Текст книги "Последний континент"
Автор книги: Терри Дэвид Джон Пратчетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Терри Пратчетт
Последний континент
Плоский мир – это мир в себе ,и зеркало других миров.
Поэтому Австралия тут совсем ни при чем. Скорее в этой книге рассказывается о совершенно ином месте, которое лишь в отдельных случаях становится немножко… австралийским.
Хотя… Будь спок, договорились?
Пo бескрайним звездным морям плывет черепаха, несущая на своем панцире четырех слонов.
И черепаха, и слоны куда больших размеров, чем вам может представляться, но там, среди звезд, разница между гигантским и крошечным весьма и весьма мала.
И все равно эта черепаха и эти слоны, мягко скажем, выбиваются из средних черепашье-слоновых стандартов.
А на спинах у слонов покоится Плоский мир со всеми своими континентами, облачностью и океанами.
На Диске НЕ ЖИВЕТмножество самых разных существ. Они там обитают, как обитают на всяких шариках, разбросанных по менее рукотворным областям множественной вселенной. Именно на планетах тела утоляют свои желания, иначе говоря – обитают, но сама жизнь отдельно взятого существа протекает в отдельно взятом мирке, очень удобно вращающемся вокруг отдельно взятой головы.
На своих вечеринках боги любят рассказывать одну весьма поучительную историю. В некую планету врезалась огромнейшая глыба космического льда, способная потопить пару-другую континентов. А обитатели второй некоей планеты (расположенной, по астрономическим меркам, буквально в двух шагах от первой) спокойненько наблюдали за этой катастрофой, ровным счетом ничего не предпринимая– на том самом основании, что в Открытом Космосе всякое может случиться. Представители разумных видовпо крайней мере подали бы жалобу в высшие инстанции. Впрочем, в правдивость этой истории все равно никто не верит, поскольку раса до такой степени безмозглая никогда не смогла бы открыть слуд [1]1
Открывается гораздо легче огня и лишь немногим труднее воды.
[Закрыть].
Хотя люди верят во всякое. Например, одна раса искренне уверена, что вселенная – это кожаный мешок, который несет на спине древний старик.
И последователи этой веры тоже в чем-то правы.
Другие, однако, возражают: «Эй, если он тащит в мешке всю вселенную, значит, он несет и себя с мешком, ведь вселенная содержит все. И его тоже. И мешок, разумеется. А в этом мешке – старик и мешок…» Ну и так далее.
На что следует весьма разумный ответ: «И что с того?»
Все племенные мифы – абсолютная истина. Принимая во внимание относительность любой истины.
Для богов простейшая проверка на всемогущество – это способность контролировать падение самой крохотной пташки. Но всего лишь один бог записывает свои впечатления, после чего вносит в процесс некоторые поправки, чтобы в следующий раз пташка падала быстрее и дальше.
Если повезет, мы узнаем почему.
А еще мы, возможно, узнаем, почему человечество находится там, где находится. Эта задачка потруднее предыдущей, поскольку сразу следует встречный вопрос: «А где же нам еще быть?» Страшно не хочется думать, что в один прекрасный день какое-нибудь особо нетерпеливое божество раздвинет облака, высунется в просвет и воскликнет: «Так вы всё еще здесь?! Вот придурки! Я думал, вы уже десять тысяч лет как открыли слуд! Ну все, ждите понедельника! Ужо десять триллионов тонн льда прочистят вам мозги!»
А если совсем повезет, мы узнаем, почему утконосистый утконос [2]2
Не почему он то-то или то-то. Просто почему он.
[Закрыть].
Снежинки, влажные и большие, одна за другой мягко садились на лужайки и крыши Незримого Университета, ведущего волшебно-учебного заведения Плоского мира.
Снег облепил все вокруг, превратив Университет в подобие дорогой, но безвкусной безделушки. Снег лип и к башмакам Страха О'Люда, старшего слугобраза, который мрачно шагал сквозь холодную, бесприютную ночь.
Еще два слугобраза [3]3
Типа слуга. Нечто среднее между швейцаром и надзирателем. Должность слугобраза получают не за пылкое воображение, но за полное отсутствие такового.
