Текст книги "Легенда советской разведки - Н Кузнецов"

Автор книги: Теодор Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Дом находился как бы на развилке трех дорог: вверх уходила Птичья улица, слева была Подгорная (скорее переулок, откуда в дом тоже был отдельный вход); рядом – разбитая синагога, выше – кирпичный завод и Дубненское кладбище.

Командованию стал известен еще один факт биографии Лисовской совсем недавней поры, он характеризовал молодую женщину не только как патриотку, но и просто смелого человека.

С первых же месяцев оккупации гитлеровцы стали уничтожать евреев, проживающих в Ровно, окрестностях и близлежащих городках. Сначала этих несчастных согнали в гетто, потом стали партиями выводить на окраины и расстреливать. Однажды через город гнали колонну обреченных. По тротуарам стояли люди и молча взирали, как ведут людей навстречу скорой и неминуемой смерти. В колонне шла не местная молодая женщина, прижимая к груди крохотную девочку, должно быть, нескольких месяцев от роду.

– Эй! – крикнула Лидия, когда женщина поравнялась с ней. – Кидай!

Женщина подняла голову, в огромных, темных, залитых слезами глазах вспыхнула искра надежды. В следующую секунду она швырнула живой сверток в толпу, в сторону Лидии...

Прежде чем конвоиры успели сообразить, что собственно произошло, Лисовская подхватила ребенка и скрылась, затерялась в хорошо знакомых ей переулках и дворах родного города1.

...После известных событий 17 сентября 1939 года город Ровно, как и вся Западная Украина, вошел в состав УССР. Лидия Лисовская должна была в новых условиях подыскать себе работу. Таковая нашлась в самом центре города, на почте, где когда-то работал и ее покойный отец. Должность очень скромная: дежурный оператор в окошечке писем до востребования. По роду работы Лисовская за день общалась со многими десятками, если не больше, разных людей – и старожилами, которых помнила с детства, и вновь прибывшими.

Один из таких новоселов – уже в сороковом году – молодой командир познакомился с ней, они стали иногда вместе проводить свободное время, тем более что Лидия была уверена в гибели мужа в плену. Командир оказался сотрудником контрразведки, занимавшейся поиском и изобличением уцелевших на Западной Украине агентов иностранных спецслужб, в первую очередь немецких. Лидия-Леокадия со своим знанием людей и языков оказалась ему в этом деле бесценной помощницей.

В конце 1940 года командир – его звали Иван Михайлович Попов – был переведен по службе во Львов. Лидия Лисовская тоже переехала в этот город гораздо более перспективный во всех отношениях, нежели Ровно. Когда разразилась война, Попов, перед тем как выехать в часть, куда получил назначение, сумел встретиться с Лидией и порекомендовал в случае оккупации Львова вернуться в Ровно.

– Вас непременно отыщут мои сослуживцы, – сказал он ей на прощание. Если к вам обратятся за помощью, сделайте все, что сможете. Запомните: тот человек, который придет к вам, произнесет самую обычную фразу, которая не вызовет ни у кого никаких подозрений, даже если это произойдет на людях: "Привет от Попова".

Командование отряда еще 8 мая 1943 года получило подтверждение из Москвы, что Лидия Лисовская 13 ноября 1939 года под псевдонимом "Веселовская" приобщена к деятельности нашей разведки, но связь с ней устанавливать не спешило: да мало ли что могло измениться в психологии и настроении человека за полтора с лишним года жизни в оккупированном городе. Одно дело помогать представителю спецслужб при своей власти, совсем иное на захваченной жестоким врагом земле, когда это может стоить жизни. Безусловно, Лисовскую следовало вначале тщательно проверить, что и было сделано.

