Текст книги "Американская трагедия"

Автор книги: Теодор Драйзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 69 страниц)

На подкладке жакета, который был на девушке, обнаружена марка питсфилдского торговца. Туфли ее, судя по штемпелю внутри, куплены в том же городе. Нет никаких других указаний, которые позволили бы опознать погибшую. Предполагают, что сумочка, если она и была, осталась на дне озера.

Спутник девушки, по рассказам видевших его, – высокий брюнет лет тридцати пяти; на нем был светло-зеленый костюм и соломенная шляпа с белой и синей лентами. Девушке на вид не больше двадцати пяти лет; рост – пять футов пять дюймов, вес – сто тридцать фунтов. Волосы длинные, темно-каштановые, заплетены в косы и уложены вокруг головы. На среднем пальце левой руки тонкое золотое кольцо с аметистом. Полиция Питсфилда и других ближайших городов извещена о происшествии, но личность девушки до сих пор установить не удалось».

Это довольно обычное сообщение – летом всегда масса таких несчастных случаев – не особенно заинтересовало Клайда. Конечно, казалось странным, как это девушка и ее спутник могли погибнуть на таком небольшом озере среди бела дня. Странно также, что никто не мог опознать ни ее, ни его. Однако так уж оно вышло. Мужчина исчез бесследно. Клайд отбросил газету, мало этим озабоченный, и мысли его обратились к другим темам… Перед ним стояла серьезная задача: как быть дальше? Но потом, когда он потушил лампу и уже собирался лечь в постель, все еще обдумывая сложную путаницу своей жизни, в его мозгу внезапно возникла мысль (что это – дьявольский шепот? Коварное внушение злого духа?): предположим, он и Роберта, – нет, скажем, он и Сондра (нет, Сондра прекрасно плавает, и он тоже), – итак, он и Роберта плывут в лодке, и лодка опрокидывается… и как раз теперь, когда его так терзают все эти ужасные осложнения. Вот и выход! Как просто разрешилась бы эта головоломная, мучительная задача!

Однако… стоп!.. не спешить. Может ли человек, хотя бы в мыслях, допустить для себя такой выход из тупика, не совершая преступления в своем сердце – поистине ужасного, чудовищного преступления? Нет, нельзя даже и думать об этом. Это скверно… очень скверно, ужасно! И, однако, если бы,

– разумеется, нечаянно – несчастье все же случилось? Ведь это был бы конец всем его тревогам из-за Роберты… И потом – не бояться ее, не переживать никаких страхов и сердечных мук из-за Сондры. Тихое, спокойное, без криков и ссор разрешение всех его теперешних затруднений, и впереди одна только радость, навсегда! Просто случайная, непредвиденная катастрофа – и потом блестящее будущее!

Но уже сама мысль об этом и о Роберте (почему его мозг упорно связывает это с Робертой?), сама эта мысль ужасна, и он не должен, не должен пускать ее в свое сердце. Никогда, никогда, никогда! Не должен! Это отвратительно! Ужасно! Ведь это мысль об убийстве! Убийстве?! Но он был до того взвинчен письмом Роберты и полной его противоположностью – письмом Сондры… в таких очаровательных и соблазнительных красках рисовала Сондра свою – и его – жизнь, что он и под страхом смерти не мог отделаться от мысли о таком как будто легком и естественном разрешении всех своих затруднений… если бы только такой случай произошел с ним и с Робертой. В конце концов разве он замышляет преступление? Нет, он просто думает, что если бы случилось такое несчастье, если бы только оно могло случиться… Да, но если бы только оно могло случиться! Темная и злая мысль, которую он не должен, не должен допускать. НЕ ДОЛЖЕН. И все же… все же… Он превосходный пловец, он, без сомнения, доплыл бы до берега, каково бы ни было расстояние. А Роберта – он это знает (ведь прошлым летом они ездили на озера и купались) – не умеет плавать. И тогда… тогда… Ну, тогда, если он ей не поможет, то, конечно…

Он сидел в своей комнате, в темноте, между половиной десятого и десятью вечера и думал об этом, – и у него было странное, беспокойное ощущение, словно мурашки бегали по всему телу, от корней волос и до кончиков пальцев. Удивительная и страшная мысль! И ее подсказала ему эта газета. Разве не странно? И вдобавок в той местности, куда он теперь поедет к Сондре, повсюду много, очень много озер, десятки, как она говорила… А Роберта любит дальние прогулки и любит кататься на лодке, хотя она и не умеет плавать, не умеет плавать… не умеет плавать. И вот они или, по крайней мере, он едет туда, где множество озер… Они могут поехать вдвоем

– он и Роберта, – почему бы и нет? Почему? Ведь они уже говорили о том, чтобы съездить куда-нибудь за город четвертого июля, когда обдумывали свой окончательный отъезд.