[Закрыть], выступив из-под навеса, торжественным шагом двинулись вслед за старшим к главным воротам.
Этот древний обычай пришел из глубины веков, и летом всегда находилась пара-тройка туристов, жаждущих стать свидетелями ритуала. Минус состоял лишь в том, что Церемонию Ключей проводили каждую ночь и круглый год. Заурядный разгул стихий – лед, ветер, снег и дождь – не мог помешать исполнению обряда. А в стародавние времена слугобразы, согласно традиции, еще и преодолевали различные препятствия: бились не на жизнь, а на смерть с многолапыми чудищами; переходили вброд бушующие воды; вооруженные лишь шляпами-котелками, сражались с почтовыми голубями, гарпиями и драконами – и все это под несущиеся из распахнутых окон отчаянные вопли рядовых преподавателей. «Да уйметесь вы наконец?! – кричали им вслед. – Чего ради так шуметь?!» Но слугобразы не унимались, даже не думали. Нельзя унять Традицию. Ее можно лишь дополнить.
Наконец заснеженная троица прибыла к Главным воротам. Там уже поджидал дежурный слугобраз.
– Стой! Кто Идет? – крикнул он.
Страх О'Люд отдал честь.
– Ключи Аркканцлера!
– Проходите, Ключи Аркканцлера!
Старший слугобраз шагнул вперед, вытянул перед собой руки, церемониально загнул ладони и похлопал себя по груди в тех местах, где у кого-то из его давно покойных предшественников-слугобразов располагались нагрудные карманы. Хлоп, хлоп. Опустив руки, такими же деревянными движениями он похлопал себя по бокам. Хлоп, хлоп.
– Проклятье! Готов Поклясться, Минуту Назад Они Были Тут! – громогласно провозгласил он, с бульдожьей старательностью подчеркивая каждое слово.
Привратник отдал честь. Страх О'Люд отдал честь.
– А Ты Все Карманы Проверил?
Страх О'Люд отдал честь. Привратник отдал честь. На его котелке уже выросла снежная пирамидка.
– Наверное, Оставил Их На Комоде. Вечно Одна И Та Же История, А?
– Запоминать Надо, Куда Кладешь!
– Постой-ка, Может, Они В Другой Куртке?
Молодой слугобраз, сегодняшний Дежурный По Другой Куртке, выступил вперед. Все слугобразы обменялись отданием чести. Затем самый молодой прокашлялся и громко объявил:
– Нет, Я Смотрел Там… Сегодня… Утром!
Страх О'Люд едва заметно кивнул, показывая парнишке, что тот прекрасно справился со своим очень нелегким заданием, и еще раз похлопал себя по карманам.
– Нашел, Всех Ворон Наперекосяк! Вот Они, Ключи-То! В Этом Самом Кармане! Надо Ж Быть Таким Простофилей!
– Да С Кем Не Бывает!
– Я Даже Покраснел! В Следующий Раз, Наверное, Собственную Голову Забуду!
Где-то во мраке со скрипом растворились оконные ставни.
– Э-э, господа, прошу прощения…
– Вот Ключи! – возвысил голос Страх О'Люд.
– Весьма Обязан!
– Не могли бы вы… – продолжал неуверенный голосок, словно бы извиняющийся за столь наглую просьбу.
– Ворота На Замке! – немного погодя выкрикнул привратник, возвращая ключи.
– …Быть может, говорить ЧУТЬ-ЧУТЬпотише…
– Да Благословят Боги Всех Присутствующих! – проорал Страх О'Люд, на раскрасневшейся шее которого уже начали проступать вены.
– И На Сей Раз Запомни Хорошенько, Куда Их Кладешь! Ха! Ха! Ха!
– Хо! Хо! Хо! – вне себя от ярости возопил Страх О'Люд.
Он деревянно отсалютовал, подчеркнуто громко топая, совершил Поворот Кругом и зашагал обратно к сторожке слугобразов, что-то бормоча себе под нос. Церемония состоялась.
Окошко маленького университетского санатория захлопнулось.