Не полагаясь полностью на Владимира Грязных, командование поручило "Гиду" – Николаю Гнидюку завязать знакомство с Лисовской, чтобы затем, если положительные мнения о ней подтвердятся, привлечь ее к сотрудничеству, поскольку она явно была перспективным источником информации. И не терять времени – потому что "Колонист" уже не только познакомился с Лисовской, но и стал бывать у нее. Гнидюку с его предприимчивостью и коммуникабельностью это удалось легко. Вскоре он стал регулярно бывать у нее в доме, разумеется, в качестве малость развязного, но все же добродушного пана Яна Богинского. Разумеется, только в те дни, когда не ожидались в гости немцы. Гнидюк внимательно приглядывался к ней, пока не убедился, что Лидия Ивановна и в самом деле ненавидит немцев. Тогда он ей раскрылся... Лисовская была ошеломлена, узнав, что этот симпатичный спекулянт на самом деле – партизанский разведчик, но предложение о сотрудничестве, как только пришла к заключению, что ее не провоцируют, приняла с радостью. Более того, она поделилась с Гнидюком своей самой сокровенной тайной, которую тщательно оберегала от близких людей, даже родных.

""Тимофей" – Центру. 7 мая 1943 г.

"Макс"1 и Лео познакомили "Колониста" как немецкого офицера с работающей в казино хозштаба Украины, возглавляемого генералом Кернером, Лисовской Лидией Ивановной, в дальнейшем "Лик", русской по происхождению. "Колонист" установил с ней близкие отношения, и одновременно "Око" через свои связи также связался с Лисовской, которому ее рекомендовали как русскую патриотку, помогающую советским военнопленным. Это в дальнейшем подтвердилось. При встрече с "Гидом" "Лик" рассказала ему, что является агентом органов в Ровно, что была связана с работником облуправления Поповым и перед эвакуацией получила задание совершить теракт над какой-нибудь немецкой персоной. Просила для этих целей яд, указывая, что может незаметно отравить генерала Кернера... сообщила "Гиду" свои знакомства с немцами, указала ему на своего нового знакомого "Колониста"".

Так же охотно, даже с радостью, некоторое время спустя предоставила себя в распоряжение командования отряда и Мария Микота. Девушке был присвоен псевдоним "Майя".

Забегая вперед, следует сразу сказать, что обе сестры в последующие долгие месяцы оказали нашей разведке бесценные услуги.

Информация, имеющая военное, политическое, порой и экономическое значение, стекалась в квартиру на улице Легионов словно сама собой, без каких-либо усилий со стороны молодых хозяек. Гитлеровские офицеры и чиновники, столь охотно проводившие здесь свое свободное время, не только пили и танцевали. Они еще и говорили. Одни меньше, другие больше, особенно фронтовики, следовавшие домой в кратковременный отпуск или по служебным делам с передовой и испытывавшие непреодолимое желание высказать все, что накопилось на душе. Говорили о всякой всячине, о чем угодно. Вспоминали эпизоды из фронтовой жизни, рассказывали анекдоты, жаловались на служебные и семейные неприятности, хвастались успехами и продвижениями по службе, поругивали, как и водится, начальство, в том числе и высокое, сплетничали о сослуживцах.

Среди этих разговоров, даже самых пустых, проскальзывали отдельные фразы, позволявшие внимательному и вдумчивому слушателю судить о передвижениях войск, настроениях солдат и офицеров, перемещениях высшего командного состава и прочем, представляющим интерес для советской разведки.

В отряде информация выверялась, анализировалась, сопоставлялась со сведениями, полученными из других источников, шифровалась, превращаясь в колонки бесстрастных цифр, и за подписью "Тимофея" передавалась за линию фронта в Центр.

Но вернемся к моменту знакомства "Колониста" с Лидией. Итак, он знал, что с отрядом через Гнидюка связана некая молодая женщина, вдова польского офицера, и видел несколько раз официантку Лелю в ресторане "Дойчегофф", но не подозревал, что это одно и то же лицо. Вся история могла оказаться простым совпадением, но все же – кто знает. Совпадения в разведке случаются, но добром это завершается далеко не всегда. Гнидюк не раз встречался с тем же Лео у Вали Довгер, но никогда не видел его у Лисовской. Во всяком случае, до полного выяснения всех обстоятельств и с Лео и с Лисовской держаться Зиберту следовало крайне осмотрительно.