Но нет, нет! Как бы он ни хотел отделаться от Роберты, самая мысль о несчастье с нею слишком гнусна, преступна, ужасна! Нет, он ни на одно мгновение не должен пускать в свое сердце такие мысли. Это слишком мерзко, слишком низко, слишком страшно! Ужасная мысль! Подумать только, что она пришла ему в голову! И как раз теперь, теперь, когда Роберта требует, чтобы он уехал вместе с нею.

Смерть!

Убийство!

Убийство Роберты!

Но надо же спастись от нее, от этого бессмысленного, настойчивого, непреклонного требования. Уже при одной мысли о нем Клайд весь похолодел и покрылся потом. И теперь, когда… когда… Но об этом нельзя думать, нельзя! И вдобавок – смерть еще не родившегося ребенка!

Но как же можно думать о таких вещах с расчетом, преднамеренно? И все же… сколько людей тонет вот так в летнее время… юноши и девушки… мужчины и женщины… здесь и там… повсюду! Разумеется, он не желает, чтобы что-либо подобное случилось с Робертой. И особенно теперь. Он не такой, как бы ни был плох. Нет. Нет. Он не такой. От одной мысли об этом холодный пот выступил на его лице и руках. Он не такой. Порядочные, здравомыслящие люди не думают о таких вещах. И он тоже не будет… с этой минуты.

Крайне недовольный собою – тем, что такая страшная мысль могла завладеть им, – Клайд встал, зажег лампу и перечитал заметку в газете со всем спокойствием, на какое был способен, словно этим осуждал и отвергал раз навсегда все, что она ему внушила. Потом оделся и вышел из дому: он прошелся по Уикиги-авеню и по Сентрал-авеню, затем по Дубовой и кружным путем снова вышел на Сентрал-авеню, чувствуя, что он как бы уходит от соблазна, от наваждения, которое так тревожило его до сих пор. И через некоторое время почувствовав себя лучше, спокойнее, нормальнее, человечнее, – ему так этого хотелось! – он вернулся домой и лег спать с ощущением, что ему и вправду удалось освободиться от коварного и страшного соблазна. Никогда больше он не должен думать об этом! Он не должен больше думать об этом. Никогда, никогда, никогда он не должен думать об этом… никогда.

Вскоре он заснул неспокойным, тревожным сном, и ему приснилась свирепая черная собака, которая пыталась его укусить. Спасаясь от клыков этого чудовища, он проснулся в ужасе, потом снова заснул. На этот раз он увидел себя в каком-то странном, мрачном месте, не то в густом лесу, не то в пещере, не то на дне глубокого и узкого ущелья между высокими горами; отсюда шла вверх тропинка, вначале хорошо заметная. Но чем дальше он шел, тем тропинка становилась уже, неразличимее и, наконец, исчезла совсем. И тогда, обернувшись, чтобы попытаться пройти обратно той же дорогой, Клайд увидел позади себя громадный клубок змей; на первый взгляд он больше походил на кучу хвороста, но над ним угрожающе раскачивались десятка два змеиных голов с раздвоенными жалами и агатовыми глазами. А когда он снова поспешно повернул обратно, дорогу ему преградило огромное рогатое чудовище, – под его тяжкой поступью трещали кусты; и с криком беспредельного отчаяния Клайд в ужасе проснулся и уже не заснул до утра.

43

Однако мысль о происшествии на озере, так упорно возникавшую среди мыслей о его собственном запутанном положении, Клайд не в силах был отогнать, как ни старался. Она родилась из случайного сопоставления его личных тревог, которые потрясли и едва не расстроили его не слишком устойчивый рассудок, и этого, быть может, ужасного, но какого-то тихого и как бы невинного исчезновения двух людей на озере Пасс. Тело девушки – какая-то странная сила заставляла его все время думать об этом – было найдено, а тело мужчины нет. В этой своеобразной подробности словно таился навязчивый намек: Клайд невольно думал, что мужчина, быть может, вовсе и не утонул. Ведь есть же злодеи, жаждущие отделаться от неугодных им людей,

– так, может быть, и этот мужчина отправился с девушкой на озеро, желая от нее отделаться? Это, разумеется, дьявольская выдумка, однако в данном случае она, по-видимому, превосходно удалась.