– Как же этот человек меня злит, – вздохнул казначей. Порывшись в кармане, он извлек зеленую коробочку с пилюлями из сушеных лягушек. Крышка открылась не сразу, а когда наконец открылась, несколько таблеток раскатились по полу. – И напоминаний я посылал ему не счесть. А он упорно твердит, мол, такая традиция, и все же… Не знаю, по-моему, он следует ей слишком уж… громогласно. – Казначей высморкался. – Ну, как он?
– Не слишком хорошо, – отозвался декан.
Библиотекарь был очень, очень болен.
Закрытые ставни быстро залепило снегом.
Перед камином с ревущим там пламенем громоздилась куча одеял. Время от времени по одеялам пробегала дрожь. Волшебники встревоженно наблюдали.
Профессор современного руносложения лихорадочно листал книгу.
– Мы ведь даже не знаем, стар он или молод! – вдруг воскликнул он. – В каком возрасте орангутан считается старым? К тому же он еще и волшебник. И вдобавок все дни проводит в библиотеке. То есть постоянно подвергается магической радиации. Ясно одно: его морфогенетическое поле сейчас крайне ослаблено из-за простуды. Но что это за простуда, которая влияет на морфополе?!
Библиотекарь чихнул.
Форма его тела изменилась.
Волшебники с болью в глазах взирали на нечто напоминающее удобное кресло, которое зачем-то обтянули рыжеватой шерстью.
– Как же нам ему помочь? – пробормотал Думминг Тупс, самый молодой член преподавательского состава.
– Может, сверху пару подушечек положить? – предложил Чудакулли.
– По-моему, аркканцлер, это не очень смешная шутка.
– Почему шутка? Подушки – лучшее средство от любых жизненных невзгод, – авторитетно сообщил Чудакулли, человек, никогда не знавший, что такое болезнь.
– С утра он был столом. Рыжего дерева, если мне не изменяет память. По крайней мере, своего натурального цвета он более-менее придерживается.
Профессор современного руносложения со вздохом захлопнул книгу.
– Итак, он утратил контроль над своими морфогенетическими функциями. Да это и неудивительно. Изменившись однажды, в дальнейшем морфополе изменяется все легче и легче. Хорошо известный факт.
Взглянув на окаменевшую улыбку аркканцлера, профессор современного руносложения вздохнул еще раз. Наверн Чудакулли славился своим умением не вникать в проблему, если рядом был кто-то, способный сделать это за него.
– Изменить форму живого существа довольно трудно, но только в первый раз. Потом это становится все легче и легче, – перевел он.
– Гм-м?
– До того как стать приматом, библиотекарь был человеком. Припоминаешь?
– О! Конечно, – закивал Чудакулли. – Подумать только, я и в самом деле так привык к его нынешнему облику… Но наш юный коллега Думминг утверждает, что люди и приматы – близкие родственники.
На лицах остальных волшебников не отразилось ровным счетом никаких эмоций. Думминг, напротив, скривился.
– Он мне даже показывал невидимые писания, подтверждающие эту теорию, – пояснил Чудакулли. – Удивительная вещь.
Нахмурившись, старшие волшебники воззрились на Думминга Тупса. Так обычно смотрят на человека, которого поймали за курением на фабрике фейерверков. Что ж, теперь понятно, кто во всем виноват. Тот же, кто и всегда…
– Но… ты уверен, что это было безопасно? – осторожно осведомился декан.
– Я, знаешь ли, здесь аркканцлер, – спокойно ответил Чудакулли.
– Бесспорно, аркканцлер.– Голосом декана можно было резать сыр.
– Мне необходимо вникать во все. Вопрос морали, – продолжал Чудакулли. – И дверь в мой кабинет всегда открыта. Я вижу себя как полноправного члена команды.
Думминг опять поморщился.
– А вот у меня, по-моему, никаких родственных связей среди приматов нет, – задумчиво произнес главный философ. – Иначе бы я точно знал. Получал бы приглашения на свадьбы, крестины и прочее. И родители объясняли бы мне: «Не обращай внимания, дядя Чарли и должен так пахнуть». А по стенам висели бы портреты…
Кресло чихнуло. После нескольких неприятных мгновений морфогенетической неопределенности тело библиотекаря приняло свою прежнюю форму. Волшебники в ожидании новых превращений внимательно наблюдали.