...Пока Зиберт представлялся другим гостям, Лео успел шепнуть Лисовской, что обер-лейтенант вообще-то фронтовик, но сейчас после ранения служит по хозяйственной части и по этой причине денег у него – куры не клюют. Леле и ее гостям Зиберт понравился. Умением держаться в обществе, спокойным, общительным характером, умением слушать не только себя, но и собеседников.

Способность Кузнецова к перевоплощению, заложенная, видимо, в нем от природы, за месяцы пребывания в облике офицера вермахта развилась до такой степени, что некоторые разведчики, работавшие с ним и не знавшие, разумеется, ничего о его происхождении, довоенной жизни, да и вообще, собственно, ничего достоверного, всерьез полагали, что он настоящий немец, возможно – с Поволжья. Один из лучших разведчиков отряда Борис Харитонов, сам хорошо владевший немецким языком, поскольку закончил школу военных переводчиков при управлении погранвойск во Львове, вспоминал после войны:

"Постепенно я все более убеждался в том, что он немец. Все в нем – и его внешний облик, и язык, и безукоризненное знание уставных положений немецкой армии, и его привычки и манеры – подтверждало это.

Собранная, рослая фигура спортсмена. Продолговатое сухощавое, с правильными чертами лицо, серые глаза, твердый, чуть выдающийся вперед подбородок, крепко сжатые, тонкие, резко очерченные губы, прямой хрящеватый нос, ровный высокий лоб и гладко зачесанные назад мягкие русые волосы.

Чистокровный ариец. Нордический тип, отвечающий лучшему стандарту по расистской теории.

А его непроизвольные движения, его постоянная манера поведения! Нельзя же все это выработать заново. Ведь существуют некоторые чисто национальные привычки, внешние формы поведения, которые трудно, почти невозможно скрыть или переделать...

Мое предположение о том, что он немец, постепенно переросло в уверенность..."

Но никто из настоящих друзей Кузнецова – разведчиков и партизан – не знал, чего ему стоило это перевоплощение, его вторая жизнь в обличье врага. Лишь однажды он высказал доктору Цессарскому странную и многозначительную фразу, которую тот запомнил на всю жизнь: "Разведка – нечеловеческое дело, она калечит душу..."

Когда отношения Зиберта с хозяйкой приобрели дружеский характер, он обратился к Лидии с просьбой. Так как постоянной квартиры у него в городе нет, ибо по роду службы он должен много разъезжать, то он просит ее сдать ему одну из трех комнат, чтобы иметь какое-то свое пристанище в городе; при этом добавил, что хозяев не стеснит, поскольку фактически будет пользоваться комнатой лишь по несколько дней в месяц. Сумму назвал более чем приличную. Лисовскую это вполне устраивало – все равно комендатура могла в любой момент поселить у нее какого-нибудь бездомного офицера, к тому же бесплатно.

Между тем по указанию командования Кузнецов и Гнидюк провели дополнительную проверку Лисовской. Несколько раз Зиберт, изображая сильное опьянение, рассказывал Лисовской о некоторых выдуманных им от начала до конца, но внешне вполне правдоподобных, конкретных мероприятиях властей. И Лидия с фотографической точностью, слово в слово передавала услышанное Николаю Гнидюку. Как-то она украла у Зиберта довольно крупную сумму денег и до последней марки передала Гнидюку на нужды партизан. Тот, естественно, доставил их в отряд. Так пачка немецких денег, описав круг, вернулась туда, откуда поступила в обращение.

