримечательности, и комок подкатил к горлу при мысли о лотке с жареной рыбой на перекрестке Мусорной улицы и улицы Искусных Умельцев. Он подумал о маринованных огурцах, которые там продаются, о длинных зеленых штуковинах, таящихся на дне банок, словно утонувшие киты. Они взывали к нему через многие мили, обещая представить его засоленным яйцам, плавающим в соседней банке.
Он подумал об уютных сеновалах платных конюшен и о теплом сене, на котором он проводил ночи. Иногда он, глупец, высказывал недовольство таким образом жизни. Тогда он находил эту жизнь скучной, а теперь она казалась невероятно далекой и желанной.
Все, с него хватит. Он отправляется домой. «Маринованные огурцы, я слышу ваш зов…»
Он оттолкнул Двацветка в сторону, с величайшим достоинством подобрал потрепанный балахон и повернулся лицом туда, где, по его мнению, находился его родной город. С сосредоточенной решимостью и немалой долей рассеянности Ринсвинд шагнул с вершины тридцатитонного дольмена.
Десять минут спустя – когда встревоженный и почти раскаявшийся Двацветок выкопал его из большого сугроба у основания каменных столбов, – выражение лица Ринсвинда нисколько не изменилось. Двацветок вгляделся в своего приятеля.
– С тобой все в порядке? – спросил он. – Сколько пальцев я поднял?
– Я хочу домой!
– Хорошо.
– Нет, нет и нет, не пытайся меня отговаривать, с меня довольно. Мне бы хотелось сказать, что все это было очень здорово, но я не могу, и… что?
– Я говорю, хорошо, – повторил Двацветок. – Я совсем не прочь снова повидать Анк-Морпорк. Полагаю, большая его часть уже восстановлена.
Следует отметить, что когда оба приятеля в последний раз видели вышеупомянутый город, в нем бушевал довольно свирепый пожар – факт, имеющий некоторое отношение к попытке Двацветка внедрить идею страхования от внезапного бедствия в умы корыстолюбивого, но невежественного населения. Однако опустошающие пожары были регулярной чертой жизни Анк-Морпорка. Жизнерадостно и педантично этот город всегда отстраивали заново с использованием традиционных местных материалов: сухого, как трут, дерева и соломы, пропитанной для водостойкости смолой.
– О, – сказал Ринсвинд, немного понижая тон. – Тогда ладно. Хорошо. Прекрасно. Ну что, пошли?
Он торопливо поднялся на ноги и стряхнул с себя снег.
– Только я думаю, нам следует подождать до утра, – добавил Двацветок.
– Почему?
– Ну, потому что сейчас жуткий холод, а мы не знаем толком, где находимся, Сундук куда-то исчез, да и темнеет с каждой минутой…
Ринсвинд помедлил. Ему показалось, что где-то в каньонах его сознания послышался отдаленный шорох старой бумаги. Волшебника томило ужасное предчувствие, что впредь такие сны будут часто повторяться, а у него были и другие, гораздо более интересные дела, кроме как выслушивать нотации от кучки древних заклинаний, которые не могут прийти к единому мнению насчет того, как начиналась вселенная…
Тоненький сухой голосок, донесшийся с задворков его мозга, поинтересовался:
– Ну, как дела?
– Заткнись, а? – отозвался Ринсвинд.
– Я всего-навсего сказал, что сейчас жуткий холод и… – принялся оправдываться Двацветок.
– Это я не тебе, это я себе.
– Что?
– Заткнись, а? – устало буркнул Ринсвинд. – Насколько я понимаю, вряд ли здесь найдется чем подкрепиться?
Гигантские камни черными и угрожающими глыбами выпирали на фоне умирающей зелени заката. По внутреннему кругу в свете нескольких костров взад-вперед торопливо сновали друиды, настраивая необходимую для каменного компьютера периферию, как то бараньи черепа на украшенных омелой шестах, знамена с вышитыми извивающимися змеями и тому подобными штуковинами. За пределами пятен света толпились обитатели равнин; фестивали друидов пользовались устойчивой популярностью, особенно когда что-то шло наперекосяк.
Ринсвинд уставился на сборище.
– Что происходит?
– Ну, – с энтузиазмом отозвался Двацветок, – очевидно, здесь проводится церемония, возникшая многие тысячелетия назад и отмечающая, э-э, возрождение луны или, возможно, солнца. Нет, я почти уверен, что луны. Судя по всему, церемония эта очень торжественная, красивая и окутана спокойным достоинством.
Ринсвинд содрогнулся. Когда Двацветок принимался подобным образом разглагольствовать, им сразу овладевало беспокойство. Слава богам, он не назвал церемонию «живописной» и «оригинальной». Ринсвинд так и не нашел удовлетворительного перевода для этих слов, но самый близкий синоним, который он смог подобрать, означал «неприятности».
