Текст книги "Американская трагедия"

Автор книги: Теодор Драйзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 69 страниц)

Он замолчал, увидев, как лицо Роберты вспыхнуло от стыда, презрения, отчаяния при мысли, что ей пришлось коснуться чего-то столь низменного и пошлого. Но хотя это была с его стороны хитрая и даже грязная уловка, так велика властная и умудряющая сила необходимости, что Роберта все же увидела некоторый смысл в его доводах. Пусть он хочет воспользоваться ею как ширмой, как маской, за которой оба они на этот раз попытаются укрыться. Но все равно, как это ни было постыдно, действительность вставала перед нею голым, суровым утесом, и у его подножья бились яростные волны необходимости.

– Ты можешь не называть своего настоящего имени, – услышала она слова Клайда, – и не говорить, откуда ты. Я ведь не собираюсь связываться с докторами здесь, в Ликурге. И потом, если ты скажешь ему, что у тебя нет никаких средств, только твой еженедельный заработок…

Роберта бессильно опустилась на стул, стараясь собраться с мыслями, а он все плел свою убедительную ложь – и большинство его доводов попадало прямо в цель. Ибо, как ни был фальшив и безнравствен весь этот план, все же Роберта понимала, что и она и Клайд в безвыходном положении. В нормальных условиях она могла быть до щепетильности честна и правдива в словах и поступках, но тут явно разыгралась одна из тех жизненных бурь, при которых обычные карты и компасы моральных критериев становятся бесполезными.

Итак, было решено, что они обратятся к какому-нибудь доктору подальше от Ликурга, хотя бы в Утике или Олбани (тем самым подразумевалось, что к доктору она все-таки пойдет), и на этом разговор оборвался. Одержав победу, добившись того, что сам он не будет в это замешан, Клайд набрался храбрости и решил немедленно, всеми правдами и неправдами отыскать доктора, к которому можно послать Роберту. Тогда всем этим ужасным волнениям придет конец. А после она сможет – она должна! – пойти своей дорогой. И он, сделав для нее все, что можно, тоже пойдет своей дорогой – к тем блистательным свершениям, которые ожидают его, если только сейчас все уладится.

36

Однако проходили часы, дни, прошла неделя, потом десять дней, а Клайд ни слова не сообщил о докторе, к которому Роберта могла бы пойти. Несмотря на все свои уговоры и обещания, он все еще не знал, к кому обратиться. А каждый день, каждый час был такой грозной опасностью и для него и для нее! В ее взглядах и вопросах сказывалось сильнейшее, жгучее, минутами нестерпимое страдание. Да и сам Клайд был предельно измучен своим неумением найти быстрый и верный выход и помочь ей. Где живет врач, к которому можно послать ее, на которого можно положиться? Как это разузнать?

Перебрав поименно всех своих знакомых, он в конце концов обрел слабую надежду в образе некоего Орина Шорта, которому принадлежал небольшой магазин мужского белья, обслуживавший главным образом богатую молодежь Ликурга. Шорт был молод, приблизительно того же возраста, что и Клайд, и, кажется, с такими же наклонностями; со времени своего переезда в Ликург Клайд постоянно пользовался его советами относительно своих галстуков, костюмов и вообще стиля одежды. Клайд давно отметил, что это – очень живой, тактичный и любознательный молодой человек; Шорт очень нравился девушкам; к тому же он всегда был чрезвычайно любезен со своими клиентами, особенно с теми, кого считал стоящими выше себя на общественной лестнице,

– в том числе и с Клайдом. Узнав о родстве Клайда с Грифитсами, Шорт в надежде, что это поможет ему выдвинуться, изо всех сил старался завязать с ним как можно более дружеские отношения. Но Клайд из-за своих важных родственников до сих пор не считал возможным принимать всерьез подобное знакомство. Однако Шорт был так приветлив и услужлив, что Клайд не мог не поддерживать с ним хотя бы поверхностных полуприятельских отношений, которыми тот был, по-видимому, очень доволен. В самом деле, он держался заискивающе, порою даже подобострастно. И вот среди всех, с кем Клайду приходилось встречаться. Шорт оказался едва ли не единственным, кого он мог попытаться расспросить в надежде получить какие-нибудь полезные сведения.