Однажды Лидия сообщила командованию, что ей и Марии в достаточно категоричной форме предложили стать секретными осведомительницами службы безопасности и регулярно информировать СД о настроениях и разговорах в офицерской и чиновничьей среде. Ничего подозрительного в этом ни Медведев, ни Лукин не увидели, поскольку официанты и буфетчики испокон веков и во всем мире сотрудничали либо со спецслужбами, либо с уголовной полицией. Отказываться девушкам от такого предложения было неразумно – в лучшем случае они могли лишиться работы, в худшем... Все понятно. Так ровенское СД обзавелось двумя новыми осведомительницами, работой которых впоследствии, до определенной поры, было довольно. Они добросовестно сообщали своим кураторам все, что считали нужным, не выдавая, разумеется, тех офицеров, от которых получали информацию, полезную для отряда. Иногда через девушек командование отряда подбрасывало немецким спецслужбам взвешенную дезинформацию.

Сняв комнату у Лисовской, Кузнецов, естественно, получил возможность приглашать в дом гостей по своему выбору – собственно, для этого он и обзавелся квартирой, поскольку общение с нужными ему людьми только в ресторанах ограничивало доверительность контактов.

Однажды в офицерской компании Кузнецов допустил ошибку, которая могла бы иметь последствия, если бы он не только понял, что дал маху, но и мгновенно не исправил свою оплошность.

Разговоры в тот вечер шли самые обычные, потом почему-то перешли на обсуждение новых танков "тигр" и "пантера", о которых все на фронте уже слышали, но мало кто видел. И тут черт дернул Николая похвастаться:

– Да, наши конструкторы не почивают на лаврах и создают не только чудо-танки. Оружейники тоже выпускают интересные новинки. Недавно я был в командировке в Берлине, и там мне вручили для апробирования пистолет совершенно своеобразной конструкции. Вы только представьте, господа: обойма двухрядная, вмещает четырнадцать патронов в шахматном порядке, так что рукоятка лишь чуть толще обычной. Не угодно ли полюбоваться?

С этими словами Кузнецов достал пистолет из кобуры, вынул обойму и поднял над головой на всеобщее обозрение. Послышались возгласы одобрения и восхищения. Только майор с желтой подкладкой под витым серебряным погоном, означающей принадлежность к батальону связи, не разделил любопытства соседей по столу. Разделывая свиную отбивную, он пробурчал:

– Не очень-то задавайтесь, обер-лейтенант. У меня много раньше, чем у вас, был точно такой же пистолет. Был, да сплыл при довольно трагических обстоятельствах.

– Расскажите, майор, – послышалось со всех сторон.

– Что ж, если угодно... Хотя хвастаться, собственно, нечем. Как многие из вас помнят, господа, прошедшей зимой бандиты совершили нападение на машину, в которой ехали в Ровно из Киева подполковник фон Райс и зондерфюрер Гаан. Я находился в той же самой машине. Когда произошло нападение, при мне был этот самый пистолет, такой, что нам демонстрирует наш друг Зиберт. Я отстреливался, не знаю, попал ли в кого, но сам был ранен в руку и выронил пистолет в снег. Каким-то чудом мне единственному удалось выбраться из машины и, раньше чем к ней подбежали бандиты, укрыться в лесу. И, поверите ли, господа, я до сих пор помню номер этого пистолета: "46710".

Кузнецов уже понял, какой промах совершил. Случилось невероятное совпадение: он нарвался на предыдущего владельца этого самого пистолета, возможно, единственного в городе и округе. Он взглянул на оружие, которое продолжал держать в левой ладони, – на синей вороной стали рядом с фирменными знаками отчетливо виднелись цифры – "46710". Стоило кому-либо из присутствующих попросить подержать пистолет в руках, и провал неизбежен. Даже если он успеет перестрелять всех, что маловероятно даже при четырнадцати патронах в обойме, из Ровно придется уйти навсегда, не говоря уже о том, что станет с семьей Лидии... И все же Кузнецов сумел мгновенно найти единственный, удивительно точный психологический ход, который позволил ему достойно выйти из почти безнадежного положения. Он вогнал обойму в рукоять и медленно поднес заряженный пистолет к глазам, делая вид, что разглядывает цифры.

– Какой, вы сказали, номер был у вас?