Вспомнить, как библиотекарь выглядел в те времена, когда пребывал еще в человеческом облике, было весьма затруднительно. И как его звали, тоже никто не помнил.
Его жизнь как примата началась много лет назад, после мощного выброса магической энергии. В библиотеке, где в опасной близости теснится огромное количество крайне нестабильных волшебных книг, вероятность подобного события всегда существует. Однако библиотекарь безропотно принял свою судьбу, тем более что судьба эта значительно упростила ему жизнь. Очень скоро крупная косматая фигура, зацепившаяся рукой за верх стеллажа и ногами переставляющая книги на нижних полках, стала одним из самых узнаваемых символов Университета, а преданность библиотекаря работе даже ставили в пример…
Аркканцлер Чудакулли, в чьей голове предательски составилась последняя фраза, вдруг осознал, что машинально набрасывает текст будущего некролога.
– А доктора приглашали? – осведомился он.
– Сегодня днем приходил Джимми Пончик [4]4
Ведущий анк-морпоркский ветеринар. Как правило, его приглашали лишь в самых серьезных случаях и к больным, которых не стоило доверять среднему представителю медицинской профессии. Единственной слабостью Пончика было убеждение, что каждый пациент в той или иной мере скаковая лошадь.
[Закрыть], – сообщил декан. – Хотел измерить библиотекарю температуру, но тот его, кажется, укусил.
– Укусил? С градусником во рту?
– Не совсем. Но данный вопрос очень точно вскрывает причину состоявшегося, гм, покусания.
Несколько секунд все скорбно молчали. Главный философ, наклонившись, поднял вялую чернокожую лапу библиотекаря и ободряюще ее похлопал.
– А в книжке ничего не говорится насчет того, какой у обезьян должен быть пульс? – спросил он. – И какой у них должен быть нос – холодный или теплый?
Раздался еле слышный звук, как будто полдюжины человек разом затаили дыхание. Волшебники стали бочком отодвигаться от главного философа.
На несколько долгих секунд воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени в камине да завыванием ветра за окном.
Волшебники тихонько вернулись на свои места.
Главный философ, который и сам был предельно изумлен тем фактом, что руки-ноги его по-прежнему целы, медленно снял остроконечную шляпу. Следует отметить, волшебник делает это лишь в самых печальных и торжественных обстоятельствах.
– Ну что ж, значит, это конец, – сказал он. – Похоже, бедняга направляется домой. В большую небесную пустыню.
– Скорее, в небесные тропические леса, – уточнил Думминг.
– Может, госпожа Герпес сварит ему свой знаменитый горячий питательный суп? – предложил профессор современного руносложения.
Склонив голову набок, аркканцлер Чудакулли подумал о горячем питательном супе университетской домоправительницы.
– Да. Либо убьет, либо вылечит, – пробормотал он. – Держись, приятель. – Он осторожно похлопал библиотекаря по плечу. – Скоро опять встанешь на ноги и будешь вносить свой неоценимый вклад.
– На костяшки, – услужливо поправил декан.
– Что-что?
– Обычно он ходит, опираясь на костяшки пальцев.
– А теперь будет кататься на колесиках, – внес свою лепту профессор современного руносложения.
– Кошмарное чувство юмора, просто кошмарное… – покачал головой аркканцлер.
Волшебники покинули помещение. Некоторое время из коридора, постепенно затихая, доносились их голоса:
– Кстати, вы заметили ту бледность в области подголовника?
– Должно же быть какое-то средство его вылечить…
– Без него все станет не так, как прежде.
– Да уж, второго такого не найдешь.
Оставшись один, библиотекарь осторожно натянул одеяло на голову, покрепче обхватил бутылку с горячей водой и чихнул.
Бутылок с горячей водой стало две – вторая была гораздо больше и в чехле из покрытого рыжей шерстью медвежонка.
На Плоском мире свет передвигается медленно, периодически скапливаясь в ущельях и вдоль горных склонов. Волшебниками-естествоиспытателями даже была выдвинута теория, что должен существовать свет другого, гораздо более быстрого, типа – именно благодаря ему можно видеть медленный свет. Но, поскольку иного применения быстрому свету не нашлось, его исследования очень быстро забросили: какой вообще толк от света, если его даже увидеть нельзя?
