Текст книги "Когда любишь"

Автор книги: Теодор Гамильтон Старджон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

И тут Сэмми раскрыл свой секрет, из-за которого он и хотел особо отметить этот день: завтра ему предстояло надолго уехать. Он решил поступить на военную службу.

Гай Гиббон, расчувствовавшись, сделал широкий жест – торжественно поклялся не совершать набеги на частные владения до возвращения друга.

– Смерть от хориокарциномы, – начал доктор Вебер, – наступает в результате...

– Он не умрет, – заявила девушка, – этого не будет.

– Дорогая моя, – сказал врач, коротышка с круглыми плечами и ястребиным носом, – я не хочу быть жестоким. Я могу употреблять эвфемизмы и поддерживать ложные надежды, или же я могу поступить так, как вы просили – объяснить положение и сделать заключение. Но совместить одно с другим я не в состоянии.

Доктор Рэтберн мягко предложил:

– Почему бы вам не прилечь на время? Я приду, когда мы здесь закончим, и все вам расскажу.

– Я не хочу ложиться, – резко оборвала она, – и я вовсе не просила вас, доктор Вебер, щадить меня. Я просто сказала, что не дам ему умереть. Разве это мешает вам говорить всю правду?

Кеог улыбнулся. Вебер заметил улыбку и не сдержал удивления, которое, в свою очередь, отметил Кеог. С ноткой гордости в голосе он произнес:

– Я знаю ее лучше, чем вы. Можете называть вещи своими именами.

– Спасибо, Кеог. Продолжайте, доктор Вебер, – сказала она.

Вебер посмотрел на нее. Вырванный из своего кабинета за две тысячи миль отсюда, доставленный в место, о существовании которого он никогда не подозревал, да еще такое великолепное, что даже его самоуверенность слегка ослабла, он встретил женщину, обладавшую властью – неограниченной властью, с какой он прежде не сталкивался. Вебер всегда считал, что его нельзя ничем удивить. Конечно, он и раньше сталкивался с шоком, горем, ужасом, отчаянием, как и любой врач. Но когда Кеог открыто сообщил ей, что эта болезнь всегда убивает за полтора месяца, она только вздрогнула, закрыла глаза на мгновение, показавшееся Веберу бесконечным, и затем тихо попросила: "Расскажите нам все, что можете, об этой... этой болезни, доктор." И добавила, в первый раз: "Он не умрет. Я не допущу этого." Она так это сказала, что он почти поверил ей, самым искренним образом. И удивился самому себе.

Он сосредоточился опять, отвлекаясь от человеческих чувств и чувств врача, и превратился в медицинский справочник:

– Смерть от хориокарциномы несколько отличается от той, что наступает в результате злокачественных новообразований. Обычно рак начинается локально, и быстро размножающиеся клетки прорастают в ткань того органа, где начинается болезнь: печень, почка, мозг, что угодно. Или же рак начинается, внезапно распространяясь по всему организму. Очаги воспаления идут по всей системе органов. Это называется метастазами. Смерть наступает от поражения многих органов, а не одного. Конечно, бывает и совпадение обоих случаев – полное поражение органа, с которого началось заболевание, и метастазы в другие органы. Хориокарцинома сначала поражает не жизненно важный орган, то есть он жизненно необходим для всего вида, но не для конкретного человека. – Он позволил себе скупо улыбнуться. – Вероятно, это звучит дико для современного человека, но тем не менее это так. Как бы там ни было, половые клетки, в своей основе весьма примитивные, имеют особенности, отличные от других клеток организма. Вам когда-нибудь приходилось слышать о внематочной беременности? – Он адресовал вопрос Кеогу, который кивнул. – Оплодотворенной яйцеклетке не удается попасть в матку; вместо этого она прикрепляется к стенке очень тонкой трубы между яичниками и маткой. И поначалу она нормально развивается – заметьте это, потому что, невзирая на то, что матка предназначена для этого процесса, стенка трубы не только служит опорой растущей яйцеклетке, но и питает ее. Она фактически образует то, что мы называем ложной плацентой, которая обволакивает плод и питает его. Плод обладает большой жизнеспособностью и в состоянии вполне нормально развиваться с помощью плазмы, которой его снабжает ложная плацента. И он растет – не по дням, а по часам. Так как труба очень узка, она не может долго удерживать растущий плод и разрывается. Если яйцеклетку не удалить в это время, то окружающие клетки точно так же начнут выполнять функции плаценты и матки; и через шесть или семь месяцев, если мать выживет, этот плод вызовет огромные разрушения в брюшной полости.