– 46710, – повторил майор.

– Тогда сдаюсь, – с добродушной улыбкой произнес Кузнецов. – У моего номер больше. Выходит, вы действительно владели таким замечательным оружием раньше меня.

И спокойно спрятал злополучный пистолет в кобуру, даже не передернув затвор...

В отряде Кузнецов рассказал об этом случае Медведеву и Лукину. Выслушав, Медведев произнес нравоучительную сентенцию, которую на основании собственного опыта полагал едва ли не главной заповедью каждого разведчика:

– Если чего-либо делать нельзя, то этого нельзя делать ни при каких обстоятельствах.

Кузнецов намек понял. Подобного гусарства впредь не допускал, а злополучный пистолет, подальше от греха, заменил на обычный офицерский "вальтер" модели ПП калибра 7,65 мм. Выпущенные из него пули и отстрелянные гильзы патронов известной фирмы "Геко" не один раз будут изучать криминалисты гитлеровских спецслужб в Ровно и Львове...

Квартира Лисовской во всех отношениях (включая расположение на развилке дорог и наличие второго входа) оказалась удобной для разведчиков. Впоследствии они хранили здесь некоторое количество оружия, боеприпасы, деньги, кое-что из одежды. Однажды это едва не стоило Лидии крупных неприятностей.

Немцы регулярно устраивали в Ровно, как и на всей оккупированной территории, повальные облавы и обыски (иногда, впрочем, и выборочные – либо наугад, либо по доносам осведомителей). Пришли как-то и к Лисовской. Решение нужно было принимать немедленно, и Лидия нашла его: ослепительно улыбнувшись, пригласила руководившего обыском молодого офицера присесть на диван. Пока солдаты шарили по всем закоулкам квартиры, Лидия напропалую кокетничала с их командиром. Когда один из солдат потянулся было к круглой коробке на шкафу, Лисовская вскочила, выхватила из картонки дамскую шляпку и со смехом натянула ее на голову растерявшегося солдата; не удержавшись, лейтенант рассмеялся и махнул рукой, давая знать, что обыск закончен.

Пересмеиваясь, немцы ушли, а Лидия, вконец обессиленная, опустилась на стул. В картонке под шляпками лежал мешочек с пистолетными патронами. В диване, на котором она сидела с офицером, были спрятаны пистолеты, ручные гранаты, деньги...

Лисовской повезло: обыск производили не сотрудники СД, не фельджандармы, а обычные солдаты. Профессионалов ей так легко обвести вокруг пальца не удалось бы.

Зиберт вызывал у Лидии сложные, противоречивые чувства. Временами ей казалось, что этот немец не похож на остальных, хотя дать себе определенный ответ, чем именно, не могла. Да, довольно симпатичный, образованный, культурный, щедрый, отнюдь не обычный тыловой хам. И безусловно чрезвычайно привлекательный как мужчина. Но она ни на минуту не забывала, что Пауль оккупант, ворвавшийся на ее землю с оружием в руках и удостоенный высоких наград. В то же время она ничего не могла сказать о политических взглядах Зиберта – на эти темы он попросту никогда ни с ней, ни с другими гостями не говорил. Это могло объясняться и традиционно равнодушным отношением офицеров к политике, и вполне объяснимой осторожностью – в любой компании, самой дружеской, могли оказаться длинные уши спецслужб, абвера или ГФП.

В конце концов верх в молодой женщине стали брать отрицательные эмоции, возможно именно потому, что Лидия внутренне никак не могла смириться с тем, что этот мужчина, который безусловно нравился ей по всем статьям, был все-таки немецким офицером. Масла в огонь как-то подлил сам Зиберт: однажды, сделав вид, что пребывает в крепком подпитии, он рассказал Лидии, что во время последней командировки, при реквизиции продовольствия в большом селе, принял участие в экзекуции над крестьянами, воспротивившимися грабежу немецких властей.