Но чтобы он сам поддался этому злому внушению и поступил так же… Никогда! Однако его положение с каждым часом становилось все безвыходное: чуть ли не ежедневно приходили письма от Роберты или записочки от Сондры, и снова его поражал контраст между ними – между богатством и бедностью, между весельем и мрачным отчаянием и неуверенностью.

Роберте он решил не писать, но иногда разговаривал с нею по телефону, стараясь отделываться ничего не значащими фразами. Как она поживает? Он очень рад, что она у своих, в деревне, – в такую погоду там, должно быть, гораздо лучше, чем на фабрике. Тут, конечно, все идет гладко, все по-старому, только вдруг посыпались заказы, и в последние два дня пришлось очень много работать. Он всеми силами старается скопить денег для известной ей цели, а больше его ничто не тревожит, и она тоже не должна тревожиться. Он не писал ей, потому что много работы, и вряд ли сумеет писать, – так много всяких дел. Но он скучает, не видя ее на обычном месте, и надеется, что скоро они опять встретятся. Если она собирается приехать в Ликург, как говорит, и считает, что ей нужно повидаться с ним, то это, пожалуй, можно устроить. Но действительно ли это необходимо именно сейчас? Он так занят, он рассчитывает встретиться с нею несколько позже.

И в то же время он писал Сондре, что, возможно, в следующую субботу, а уж восемнадцатого наверняка, приедет и увидится с нею.

Так он хитрил сам с собой и изворачивался, подстрекаемый страстью к Сондре и совершенно неспособный смотреть в лицо действительности, когда дело касалось Роберты; благодаря этому он дождался наконец желанной возможности вновь встретиться с Сондрой, и притом в такой обстановке, какой ему еще никогда в жизни не приходилось видеть.

Когда он добрался до шейронской пристани, примыкающей к веранде гостиницы на Двенадцатом озере, его встретили Бертина с братом и Сондра: они приехали сюда за ним на моторной лодке Грэнта, спустившись по реке Чейн.

Прозрачные синие воды реки. Высокие, темные островерхие ели выстроились по берегам, как часовые. Вдоль западного берега легла на воду полоса черной тени; отражения деревьев отчетливы, как в зеркале. Повсюду, большие и маленькие, белые, розовые, зеленые и коричневые дачи, навесы для лодок, купальни у самой воды. Кое-где, перед какой-нибудь роскошной дачей, вроде тех, что принадлежат Крэнстонам или Финчли, изящная пристань. Зеленые и синие байдарки и моторные лодки. Веселый, яркий отель и купальни на Сосновом мысе, где уже собралось много нарядной, рано выехавшей за город публики. А затем лодочный сарай и пристань у дачи Крэнстонов. Две овчарки

– новая покупка Бертины – лежат на берегу в траве, очевидно, поджидая возвращения хозяйки. Слуга Джон, один из шести слуг, взятых Крэнстонами на дачу, стоит на пристани, готовый взять у Клайда его единственный чемодан, теннисную ракетку и палки для гольфа. Однако самое сильное впечатление производит на Клайда большой дом, построенный не по строгим канонам, но со вкусом, – к нему ведут дорожки, обсаженные яркой геранью; с огромной веранды, уставленной плетеными креслами, открывается прекрасный вид на озеро, там и сям виднеются автомобили; многочисленные гости в спортивных костюмах отдыхают на веранде или прогуливаются в саду.

По распоряжению Бертины Джон провел Клайда в просторную комнату с окнами на озеро, чтобы он мог принять ванну и переодеться для игры в теннис с Сондрой, Бертиной и Грантом. После обеда, как объяснила Сондра, заехавшая ради него к Крэнстонам, он отправится с Бертиной и Грантом в «Казино», где его познакомят со всей местной публикой. Там будут танцы. Завтра рано утром, до первого завтрака, он может, если угодно, поехать с нею, Бертиной и Стюартом верхом по чудесной лесной тропинке к мысу Вдохновения, откуда открывается самый лучший вид на озеро. И Клайд узнал, что, за исключением нескольких тропинок вроде этой, в лесу на сорок миль кругом нет никаких дорог. Без компаса или проводника там можно заблудиться и даже погибнуть, – так трудно определить направление тому, кто не знает этого леса. А после завтрака и купания она, Бертина и Нина Темпл покажут ему свое новое искусство – катание на акваплане Сондры. Потом второй завтрак, теннис или гольф и поездка в «Казино», где они будут пить чай. После обеда на даче у Брукшоу из Утики – танцы.