Ну так вот, возвращаясь к хориокарциноме. Так как пораженные клетки половые, и в придачу раковые, то они делятся и размножаются хаотично, без специальной модели и даже формы. Они образуют бесчисленное количество форм и размеров. По закону средних чисел некоторые из них (а всего количество искаженных клеток астрономическое) так сильно походят на оплодотворенную яйцеклетку, что лично я с трудом бы смог определить разницу между истинной и мнимой. Но организм в целом не так уж разборчив: все, что хотя бы грубо похоже на оплодотворенную яйцеклетку, способно вызвать образование ложной плаценты. Теперь рассмотрим источник этих клеток: с точки зрения физиологии, ткань железы представляет собой множество капилляров и кровеносных сосудов, и каждый из них с готовностью принимает и питает эти мнимые яйцеклетки. Тоненькие стенки капилляров, однако, легче разрываются при этом, и псевдояйцеклетки – конечно, лишь самые лучшие из них, вследствие того, что ткани охотно поддаются им – проникают в капилляры и затем в ток крови.

Имеется единственное место, куда они стремятся, туда, где много кислорода, лимфы, крови и плазмы, то есть в легкие. Легкие тоже с удовольствием принимаются за производства плаценты для питания яйцеклеток. Но для каждого сегмента легкого, занятого выращиванием поддельного плода, имеется более мелкий сегмент, вырабатывающий кислород для крови. В конце концов, легкие отказывают, и наступает смерть от кислородного голодания.

Тут в разговор вступил Рэтберн:

– Много лет хориокарцинома считалась легочным заболеванием, а поражение раком легочных желез – побочным явлением.

– Да, но рак легких... – хотел было возразить Кеог.

– Как вы не понимаете, это же не рак легких. Возможно через некоторое время метастазы могли бы дойти до легких. Но они никогда не успевают. Хориокарцинома убивает быстрее. – При этих словах он постарался не встретиться глазами с девушкой.

– Ну так как же вы лечите его?

Вебер только развел руками, так же, как перед этим Рэтберн, и Кеог неожиданно для себя подумал: "Интересно, учат, что ли, этому жесту в медицинских колледжах?"

– Назначаем болеутоляющие. Орхидэктомия могла бы немного продлить жизнь, так как при этом устраняется приток раковых клеток в кровь. Но это не спасет его. Обычно к тому времени, как появляются первые симптомы, уже начинаются метастазы. Рак становится общим. Возможно, что смерть от поражения легких – это избавление Божье.

– Что такое орхидэктомия? – спросил Кеог.

– Ампутация... так сказать, источника болезни, – неуклюже выговорил Рэтберн.

– Нет! – крикнула девушка.

Кеог посмотрел на нее с жалостью. Конечно, ампутация, если это поможет, подумал он. Что она надеется сохранить, его мужскую суть? Но в ее глазах он увидел не ужас, как ожидал, а напряженную работу мысли.

– Дайте мне подумать, – вдруг сказала она.

– Вы должны... – начал было Рэтберн, но она нетерпеливым жестом заставила его умолкнуть.

Трое мужчин обменивались выразительными взглядами. Но вряд ли они представляли, что она думает.

Девушка сидела, закрыв глаза. Томительно прошла минута.

– Папа любил повторять, – заговорила она, так тихо, словно сама с собой, – что всегда есть выход. Надо только хорошенько подумать.

Опять последовало долгое молчание. Она открыла глаза. В ее взгляде появилось нечто, от чего Кеогу стало не по себе. Она продолжала:

– Однажды он сказал мне, что я могу иметь все, что захочу, что нет ничего невозможного, а чтобы убедиться в невозможности чего-либо, надо сначала испробовать все средства.

– Это сказал не Сэм Уайк, – произнес Кеог. – Это мои слова.

Она облизнула губы и обвела мужчин невидящим взглядом.