Таким образом, благодаря местной скорости света и несмотря на то, что Плоский мир по сути своей плоский, события, происходящие в разных точках в одно и то же время… в общем, они происходят в разное время. Когда в Анк-Морпорке было настолько поздно, что фактически еще совсем рано, где-то в другой точке Диска…
…Впрочем, в этой самой точке даже понятия не имели, что такое часы, минуты и с чем их едят. О да, там имелись такие штуки, как рассвет и закат, утро и вечер, полночь и полдень, но больше всего там было жары. И красноты. Нечто столь искусственное и человеческое, как час, не протянуло бы там и пяти минут. Оно бы скукожилось и высохло за считанные секунды.
Итак, жара, краснота и… тишина. Не ледяная, гнетущая тишина бесконечного космоса, но молчание перегревшейся органики. Вокруг простираются тысячи миль раскаленно дрожащих горизонтов, и все слишком устало, чтобы издавать какие-либо звуки.
Однако если приникнуть чутким ухом к груди пустыни, то можно различить далекое бормотание, как будто кто-то бормочет под нос стишок или, допустим, молитву. И этот усталый, под-всхлипывающий речитатив бьется о всеохватную пустынную тишину, словно муха о лобовое стекло вселенной.
Затем в дело вступает внимательный глаз, он ищет источник звука… и ничего не находит. А все потому, что человечек почти полностью скрылся в глубокой яме – виден лишь холмик, на который время от времени вылетает очередная порция красноватой земли. Засаленная и потрепанная остроконечная шляпа покачивается в такт нерифмованным рифмам. Похоже, когда-то давным-давно на шляпе было блестками вышито слово «Валшебник». Блестки отвалились, но слово осталось, выделяясь на линялом фоне остатками первоначального бордового цвета. Вокруг шляпы по орбите кружатся несколько дюжин мух. А слова стишка звучат примерно так:
– Личинки-червячинки! Чем больше накопаю, тем больше наловлю! Чем больше наловлю, тем больше гадов съем! Чем больше гадов съем, тем буду здоровее! И всех победю! И всех победю!
Холмик рядом с ямой пополнился еще одной лопатой земли, и голос, уже немного тише, произнес:
– Интересно, а мухи вообще съедобны?
Говорят, в этих местах жара и мухи могут свести человека с ума. Но верить всяким россказням вовсе не обязательно. Впрочем, розовый слон, который как раз проезжал мимо на велосипеде, им и не верил.
Как ни странно, безумец в яме был единственным человеком на всем континенте, способным пролить хоть какой-то свет на одну небольшую драму, которая в данный момент разыгрывалась тысячей миль дальше и несколькими метрами глубже. Некий промышляющий опалами горняк, известный в узком кругу товарищей под именем Нисебефига, вот-вот должен был совершить невероятную находку, наиболее ценную за всю его карьеру и ровно настолько же опасную.
Кирка Нисебефига отколупнула очередной вековой камень, и в сиянии свечки что-то сверкнуло.
Оно было зеленым и походило на застывшее зеленое пламя.
Мысли Нисебефига тоже словно бы застыли. Очень осторожно горняк принялся один за другим расшатывать мелкие куски породы. С каждым отброшенным в сторону камешком сияние становилось все ярче и ярче, наполняя пещеру зелеными лучами. Казалось, их яркости не будет предела.
– Нисебефига! – выдохнул горняк. Старатель, нашедший небольшой зеленый опал, скажем, размером с горошину, обычно зовет товарищей, и они на радостях опрокидывают пару-другую кружечек пива. Опал размером с кулак способен вызвать продолжительные бешеные пляски. Но такая вот находка… Нисебефига зачарованно гладил камень, смахивая пылинки, когда другие горняки тоже заметили сияние и поспешили к нему.
По крайней мере… сначала они чуть ли не бежали. Но постепенно все как один перешли на медленный, почти торжественный, шаг.
Несколько мгновений горняки молчали. Их лица озарялись зеленым светом.
– Ну и повезло ж те, Нисебефига, – наконец прошептал один.