Через час после приезда Клайд увидел, что все время его пребывания здесь – суббота и воскресенье – будет занято до отказа. Но он понял также, что они с Сондрой сумеют проводить вместе не только минуты, а пожалуй, и целые часы, и благодаря этой чудесной возможности он увидит новые стороны ее многогранной натуры! Наперекор гнетущим мыслям о Роберте – может же он отогнать их хотя бы на эти дни! – он чувствовал, что попал в рай.

И право, никогда прежде Сондра не казалась ему такой веселой, грациозной и счастливой, как здесь, на теннисной площадке Крэнстонов, в белоснежном теннисном костюме – блузке и короткой юбке, с волосами, повязанными пестрым, в желтый и зеленый горошек, шелковым платком. А ее улыбка! А сколько сулил веселый блеск ее смеющихся глаз, когда она бросала на него быстрый взгляд! Точно птица, носилась она, высоко подняв руку с ракеткой, едва касаясь ногами земли, закинув голову и не переставая улыбаться. Клайд трепетал от счастья и печали: ведь Сондра могла бы принадлежать ему, будь он сейчас свободен. Но между ними неодолимая преграда, возведенная им самим!

А яркое солнце заливает кристальным светом зеленую лужайку, протянувшуюся от высоких елей к серебряным водам озера. По озеру скользят во всех направлениях маленькие лодки с ослепительно-белыми парусами и вспыхивают в лучах солнца белые, зеленые, желтые яркие пятна – байдарки, на которых катаются влюбленные пары. Лето, праздность, тепло, яркие краски, безмятежность, красота, любовь – все, о чем он мечтал прошлым летом, когда был так страшно одинок.

Минутами Клайду казалось, что у него кружится голова от радости: близкое и верное исполнение всех желаний чуть ли не у него в руках… А в другие минуты (мысль о Роберте вдруг пронизывала его, как порыв ледяного ветра) он чувствовал: не может быть ничего печальнее, страшнее, губительнее для грез о красоте, любви и счастье, чем то, что угрожает ему теперь. Это страшное газетное сообщение об озере и о двоих утонувших… И вероятность, что, несмотря на свой безумный замысел, через какую-нибудь неделю-две, самое большее через три, он должен будет навсегда отказаться от всего… А потом он вдруг приходил в себя и понимал, что прозевал мяч, что играет очень плохо и Бертина, Сондра или Грант кричат ему: «Клайд, о чем вы думаете?» И из самых темных глубин своего сердца он мог бы ответить: «О Роберте».

Потом вечером, у Брукшоу, нарядная компания – друзья Сондры, Бертины и остальных. На площадке для танцев новая встреча с Сондрой; она вся – улыбка: для всех собравшихся, а главным образом для своих родителей, она притворяется, будто еще не видела Клайда, даже и не знала, что он приехал.

– Как, вы здесь? Вот замечательно! У Крэнстонов? Просто великолепно, совсем рядом с нами. Ну, значит, будем часто видеться, правда? Хотите завтра покататься верхом, часов в семь утра? Мы с Бертиной скачем почти каждый день. Если ничто не помешает, мы завтра устроим пикник, покатаемся на байдарках и на моторной лодке. Это ничего, что вы не очень хорошо ездите верхом, – я скажу Бертине, чтобы вам дали Джерри: он смирный, как овечка. И насчет костюма тоже не беспокойтесь: у Грэнта куча всяких вещей. Ближайшие два танца я танцую с другими, а во время третьего выйдем и посидим, хотите? Тут на балконе есть чудный уголок.

И она отошла, сказав ему взглядом: «Мы понимаем друг друга…»

А потом в этом темном уголке, где никто их не видел, она притянула его голову к себе и горячо поцеловала в губы. Прежде чем окончился вечер, им удалось уйти от всех, и они бродили, обнявшись, по тропинке вдоль берега при свете луны.