– Я не допущу, чтобы он умер, – повторила она. – Вот увидите.

Сэмми Стайн приехал в отпуск через два года, преисполненный планов поступить в авиацию. Как он сам сказал, в армии его здорово били и выбили всю дурь. Но все-таки кое-что от прежнего Сэмми в нем осталось. Он опять строил чудесные и рискованные планы насчет вылазок, и оба они знали, куда отправятся в первую очередь. Однако новый Сэмми потребовал сначала выпивку и девочек.

Гай, два года как окончивший школу, уже зарабатывал на жизнь, и не будучи по натуре ни гулякой, ни бабником, тем не менее с удовольствием согласился. Поначалу казалось, что Сэмми забыл о "старой луже". Где-то в середине вечера в местном баре Гай и сам уже был готов распроститься с этим навязчивым воспоминанием, когда Сэмми неожиданно заговорил на эту тему. Он напомнил Гаю, что тот однажды написал ему в армию письмо, в котором спрашивал, было ли это на самом деле. Гай, в свою очередь, забыл о письме, и они удалились в воспоминания, и в конце концов договорились на следующий же день, рано-рано утром отправиться на вылазку, взяв с собой еду.

Потом опять начались тосты и танцы, и где-то после полуночи, после шума и сутолоки, Гай обнаружил, что он стоит на тротуаре и смотрит, как Сэмми запихивает свою подружку в такси.

– Эй, – окликнул его Гай, – как насчет той самой "старой лужи"?

– Заметано, старик. Уговор дороже девок, – захохотал Сэмми. Девушка потащила его за руку в такси. Он стряхнул ее и махнул Гаю:

– Слушай, – сказал он, силясь подмигнуть, – если дельце с этой крошкой выгорит, – а оно выгорит, – то я рано не проснусь. Ты вот что, отправляйся один и жди меня, скажем, в одиннадцать там, где написано "не лезь, а то взгреем". Если меня не будет, то я умер. – И, повернувшись к машине, он промычал:

– Ты ведь не убьешь меня, детка?

– Убью, если мы сейчас же не уедем, – отозвалась девушка.

– Нет, ты понял, – пьяно пробормотал Сэмми, – меня могут убить!

Он боком плюхнулся на сиденье, и с тех пор Гай его не видел.

Гай опоздал на десять минут, причем добраться стоило ему не человеческих усилий. С непривычки в животе было муторно после выпивки, глаза слипались, и все тело ломило, потому что он не выспался. Он знал, что Сэмми вряд ли опередит его, если вообще явится. Однако покоя не давала мысль: а вдруг он пришел и сразу перелез через стену? На всякий случай Гай прождал около часа и углубился в лес. Он не сразу нашел те самые сросшиеся деревья, а перебравшись через стену, долго не мог придти в себя. Конечно, он был доволен, обнаружив все те же невероятно прекрасные газоны-поля, тянувшиеся до горизонта, и причудливо подстриженные деревья, аккуратные, посыпанные гравием, извилистые дорожки. Все удовольствие, однако, заключалось в том, что он убедился: память не подвела его; но сам день был безнадежно испорчен. Гай добрался до озера почти к часу дня, разморенный, уставший, голодный как волк и неприятно взвинченный. Все вместе, похоже, сказалось на его желудке. Он уселся на берегу и поел. Он проглотил все, что припас для себя и Сэмми – полный бумажный пакет, в который он рано утром побросал остатки вчерашней еды из холодильника. Пирог слегка заплесневел, но он съел его. Апельсиновый сок был теплый и чуть забродивший.

Гай упрямо решил поплавать, так как ради этого он и пришел сюда. Он выбрал пляж с золотым песком. В густой тени можжевельника он отыскал каменный стол и скамью, разделся и бросился в воду.

Гай намеревался только разок окунуться, но налево, за мысом, он увидел прямоугольную бухточку с вышкой для прыжков в воду. Он вспомнил гавань с моделями кораблей – и тут же увидел их, не на якоре, как в первый раз, а в движении. Кораблики выплывали из бухты, разворачивались и снова заходили в гавань. Должно быть, они были закреплены на какой-то подводной цепи, а ветерок подгонял их. Гай было устремился прямо к ним, но потом решил, что разумнее плыть вдоль берега. Он поплыл налево, к скалистому берегу, и с трудом держался рядом с ним. Завернув за мыс, он столкнулся лицом к лицу – вернее, носом к носу – с девушкой.