Надумав посоветоваться с Шортом, Клайд утром и вечером, проходя мимо его магазина, счел необходимым по меньшей мере три дня подряд кланяться и улыбаться ему особенно дружески. Затем, решив, что этим он, насколько допускает его положение, уже подготовил почву, Клайд зашел в магазин; вовсе не уверенный, что с первого раза сумеет затронуть опасную тему, он заранее придумал для Шорта целую историю. Он скажет, будто к нему обратился на фабрике один молодой рабочий, который недавно женился: ему грозит появление наследника, а он пока не может справиться с неизбежными в таком случае расходами – и просил Клайда посоветовать, где найти доктора, который мог бы тут помочь. К этому Клайд собирался прибавить лишь одну оригинальную подробность: дело в том, что молодой человек очень беден, робок и не слишком сообразителен, а потому не может сам о себе позаботиться. Клайд живет здесь слишком недавно и потому не мог указать никакого врача, но, как человек более сведущий, рекомендовал рабочему одно временное средство (Клайд намерен был внушить Шорту, что сам-то он далеко не беспомощен и едва ли нуждался бы в подобных советах). К сожалению, однако, это средство не подействовало. Поэтому нужны более решительные меры, необходим врач. Шорт же давно живет в Ликурге, а до того жил в Гловерсвиле и, уж, конечно, – так уверял себя Клайд, – сможет указать хотя бы одного врача. Чтобы отвести от себя всякое подозрение, Клайд решил прибавить, что он, конечно, мог бы расспросить на этот счет своих знакомых, но случай слишком необычный (заговорить о таких вещах в его кругу, значит вызвать всякие толки и пересуды), вот почему он обращается к Шорту и просит его молчать об этом.

Случилось так, что торговля у Шорта в тот день шла на славу, и поэтому он был особенно весел и разговорчив. И когда Клайд зашел к нему – будто бы лишь затем, чтобы купить носки, – Шорт воскликнул:

– Очень рад вас видеть, мистер Грифитс! Как поживаете? Я как раз думал, что пора бы уже вам заглянуть ко мне! Хочу показать вам кое-какие вещи – я их получил после того, как вы были у меня в последний раз. Как дела «Компании Грифитс»?

Всегда приветливый, он был вдвойне любезен с Клайдом, который ему нравился. Но Клайд, поглощенный своим дерзким замыслом, был до того взвинчен, что, сколько ни старался сохранить непринужденный вид, ему это плохо удавалось. Тем не менее он зашел в магазин и, следовательно, уже как бы приступил к осуществлению своего плана. Поэтому он начал:

– Дела идут прекрасно, нельзя жаловаться, и работы у меня всегда много…

Он стал рассеянно перебирать галстуки, висящие на подвижных никелевых вешалках. Шорт тотчас обернулся, снял с полки несколько особых коробок и поставил их на стеклянный прилавок перед Клайдом.

– Те не стоит смотреть, мистер Грифитс, – сказал он, – взгляните лучше сюда. Вот галстуки, которые я хотел вам показать, для вас они не будут стоить дороже. Я только сегодня утром получил их из Нью-Йорка.

Он развернул несколько пачек, по шести галстуков в каждой, и пояснил, что это самые модные.

– Видели вы в Ликурге что-нибудь подобное? Я уверен, что нет.

Он с улыбкой смотрел на Клайда; ему от души хотелось, чтобы этот молодой человек, с такими прекрасными связями, хотя и не очень богатый, с ним подружился. Это подняло бы Шорта в глазах жителей Ликурга.

Клайд перебирал галстуки, понимая, что Шорт сказал ему правду; он был взволнован, мысли его путались, и он не мог подыскать слов, чтобы заговорить так, как собирался.

– Очень красивые… конечно… – сказал он, чувствуя, что при других обстоятельствах ему было бы очень приятно купить хотя бы два из них. – Я, пожалуй, возьму вот этот и еще этот.

Он отобрал два галстука, напряженно думая, как бы заговорить о гораздо более важном деле, которое привело его сюда… И зачем он покупает эти галстуки, тратит время на всякие пустяки, когда просто нужно спросить Шорта о том деле? Но это так трудно… очень трудно! Однако он должен это сделать… только, может быть, не сразу. Сперва он посмотрит еще что-нибудь, чтобы не вызвать подозрений… попросит показать хотя бы носки… Но зачем они ему? Он ни в чем не нуждается; Сондра только недавно подарила ему дюжину носовых платков, несколько воротничков, галстуки и носки. И все же каждый раз, как он решал заговорить, у него начинало сосать под ложечкой от страха, что он не сумеет все сказать так спокойно и свободно, как нужно. Придуманная история сомнительна и ненадежна и легко может привести к позорному разоблачению… Кажется, он просто не сумеет сегодня заговорить с Шортом. И в то же время он спрашивал себя: представится ли еще когда-нибудь такой удобный случай?

Шорт тем временем отошел ненадолго в глубину магазина и теперь вернулся.

– Если не ошибаюсь, я видел вас в прошлый вторник, часов в девять вечера, когда вы входили к Финчли, – сказал он с самой любезной и даже льстивой улыбкой. – До чего у них красивый дом и сад!

Клайд знал что его связи в здешнем обществе производят на Шорта большое впечатление; в тоне торговца звучало величайшее восхищение с примесью подобострастия. И это сразу придало Клайду храбрости; находясь в такой позиции превосходства, можно сказать что угодно, – понял он: всякое слово его почитатель примет с благоговейным уважением. Выбрав пару носков, чтобы как-то сгладить впечатление от своей просьбы, он сказал:

– Да, кстати, чтобы не забыть. Я хотел спросить вас кое о чем. Может быть, вы сможете мне сказать. У нас на фабрике есть один рабочий, молодой парень, он недавно женат – всего месяца четыре, кажется… так вот, он сейчас очень беспокоится из-за жены…

Клайд запнулся, не зная, есть ли смысл продолжать: он заметил, что выражение лица Шорта несколько изменилось. Однако, зайдя так далеко, он уже не мог отступить и с нервным смешком прибавил:

– Право, не знаю, почему они всегда приходят ко мне со своими заботами! Вероятно, думают, что я должен отлично разбираться в таких вещах (он снова засмеялся). Но я здесь совершенный новичок и просто не знаю, что ему сказать. А вы, по-моему, уже давно в Ликурге, вот я и решил спросить вас…

Он говорил так развязно и небрежно, как только мог, но уже понимал, что совершает ошибку; Шорт наверняка сочтет его глупцом или чудаком. Однако, хотя Шорта и поразило, что Клайд обратился к нему с подобным вопросом (он заметил неожиданную натянутость и нервозность в поведении Клайда), ему очень польстило такое доверие, хотя бы и в столь щекотливом деле. Он тотчас оправился от удивления и ответил прежним любезным тоном:

– Ну, разумеется, мистер Грифитс, я буду очень рад, если только смогу чем-нибудь вам помочь. А в чем же дело?

– Так вот, видите ли, – вновь начал Клайд, немного ободренный этим доброжелательным ответом, и несколько понизил голос, чтобы придать подобающую таинственность разговору на эту ужасную тему, – у его жены прошло уже два месяца сверх срока, а он пока не может позволить себе иметь ребенка и не знает, как теперь этого избежать. С месяц назад, когда он пришел ко мне в первый раз, я посоветовал попробовать одно лекарство, которое обычно помогает (это было сказано для того, чтобы показать Шорту свою осведомленность и находчивость в подобных положениях: стало быть, лично ему, Клайду, такие сведения ни к чему), но они, видно, не сумели воспользоваться этим лекарством как надо. Во всяком случае, он теперь очень волнуется и хотел бы отправить ее к доктору, понимаете? А я в Ликурге никого не знаю. Я слишком недавно здесь. Будь это в Канзас-Сити или в Чикаго, я бы знал, что делать. Там мне известны три или четыре врача (стараясь произвести большее впечатление на Шорта, он многозначительно улыбнулся). Но здесь – другое дело. Если я начну спрашивать знакомых и это дойдет до моих родных, они могут не так это истолковать. Вот я и подумал,

– может быть, вы кого-нибудь знаете и укажете мне. В сущности, меня это совершенно не касается, но мне жаль парня.