– Сондра так рада, что Клайд здесь! Она так соскучилась!

Она гладила его по волосам, а он целовал ее – и вдруг, вспомнив о мрачной тени, которая их разделяла, порывисто, с отчаянием сжал ее в объятиях.

– Моя дорогая маленькая девочка, – воскликнул он, – моя прелестная, прелестная Сондра! Если бы вы только знали, как я люблю вас, если б вы знали! Как бы я хотел рассказать вам все! Как бы я хотел…

Но он не мог рассказать – ни теперь, ни потом, – никогда. Как бы он осмелился сказать ей хотя бы слово о мрачной преграде, стоящей между ними? Сондра с ее воспитанием, с усвоенными ею понятиями о любви и браке никогда его не поймет, никогда не согласится принести так много в жертву любви, как бы она его ни любила. Она тотчас оставит его, покинет, – и какой ужас отразится в ее глазах!

Однако теперь, когда он сжимал ее в объятиях, она, глядя в его глаза, – от лунного света в них вспыхивали электрические искорки, – в его бледное, напряженное лицо, воскликнула:

– Клайд так сильно любит Сондру! Милый мальчик! Сондра тоже его любит, очень-очень! – Она охватила его голову обеими руками и стала быстро и горячо целовать. – И Сондра не откажется от своего Клайда. Ни за что. Только подождите – и увидите. Теперь что бы ни случилось – все пустяки! Может быть, это будет нелегко, но Сондра не оставит Клайда! – А потом вдруг деловым тоном – это было так характерно для нее – заявила: «Ну, теперь мы должны идти, сейчас же. Нет, больше никаких поцелуев. Нет, нет! Сондра сказала: нет. Нас могут хватиться».

И, поправив прическу, она взяла его за руку и побежала обратно к дому, как раз вовремя, так как навстречу им попался Палмер Тэрстон, который уже искал ее.

На следующее утро, около семи часов, как и обещала Сондра, состоялась поездка на мыс Вдохновения. Бертина и Сондра были в ярко-красных жакетах для верховой езды, в белых бриджах и черных сапогах, волосы их свободно развевались по ветру; они то и дело уносились вперед, а потом снова возвращались к Клайду; или же Сондра весело окликала его, предлагая догнать их; или обе они, смеясь и болтая, скрывались от него далеко впереди, меж деревьев, словно в потаенном уголке лесного храма, где он не мог их видеть. Бертина, заметив, как Сондра в эти дни поглощена Клайдом, начала думать, что дело может окончиться свадьбой, если только не помешают семейные осложнения, а потому сияла улыбками, вся – воплощенное радушие; она премило настаивала, чтобы Клайд приехал к ним на все лето, и обещала покровительствовать влюбленным, – тогда никто не сможет придраться. И Клайд то трепетал от восторга, то вдруг мрачнел, невольно возвращаясь к мысли, которую подсказало ему газетное сообщение, и все же боролся с нею, пытаясь ее отбросить.

В одном месте Сондра свернула по крутой тропинке вниз к роднику, который пробивался среди мхов и камней в тени деревьев.

– Сюда, Клайд! – позвала она. – Джерри знает дорогу, он не поскользнется. Выпейте воды! Говорят, кто напьется из этого источника, тот скоро опять сюда вернется.

И когда он соскочил с седла, она сказала:

– Я хочу вам кое-что сказать. Видели бы вы вчера вечером мамино лицо, когда она услышала, что вы здесь! Конечно, она не может знать наверно, что я просила пригласить вас, – ведь она думает, что это Бертина вами интересуется. Я ее в этом убедила. Но все-таки, мне кажется, она подозревает, что и я тут замешана, и это ей очень не нравится. Но она ничего не может прибавить к тому, что сказала раньше. А я сейчас поговорила с Бертиной, и она согласна помогать мне, чем только может. Но нам надо быть как можно осторожнее, потому что, если мама станет слишком много подозревать, я даже не знаю, что она сделает… пожалуй, решит сейчас же уехать отсюда, чтобы мне нельзя было с вами видеться. Понимаете, она не допускает и мысли, что я могу увлечься кем-то кто ей не по душе. Вы знаете, как это бывает. Она и со Стюартом так. Но вы будьте осторожнее и делайте вид, что я вас очень мало интересую, особенно когда поблизости есть кто-нибудь из наших, – и тогда, я думаю, она ничего не станет предпринимать, – по крайней мере сейчас. А потом, осенью, когда мы вернемся в Ликург, все будет по-другому. Я уже буду совершеннолетняя, и тогда посмотрим! Я еще до сих пор никого не любила, но вас я люблю и не откажусь от вас – вот и все. Не хочу. И они не смогут меня заставить, ни за что!