Она была совсем молоденькая, наверное, его ровесница, и его сразу поразили ее глаза необычного разреза, белоснежные зубы с выступающими резцами (что расходилось с канонами красоты) и пышные каштановые волосы, струящиеся по плечам. Тут у Гая перехватило дыхание, он сделал глубокий вдох, хлебнул воды, и на мгновение его сознание отключилось. Очнулся он, почувствовав, что его крепко держат за руку; прямо перед ним была скала.

– Б-б-благодарю, – хрипло произнес он, нащупав дно. – Я не должен был появляться здесь, – добавил он глупо.

– Кажется, я тоже. Но я подумала, что вы тут обитаете. Что вы фавн.

– Вот здорово! Как я рад это слышать. То есть от вас. Ведь вы здесь тоже... без спросу?

– Я не без спросу.

– Без спросу дают по носу, – ляпнул вдруг Гай, но она, похоже, не прореагировала, потому что серьезно сказала:

– Я никогда не видела таких красивых глаз, как ваши... Стальные... И волосы так вьются...

Он не знал, что ответить, и только выдавил:

– Да, однако еще рано...

И тут они оба расхохотались. Она была такая странная, непохожая на других. Она говорила медленно, вескими, отточенными фразами; казалось, она и думала не так, как все, и тут же произносила вслух свои мысли.

– И еще, – сказала она, – у вас чудесные губы. Бледно-голубые. Вам надо выйти из воды.

– Я не могу.

– Она на мгновение задумалась, отплыла подальше и спросила:

– Где ваши вещи?

Он махнул рукой в сторону берега.

– Подождите меня там, – сказала она, и подплыла совсем близко, заглянув ему прямо в глаза, и властно добавила: – Непременно.

– Да, конечно, – пообещал он и поплыл к берегу.

Девушка осталась у скалы, глядя ему вслед.

Плавание согрело его, озноб прошел. Вдруг он почувствовал приступ боли в желудке и инстинктивно подтянул колени к груди. Попытавшись распрямиться, он вновь почувствовал острую боль. Он снова сжался в комок, но боль только усилилась. Он все больше скрючивался, а боль все сильнее сминала его. Не хватало воздуха. Он пытался приподнять голову и перевернуться на спину, но не мог. Наконец ему удалось глубоко вздохнуть, но это не помогло. Барахтаясь, он почувствовал, как сдавило уши, и понял, что погружается на дно. Навалилась тьма, потом исчезла и снова вернулась. Вдруг стало светло, и он вдохнул одним легким воздуха, а другим воды, и снова погрузился во мрак, на этот раз надолго.

Все такой же красивый, но одурманенный морфием, в липком забытье он лежал на постели, а невидимые чудовища неслись по его венам.

Сидя в углу спальни, девушка разговаривала с Кеогом.

– Ты не понимаешь меня. Ты и вчера не понял меня, когда я закричала при мысли об этой операции. Кеог, я люблю его, но я – это я. Для меня любить – не значит перестать думать. Наоборот, любя его, я еще больше становлюсь собой. Это означает, что я в состоянии делать все то же, что и раньше, только больше и лучше. Неужели ты никогда не любил, Кеог?

Он посмотрел на ее рассыпавшиеся волосы, на густые насупленные брови и сказал:

– Я как-то не думал об этом.

– Всегда есть выход – надо только хорошенько подумать, – снова процитировала она. – Кеог, я согласна со всем, что сказал доктор Рэтберн. Вчера я была в библиотеке, перекопала с гору книг... Да, Рэтберн и Вебер правы. Но я все время думаю... Как бы поступил на моем месте папа? Мысленно прокручиваю в голове все заново, чтобы найти какой-то новый ход. Он не умрет, Кеог. Я не дам этому произойти...

– Ты же сказал, что врачи правы...

– Да, часть его умрет. Пусть даже большая часть. В конце концов, мы все умираем, постепенно, все время, и это не волнует нас, так как большинство умерших частичек замещаются новыми. Он... скоро потеряет почти все, но... когда все это закончится, он снова будет таким же.