Он замолчал; и так как Шорт слушал внимательно и сочувственно, Клайд теперь смотрел на него с большим доверием, чем вначале. Шорт, хотя и удивленный, был очень рад случаю оказать ему услугу.

– Вы говорите, прошло уже два месяца?

– Да.

– И лекарство, о котором вы говорили, не помогло?

– Нет.

– А она принимала его и на второй месяц?

– Да.

– Ну, это и правда скверно. Боюсь, что дела ее плохи. Видите ли, мистер Грифитс, беда в том, что я ведь тоже не так давно в Ликурге. Я купил этот магазин всего полтора года назад. Конечно, будь я в Гловерсвиле… – Он замолчал на мгновенье, словно тоже, как и Клайд, усомнился, благоразумно ли вдаваться в такого рода подробности, но через несколько секунд продолжал: – Вы понимаете, это не так-то легко устроить и здесь и в любом другом городе. Доктора всегда боятся неприятностей. Правда, я слышал, был тут один случай, когда девушка обратилась к врачу, – он живет в нескольких милях отсюда. Но она была из очень хорошей семьи, и молодой человек, который отвел ее к доктору, был всем известен. Не знаю, согласится ли этот врач сделать что-нибудь для незнакомого человека. Впрочем, такие вещи делаются постоянно, и вы можете попытаться. Но если вы пошлете этого рабочего к доктору, скажите ему, чтобы он не называл меня. Видите ли, меня тут все знают, и я совсем не хочу быть замешанным в это дело. Особенно если выйдет что-нибудь неладное.

И Клайд с признательностью ответил:

– Ну конечно! Он это поймет. Я скажу ему, чтобы он никого не называл.

Вынув из кармана блокнот и карандаш, он записал имя и адрес врача, чтобы не забыть этих важных сведений.

Шорт заметил, с каким облегчением вздохнул Клайд, и мысленно спросил себя, существует ли в действительности этот рабочий. Не сам ли Клайд попал в беду? Чего ради стал бы он беспокоиться о каком-то молодом рабочем? Все же он был рад услужить Клайду, но одновременно подумал, что выйдет недурная сплетня для всего Ликурга, если он когда-нибудь впоследствии вздумает об этом рассказать. Нет, если только Клайд сам не довел до беды какую-нибудь девушку, очень глупо с его стороны вмешиваться в такое дело, да еще из-за рабочего. Что-то не верится.

Несмотря на все эти соображения, он еще раз повторил имя и фамилию доктора, постарался точнее вспомнить, как к нему доехать и на какой станции сойти, и подробно описал дом. Клайд, получив нужные сведения, поблагодарил и ушел; торговец весело и немного подозрительно посмотрел ему вслед. «Уж эти богатые молодчики, – подумал он. – Странно, что он с такой просьбой пришел ко мне. У него тут столько знакомых и приятелей, – кажется, мог бы ему кто-нибудь удружить в этом деле скорее, чем я. А может быть, он как раз и боится, как бы об этом не прослышали знакомые. Почем знать, кого он довел до беды! Может быть, даже эту молоденькую Финчли. Все может быть! Я не раз видел их вместе, и она такая бойкая! Ну и ну, вот уж…»

37

Добытые таким образом сведения лишь отчасти облегчили положение. Теперь для Клайда и Роберты не могло быть ни минуты спокойствия, пока эта задача не будет окончательно решена. Узнав подробный адрес и фамилию врача. Клайд немедленно отправился к Роберте и сказал ей, что у него есть наконец доктор, который может ей помочь. Теперь предстояло еще нелегкое дело, подбодрить ее настолько, чтобы она решилась одна пойти к врачу; она должна объяснить ему все так, чтобы полностью выгородить Клайда и вызвать у врача побольше сочувствия к себе; тогда он потребует лишь самой незначительной платы.

