Текст книги "Умри, маэстро!"

Автор книги: Теодор Гамильтон Старджон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Братишка…

– И не думал, что от работы одного человека так много зависит, а?

– Не понимаю этого, – сказал я. Сказал честно. – Джонни – убойный гитарист. Слушай, я думаю, что он лучше Скида.

– Лучше. Но… Кажется, я знаю, почему Латча не слышно, когда играет Джонни. Он дает потрясающую гитару. Скид дает потрясающую электрогитару. Усек? Они играют абсолютно одно и то же – как виолончель с альтом. Только атаки[5]5
  Атака – прием звукоизвлечения.


[Закрыть] у них разные. Джонни использует гитару так, как мне не доводилось слышать. Но Скид работает на инструменте за гранью всего.

– И причем здесь Латч?

– Флук, ты вспомни. Когда Скид начинал, у него был усилитель – и все, и точка. Сравни, что у него есть сейчас, и на какой уровень вышли мы. Ты же знаешь, как сильно мы от него зависим.

– Я думал, мы зависим от его гитары. Криспин покачал своей здоровенной головой, повел прямым носом.

– От Скида. Кажется, я сам этого не понимал до нынешнего вечера.

– Ну, спасибо, – сказал я.

Он удивленно посмотрел на меня.

– За что?

Я потянулся и ответил:

– Ну, теперь я лучше себя чувствую. Вот и все.

– Вечно у тебя какие-то флучки-дрючки, – сказал он.

– Ничего, все давно привыкли, – сказал я.

* * *

На третий вечер после этого я оглоушил Скида, подобравшись к нему сзади. И прикончил Латча Кроуфорда кусачками для арматуры. Вот он где, этот Латч, весь целиком, со всей его музыкой и выдающимися качествами, его известностью и гордостью. У меня в ладони. Буквально у меня в ладони: три червяка розоватые, на одном конце ноготь, на другом кровь. Я подбросил их, поймал, сунул в карман и пошел себе, насвистывая «Дабу-дабай». За восемь лет, что я ее слышал, первый раз получил от нее удовольствие. Иногда проходит много времени, пока убьешь человека.

На следующий день репетиция началась в полнейшем унынии. Криспин собрал всю группу. Когда мы пришли и сбились в кучу, он поднялся на нижнюю площадку эстрады. Народ был как побитый – кроме меня, но я тогда не смеялся вслух. Криспин разжал стиснутые челюсти и пролаял:

– Я спрашивал Фоун, что теперь делать, как обычно спрашивал Латч. Она сказала: «А как бы поступил Латч?» Я думаю, он прежде всего посмотрел бы, сумеем ли мы делать свое дело как обычно. Чтобы понять, как сильно мы пострадали. Правильно?

Все утвердительно похмыкали. Именно так Латч бы и поступил. Кто-то подал голос:

– А как Скид? Криспин огрызнулся:

– Ты играешь на трубе. Как бы ты себя чувствовал, если бы у тебя отрезали губу? – Помолчал и добавил:

– Извини меня, Риф…

– Да ничего, все в порядке, – сказал Риф. Они расселись по местам. Фоун выглядела, как первую неделю после Батон-Ружа. Джиондонато подошел к гитаре. Криспин поднял руку и сказал:

– Погоди, Джонни.

Посмотрел на гитару. Она была наготовлена, стояла на стуле Скида – гриф прислонен к спинке. Криспин потрогал ее, любовно поставил попрямее. Наклонился и немного отвел микрофон. Подошел к своему снаряжению. Скомандовал: «Вступление». Взглянул на меня. Я поднял свой микрофон, дунул в него, проверяя усилитель.

Криспин взмахнул рукой: раз – два… Фоун дала первый аккорд. Медные развернулись направо: «хуу»…

И налево – «хаа»…

Фоун перекрыла их ритм аккордом. Я посмотрел на нее.

В первый раз за все время она не глядела в эту точку пола, что перед оркестром. Она глядела на Криспина.

«Хуу-хаа»…

Мосс поднял кларнет, поправил язычок, сунул в рот мундштук, нервно прошелся по клапанам и заиграл.

С первой нотой кларнета раздался – внезапно и потрясающе – густой, вибрирующий голос гитары Скида: «Дабу-дабай, дабай-дабу…»

И сразу после ее верхней ноты грянул громоподобный, звериный вздох, а потом хохот, хохот – всхлипывающий, с раскатами. И голос – могучий, безумный и гаснущий, как эхо:

– Он не умер, он не у-умер…

Мне нужно было вдохнуть воздуха, и тут я понял, что эти звуки издаю я, что оцепенело стою, глядя на сверкающую гитару и прижимая к щеке микрофон. И начал рыдать. Не мог остановиться. Отшвырнул микрофон – по ушам ударило громом, выхватил из кармана свернутый носовой платок и метнул в гитару, которая все играла тему Латча, играла так, как этого хотел Латч. Платок развернулся в полете. Две штуки ударились об инструмент – он тренькнул. Третий отскочил от скатерти и, вертясь, залетел под стул.

Мофф кинулся туда. Я визжал:

– Попробуй эти, сукин сын! Мофф нагнулся, чтобы поднять, выпрямился. Крикнул:

– Криспин, это… это пальцы!

Сложился пополам и рухнул на пол между стульями.

Криспин издал такой же звук, какой получился у меня, когда я дунул в микрофон. И бросился вперед. Схватил меня за пиджак и за пояс и поднял в воздух. Фоун завизжала: «Дон!!», и тут он швырнул меня на пол. Я завизжал еще сильнее, чем Фоун.