Она сказала это с детской убежденностью.

– Ты что-то придумала, – уверенно сказал Кеог. Он действительно слишком хорошо знал ее.

– Все эти... эти клетки в крови, – начала тихо она, – они сражаются, проникают всюду... Они стремятся выжить. Ты понимаешь это? Они хотят жить! Они ужасно стремятся жить.

– Предположим.

– Его организм тоже хочет, чтоб они жили, и принимает их, где бы они ни оказались. Так сказал доктор Вебер.

– Ты что-то задумала, – повторил Кеог, – и мне это не нравится.

– Меня это не интересует, – тем же странно спокойным голосом ответила она. Он взглянул на нее и увидел в глубине ее глаз затаенный огонь. Он отвел взгляд.

– Я даже хочу, чтобы ты был против, чтобы ты разубеждал меня. У тебя блестящий ум, Кеог, и я хочу, чтобы ты хорошо обдумал все доводы против. Я найду ответ на все твои возражения, и тогда мы придумаем, что надо делать.

– Продолжай, – неохотно сказал он.

– Я почти поссорилась утром с доктором Вебером, – вдруг сказала она.

– Когда утром? – Кеог посмотрел на часы. Было еще очень рано.

– В три или в четыре часа. У него в комнате. Я разбудила его.

– Послушай, это все-таки доктор Вебер. Разве можно?..

– Мне можно. И вообще, он уже уехал.

Кеог встал. Лицо его от гнева пошло пятнами. Он сделал вдох, выдох и снова сел.

– Я слушаю.

– В библиотеке, – сказала она, – есть книга по генетике, и там говорится об экспериментах над крольчихами. Их оплодотворили без спермы, раствором то ли щелочи, то ли кислоты...

– Что-то припоминаю.

– Родились крольчата, все женского пола. Самое интересное – они были абсолютно одинаковые и как две капли воды похожи на мать. Даже узоры кровеносных сосудов в зрачках были настолько схожи, что и специалиста можно было обмануть этими снимками. "Невероятное сходство" – так выразился один из экспериментаторов. Они потому были идентичны, что унаследовали все только от матери. Я разбудила доктора Вебера, чтобы рассказать ему об этом.

– А он сказал, что читал эту книгу.

– Он ее написал, – мягко сказала она. – Тогда я предложила ему, раз он сумел проделать это с кроликами, сделать нечто подобное, – она кивнула на кровать, – с ним.

Девушка умолкла, а Кеог судорожно пытался найти доводы против этой идеи, которая в свою очередь, сопротивлялась и цепко засела в мозгу. Он не хотел обдумывать ее, но она упрямо лезла в голову.

– Значит, взять одну из этих... этих клеток, похожих на оплодотворенную яйцеклетку, вырастить ее...

– Ее не надо растить. Она сама рвется к этому. И она не одна, их тысячи. И с каждым часом их становится все больше.

– О Господи...

– Мне это пришло в голову когда доктор Рэтберн предложил операцию. Меня просто каким-то чудом осенило. Если любишь очень сильно, – она посмотрела на спящего, – случаются чудеса. Надо только очень захотеть. Она с такой силой посмотрела Кеогу прямо в глаза, что он отпрянул. – Я могу иметь все, что захочу, – для меня нет невозможного. Просто то, чего я хочу, должно стать возможным. Поэтому я и пошла утром к доктору Веберу. Я упрашивала его.

– Но он сказал, что это невозможно?

– Сначала. Через пол часа он сказал, что шанс на успех один на биллионы или триллионы... Но ведь, говоря так, он подтвердил, что в принципе это возможно.

– И что ты?

– Я упросила его рискнуть.

– Поэтому он уехал?

– Да.

– Ты сошла с ума, – вырвалось у него против воли. Она, казалось, не обратила внимания и спокойно сидела, ожидая продолжения.

– Послушай, – наконец заговорил Кеог. – Вебер сказал, что эти больные клетки только похожи на оплодотворенные яйцеклетки. Но он не утверждал, что это одно и то же.

– Но он же сказал, что некоторые из них, и особенно те, что добираются до легких, очень похожи. Что-то нужно сделать, чтобы этого различия не стало.