И она топнула ногой. Лошади мирно и безучастно глядели по сторонам. А Клайд, восхищенный и удивленный этим вторым, столь решительным изъявлением ее чувств, воспламененный мыслью, что именно теперь он может предложить ей бегство и брак и, значит, избавиться от нависшей над ним угрозы, смотрел на Сондру с тревожной надеждой и страхом. Ведь она может отказать, может сразу перемениться, шокированная его неожиданным предложением. И потом у него нет денег, и он не представляет себе, куда они могли бы уехать, если бы она согласилась. Но, может быть, она что-нибудь придумает? Если уж она согласится, так почему бы ей не помочь ему? Это ясно. Во всяком случае, он должен заговорить, а там – будь что будет! И он начал:

– А почему бы вам не уехать со мной теперь же, Сондра, дорогая? До осени еще так далеко, а я так люблю вас! Давайте уедем? Все равно, ваша мама никогда не позволит вам выйти за меня замуж. Но если мы уедем теперь, она ничего не сможет сделать. А после, через несколько месяцев, вы ей напишете, и она вас простит. Уедем, Сондра?

Его голос звучал горячей мольбой, глаза были полны печали, страха перед отказом и перед тем, что ждало его после.

Сондре передался его трепет, порожденный глубоким волнением, и она медлила с ответом; ее нимало не оскорбило его предложение, напротив – она была по-настоящему взволнована и польщена мыслью, что могла пробудить в Клайде такую нетерпеливую и безрассудную страсть. Он так стремителен, так пылает огнем, который она сама зажгла, хотя она и не способна чувствовать столь же пылко… Никогда еще она не видела такой пламенной любви. И разве не чудесно – бежать с ним теперь… тайно… в Канаду, Нью-Йорк или Бостон

– куда-нибудь! А какое волнение поднялось бы тогда здесь, в Ликурге, в Олбани, в Утике! Какие разговоры и тревога у нее дома и повсюду! И Гилберт волей-неволей оказался бы с нею в родстве, и все Грифитсы, которыми так восхищаются ее Мать и отец.

Одно мгновение в ее глазах читалось желание и почти решимость сделать, как он просил: бежать с ним, превратить свою пылкую, неподдельную любовь в грандиозную шалость. Раз они поженятся, что могут сделать ее родители? И разве Клайд недостоин ее и ее семьи? Конечно, достоин, хотя почти все в ее кругу воображают, будто он не бог весть какое сокровище, просто потому, что у него не так много денег, как у них. Но ведь деньги у него будут… Он женится на ней – и получит такое же хорошее место на предприятии ее отца, какое занимает Гил Грифитс на фабрике своего отца.

Но через мгновение, подумав о своей жизни здесь, о том, в какое положение она поставит своих родителей, уехав таким образом, в самом начале летнего сезона и о том, что это разрушит все ее собственные планы и чрезвычайно рассердит мать (может быть, она даже потребует расторжения брака на том основании, что дочь несовершеннолетняя), Сондра опомнилась, и задорный блеск в ее глазах сменился столь характерной для нее серьезной практичностью. В сущности, что стоит подождать несколько месяцев! А это, конечно, спасет Клайда от разлуки с нею, тогда как бегство может повести к тому, что их разлучат навсегда.

Поэтому она ласково, но решительно покачала головой, и Клайд понял, что он потерпел поражение – самое тяжкое и непоправимое поражение, какое только могло его постигнуть. Она не уедет с ним! Значит, он погиб… погиб… и она, быть может, навсегда для него потеряна. Господи! А лицо Сондры озарилось нежностью, необычайной для нее даже в минуты самого глубокого волнения.