Но вместо того, чтобы протестовать, чего сначала опасался Клайд, Роберта сразу согласилась. Очень многое в поведении Клайда, начиная с рождества, так возмущало ее, что она совсем растерялась и думала лишь о том, чтобы без огласки выпутаться из беды и потом пойти своей дорогой, как бы ни было это горько и тяжело. С тех пор как она поняла, что он больше не любит ее и явно хочет от нее отделаться, она вовсе не желала удерживать его насильно. Пусть уходит. Она и одна проживет. Да, она сможет жить и без него, лишь бы только выпутаться из этой истории. Но, говоря себе все это и ясно сознавая, что счастливые дни ее жизни прошли безвозвратно, Роберта закрывала лицо руками и утирала неудержимые слезы. Могла ли она думать, что все так кончится…

И когда, побывав у Шорта, Клайд в тот же вечер пришел к ней, ужасно довольный собой и своим подвигом, она внимательно выслушала его объяснения и сказала только:

– Ты точно узнал, где это, Клайд? Можно спокойно доехать поездом или там придется еще далеко идти пешком?

Когда он объяснил, что это близко от Гловерсвила – в сущности пригород

– и что врач живет всего в четверти мили от станции, она спросила еще:

– А он бывает дома по вечерам или нам надо будет прийти днем? Лучше бы, если можно, поехать вечером. Меньше опасности, что кто-нибудь нас увидит.

Клайд успокоил ее: от Шорта он знал, что доктор принимает вечером.

– А ты не знаешь, старый он или молодой? – продолжала она. – Мне было бы гораздо легче, если бы он был старый. Я не люблю молодых докторов. У нас дома всегда бывал старый доктор. Мне было бы легче говорить с таким, как он.

Этого Клайд не знал. Он и не подумал спросить об этом Шорта, но, чтобы успокоить Роберту, наугад сказал, что доктор средних лет, – так оно действительно и было.

На следующий вечер оба они – порознь, как обычно, – выехали в Фонду, где пришлось сделать пересадку. Но вот и нужная станция. Они вышли из вагона и пошли по ровной зимней дороге, покрытой твердым, слежавшимся снегом. Идти по ней было легко, и они шли быстро, потому что между ними уже не существовало той близости, которая прежде заставила бы их медлить. Еще совсем недавно, думала Роберта, если б они с Клайдом очутились в таком безлюдном месте, он с радостью замедлил бы шаг, обнял бы ее за талию и стал бы весело болтать обо всем понемножку: о погоде, о работе на фабрике, о мистере Лигете, о своем дяде, о новых фильмах, о том, как приятно было бы съездить вдвоем туда-то, сделать то-то и то-то… А теперь… ведь именно теперь она, как никогда прежде, нуждается во всей его преданности и поддержке. Но он – Роберта видела это – был весь поглощен тревожными размышлениями: не струсит ли она, оставшись одна, не сбежит ли, сумеет ли сказать то, что нужно, в нужный момент, чтобы убедить доктора помочь ей, и притом за наименьшую плату.

– Ну, Берта, как ты? Ничего? Не струсишь, а? Уж пожалуйста, не надо! Помни, ты идешь к врачу, который уже делал такие вещи. Я это точно узнал. Ты только скажи ему, что с тобой случилась беда, вот и все, и что ты не знаешь, как быть, если он как-нибудь не поможет тебе, потому что у тебя нет друзей и тебе совсем не к кому пойти. И вообще дело такое, что ты не можешь ни к кому обратиться, если бы и хотела, потому что знакомые могут тебя выдать, понимаешь? А если он будет спрашивать, где я и кто я, ты просто скажи, что был тут один молодой человек, но он уехал… не называй никаких имен, а просто скажи, что уехал и ты не знаешь куда… удрал, понимаешь? А если он спросит, почему ты обратилась к нему, скажи, что слышала, как он помог одной девушке, – что она тебе рассказала. И объясни, что ты очень мало зарабатываешь, а то он представит такой счет, который я не смогу оплатить. Лучше всего попроси его сделать рассрочку на несколько месяцев или что-нибудь в этом роде, понимаешь?

Клайд так нервничал, стараясь внушить Роберте мужество и энергию, необходимые, чтобы пройти через все это и добиться успеха, что не понимал, как нелепы и непрактичны почти все его советы и наставления. А Роберта думала, что легко ему стоять в стороне и поучать ее, а она должна пойти и выдержать такую пытку одна. И притом он явно заботится о себе куда больше, чем о ней. Пусть она сама выпутывается, да так, чтобы ему это все обошлось подешевле и без особых забот!

И, однако, несмотря ни на что, ее даже сейчас влекло к нему: она любила его бледное лицо, тонкие руки, его нервное изящество. Она знала: у него самого не хватило бы ни смелости, ни находчивости для того, что он заставляет ее делать, – и все же не сердилась. Она только сказала себе, что хоть он и поучает ее, как ей себя вести, она не очень-то будет слушаться его советов. Она вовсе не собиралась говорить, будто она покинута, – это было бы слишком тяжело и стыдно. Она скажет, что она замужем, но они с мужем слишком бедны и пока не могут иметь ребенка, – все это, как она помнила, рассказывал Клайд аптекарю в Скенэктеди. В конце концов разве знает Клайд, что она переживает? Он даже не идет с ней, чтобы облегчить ей мучительный разговор.

Однако, повинуясь чисто женскому прирожденному стремлению найти в ком-то поддержку, она обернулась к Клайду, взяла его за руки и замерла. Ей хотелось, чтобы он обнял ее, приласкал, сказал, что ей нечего бояться – все будет хорошо… В этом невольном порыве отразилось ее прежнее доверие к Клайду, – и хотя он больше не любил ее, он высвободил руки и обнял ее, просто для того, чтобы ободрить.

– Ну, смелее, Берта! – сказал он. – Послушай, нельзя же так. Неужели у тебя не хватит храбрости теперь, когда мы уже пришли? Надо только войти – и тогда все будет не так уж страшно, уверяю тебя. Ты только поднимись на крыльцо и позвони. А когда выйдет он или кто-нибудь другой, скажи, что хочешь поговорить с доктором наедине, понимаешь? Тогда он поймет, что это дело секретное, и тебе будет легче.

Он продолжал давать советы в том же роде, и она, не найдя в нем в эту минуту искренней нежности, ясно поняла, как безнадежно ее положение, собрала все свои силы и сказала:

– Ну, хорошо, подожди меня здесь. Не уходи далеко, ладно? Может быть, я очень скоро вернусь.

И она торопливо пошла к воротам и дальше по дорожке, ведущей к крыльцу.

Дверь открыл сам доктор; вопреки представлению Шорта и Клайда, это был и по внешности и по характеру человек очень трезвый и умеренный – типичный провинциальный врач: солидный, осторожный, строго нравственный и даже довольно набожный; он считал себя отчасти либералом, но человек сколько-нибудь либеральный увидел бы во многих его воззрениях ограниченность и упрямство. Невежество и глупость большинства окружающих позволяли ему считать себя образованным человеком. Он постоянно сталкивался со всяческими проявлениями косности и упадка, с одной стороны, и здравомыслия, энергии, осмотрительности и преуспеяния – с другой, и в тех случаях, когда действительность готова была опрокинуть его ранее сложившиеся взгляды, предпочитал не вмешиваться в нее и предоставлял силам неба или ада самим решать исход событий. Он был небольшого роста, коренастый, с шарообразной головой, но с красивыми и правильными чертами лица, живыми серыми глазами и приятной улыбкой. У него были короткие полуседые волосы, лоб прикрывала челка – невинное щегольство сельского жителя. Толстые руки с пухлыми, но чуткими пальцами были спокойно опущены. Ему было пятьдесят восемь лет; он был женат, отец троих детей, и старший сын уже изучал медицину, готовясь наследовать практику отца.

Введя Роберту в просто обставленную неуютную приемную, доктор попросил ее подождать, пока он кончит обедать. Вскоре он появился в дверях небольшого кабинета, тоже очень просто обставленного: тут стояли письменный стол, два стула, книжный шкаф и стол с медицинскими инструментами; в глубине, видимо, находилась еще комнатка с разными медицинскими принадлежностями. Доктор провел Роберту в кабинет и указал ей на стул. Его седые волосы, солидность, важность, странная привычка щурить глаза – все это немало напугало Роберту; однако доктор отнюдь не произвел на нее такого неблагоприятного впечатления, как она ожидала: во всяком случае, он старый и кажется если не приветливым, то хотя бы умным и осторожным. А он посмотрел на нее с любопытством, словно вспоминая, не встречал ли ее раньше, и затем сказал:

– Ну, давайте познакомимся! Чем я могу вам помочь?

Он говорил негромко, ободряюще, и Роберта была глубоко благодарна ему за это. Однако, испуганная тем, что вот сейчас, здесь, придется наконец признаться в ужасной истине, она сидела неподвижно и молча; сначала она смотрела на доктора, потом опустила глаза и стала судорожно теребить сумочку.

– Видите ли… – начала она серьезно и взволнованно; в ее лице и голосе внезапно прорвалось страшное внутреннее напряжение. – Я пришла… я пришла… то есть… я не знаю, как сказать вам. Когда я шла сюда, я думала, что сумею сказать, но теперь… теперь я увидела вас… – Она замолчала, сделала движение, словно собираясь встать, и вдруг воскликнула:

– Господи, как это все ужасно! Я так нервничаю…

– Ну, ну, успокойтесь, дорогая, – сказал он ласково и ободряюще; ему понравилась эта хорошенькая, но совсем не кокетливая посетительница, и он слегка удивился, не понимая, что могло привести в волнение такую, видимо, скромную, серьезную и сдержанную девушку; притом его очень позабавило это детское: «Теперь я увидела вас».

– Стало быть, вы пришли и «увидели меня», – повторил он. – Но чем же я вас так напугал? Я всего только сельский врач, знаете ли, и, право, я не такой уж страшный, как вам кажется! Вы можете вполне довериться мне, можете рассказать о себе все, что хотите, вам нечего бояться. Если я могу что-нибудь сделать для вас, я это сделаю.

Он в самом деле славный, подумала Роберта, но такой почтенный и серьезный и, наверно, очень строгий… и, наверно, будет неприятно поражен, когда она скажет, зачем пришла. Что тогда? Захочет ли он чем-нибудь помочь? А если захочет, как все устроится с деньгами? Это ведь будет очень серьезный вопрос. Если бы Клайд или хоть кто-нибудь из близких мог быть здесь и говорить за нее! А все же она должна говорить, раз уж она пришла сюда. Теперь нельзя отступать. Роберта опять беспокойно задвигалась, теребя пальцами большую пуговицу жакета, и наконец с запинкой проговорила:

– Но, видите ли, это… это совсем другое, не то, что вы, наверно, думаете… я… я…

И опять она замолчала, не в силах продолжать, то Краснея, то бледнея. Ее тревожная застенчивость, чистый белый лоб и ясные глаза, скромность и сдержанность в манерах и одежде заставили врача подумать, что посетительница попросту крайне наивна, вернее, неопытна во всем, что касается деятельности человеческого тела, и оттого мучительно стесняется,

– это столь характерно для неискушенного молодого существа. В первую минуту он не мог заподозрить ничего дурного – и уже собирался повторить обычную в таких случаях формулу: что ему можно сказать решительно все, без всяких страхов и сомнений. Но тут мелькнула другая мысль, подсказанная зрелой красотой Роберты, а пожалуй, и ее собственные мысли передались ему: он решил, что ошибся. В конце концов, может быть, это просто одна из неприятных историй, обычных среди молодежи. Очевидно, здесь какая-нибудь незаконная связь! Эта девушка молода, здорова, красива; притом такие истории всегда выходят наружу – и нередко это случается как раз с девушками самого скромного и приличного вида. И всегда это влечет за собой волнения и неприятности для врача. По разным причинам – и из-за своего замкнутого, сдержанного характера и из-за взглядов, принятых в его среде,

– он не любил иметь дело с такими историями. Это было незаконно, опасно, как правило, почти не оплачивалось, и он знал, что местное общественное мнение строго это осуждает. Притом его и самого возмущали дрянные девчонки и мальчишки, которые вначале позволяют себе с такой легкостью уступать требованиям природы, а потом так же легко отказываются нести налагаемые этим обязательства и не желают ни брака, ни детей. И хотя за последние десять лет он помог нескольким девушкам, нарушившим приличия и не имевшим иного выхода, избавиться от последствий своего легкомыслия (в случае, если это были девушки из хороших, близко знакомых ему семейств или если к этому его побуждали соображения религиозного порядка или добрососедские отношения), все же он был против того, чтобы вызволять из беды всех остальных, кто не имел такой прочной поддержки. Это слишком опасно. Обыкновенно в таких случаях он советовал немедленный и обязательный брак. Если же это оказывалось невозможным, так как виновник позорного события успел скрыться, доктор твердо и решительно отказывался от какого-либо вмешательства в это дело. Вмешиваться в таких случаях слишком опасно для врача: не только дурно с этической и общественной точки зрения, но и преступно.

Поэтому теперь он смотрел на Роберту серьезно и холодно. Ни в коем случае, думал он, нельзя позволить себе растрогаться и как-либо впутаться в эту историю. И чтобы помочь и себе и ей сохранить известное равновесие, которое даст им обоим возможность спокойно закончить трудный разговор, он пододвинул к себе книгу для записей в черном кожаном переплете и открыл ее со словами:

– Ну, давайте разберемся, в чем ваша беда. Как вас зовут?

– Рут Говард, миссис Говард, – нервно и с усилием ответила Роберта, назвавшись тем именем, которое подсказал ей Клайд.

Услышав, что она замужем, врач вздохнул с облегчением. Но откуда же эти слезы? Что за причина у молодой замужней женщины так сильно робеть и волноваться?

– Имя вашего мужа? – продолжал он.

Этот простой вопрос, на который было так легко ответить, однако, смутил Роберту; и она не сразу заставила себя сказать: «Гифорд» (имя ее старшего брата).

– Вы, вероятно, живете здесь?

– В Фонде.

– Так. Сколько вам лет?

– Двадцать два.

– Давно вы замужем?

И этот вопрос, так тесно связанный с тем, что мучило ее, снова заставил ее смутиться.

– Позвольте… да… три месяца.

И опять доктор Глен был охвачен сомнением, хотя и не показал этого. Ее нерешительные ответы удивляли его. Откуда эта неуверенность? Он снова спрашивал себя: действительно ли перед ним порядочная женщина, не справедливы ли его первоначальные подозрения?

– Итак, миссис Говард, в чем же дело? Вы можете без всяких колебаний сказать мне все. Изо дня в день я выслушиваю всевозможные признания и привык к нем. Прислушиваться к человеческим страданиям моя обязанность.

– Видите ли, – бледнея и запинаясь, начала Роберта. Это страшное признание сжимало ей горло и едва не парализовало язык. Она все крутила пуговицу жакета и упорно не поднимала глаз. – Дело в том, что… понимаете… у моего мужа нет средств… мне приходится работать, чтобы помочь справиться с расходами, но мы оба зарабатываем так мало (она сама удивлялась, что может так бесстыдно лгать, – она, всегда ненавидевшая ложь)… Так вот… конечно, мы не можем позволить себе… мы не можем сейчас иметь детей… так скоро, понимаете, и…

Она замолчала, у нее перехватило дыхание, и она просто не в силах была дальше так лгать.