– Нет. Это невозможно. Этого не может быть.

– Так сказал и Вебер. А я спросила, пытался ли он хоть раз.

– Ну ладно, допустим. Конечно, это невозможно. Но просто ради того, чтобы покончить с этой глупостью: допустим, есть нечто, что будет расти. Как ты будешь растить это нечто? Необходимо соответствующее питание, определенная температура, среда, чтобы ни кислота, ни щелочь не погубили... Это же не вырастишь в огороде.

– Уже есть опыт пересадки яйцеклетки от одной коровы к другой, и в результате родились телята. Один человек в Австралии уже собирается выращивать племенной скот с помощью обычных буренок.

– Да уж, я вижу, ты неплохо потрудилась.

– Это не все. В штате Нью-Джерси есть некий доктор Кэррол, который сумел поддерживать жизнь ткани, взятой у цыпленка, в течение нескольких месяцев. Он говорит, это можно продолжать сколько угодно долго – конечно, в лабораторных условиях. И представить себе, Кеог, эта ткань растет, да так быстро, что он вынужден регулярно отсекать лишнее.

– Нет, это безумие какое-то! Ты совсем спятила! – стонал Кеог. – Что же ты надеешься получить, если вырастишь одну из этих ужасных клеток?

– Мы вырастим не одну, а тысячи, – спокойно ответила она. – И одна из этих клеток будет – он!

Девушка подалась вперед, ее голос задрожал. Что-то неестественное появилось в ее лице и голосе, несмотря на кажущееся спокойствие. Кеог был потрясен.

– Это будет его плоть, его сущность, выросшая заново. Его пальцы, его волосы, его глаза – весь он.

– Нет не могу... – Кеог встряхнул головой, но наваждение не исчезло; он сам, она, кровать, спящий юноша и эта дикая, непостижимая идея.

Она улыбнулась, протянула руку и прикоснулась к нему. Удивительно, но это была материнская улыбка, добрая и успокаивающая.

– Кеог, если не получится, значит, не получится, независимо от наших усилий. – Голос ее дышал теплом и любовью. – Тогда ты окажешься прав. Но я думаю, что получится. Я хочу этого. Разве ты не хочешь, чтобы я добилась своего?

Он вымученно улыбнулся в ответ:

– Ты сущий дьявол, – сказал он в сердцах. – Вертишь мною, как хочешь. Почему ты настаивала, чтобы я возражал?

– Я вовсе не настаивала. Но когда ты возражаешь, ты выдвигаешь идеи, до которых никто, кроме тебя, не додумался бы. И если мы обсудим их, мы будем готовы ко всему, разве не так? Я буду бороться с тобой, Кеог, сказала она, резко перейдя от нежности к спокойной уверенности, – я буду бороться, сражаться, ловчить, подкупать и убивать, если придется, но я верну его. Знаешь что?

– Что?

Она обвела рукой вокруг, словно обнимая все: и Кеога, и комнату, и замок, и окрестности замка, и все другие замки и земли, корабли и поезда, фабрики и биржи, горы и шахты, и банки, и тысячи тысяч людей – все, что составляло империю Уайков.

– Я всегда знала, что это есть, и давно поняла, что все это принадлежит мне. Но иногда меня мучил вопрос: для чего все это? Теперь я знаю ответ.

Чей-то рот прижался к его рту, что-то надавило на живот; он не ощущал своего тела, его тошнило, свет вокруг казался зеленым, и все очертания расплывались.

Опять чей-то рот прижался у его губам, опять тяжесть на животе, глоток воздуха, приятного, но теплого и слишком влажного. Хотя он очень нуждался в нем, воздух ему не нравился. Словно какой-то насос гнал его к легким и обратно, но слабость сводила на нет это усилие, и в результате получался лишь жалкий булькающий выдох.

Опять чей-то рот прижимается к его рту, что-то давит на живот – и снова вдох. Он попытался повернуть голову, но кто-то зажимал ему нос. Он выдохнул и, наконец, сделал легкий самостоятельный вдох. И тут же закашлялся – воздух был слишком хорош: чистый и густой. Он закашлялся, как будто хлебнул острого рассола – чистый воздух причинял боль легким.

Он почувствовал, что его плечи и голову приподняли и подвинули, и понял, что он лежал на камне или на чем-то таком же твердом, а теперь ему стало удобно. Опять глоток воздуха и выдох. Кашель уменьшился, и он впал в полудрему. Лицо, склонившееся над ним, было слишком близко, и он не мог свести в фокус его черты. Сонными глазами он вглядывался в нечеткое сияние этого лица и слушал голос...

Голос, звучавший без слов, странно успокаивал, и наполнял душу радостью и восторгом, для которых не нужны слова. Потом слова появились полунапевно, полушепотом, и он не мог разобрать их, а потом расслышал:

– Неужели так бывает, такое чудо, такие глаза... – и затем требовательно: "Это же только оболочка, но где ты? Скажи мне, ты здесь?"

Он широко открыл глаза и наконец ясно увидел ее лицо: и темные волосы, и глаза – зеленые, цвета озерной глубины; они отсвечивали зеленью на белизне щек. Он действительно не понял в тот момент, кто перед ним. Кажется, это она говорила раньше – когда же это было? – "Я думала, вы фавн..."

Он почувствовал, что ужасная, выворачивающая на изнанку боль растет, заполняет его и вот-вот взорвется в животе. Будто какая-то толстая проволока раскручивалась внутри, и, зная, что от нее надо освободиться, он сделал гигантское, нечеловеческое усилие – и изверг из себя, словно взорвался. Он судорожно обмяк, с ужасом глядя, как отвратительная жижа стекает по ее колену.

Она сидела, не двигаясь, поддерживала его голову и утешала, приговаривая:

– Все, все. Сейчас будет лучше.

Слабость отступила. Неверными руками он с усилием отстранился от нее, сел, тряхнул головой и судорожно вдохнул:

– О боже, Боже...

И тут он наконец посмотрел на нее.

Он посмотрел на нее и на всю жизнь запомнил то, что увидел. Закатные лучи, рассеянные куполом беседки, казалось, одели ее в кружева. Она сидела, опершись на левую руку, и голова ее склонилась, будто под тяжестью ниспадавших темных волос. Она казалась слабой, однако он уже знал, что она сильная. Другая ее рука лежала на колене, ладонью вверх, ее слегка напряженными пальцами, как будто она держала что-то. И в самом деле солнечный зайчик, золото, превращенное в коралл цветом ее кожи – лежал в ее ладони. Она так странно держала его, бессознательно, на открытой ладони, как будто знала ту драгоценную истину, что сжатая рука не может ни брать, ни давать. На всю жизнь в его памяти запечатлелась эта картина, каждая мельчайшая подробность, даже блестящий ноготь на большом пальце ноги, поджатой под себя. И она улыбалась, а ее необыкновенные глаза смотрели с любовью.

Гай Гиббон безошибочно почувствовал, что это самый главный момент в его жизни, и что надо что-то сказать, необыкновенное, запоминающееся... Он вздрогнул, ответно улыбнулся и выдохнул:

– О, Боже мой...

И снова они засмеялись вместе, и смеялись, пока он, обескураженный, не спросил:

– Где же я?

Она отвечала, и он закрыл глаза и стал вспоминать: деревянная беседка... раздевание... купание... Ах, да, купание! Переплыл озеро и встретил... Он открыл глаза, посмотрел на нее и сказал:

– ...вас...

Затем плыл назад, замерз... желудок, полный еды, теплого сока и заплесневевшего пирога в придачу, и...

– Вы, кажется, спасли мне жизнь.

– Кто-то должен был этим заняться. Вы умирали.

– Так мне и надо.

– Нет! – вскрикнула она. – Никогда больше так не говорите!

Он увидел, что она говорит абсолютно всерьез.

– Я хотел сказать, что так мне и надо за глупость. Я же, как дурак, набил себе брюхо, да еще испорченным пирогом. К тому же жара и усталость... И я, болван, полез сразу в воду, так что заслужил...

– Еще раз повторяю – не смейте так говорить! Вы слыхали когда-нибудь о древнем обычае: когда один спасал жизнь другому, он получал право на эту жизнь?

– А на что вам моя?

– Пока не знаю. Но вы должны сами предложить мне ее.