– Я согласилась бы, милый, если б не думала, что нам лучше этого не делать, – сказала она. – Это было бы слишком поспешно. Мама сейчас ничего не предпримет, я знаю. И потом, у нее столько планов, она хочет устроить этим летом целую массу приемов, – все для меня. Она хочет, чтобы я была любезна с… ну, вы знаете, о ком я говорю. Ну и что ж, все это нам никак не помешает; я не сделаю ничего такого, что могло бы напугать маму. – Сондра ободряюще улыбнулась ему. – Но вы можете приезжать сюда так часто, как захотите, и ни у мамы, ни у кого другого это не вызовет никаких подозрений, потому что вы будете не нашим гостем, понимаете? Я обо всем уговорилась с Бертиной. И, таким образом, мы можем видеться с вами здесь все лето, сколько захотим, понимаете? А осенью я вернусь в Ликург, и если тогда я никак не смогу расположить к вам маму и убедить ее, что мы помолвлены, – ну, тогда я с вами убегу. Да, убегу, милый, это чистая правда!

Милый! Осенью!..

Она замолчала, и ее взгляд говорил, что она очень ясно представляет себе все стоящие перед ними практические затруднения. Она взяла его за руки и посмотрела в лицо. Потом порывисто обвила руками его шею и поцеловала.

– Неужели вы не понимаете, дорогой? Ну, пожалуйста, милый, не глядите так печально. Сондра так любит своего Клайда! Она сделает все, все, чтобы он был счастлив. Сделает! И все будет хорошо. Подождите – и увидите. Сондра никогда не откажется от своего Клайда, никогда!

Клайд понимал, что у него нет ни одного довода, чтобы переубедить ее, – решительно ни одного, который не заставил бы ее почувствовать, как странно и подозрительно его тревожное нетерпение, – и что из-за требования Роберты (если только… если только… ну, если Роберта его не отпустит) отказ Сондры означает для него катастрофу. И он печально, даже с отчаянием, смотрел ей в лицо. Какая она красивая! Как прекрасен ее мир! А ему не дано владеть ни ею, ни этим миром – никогда! Всему преграда – Роберта, ее требование и его обещание. И нет никакого спасения, кроме бегства. Боже!

Взгляд его стал напряженным, почти безумным – в нем появилась необычайная сила, – это был взгляд человека, стоящего на грани помешательства; так еще никогда не случалось с Клайдом за всю его жизнь, и Сондра заметила странную силу этого взгляда. Клайд казался таким больным, надломленным, безмерно отчаявшимся, что Сондра воскликнула:

– Да что с вами, Клайд, милый? У вас глаза такие… даже не знаю какие… несчастные или… Клайд так сильно меня любит? Но разве он не может подождать только три или четыре месяца? Да нет же, конечно, может! Это не так страшно, как ему кажется. Он почти все время будет со мной, милый мой мальчик. А когда его здесь не будет, Сондра будет писать ему каждый день, каждый день!

– Но, Сондра, Сондра если б я мог сказать вам все! Если б вы знали, как много это для меня значит!

Он запнулся, потому что увидел в это мгновение в глазах Сондры чисто деловой, практический вопрос: почему ей так необходимо сейчас же с ним бежать? И Клайд тотчас же почувствовал, какое огромное влияние имеет на нее среда… как безраздельно она принадлежит этому миру… и как легко ее спугнуть чрезмерной настойчивостью: пожалуй, она начнет в нем сомневаться, побоится сделать неосторожный шаг… Надо отказаться от этой попытки. Иначе она, конечно, станет его расспрашивать – и это может настолько охладить ее чувство, что не останется даже мечты об осени…

И поэтому, вместо того, чтобы объяснить, почему ему так необходимо ее решение, он попросту отступил:

– Это все потому, что вы так нужны мне, дорогая, – все время нужны. В этом все дело. Иногда мне кажется, что я больше ни минуты не могу жить вдали от вас. Я так жажду вас!

Но Сондра, хотя и очень польщенная его пылким чувством, которое отчасти разделяла, все же в ответ только повторила то, что уже сказала раньше. Они должны ждать. Осенью все окончится благополучно. И Клайд, совершенно ошеломленный своей неудачей, не мог отрицать, что он и теперь счастлив с нею; он постарался, как умел, скрыть свое настроение… и думал, думал, думал… быть может, есть какой-то выход… какой-нибудь… может быть, даже та мысль насчет лодки… или что-нибудь еще…

Но что?

Но нет, нет, нет – только не это! Он не убийца и никогда не будет убийцей. Не будет, никогда… никогда… никогда…

Значит – потерять все.

Неизбежная катастрофа.

Неизбежная катастрофа.

Как же избежать ее и завоевать Сондру?

Как, как, как?