– Мужик, да во всем чертовом мире не хватит денег, штоб это купить!
– Суште, а мож, это глазурь?
– Така глазурь тоже денег стоит… Доставай ее, Нисебефига, доставай…
Словно коты, они наблюдали, как острая кирка обрабатывает находку. Вот показался один край опала, потом другой…
У Нисебефига задрожали пальцы.
– Осторожней, мужик… Он вон тама кончается…
Когда находка предстала во всем своем великолепии, горняки даже попятились. Опал оказался продолговатым, и только его нижнее окончание было слегка подпорчено проникшей внутрь землей, как будто камень перекрутила некая сила.
Нисебефига перевернул кирку и приложил деревянную рукоять к светящемуся кристаллу.
– Нисебефига, камешек… – пробормотал он. – Чегой-то с ним не того…
Он осторожно постучал по опалу. Тот отозвался эхом.
– Не могет же быть, штоб внутре он был пустым! – воскликнул один из горняков. – Никогдась о таком не слышал.
Нисебефига взялся за ломик.
– Ну, ладно! Попробуем…
Раздалось еле слышное «плинк». От нижней части откололась большая пластина. Камень оказался не толще тарелки.
Взорам горняков предстали крохотные ножки, торчащие из переливающейся скорлупы. Едва заметно они пошевелились, словно бы разминаясь.
– Ни фига себе… – произнес один из горняков. Все попятились еще дальше. – Оно ведь ЖИВОЕ.
Думминг ЗНАЛ,что совершает серьезную ошибку, показывая Чудакулли невидимые писания. Один из основополагающих принципов гласит: никогда, ни при каких обстоятельствах не следует допускать, чтобы работодатель понял, чем вы, собственно говоря, с утра до вечера занимаетесь.
Но сколь бы осторожны вы ни были, все равно настанет день, когда он заявится к вам в кабинет, начнет повсюду совать свой нос и отпускать всякие замечания типа: «Так вот, значит, где ты работаешь?», «Я ведь, кажется, рассылал служебную записку по поводу растений в горшках» либо «Как называется вот это, да-да, вот это, с клавиатурой?»
А в данном случае проблема осложнялась тем, что работа с невидимыми писаниями требовала исключительных внимания и тщательности, как правило свойственных людям, чье хобби – гонки континентов, выращивание гор бонсай или, допустим, вождение «вольво». Одним словом, Чудакулли не следовало подпускать к ней даже на пушечный выстрел.
Существование невидимых писаний объяснялось до смешного сложной гипотезой. Все книги тесно связаны друг с другом через Б-пространство. Следовательно, при удачном стечении обстоятельств текст любой книги, которая когда-то была написана или которой только предстоит быть написанной,можно восстановить при помощи тщательного изучения уже существующих книг. Ведь все будущие книги существуют ПОТЕНЦИАЛЬНО.Это все равно как при помощи тщательного изучения первичной слизи можно прийти к выводу о появлении в будущем щипцов для омаров.
Однако до сих пор в изучении невидимых писаний были задействованы лишь самые примитивные технологии, основанные на древних заклинаниях типа Ненадежного Алгоритма Визенблюма. В результате на воссоздание бледного призрака страницы еще не написанного текста уходили многие годы.
И лишь своеобразный гений Думминга нашел способ обойти проблему. Всего-то и надо было изучить простой вопрос: «Откуда ты знаешь, что это невозможно, ведь ты ж еще даже не пробовал?» Экспериментируя с Гексом, мыслящей машиной Университета, Думминг наглядно доказал: есть множество вещей, которые выглядят очень даже возможными, пока их не попробуешь.
Вот, к примеру, только люди научатся чему-нибудь новому и интересному, как наше заботливое правительство сразу выпускает в свет закон, это новое запрещающий. Но ведь ДО ТОГОподобного закона не существовало! То же самое и со вселенной. Во многом она руководствуется политикой «пока-они-не-попробуют».
Думминг обнаружил: нечто опробованное очень быстро начинает КАЗАТЬСЯневозможным, однако фактически становится таковым лишь по прошествии некоторого времени [5]5
В случае с холодным синтезом времени потребовалось немного больше.