Она встала на колени; ее пальцы перебирали сосновые иглы на каменном полу беседки, темные волосы свесились на лицо. Он подумал, что она наблюдает за ним через эту завесу... Он заговорил, и от того, что он собирался сказать, голос его задрожал и стал почти неслышным:

– Вам нужна моя жизнь?

– Да, – тоже шепотом ответила она.

Он придвинулся к ней, откинул волосы с лица, чтобы увидеть, наблюдает ли она за ним. Ее глаза были закрыты, а из-под ресниц текли слезы. Он протянул руку, но прежде, чем он успел прикоснуться к ней, она вскочила и бросилась к стене из листьев. Ее длинное золотистое тело проскользнуло беззвучно сквозь эту стену и исчезло. Он просунул голову сквозь завесу из листьев и увидел ее, плывущую в зеленой воде. До него вдруг донесся резкий запах собственной рвоты. Он выбрался из беседки, доплелся до берега и вошел в воду. Вынырнув, он огляделся в поисках девушки, но ее нигде не было. Он подплыл к маленькому пляжу, и, став на колени, принялся тереть себя песком. Он снова нырнул, ополоснулся и снова натерся песком с ног до головы. И снова обмылся, но девушка все не появлялась.

Он стоял в лучах заходящего солнца, чтобы обсохнуть, и осматривал озеро. Его сердце подпрыгнуло, когда он понял, что это колеса корабликов, которые, подпрыгивая, скользили по воде. Он устало потащился к беседке теперь уже к той, за которой он раздевался утром – и упал на скамейку. Это было место, где тропические рыбки плавали в океанской воде, хотя тут не было океана, а целые флотилии великолепных корабликов плыли сами собой, и никто не любовался ими, и где бесценные статуи стояли, затаившись в безупречно ухоженных кущах глубоко в лесу, и... но он не видел всего этого, он уже привык к чудесам этого невероятного места.

Кроме того, он все еще был слаб. Он поморщился: тоже еще, утопленник... пошел ко дну у самого берега! Конечно, он был не в себе, по крайней мере, какое-то время. Да и она была не настоящей. Он же сам видел зеленоватый оттенок кожи... Или это из-за освещения? Тот, кто сумел соорудить такой рай и ухаживать за ним, мог запросто изобрести какую-нибудь штуковину, чтобы загипнотизировать человека, как в научно-фантастических романах. Он поежился от неловкости – а вдруг кто-нибудь и сейчас наблюдает за ним? – и поспешно принялся одеваться.

Да конечно, она была ненастоящей. А может, и все это было не наяву и просто привиделось ему после того, как он чуть не утонул?

Только... он прикоснулся к губам... Ему же мерещился кто-то, дующий в рот! Он когда-то слышал, что так спасают утопленников. "Это же только оболочка, но где ты? Скажи мне, ты здесь?" Что значили эти слова? Он медленнее, как во сне, оделся, бормоча: "Какого дьявола я нажрался этого пирога?" Интересно, что он скажет Сэмми? Если все это ему привиделось, то Сэмми ничего не поймет. Если она на самом деле была, то Сэмми теперь всегда будет подзуживать: "Ты что, встретил ее в таком местечке, и единственное, что сумел – блевануть на нее?". Нет, он ни за что не расскажет ни Сэмми, ни другому. И никогда в жизни не женится.

Ну и ну. Ничего себе начало. Сначала она спасает тебе жизнь, а ты не знаешь даже, что и сказать, а потом... о, Господи, и вспоминать не хочется. Ну да ладно – все равно она была не настоящая.

Интересно, как ее зовут? Даже, если она не настоящая. Множество людей носят ненастоящие имена.

Он выбрался из беседки и ахнул.

Она стояла и ждала его. На ней было скромное коричневое платье, туфли без каблуков, в руке кожаная сумочка, а волосы заплетены в косу и аккуратно уложены короной вокруг головы. Она выглядела совсем обыденно, как будто ее выключили, и кожа больше не светилась; казалось, она вот-вот исчезнет. Она действительно легко могла бы раствориться, исчезнуть, но не в прозрачном воздухе, а в толпе. В толпе он, конечно же, прошел бы мимо, не обратив на нее внимания, если бы не эти глаза.