Должно быть, я на секунду отключился. Открыл глаза и увидел, что лежу на полу. На левой руке было два локтя. Я пока этого не чувствовал. Криспин стоял надо мной – нога слева, нога справа. Остальных он отпихивал; все рычали, как псы. Казалось, в Криспине миля росту. Он спросил:

– Почему ты так поступил со Скидом? – Голос у него был спокойный, глаза нет. Я простонал:

– Что-то с рукой… Криспин дал мне пинка.

– Дон! Позволь мне… – Началась толкотня, и сквозь толпу пробилась Фоун. Упала на колени рядом со мной и неожиданно сказала:

– Привет, Флук.

Я снова заплакал. Тогда она сказала:

– Бедняжка. Он сошел с ума.

– Бедняжка?! – заорал Сторми. – Да он…

– Флук, зачем ты это сделал? – спросила Фоун.

– Он никак не умирал, – сказал я.

– Кто не умирал? Скид?

Они меня совсем достали. Тупицы.

– Латч, – объяснил я. – Латч не хотел оставаться мертвецом.

– Что тебе известно о Латче? – прохрипел Криспин.

– Обожди! – огрызнулась Фоун. – Что дальше, Флук?

Я спокойно объяснил:

– Латч жил в гитаре Скида. Я должен был его выгнать.

Криспин выругался – никогда раньше не слышал, чтобы он ругался. Рука начала болеть. Фоун медленно поднялась с колен.

– Дон… – Криспин в ответ фыркнул. Фоун гнула свое:

– Дон, пойми, Латч всегда беспокоился о Флуке. Он хотел, чтобы Флук понял, что он нам нужен. В нем есть что-то, чего нет ни у кого, только Флук не хотел в это верить. Он думал, Латч его жалеет. И мы все жалеем.

Гитара все играла. Поднялась в крещендо. Я дернулся и завыл:

– Скид!..

– Мофф, выключи эту штуку, – приказал Криспин. Через секунду гитара смолкла, и он посмотрел на меня. – Я знал: кто-то попадет в ловушку, но и думать не мог, что ты. Это запись, она воспроизводится через усилитель гитары. Когда я ее налаживал, сделал сотни записей… Я давно забеспокоился из-за наших непрятностей: то группа медных пропадет перед концертом, то музыкант, то целая компания. Чем больше думал об этом, тем картина становилась яснее: кто-то все подстраивает. И после несчастья со Скидом я подумал, что этот человек выдаст себя – хоть на секунду, – когда заиграет гитара. Но такого не ждал, нет!

– Отстань от него, – устало попросила Фоун. – Он же тебя не понимает.

Она плакала. Криспин повернулся к ней.

– А что прикажешь с ним делать? Поцеловать и простить?

– Я убить его хочу! – завизжала Фоун. Выставила пальцы с полированными ногтями – скрюченные, как когти. – Убить! Своими руками! Ты что, не понимаешь?

Криспина это ошеломило. Он отступил.

– Впрочем, все неважно, – тихо проговорила Фоун. – Мы и теперь не можем не спросить себя: чего бы хотел Латч?

Наступила мертвая тишина. Фоун спросила:

– Вы знаете, что Флука в военное время освободили от армии?

Никто не ответил.

– Крайняя уродливость лица. Такое было основание для отсрочки. Наведите справки, если не верите. – Она медленно покачала головой и посмотрела на меня. – Латч так старался щадить его чувства… и мы все старались. Латч хотел, чтобы Флуку поправили лицо, но не знал, как подступиться – насчет этого Флук был патологически чувствителен. Понимаете, Латч слишком долго медлил, и я медлила, и вот что вышло. Говорю вам, теперь надо это сделать и спасти то, что осталось от… этого существа.

– Заплати добром за зло, а? Так можно далеко зайти… – сказал Сторми.

Остальные заворчали. Фоун подняла руки и снова спросила:

– Так чего бы хотел Латч?

– Я убил Латча, – сказал я.

– Заткнись, мразь, – сказал Криспин. – Договорились, Фоун. Но послушай. После того, как он выйдет из больницы, – мне плевать, пусть выглядит, как Хиди Ламар[6]6
  Хиди Ламар (настоящее имя Хэм Кислер, 1913) – американская киноактриса.


[Закрыть] – чтобы он мне не попадался, иначе я его скручу и разделаю тупой пилкой для ногтей.

Тут я наконец-то вырубился.

Потом было время, когда я лежал, уставясь в белый потолок с закругленными краями, уходящий во все стороны, и было время, когда я смотрел сквозь дырочки в бинтах. Ни разу не проронил ни слова, и мне тоже мало что говорили. Кругом были чужие люди, они знали свое дело, и мне это было в самый раз.

Нынче утром они сняли бинты и дали мне зеркало. Я ничего не сказал. Они ушли. Я посмотрел на себя.

Не бог весть что. Но клянусь Богом – могу назвать вам сотни людей, более уродливых, чем я. Перемена, в которую не всякий поверит.

Так что, убил ли я Латча Кроуфорда?

Кто был этот мудрец-хитрец, фокусник-покусник, остряк за так, книжник-подвижник, что сказал: «Зло, которое творят люди, живет и после них…»? Болван не знал Латча Кроуфорда. Он творит добро.

Посмотри на парня в зеркале. Это сотворил Латч.

Латч не умер. Я никого не убивал.

Ведь говорил я вам, говорил, говорил, что хочу жить на свой треклятый манер! Не нужно мне этого лица! И теперь я все это написал и ухожу. Не удалось тебе заодно сделать меня хорошим парнем, а, Латч? Уйду через фрамугу. Смогу пролезть. И – мимо шести этажей, лицом вниз.

Фоун…