Это переполнило чашу терпения Лисовской: с этого дня она уже люто ненавидела своего постояльца, и скрывать эту ненависть ей с каждым днем было все труднее. Однажды она призналась Гнидюку, что если бы не страх за судьбу семьи, она не остановилась бы перед тем, чтобы отравить обер-лейтенанта, – подсыпала бы ему утром в кофе какую-нибудь гадость. Тут уж Николай Гнидюк по-настоящему напугался. Конечно, Лидия Ивановна человек рассудительный, в твердом разуме на такой опрометчивый, можно сказать, самоубийственный шаг не пойдет, но женщина она и есть женщина... В любой момент настроение может так взыграть, что беды уже не избежать... Но даже если ничего такого и не произойдет, то все ж не дело постоянно держать человека в таком напряжении, на грани нервного срыва.

О своих наблюдениях Гнидюк доложил командованию отряда. Обсудив сложившееся положение, оно дало Кузнецову указание открыться перед Лисовской, тем более что уже располагало подтверждением о личности Лидии Ивановны.

Кузнецову сообщили пароль для связи с Лисовской, и теперь он лишь выжидал удобного повода, чтобы назвать его своей хозяйке. Это произошло в дни, когда стало известно о предстоящем приезде в Ровно одного из высокопоставленных лиц в третьем рейхе, теоретика нацистской партии, министра по делам оккупированных восточных территорий рейхслейтера1 Альфреда Розенберга.

Учитывая высокое положение Розенберга, командование поручило Кузнецову подготовить, по возможности, акт возмездия над ним, а также и над Кохом: было совершенно очевидно, что в случае приезда рейхсминистра рейхскомиссар, в качестве первого местного лица, непременно должен его встречать.

""Тимофей" – Центру. 6 июня 1943 г.

Срочное донесение "Колониста". Немец Макс сообщил ему, что 5 июня ожидается приезд в Ровно Розенберга. По дополнительным данным, полученным от разных источников, заметна подготовка для встречи важной персоны. Приготовлены флаги, в Немецком доме заканчивается срочный ремонт, готовится сцена, трибуна, проходят репетиции сотрудников к торжественной встрече, приготовляются подставки для портретов. От работающего в Немецком доме поляка Душака стало известно, что 6 июня там состоится торжественное собрание, вероятно, будут выступать Розенберг и Кох. В Ровно установлен невыносимо тяжелый режим, поголовная проверка документов, доставка сомнительных в гестапо, идут массовые облавы и аресты. Очевидно, все это связано с приездом Розенберга.

Получив донесение "Колониста", немедленно послал в Ровно четырех боевиков с противотанковыми гранатами, независимо от группы "Колониста" и других наших агентов".

В помощь Кузнецову был придан один из лучших разведчиков отряда Валентин Семенов. Одновременно и независимо от Кузнецова готовился к покушению и "пан Болек" – Михаил Шевчук. Он вместе с разведчиком Петром Ершовым должен был сбросить мину, замаскированную под играющий патефон, с балкона одного из домов на углу Дойчештрассе, где, по их предположениям, должна была проезжать с аэродрома машина рейхсминистра.

Валентина Семенова отправили в Ровно под именем Владимира Крестнова ординарца начальника лагеря военнопленных Гербера в форме солдата вспомогательных служб "хиви"1.

Этот худощавый, но очень выносливый парень, в недавнем прошлом студент института физкультуры (превосходный лыжник), нравился Кузнецову своей непосредственностью, искренностью и не знающей никаких пределов личной храбростью, уже не раз проявленной в боях.

До Ровно Кузнецов и Семенов добрались без особых приключений, раза два их останавливали патрули, но, не обнаружив ничего подозрительного в документах, беспрепятственно пропускали дальше. В городе пути разведчиков уже не совпадали: Николай Иванович отправился на деловую встречу, а Валентин – прогуляться, чтобы ознакомиться получше с расположением улиц. Невольно вспомнил занятный случай, имевший место, когда намечался налет на резиденцию Коха.

