Текст книги "Мясо в космосе"

Автор книги: Терри Биссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Кукарача

Новую няньку звали трудно – Олимпиада Панфиловна. А мама так и велела ее называть, полностью, по имени и отчеству.

У Юрки Олимпиада превратилась в Лампападу, а Панфиловна в Филовну.

– Лампапада Филовна.

Лампапада Филовна Юрке не нравилась. Она была маленькая, суетливая, с красными цепкими руками. И пахло от нее грибным супом. Она вечно жаловалась на Юрку матери. Мама только явится из консерватории, еще пальто не успеет снять, а Лампапада уже рада стараться!

– Юрочка на дворе одну девчонку побил. Ейная мать теперь хочет на вас прийти обижаться.

Мама скажет:

– А вы куда глядели?

Лампапада свое:

– Нешто за таким ребенком углядишь? Он ведь как воробей: сейчас тут, а потом фыр-р! – и нет его.

Однажды Лампапада Филовна, гуляя, завела Юрку в какое-то странное помещение. Большая высокая комната. На стенах развешаны картинки, перед картинками горят свечки. На картинках нарисованы бородатые дяди босиком, в накинутых на плечи простынках. На головах вместо кепок надеты диковинные медные тарелки.

Юрка дернул няньку за рукав, спросил, показав пальцем на одного такого дядю:

– Лампапада Филовна, это ненормальные нарисованы?

Лампапада зашипела, зафыркала, как кошка, сказала строго:

– Стой смирно!

Юрка замолчал, стал смотреть по сторонам. Старенькие старушки, вроде Лампапады, глядели на картинки, махали руками, трогая себя за лоб и плечи. Юрка подумал и начал делать так же, как и они, только, чтобы интереснее было, трогал себя и за нос.

Лампапада Филовна это занятие одобрила:

– Так, так, Юрочка! Молись боженьке!

А потом вдруг громко запели дяди и тети, стоявшие впереди на возвышении, и Юрка сразу все понял: «Это представляют».

Он страшно обрадовался: «Эх, наверно, сейчас собак покажут дрессированных!»

Собак, однако, почему-то не показали. Внезапно раскрылись золоченые двери, и появилась тетя в серебряной юбке. Приглядевшись, Юрка тихо ахнул: тетя была с бородой и лысая.

– Лампапада Филовна, это артист? – спросил Юрка от удивления шепотом.

Нянька опять зашипела и зафыркала, как кошка.

– Тсс… Тише! Беса тешишь, прости господи! Это батюшка.

– Чей батюшка?

– Тсс… Тише! Ничей. Тутошний.

– Он дядя или тетя?

– Дядя, дядя!

– А почему он в юбке?

Нянька не ответила, стала кланяться часто-часто, как заводная, и махать руками. Юрке стало страшновато. На всякий случай он тоже три раза поклонился таинственному батюшке.

Дяди и тети спели еще одну песню. Она понравилась Юрке меньше. Страх его прошел. Он искоса посмотрел на Лампападу: нянька все кланялась и мотала руками. Юрка шмыгнул вперед и, подойдя к батюшке в серебряной юбке, вежливо попросил:

– Спойте теперь, пожалуйста, «Кукарачу».

Лицо у батюшки сразу вытянулось, борода затряслась, сзади заахали, зашелестели старушки. Не успел Юрка опомниться, как очутился на улице.

Лампапада Филовна, бледная, даже какая-то синеватая, дергая Юрку за руку, не говорила – причитала:

– Что за ребенок, прости господи! В божьем храме такие слова!

– Какие, Лампапада Филовна?

– Петушиные, вот какие. Бог услышит – знаешь, что тебе будет?

– А кто это бог?

– Отец всего сущего.

– А я тоже сущий?

– Сущий, сущий!

– А мой отец не бог, а Александр Павлович Скрипицын.

– Бог, Юрочка, – это самый главный батюшка.

– Главнее этого лысого в юбке?

– Господи, что он говорит-то!

Лампапада Филовна даже присела.