[Закрыть]. Это время уходит на то, чтобы наконец примчались вечно занятые причинно-следственные законы и изобразили все так, будто невозможное было невозможным с самого начала. Использование Гекса позволило значительно ускорить процесс. Чуточку изменил параметры – почти тут же получил результат. И так далее. Теперь Думминг восстанавливал целые абзацы за один-два часа.
– Ага, это как у циркачей, – заметил Чудакулли в ответ на его объяснение. – Главное – выдернуть скатерть до того, как чашки сообразят, что им полагалось бы упасть и разбиться.
– Именно так, аркканцлер, – поморщившись, кивнул Думминг. – Отличное сравнение.
Тогда-то и началась вся эта суета с книгой под названием «Как Эффективно Вдохновлять Коллектив, Эффективно Управлять Им И Эффективно Заботиться О Нем, А Также Добиваться Эффективных Результатов За Эффективно Короткое Время». Когда эту книгу напишут и в каком мире ее опубликуют, Думминг понятия не имел. Ясно было одно: она будет пользоваться бешеной популярностью, поскольку даже при случайном зондировании Б-пространства очень часто попадались ее фрагменты. Хотя, возможно, это будет не одна книга.
Так или иначе, эти фрагменты как раз оказались на столе Думминга, когда явился Чудакулли и принялся повсюду совать свой нос.
К несчастью, Чудакулли, подобно многим людям, органически не способным преуспеть в каком-либо деле, считал себя особым докой во всем и вся. Что же касается конкретно управления людьми, то в данной области Чудакулли преуспел ровно настолько же, насколько царь Ирод преуспел в строительстве детских площадок.
Его подход к менеджменту можно было представить в виде простой бизнес-схемы. В верхней части изображался кружок с надписью «Я, который отдает приказы», и от него тянулась линия вниз к большому кругу под названием «Все остальные».
И до недавних пор эта схема срабатывала. Да, Чудакулли был невозможным управленцем, но управлять Незримым Университетом было так же невозможно, поэтому все складывалось как нельзя лучше.
И все шло бы своим чередом, не приди аркканцлеру в голову заняться разработкой карьерных планов и, что еще хуже, уточнением функциональных обязанностей.
– Нет, вы представляете, он меня вызвал и спросил, чем именно я занимаюсь! – недоумевал профессор современного руносложения. – Слыханное ли дело? Что это еще за вопросы? Мы в Университете или где?
– А меня он спросил, нет ли у меня проблем на личном фронте, – пожаловался главный философ. – Я такого терпеть не буду!
– А вы вообще видели табличку у него на столе? – поддержал декан.
– Ту, где сказано: «Аркканцлер Всегда Прав»?
– Нет, другую, где написано: «Если Ты По Самую Задницу в Аллигаторах, Значит, Сегодня Первый День Оставшейся Тебе Жизни».
– И что это значит?
– По-моему, ничего. Просто табличка.
– Но она ведь должна к чему-то призывать.
– Вот она, наверное, и призывает. К проактивности. Еще одно любимое его словечко. Он везде его вставляет.
– А оно что значит?
– Видимо… что надо любить активность.
– Правда? Опасная склонность. Мой жизненный опыт утверждает, что неактивность куда предпочтительнее.
В общем и целом для Университета наступили не лучшие времена. А хуже всего было за едой. Теперь Думминг, как правило, сидел один и в самом конце так называемого Высокого стола. Никто не хотел садиться рядом, поскольку против собственной воли Думминг Тупс стал архитектором зародившихся у аркканцлера планов превратить весь преподавательский состав Университета в Злых Голодных Парней. Голодать «волшебные парни» даже не собирались, но злели буквально на глазах.
В довершение всех бед внезапное участие Чудакулли в рабочем соучастии означало, что самому Думмингу теперь приходилось давать объяснения аркканцлеру по поводу буквально всех текущих проектов. И это при том, что, несмотря на все прочие перемены, Чудакулли остался верен своей кошмарной привычке нарочно (как подозревал Думминг) не понимать то, что он не хотел понимать.
Думминга всегда поражал тот факт, что библиотекарь, будучи приматом (по крайней мере в основе своей, хотя тем вечером он избрал в качестве своей формы чайный столик с отороченным рыжим мехом чайным сервизом), настолько… гм, походит на человека. Многое в нем в точности повторяло аналогичные детали человеческого тела. И вообще, вокруг очень много организмов, построенных по одной и той же схеме. Куда ни глянь, везде какая-нибудь сложной конструкции трубка с двумя глазами и четырьмя руками, ногами или крыльями. Иной раз, правда, попадается рыба. Или насекомое. Ну хорошо, паук. А время от времени встречается какая-нибудь странность типа морской звезды или угря. Но в общем и целом ограниченность природных дизайнов налицо. Где же они – шестирукие, шестиглазые обезьяны, весело катящиеся по ветвям под пологом джунглей?
Да, есть еще осьминоги, но в том-то и дело, что по сути своей они не более чем подводные пауки…
Думминг провел в Музее Своеобычных Необычностей не один час и подметил довольно странную вещь. Тот, кто придумывал скелеты, имел еще меньше воображения, чем дизайнер внешних оболочек. Последний, по крайней мере, хоть иногда привносил что-то новое, главным образом шерсть, пятнышки или полоски. Ответственный же за кости действовал всегда по одной и той же схеме: водрузит на грудную клетку череп, чуть пониже вставит таз, по бокам подвесит руки и ноги, а остальную часть дня отдыхает. Какие-то грудные клетки были длиннее, какие-то ноги – короче, некоторые руки заменялись крыльями, но общая схема была одна. Всем выдавался один размер, который потом либо растягивался, либо укорачивался.
И Думминг, к своему абсолютно не-удивлению, оказался единственным, кого сей факт заинтересовал. Он однажды сообщил своим коллегам, что форма рыбьего тела какая-то странно рыбья, однако на него посмотрели как на сумасшедшего.
Палеонтология, археология и прочие костедобывающие науки не вызывали в волшебной среде особого интереса. Волшебники смотрели на это следующим образом: раз что-то закопали, значит, не без причины. И что это была за причина, гадать нет смысла. А раскапывая всякие древности, рискуешь нарваться на их нежелание быть вновь закопанными.
С наиболее связной теорией, касающейся происхождения видов, Думминг ознакомился еще в детстве. Эту теорию изложила ему няня. Обезьяны, утверждала она, это плохие маленькие мальчики, которые не слушались своих родителей, а тюлени – это плохие маленькие мальчики, которые слишком много валялись на пляже, прогуливая уроки. И если следовать данной линии, можно было бы заключить, что птицы – это плохие маленькие мальчики, которые подходили слишком близко к краю обрыва. Хотя нет, в данном случае наиболее вероятным результатом стала бы медуза. И все же, несмотря на свое безвредное безумие, няня Думминга была не так уж далека от истины…
Теперь большую часть ночей Тупс проводил в компании Гекса, прочесывая в поисках ответа невидимые писания. Теоретически, благодаря природе Б-пространства, в его распоряжении были все книги вселенной. На практике же это означало, что вероятность обнаружения нужной информации сводилась практически к нулю, – в чем и кроется тайная задача всех компьютеров.
Думминг Тупс принадлежал к числу бедняг, на которых лежит печать особой веры – веры в то, что, накопав о вселенной побольше фактов, ты сразу поймешь смысл происходящего. Такие люди задаются целью создать Теорию Всего, хотя Думминга вполне устроила бы Теория Хоть Чего-Нибудь. А порой, когда Гекс уходил в какие-то свои мысчисления и наотрез отказывался работать, молодой волшебник готов был согласиться даже на Теорию Чего Угодно.
Но Думминг был бы весьма удивлен, узнай он, что старшие волшебники изменили свое отношение к Гексу на более положительное, и это несмотря на все замечания типа: «А вот в МОЕвремя мы думали САМИ».В волшебной среде традиционно процветало соперничество. И, хотя Незримый Университет временно переживал период мира и спокойствия (никаких вам неформальных убийств, которые делали пребывание в университетских стенах столь смертельно волнующим), в душе старшие волшебники не доверяли юнцу, который прибегал ко всяким заумным средствам, когда самый прямой путь к решению всех проблем традиционно проходит через яремную вену соперника.