Кузнецов тогда спросил Семенова, умеет ли он ездить на велосипеде. Ему, разряднику по многим видам спорта, вопрос показался просто смешным. Конечно же он умел. А в чем дело?

– А в том, что я не умею. Будешь меня учить, понял?

Валентин ничего не понял, но задавать лишние вопросы не стал. Кузнецов ушел и через час вернулся с отличным велосипедом, добытым неизвестно где.

– Пошли...

Валентин вел велосипед за руль по обочине дороги. Он ничего не понимал по-прежнему, пока они не достигли лужайки, пересекаемой речушкой. А поодаль, за высоким забором виднелся особняк, занимаемый рейхскомиссаром Украины Эрихом Кохом.

Здесь они разделись. Аккуратно уложили на траву френчи, оружие, ремни. Кузнецов сделал несколько энергичных приседаний, чтобы размяться, потом сказал:

– А теперь учи, и повнимательнее.

Это было не учение, а мука. Кузнецов оказался на редкость бездарным учеником. Он поминутно падал, руль упорно отказывался повиноваться его неумелым рукам, седло уезжало куда-то вбок, ноги срывались с педалей. Первые успехи стали обозначаться лишь через полчаса, когда две пары зорких глаз внимательно разглядели все подступы к особняку, все складки местности.

Занятие велосипедистов прервало появление фельджандармов с собаками. Старший патруля, фельдфебель, было накинулся на них с руганью, но, заметив офицерский френч с серебряными погонами на траве, сразу сбавил тон, извинился, однако попросил господина обер-лейтенанта удалиться, потому что в этом месте купаться, загорать, кататься на велосипеде не разрешается.

Кузнецов и Семенов спорить с фельджандармом не стали, оделись, соблюдая достоинство, и удалились. Все равно делать им здесь уже было нечего. В памяти каждого уже достаточно прочно запечатлелся план территории, занимаемой личной резиденцией рейхскомиссара.

...Валентин гулял часа три, дисциплинированно козыряя всем встречным офицерам и особенно старательно – унтерам и фельджандармам. На город уже опускались сумерки, когда разведчики встретились на условленном месте.

– По одному, я впереди, поедем сейчас в один дом, – сказал Николай Иванович. – Там меня знают как немецкого офицера, поэтому, если столкнемся, делай вид, что мы незнакомы. Будешь ждать меня на улице, если все в порядке, я появлюсь в окне и закурю. Тогда и ты поднимайся, спроси Лидию Ивановну. Она приметная – красивая блондинка. Назовешь пароль: "Меня зовут Володя, я от Николая".

Затемненные улицы были тихи и безлюдны. Лишь время от времени мрачное безмолвие нарушали гулкие шаги патрулей. Порой глаза разведчиков ослепляли лучи фонариков фельджандармов, однако на всем пути к улице Легионов их ни разу не остановили – в это время, еще не слишком позднее, немцы обычно проверяли документы на право хождения по городу лишь у местных жителей, своих не задерживали.

Когда подошли к дому Лисовской, уже наступил комендантский час. Кузнецов поднялся на крыльцо, а Валентин встал за выступом соседнего дома так, чтобы, оставаясь невидимым с улицы, самому видеть указанное ему окно гостиной. Прошло минут десять. Слева из-за угла послышались тяжелые, размеренные шаги, заплясал по мостовой светло-желтый круг света. Снова патруль. Валентин прижался спиной к стене, стараясь слиться со спасительной темнотой. Когда они вдвоем уверенно шли по улицам – немецкий офицер в сопровождении вооруженного винтовкой солдата, то являли обычное для оккупированного города зрелище, ни у кого не вызывающее не то что подозрения, но даже обыкновенного любопытства. Но сейчас совсем другое дело. Объяснить патрулю, что он здесь делает один, без пропуска, солдат вспомогательного подразделения Владимир Крестнов вразумительно не смог бы.