– Ни стыда, ни совести у этих нынешних ребят. Да ты знаешь, что бог с тобой может сделать, если ты петушиные слова в церкви станешь говорить!

– Что?

– Пришлет ангела с огненным мечом да и заберет тебя.

– Куда? В милицию?

– Там узнаешь куда. Идем-ка домой. Всю ты мне обедню испортил.

…Весь день Юрка думал про ангела с огненным мечом. Кто такой? Откуда у него огненный меч? И кто он, фашист или наш?

Решил – фашист. Но на всякий случай справился у матери:

– Мама, ангелы – фашисты?

– Какие ангелы? Ничего не понимаю.

– Которые с огненными мечами?

Мама рассмеялась, поцеловала в щеку, сказала:

– Откуда у тебя такие глупости в голове? Ложись-ка, брат, спать.

Утром Юрка стал готовиться в поход. Зарядил свой револьвер пробкой да две взял в запас. За пояс заткнул деревянную чапаевскую саблю. Лампападе Филовне сказал кротко, с хитрецой:

– Лампапада Филовна, пойдемте сегодня опять к батюшке.

– Опять будешь петушиные слова в церкви говорить?

– Честное слово, не буду.

– Ну смотри! Сегодня служба великопостная, благолепная. Мамочке-то только не говори, куда мы с тобой ходим.

– Ладно.

…Снова кланялись и махали руками старушки, снова гнусавил лысый батюшка. Юрка с бьющимся сердцем сжимал ручку своего пугача, выжидал подходящего момента.

Вот батюшка куда-то ушел. Другой, помоложе, что-то бормочет – читает вслух толстенную книжку. Пора!

Юрка сделал два шага вперед и вдруг громко, на всю церковь, крикнул:

– Эй, ангел, выходи, я тебя не боюсь!

И погрозил окаменевшему батюшке с книжкой револьвером, заряженным пробкой.

Ангел не вышел.

На улице, когда Лампапада Филовна откудахтала свое, Юрка сказал ей с гордостью:

– Что, испугался ваш ангел?!

Комиссия отца Дионисия

У выхода с базара, в сторонке, в жидкой тени старой ветлы, совсем седой от едкой кубанской пыли, сидит на бревнах Герасим Филиппович Чубченко, член артели «Фотограф-художник», крепкий старик с сивыми запорожскими усами, и ждет клиентов. Тут же стоит тренога с его фотоаппаратом и – для любителей – задник, изображающий всадника в черкеске с газырями. У коня на рисунке из кровавых ноздрей валит густо, как из печной трубы, дым. У копыт валяется поверженный не то лев, не то тигр, не то меделянский дог. Вместо лица у всадника дырка, в эту дырку снимающийся просовывает голову. Сняться в виде охотника на тигров – заветная мечта каждого станичного пацана.

Вдали, на базарной площади, отчаянно визжат поросята, недоуменно гогочут гуси, требовательно и сердито мычат волы, скрипят колеса мажар, гудят колхозные полуторки, смеются и что-то выкрикивают люди. А здесь сравнительно тихо. От долгого ожидания, от жары и скуки Герасим Филиппович начинает клевать носом. Глаза у него слипаются, мысли путаются, и томная слабость охватывает все члены большого тела. Он дремлет, свесив голову на грудь, и вдруг слышит сердитый мужской голос:

– Проснитесь, Герасим Филиппович!

Чубченко открывает глаза и видит склонившегося над ним отца Дионисия – священника местной церкви, приземистого, широкозадого, как суслик, мужчину в парусиновом подряснике с пропотевшими насквозь подмышками и в соломенной, видавшей виды панамке.

На руке у отца Дионисия висит большая новенькая кошелка, из которой торчат наружу золотистый хвост копченого судака и зеленые стрелы молодого лука.

– Здравствуйте, отец Дионисий! – хрипло говорит Герасим Филиппович. – Сняться желаете?.. Давайте я вас на коне сниму – под Егория Победоносца. Только вместо копья будете судака в руке держать.

Бледные пухлые щеки отца Дионисия заливает розовая краска.

– Я не шутки пришел с вами шутить, Герасим Филиппович! – заявляет он драматически. – Извольте объяснить, почему вы нарушаете нашу с вами… конвенцию?

С деланным удивлением фотограф разводит руками:

– О чем вы говорите, отец Дионисий? Яка така конвенция – не разумию.

– Не притворяйтесь, Герасим Филиппович, не притворяйтесь! Вы все прекрасно понимаете.

– Ни, не разумию.

– Вы мне должны сорок рублей – за четыре карточки. По десять рублей с пары. Но я вижу, что вы – по непотребству своему – даже и не собираетесь их платить.

Герасим Филиппович вздыхает с кротостью и, хитро щурясь, говорит:

– На гроши у вас дюже хорошее зрение, отец Дионисий. Оце вы правильно усмотрели: не собираюсь.

– На каком основании не собираетесь?! Эти деньги – моя комиссия. Вы мне их должны, понимаете, должны!

– Ни, не должен!

– Это… обман! – кричит отец Дионисий дискантом, размахивая кошелкой. – Форменное мошенничество! Я на вас в нарсуд подам… по гражданскому кодексу!

Герасим Филиппович берет бушующего служителя культа за рукав подрясника и спокойно говорит:

– Не кричите, отец Дионисий. Вам же будет неудобно – люди услышат и скажут: «Слыхали, духовная особа из-за грошей на весь базар лаялась!» Сидайте-ка на бревнышки, поговорим ладком.

Отец Дионисий ставит на землю кошелку с судаком, снимает панамку и обмахивает ею потное, возбужденное лицо. Остынув, он начинает в примирительном тоне:

– Я не хочу с вами ссориться, Герасим Филиппович. Вы человек пожилой, положительный. Ведь я не прошу у вас больше того, что мне причитается по конвенции, правда? Но что мое, то мое!

– Верно! Оцей судак ваш? Ваш. И кушайте его себе на здоровьичко.

– Обождите. При чем здесь судак? Вы помните наши условия? Мы договорились, что я к вам буду направлять сочетающихся законным браком по церковному обряду на предмет заснятия оных на карточку. И вы с каждой карточки будете отчислять мне комиссию в размере десяти рублей. Был такой уговор?

– Ну, был.

– За это время я направил к вам четыре пары новобрачных, каковых вы, насколько мне известно, и засняли.

– Ну, заснял.

– Почему же вы не хотите платить причитающуюся мне комиссию в размере сорока рублей?

– Потому, что все четыре жинки без хфаты заснятые! – режет Герасим Филиппович.

Открыв от изумления рот, отец Дионисий часто моргает глазами и в полной растерянности вешает свою панаму на судачий хвост.

– При чем здесь фата? Какое значение имеет фата для наших с вами расчетов?

– То имеет значение, – веско говорит Герасим Филиппович, – что я им скидку дал. «Так полдюжины стоит двадцать целковых, а хотите, говорю, с хфатой сняться – платите тридцать, поскольку десятка попу пойдет за комиссию. А без хфаты возьму с вас пятнадцать. Нехай, говорю, горит моя пятерка! Коли уж, говорю, вы такое сотворили, что церковным обрядом обкрутились, то зачем же вам, говорю, хфотографическим документом дурость свою ще и припечатывать на долгие годы?»

Герасим Филиппович крутит головой, смеется и заканчивает:

– Усе чисто им разъяснил. Ох и плевались они, когда узнали про ваши руки загребущие, отец Дионисий! Можете квитки проверить – с каждой получено по пятнадцати. Так что причитается вам с меня, извините, шиш!

Отец Дионисий вскакивает так, как будто его ударили пониже спины электрическим током.

– Непотребный вы человек! – опять кричит он дискантом. – Зачем же вы в договор со мной вступали? Чтобы потом предать меня, подобно Иуде Искариотскому?!

Герасим Филиппович тоже поднимается и говорит тихо и очень серьезно:

– Вы, отец Дионисий, Июду тут не поминайте, вы коммерсант почище самого Июды! На его месте вы за Христа не тридцать сребреников, а раз в пять больше содрали бы. Я вам так скажу: я человек необразованный, Академию наук не заканчивал, но… разбираюсь кое в чем. Я, конечно, по слабости согласился тогда на вашу конвенцию. Почему, думаю, не подработать? А потом… неудобно мне стало. Жжет и жжет!.. Да и дочка меня засрамила. Она ж у меня, вы знаете, девица интеллигентная, десятилетку кончила, комсомолка, спектакли играет в кружке. И сам я тоже человек артельный. О моей художественной работе отзывы имеются…

Герасим Филиппович лезет в карман широких штанов, достает огромный рыжий бумажник и бережно извлекает из него сложенную вчетверо бумагу.

– Вот, пожалуйста, подивитесь! – гордо говорит он отцу Дионисию. – Гвардии сержант товарищ Куликов – одних медалей на груди пять штук – выражает гвардейскую благодарность за художественный снимок.

Герасим Филиппович надевает очки и читает отзыв, написанный красочно и пространно. Кончается он так: «Не только я сам себя угадал на карточке, но и родная мать меня тоже признала!»

– Это он в шутку! – поясняет Чубченко и, пряча бумажник, решительно заявляет: – Идите до дому, отец Дионисий, конвенция наша порвана. Вы дурман разводите – це дило ваше, а людей не путайте в свою коммерцию.

Подхватив кошелку, отец Дионисий молча уходит. Но, пройдя пять шагов, не выдерживает, оборачивается и дрожащим от негодования дисканточком возвещает:

– Бог вас накажет, Герасим Филиппович, за ваше пренебрежение и дерзость. И дочку вашу накажет!

– Идите, идите себе! Не выгорели у него четыре десятки – он и раскудахтался.

– Как вы смеете так говорить о духовном пастыре, ничтожный вы человек!

– А вы мне не пастырь. Вы мне пластырь липучий.

Отец Дионисий переходит на другую сторону улицы и, стоя на тротуаре, начинает призывать кары небесные на голову члена артели «Фотограф-художник».

Собираются любопытные, слушают, смеются.

Выждав, когда отец Дионисий на секунду замолкает, чтобы набрать в грудь воздуху, Герасим Филиппович, презрительно усмехаясь, бросает:

– Темнота!

И поворачивается к разъяренному противнику спиной.

Конвенция разорвана окончательно и бесповоротно.

Паноптикум

Открыт паноптикум печальный.

Александр Блок

Мы открываем для всеобщего обозрения наш паноптикум.

Его экспонаты – живые, из плоти и крови, фигуры современных западных мракобесов. Разумеется, они не олицетворяют собой целиком всю современную западную культуру. Но их разнообразное обилие – красноречивое свидетельство того, что эта самая культура вступила в стадию кризисного загнивания.

Каждый мракобес снабжен порядковым номером в нашем каталоге, каждый назван по имени.

В общем, смотрите и читайте!

Три попа и черт

(Экспонат № 1)

– Что за черт! – скажет читатель, рассматривая экспонат № 1. – Почему у вас тут три попа обнимаются с дьяволом?

Минуточку! Даем объяснение.

Здесь изображен английский священник каноник Фредерик Тиндэлл, глава богословского колледжа в Солсбери, преподобный Джон Бэрли из Клоктана-он-Си и каноник Смит из Кента.

Эти преподобные отцы недавно заступились за беднягу черта. Дело в том, что другие просвещенные английские попы вознамерились изгнать дьявола из катехизиса: он-де со своими старомодными рогами, плешивым хвостом и козлиными копытами явно устарел. Была образована авторитетная комиссия из двух архиепископов, и комиссия эта опубликовала новую, современную редакцию катехизиса. И бедный старый черт в результате модернизации священного писания из него выпал. Отныне, например, фразу «Я отвергаю дьявола и всяческие его козни» верующие должны были произносить так: «Я отвергаю все, что может принести вред, и буду бороться против зла».

Катехизис от подобной операции омоложения не стал ни лучше, ни современнее. А у старика дьявола нашлись заступники – Тиндэлл, Бэрли и Смит. Каноник Смит, например, человек прямой и простодушный, так прямо и сказал:

– Я к нему, знаете, очень привязался. Прямо скажу, я без дьявола как без рук… Такое симпатичное воплощение всех плотских соблазнов. Просто безобразие, что его упраздняют!

На помощь английским друзьям старого черта поспешили его французские сторонники. Товарищество «Христианская книга» в Париже демонстративно издало толстенный «Трактат о дьяволе». Переплет обработан фосфором и светится в темноте. От страниц попахивает серой. Знай наших, парижских!

Как же после этого не обняться старому рогатому черту со своими дружками-священниками? Как не раздавить литрягу доброго грога «на четверых»!

И пусть, как поется в «Шотландской застольной», «Бетси сама нам нальет!»

Поп с бомбой

(Экспонат № 2)

Это еще один поп – американский пастор Полард. По совместительству со служением господу богу он занимается научными исследованиями в области ядерной физики и имеет докторское звание. Состоит на службе у атомных монополий.

 
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том.
И днем и ночью поп ученый
Все ходит по цепи кругом…
 

И днем и ночью ученый поп Полард проповедует такую несложную, но ядовитую мыслишку: что такое Солнце или любая звезда Млечного Пути? Естественная водородная бомба: ведь на светилах происходят непрерывные термоядерные реакции. Отсюда надо сделать вывод, возлюбленные братья и сестры, что господь бог первым создал водородную бомбу и накопил у себя на небе водородок во много раз больше, чем мы, грешные. А поскольку водородная бомба – дело рук божьих, то почему бы нам – «в определенных условиях и при определенных обстоятельствах» – не сбросить ее на головы врагов наших?! Ей-богу, господь бог ничего не будет иметь против! Это я вам говорю, возлюбленные братья и сестры, ваш смиренный пастырь Полард. Аминь!

Бедный старый рогатый черт! Ты действительно выглядишь невинным козленком рядом с этим современным ученым дьяволом в поповской рясе!..

Подмоченный пророк

(Экспонат № 3)

Некто Бланки, миланский врач, убедившись, что на скромный гонорар с пациентов не разгуляешься, решил… стать пророком.

Бланки стал называть себя братом Эмманом и пророческой своей специальностью избрал всемирный потоп. Другие прорицатели предсказывали конец света от разных других катаклизмов, вплоть до всеобщего ядерного взрыва, а Бланки бубнил свое: нет, нет, братцы, конец света придет в виде водяной феерии!

Появились у брата Эммана почитатели, в карманы потекли приношения. И вот однажды он созвал свою паству и объявил:

– Ну, ребята, всё! Только что беседовал с архангелом Гавриилом: потоп назначен на июль. Так что поторапливайтесь! Всё, как есть, продайте, уедем в Швейцарию и залезем на Монблан. До вершины Монблана вода не дойдет: Гаврюша гарантирует. Отсидимся как-нибудь.

Кто-то робко спросил:

– Брат Эмман, а зачем же имущество продавать? Если все будет под водой, деньги, пожалуй, и не понадобятся!

Брат Эмман ответил:

– Деньги мне передайте – на организацию вашего спасения. Вас вон сто с лишним голов. Такую ораву на Монблан затащить не простое дело. Предстоят крупные расходы! Действуйте, продавайте пожитки!

Продали. Уехали налегке в Швейцарию. И в назначенный для всемирного потопа день залезли скопом на Монблан.

Сидят, ждут потопа. А над ними не каплет! Час не каплет, другой не каплет. Начинается неприятный разговор:

– Брат Эмман! Что же это такое, а?! Что-то над нами не каплет!

– Закапает. Думаете, легко господу богу организовать всемирный потоп? Тут заест, там заест, пока то да се. Это вам не паршивый грибной дождик ниспослать на землю. Ждите!

Ждут. Не каплет.

– Брат Эмман! Или потоп, или деньги обратно!

– Даю вам честное пророческое слово: сам Гавриил мне сказал. «В июле, – говорит. – Точно!» Не станет же архангел врать?!

– Если через полчаса всемирный потоп не начнется, брат Эмман, будем бить. И не архангела, а вас!

Спустя пятнадцать минут козы, что мирно паслись на склонах Монблана, видели, как с вершины вниз чудовищными – даже с точки зрения горных козлов! – скачками мчался какой-то человек, а за ним лавиной катилась орущая толпа преследователей. Во след пророку летели камни и палки.

Теперь доктора Бланки собираются судить за обман и присвоение чужой собственности. Что касается архангела Гавриила, который так подвел бедного пророка, то он вышел сухим из воды несостоявшегося всемирного потопа!

Пророк-математик

(Экспонат № 4)

Нельзя в наше время доверять таким безответственным созданиям, как архангел Гавриил.

И совсем уж неосторожно и даже глупо назначать конец света на определенный день определенного месяца текущего года.

К такому выводу пришли многие пророки и прорицатели на Западе после того, как брат Эмман (экспонат № 3) в сильно помятом виде скатился с вершины Монблана прямо на скамью подсудимых. Среди них был и профессор математики Иллинойского (США) университета Гейнц фон Ферстер (экспонат № 4).

Ферстер привлек к прорицательскому делу не ангелов и архангелов, а электронную счетную машину и назначил конец света туда, подальше, – на 13 ноября 2066 года, на 13 часов 13 минут по нью-йоркскому времени. Человечество, по Ферстеру, погибнет не от огня и не от воды, а от толкучки. Народится столько людишек, что на земном шаре нельзя будет ни сесть, ни лечь. Так, стоя, все и подавят друг друга! Процесс развития жизни на земле окончится, по Ферстеру, мировой Ходынкой.

Поп-мракобес Мальтус, автор лженаучной теории о перенаселении планеты и нехватке природных ресурсов «на всех», отныне может спокойно лежать в Своей смрадной могиле: в лице математика Ферстера он нашел достойного продолжателя.

Эстет-людоед

(Экспонат № 5)

Пророк-математик (экспонат № 4) не делает сам прямых логических выводов из своих выкладок. А они напрашиваются. Ведь если человечество размножается с такой зловещей быстротой и в такой катастрофической прогрессии, не лучше ли вовремя сбросить водородку?! Глядишь, население земного шара и поубавится миллионов на триста, на пятьсот. Если человечество, оправившись, снова поднажмет на деторождение – его можно снова… бомбой!

Однако Ферстер оставляет этот людоедский вывод в подтексте. Мое, мол, дело подсчитать, а вы уж там как хотите.

Здесь выставлен тот, кто именно и сделал прямой вывод из пророческих выкладок бешеного иллинойского математика.

Это Доминик Ролэн, французский писатель, большой эстет, тонкий одеколонный стилист, словечка в простоте не скажет (экспонат № 5).

Парижская газета «Фигаро литерэр» спросила его (в числе других литераторов), какое у него, у Ролэна, самое заветное желание на Новый год.

Эстет и стилист ответил:

– Земля наша уже порядком изношена, люди друг друга ненавидят и вырождаются… Исходя из всего этого, вот мое заветное желание: я хочу, чтобы в наступающем году техника массового уничтожения была пущена в ход. Пусть все обитатели земного шара испарятся, растворившись в благоухающей дымке. Так будет положен конец всем нашим психологическим, социальным и историческим переживаниям. И опустевшая земля вновь станет только красивым пейзажем, любоваться которым будет некому…

Вот это загнул так загнул! В особенности здорово сказано насчет благоухающей дымки. Напрасно только мосье Ролэн не назвал, какой именно запах, каких точно духов оставит после себя в благоуханной дымке испарившееся человечество! Парфюмерные фирмы наверняка подкинули бы ему деньжат за рекламу. Тут эстет-людоед несколько просчитался.

Книги Моисея

(Экспонаты № 6 и № 7)

Пророк Моисей, получив на горе Синай из рук самого Иеговы свод законов-заповедей – довольно тощую книжицу в переплете из кожи жертвенного тельца, – уже собрался уходить, но тут грозный Иегова остановил его рокочущим басом:

– Постой! Куда торопишься? Вот возьми еще.

– А это что такое, ваше всемогущество?

– Внизу прочтешь. Тут всякие такие рецептики… в общем, про нечистую силу. Можешь издать как приложение к заповедям. Хорошо заработаешь! Помни мою доброту!

– Премного вам благодарен, ваше всемогущество!

Так – в вольном изложении – выглядит легенда о происхождении знаменитой «шестой и седьмой книги Моисея». Не известно, заработал ли на ней сам пророк Моисей, но предприимчивые издатели на Западе заработали немало. И продолжают зарабатывать до сих пор.

«Шестую и седьмую книгу» издают повсюду, и в частности в Федеративной Германии. Издают в роскошном переплете и совсем без переплета. Издают в полном виде и в сокращенном. Большими тиражами и малыми. Издают по-всякому! А книга эта представляет собой своеобразную колдовскую энциклопедию. Тут обо всем можно прочитать: как вызывается нечистый дух и как он изгоняется, как распознать в знакомой (или в незнакомой) даме ведьму и от какой болезни помогает то или иное колдовское снадобье, изготовленное из толченых лягушек, из сушеных пауков, из вареных змей, из дерьма и из жареных земляных червей.

Многочисленные знахари и колдуны «работают» на основе этого легендарного пособия, и в западной прессе нет-нет да и промелькнут сообщения об их плодотворной деятельности.

…В 1958 году западногерманский фермер придушил свою двенадцатидневную дочку. Кто-то внушил ему, что девочка, родившаяся преждевременно, неминуемо становится ведьмой. Бодрый папа вооружился подушкой и… провел антиведьмовскую профилактику.

…Какой-то швейцарский простофиля пошел лечиться от кожной болезни к знахарю. Тот заглянул в «шестую и седьмую книгу Моисея» и сказал:

– Вам, молодой человек, надо скушать семь штук мухоморов. Как рукой снимет!

– Не много ли… семь штук?

– В самый раз!

Простофиля скушал семь мухоморов и помер. Оказалось, в самый раз!

…В той же ФРГ, во Фленсбурге, женщина подошла к гадалке – погадать на мужа. Гадалка раскинула карты, вздохнула и сказала:

– Помрет скоро!

– Как помрет?! Он же совершенно здоров!

– Ничего не могу поделать: помрет! Карты врать не станут.

Бедная женщина вернулась домой в слезах. Поплакала, поплакала и… повесилась, оставив записку: «Не хочу быть неутешной вдовой».

Неутешный вдовец поплакал, поплакал и… женился на другой.

Знаток привидений

(Экспонат № 8)

Свой роман английский писатель Питер С. Бигл (экспонат № 8) назвал игриво – «Великолепное уединенное место». Не думайте, однако, плохо о Питере С. Бигле: речь идет не о том «уединенном месте», куда, по старой русской поговорке, даже царь ходил пешком. Речь идет о кладбище. Действие романа происходит среди крестов и могил. Действующие лица сплошь привидения мужского и женского пола. Есть среди них и живой человек – некто Джонатан Рабек. Впрочем, он тоже не совсем живой, потому что прожил двадцать лет в склепе на этом же кладбище и от длительного общения с мертвецами слегка окосел. Из живых существ в романе еще имеется говорящая ворона. Она перепархивает с одного кладбищенского дерева на другое и, вмешиваясь в разговор покойников, вносит, как говорится, струю здорового оптимизма в их меланхолические рассуждения.

В романе поставлена такая общественно важная, острая, глубоко актуальная проблема: могут ли покойники влюбляться друг в друга?

Питер С. Бигл отвечает: да, могут.

Ах, если бы покойники могли еще и читать! И как-то реагировать на прочитанное. Какой звонкой оплеухой наградил бы тогда великий Чарлз Диккенс своего соотечественника – автора «Великолепного уединенного места», прочитав у себя в гробу его жизнерадостный романчик!