Патруль прошел совсем рядом, со стороны старых польских казарм к центру. Семенов почувствовал даже едкий запах солдатских сапог, дешевых сигарет "Шварце-Вайсе" (суточная норма шесть штук) и казенного, потного сукна френча – неистребимый дух казармы. Ну что же там Грачев?

Наконец скрипнула дверная рама, и в окне дома напротив появился человек в расстегнутом френче, в руке его то разгорался, то затухал огонек сигареты. Офицер несколько раз глубоко затянулся, потом загасил сигарету, швырнул окурок вниз и исчез в глубине комнаты.

Значит, все в порядке и можно заходить. Убедившись, что кроме него на улице никого нет, Валентин направился к крыльцу. На негромкий стук отворила действительно красивая блондинка. При виде незнакомого солдата удивленно спросила по-немецки:

– Что вам нужно? Вы к господину обер-лейтенанту?

– Нет, если вы – Лидия Ивановна, то я к вам.

– Это я...

– Меня зовут Володя, я от Николая.

На какое-то мгновение Лисовская растерялась, но тут же взяла себя в руки. Конечно этот парень из отряда пришел не вовремя, когда в доме находился Зиберт, но не оставлять же его на улице. Она быстро втянула Валентина в прихожую, предупредила, что в квартире немецкий офицер, велела в случае расспросов выдавать себя за ее племянника из Здолбунова.

В гостиной послышался шум отодвигаемого кресла, и чей-то голос, в котором Семенов никогда бы не признал голос Грачева, недовольно спросил по-немецки, в чем дело. Лисовская сухо ответила, что к ней приехал племянник из Здолбунова. Потом она провела Валентина в маленький закуток с постелью при кухне, принесла еды и молока. Он поставил в угол винтовку, сбросил с ног сапоги и расположился как дома. Только сейчас Семенов понял, как устал за целый день хождения по городу, полному опасностей, под прикрытием лишь немецкой солдатской формы и поддельных документов. Невольно подумал, как же Грачев выдерживает такое напряжение изо дня в день, из месяца в месяц.

...Розенберг действительно со свитой из тридцати человек прибыл в Ровно, но не самолетом (разведчики ждали его по пути с аэродрома к резиденции), а литерным поездом через Клевань. Покушение не состоялось. Но Зиберту удалось выяснить важное обстоятельство, о котором 7 июня "Тимофей" докладывал в Центр: "Приезд Розенберга... связан с подготовкой наступления на Востоке".

Еще одно упоминание о близком и, судя по масштабам подготовки, весьма крупном наступлении на Восточном фронте. И данные, полученные от разведчиков, наблюдающих за железной дорогой, и других источников: непрерывным потоком танковые и пехотные дивизии перебрасываются из Франции и из-под Ленинграда на Курское направление.

...Валентин прожил на квартире Лисовской трое суток и почти не встречался с хозяйкой. Уходил на задания утром, возвращался часто с темнотой и всегда находил на тумбочке возле постели приготовленный заботливой рукой ужин. Однажды в кухню, где Валентин непринужденно болтал с Марией, неожиданно вошел Зиберт.

Смерив юношу с головы до ног холодным взглядом, спросил на ломаном русском языке с сильным немецким акцентом:

– Ты есть племянник Лели? Карошо... – и ушел.

Потом в кухню вбежала взволнованная Лидия.

– Володя, ты понравился моему немцу, он хочет, чтобы ты позавтракал с нами. Отказываться нельзя, но будь осторожен, он очень подозрительный, не так слово скажешь, сразу прицепится...

Семенов вошел в столовую, в дверях вытянулся. Обер-лейтенант кивнул ему головой и жестом разрешил присесть к столу. Семенов без аппетита жевал яичницу с салом – каждый кусок так и застревал у него в горле, настолько мало немец, сидевший напротив него, имел общего с хорошо знакомым ему Грачевым, старшим товарищем по отряду.

Перевоплощение было столь разительным, что, когда Зиберт, дождавшись, когда Лисовская вышла на кухню за кофе, тихо обратился к нему по-русски, тот вздрогнул: