Текст книги "Исповедальня"
Автор книги: Теннесси Уильямс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Леона. Ну, хорошо. Представим, что это случилось. Что дальше?
Молодой человек. Что Вы думаете я бы сказал?
Леона. Сказал кому? Рыбе?
Молодой человек. Самому себе и рыбе?
Леона. Я сейчас свихнусь. Откуда я знаю, что может сказать человек в такой ситуации.
Молодой человек. Я скажу Вам, что я бы сказал: «Ну и ладно…»
Леона. Все, что ты бы сказал, это «Ну и ладно»?
Молодой человек. «Ну и ладно» – это все, что я бы сказал, перед тем, как повернуться на другой бок.
Леона. Что бы сказала я, так это, – «Убирайся к черту отсюда, ты, чудовище с вытаращенными глазами», вот что я бы сказала ей.
Монк. Леона, тебе бы успокоиться.
Леона. Но в чем смысл твоей истории?
Молодой человек. Ты не видишь смысла в моей истории?
Леона. Не-а.
Молодой человек.(Мальчику) Ты видишь смысл в моей истории? (Мальчик качает головой) Ну хорошо, может и я его не вижу.
Леона. Тогда зачем ты рассказываешь нам это?
Молодой человек. Что ты должен сохранить до тех пор, пока не будешь готов покинуть этот мир? То единственное, что ты не должен потерять?
Леона. Любовь?
Молодой человек смеется.
Мальчик. Интерес?
Молодой человек. Это ближе, намного ближе. Да, это почти то. Слово, которое мне приходит на ум– это удивление. Способность удивляться Я потерял способность удивляться, настолько потерял, что если я проснусь однажды ночью в своей комнате и увижу такую фантастическую рыбину, плавающую прямо над моей головой, то и это не удивит меня по-настоящему.
Леона. То есть, ты бы подумал, что тебе все это снится?
Молодой человек. О, нет. Я бы понимал, что не сплю. Но не удивился бы по– настоящему. (Он подымается и направляется к месту «исповедальни», свет концентрируется на нем) Есть какая-то непристойность, убийственная непристойность в чувствах большинства гомосексуалистов. Ощущения глубокие, мощные, грубые и характер их неизменен. Любовный акт, как инъекция шприцом, к которой они пристрастились, но которая уводит их все дальше и дальше от чувства интереса и удивления. Эта возможность разнообразия и неожиданности в их– «любовной жизни» – (Он горько улыбается) – как то странно отражается на других сторонах… «чувственности». (Он улыбается опять) Да, когда-то, довольно уже давно, я бывал поражен ощущением, что я живой, тем, что я – это я, что я живу! Дар небес, во плоти, да, по какой-то таинственной причине, единственное, неповторимое, захватывающее ощущение того, что я существую: живу! – И когда бы я не чувствовал это– этот удар – это чувство – чего? – самоосуществления? – всякий раз я был ошеломлен, я был поражен этим. И существованием всего, что существует, я был поражен как молнией… Это более, чем поражало меня, это приводило меня в панику, внезапное чувство – я думаю, что это было похоже на эпилептический удар, разве что я не падал на землю в конвульсиях; нет скорее я пытался затеряться в толпе на улице, пока припадок закончится. Это были страшные приступы. Однажды, я забрался в горы и разбил свой автомобиль о дерево, и я не уверен, что не желал это сделать… В лесу, иногда, ты видишь гигантское дерево, ему несколько сот лет, оно многое повидало, оно побито молнией и все равно упрямо живет и наращивает кору. Мне интересно, если бы такое дерево получило такой же урок, как и я – ничему не удивляться, стало бы оно жить двести, триста лет дальше? Этот мальчик, которого я подобрал этой ночью, ребенок из кукурузной страны, все еще имеет способность удивляться тому, что видит, слышит и чувствует в этом земном мире. Всю дорогу, что мы ехали по Каньону к моему дому, он твердил – «Я не верю, я не верю, что я доехал до Тихого океана, величайшего океана в мире!» так, как будто ни Магеллан, ни Бильбао, ни даже индейцы никогда не видели этого прежде… И это волнение напомнило мне о моей потере способности сказать «О. боже!» вместо «Ну и ладно.» Я задал все вопросы, прокричал их глухим небесам, пока не охрип и не посинел, но не получил ответа, даже намека, вообще никакого, понимаешь ли, но солнце встает каждое утро, и садится ночью, и галактики передвигаются по ночному небу, как хористы по сцене, механические хористы: один, второй, третий, бум-с, один, два, три, бум-с… Повторяй любой вопрос сколько хочешь, но чего ты добьешься, что получишь в ответ? – Большой раздробленный камень в пустыне, монументальный символ истощенной страсти и путанице в тебе, глупый каменный парализованный Сфинкс, который не знает ответов, также как и ты, но при этом ведет себя, как оракул на все времена, ожидающий своим животом услышать некие знаки вселенского разума, и если бы он проснулся однажды ночью на краю пустыни и увидел бы эту фантастическую рыбину, плывущую над его головой – знаете, что бы он сказал? Он бы сказал: «Ну и ладно» – и опять отправился бы спать следующие пять тысяч лет.
Он возвращается, свет «исповедальни» гаснет, бар освещается. Он возвращается к столику и примеривает свой шейный платок на мальчика., пока говорит.
Твой велосипед все еще в моей машине. Поставить его на тротуар?
Мальчик. Я сам заберу его. (Он обращается к Леоне) Спокойной ночи.
Леона. Ты мог бы поставить свой велосипед ко мне в трейлер и добраться до берега со мной. В моем трейлере есть две койки.
Мальчик. Спасибо, но я…
Леона. Почему нет? Это ничего не будет тебе стоить, и мы составим компанию друг другу.
Мальчик. Я, м-м, я…
Леона. Почему нет? Ты боишься, что я начну приставать к тебе, солнышко мое?
Мальчик. Я, м-м, Я уже спланировал свое путешествие. Моя цель-Мексика.
Леона. Мексика – опасная страна для малыша, которому не везет, и ты можешь заболеть там. Тебе бы лучше отправиться со мной. Я бы познакомила тебя с их обществом, если тебе это нужно.
Мальчик. Это мило с Вашей стороны, но я лучше пойду возьму свой велосипед…
Билл.(Стиву) Она пригласила молодого пидора в свой вонючий трейлер, но получила отказ.
Леона. Тебе не понять, когда один человек, хочет помочь другому, это вне твоего понимания.
Мальчик двигается к просцениуму, выщипывая волоски из свитера, который был на нем в баре. Бар темнеет и голоса утихают. Свет зажигается в «исповедальне», как только мальчик входит в это пространство.
Мальчик. В Голденфилде, в Йове был только один такой человек, как этот. Он держал цветочный магазин и я слышал, как пацаны говорили о нем. Говорили, что если войти в заднюю комнату цветочного магазина, то увидишь – она отделана в Китайском стиле, фимиам, откровенные картинки на стенах. Я боялся ходить туда. Я даже боялся ходить по этой улице, на которой находился тот магазин. Ребята смеялись над этим человеком, они говорили, что он – грязное слово —, но что он дает им каждый раз два доллара, когда они приходят туда. Однажды, был спор о том, что делает человека таким, как он, и я помню Клей Риверз сказал, что у таких людей есть что-то в горле, что отличает их от обычных и что вынуждает их – грязное слово– и я почувствовал, что у меня горит лицо и перехватывает дыхание, так что я не могу вставить ни слова в общий разговор. Однажды, однажды зимней ночью, я ехал вдоль улицы, на которой был цветочный магазин и увидел, что он был закрыт – на продажу– и я слышал, что его хозяин был выгнан из города, потому что он – грязное слово– имел аморальные отношения со школьником. Это все, что я знал об этом мире до сегодняшней ночи. Эта ночь– была посвящением. Это потрясло меня, потому что я желал и был желанен, также. Я никогда больше не вспоминал о том – грязное слово– человеке из цветочного магазина., но у меня, мне кажется, повторится Это опять и в следующий раз я не сделаю больше ошибки, показав свою потрясение и удовольствие. – Я думаю гнать на своем велосипеде всю ночь, мне надо о многом подумать… (Он покидает место «исповедальни» и выходит из бара)
Леона. (внезапно) Эй, твои деньги! (Она бросается я к двери) ЭЙ, ИЗ ЙОВЫ В МЕКСИКУ, ЭЙ!
Билл. Ему не нужны эти жалкие пять баксов, ему бы был нужен весь кошелек. Ничего, он еще поимеет какого-нибудь педераста, и опять запрыгнет на свой велосипед с невинным и сладким видом, как у твоего братца, игравшего на скрипочке в церкви.
Леона выбегает с криком.
Стив. Берег переполнен ими, они собираются здесь, как животные в стаю. (появляясь в «исповедальне») У меня нет моральных возражений против них, как членов общества, просто я не поощряю их здесь. Придет один – следом другие. Потом ты узнаешь, что держишь, как они говорят, гей-бар и это уже похоже на клетку для птиц, они заполняют весь бар и набиваются в мужском туалете. Бизнес идет замечательно несколько месяцев. Затем наступает расплата. Место оцеплено, мальчиков упрятали в полицейский фургон, и твой бар на замке. А потом коп или бандиты наносят тебе визит вежливости, улыбка до ушей, все очень дружелюбно. Тебе говорят: «У тебя хорошее место, на самом деле бойкое, но тебе нужна крыша.» Тебе предлагает крышу и ты покупаешь ее. Бар вновь открыт и дела идут опять отлично еще несколько месяцев. А потом? Потом опять наезд – и опять бар открыт, ты платишь за свой нос. За свои уши и свою задницу. Кому это нужно? Мне этого не надо. Мне нужно маленькое надежное дельце, которое я бы мог вести сам, и которое приносило бы мне маленький, но твердый доход. Никаких теплых отношений ни с бандитами, ни с полицией. Я хочу знать тех людей, что приходят сюда, настолько хорошо, чтобы мог поднести им их порцию ликера или пива до того, как они ее закажут, сразу, как они появились в дверях. И все их личные проблемы я хочу знать также.
Виолетта начинает раскачиваться взад и вперед, как водоросль.
Я люблю, я привязан, у меня личный интерес к своим постоянным посетителям. Они присылают мне открытки оттуда, где они бывают и рассказывают о своей жизни и мне интересно это. Вот, в прошлом месяце один из них, кого я не видел почти пят лет, умер в Мехико и меня известили о его смерти, и сообщили, что он завещал мне все, что имел в этом мире – свое имущество и двести пятьдесят долларов сбережений в банке. Такие вещи прекрасны, как музыка. Все это, эти люди занимают место семьи в моей жизни. Мне нравится спускаться по этим ступеням из своей комнаты, чтобы открыть бар вечером, и когда я закрываюсь на ночь, то мне нравится подниматься по этим ступеням со своей чашкой Балантинского эля, и эти истории, шутки, признания и исповеди, которые я слышал ночью, делают меня не таким одиноким…У меня бывают сердечные приступы, и я бы соврал, если бы сказал, что это не волнует меня. Я умру однажды ночью на этих ступенях и надеюсь, что меня не станут будить, что я буду спать спокойно.
Во время его монолога свет концентрируется на нем, а весь бар в затемнении. Появляется Леона. Свет в баре возвращается, но не такой яркий, как раньше.
Леона. Здесь что, паровая машина? Может кто-то завел сюда паровую машину, пока меня не было?
Монк.(вернувшись из своих раздумий) Что?
Леона. Я слышу что-то, типа пф-пф, как– будто старый локомотив прибывает на станцию. (Она намекает на чавкающие звуки, которые доносятся от неосвещенного столика, за которым между Биллом и Стивом сидит Виолетта) Ну да ладно, мой дом на колесах. Сладкий бурбон, Монк.
Монк. Леона, тебе уже хватит.
Леона. Монк, уже наступило завтра, день смерти моего брата прошел, со мной все будет в порядке. (Она направляется к стойке бара). Это было слишком эгоистично с моей стороны хотеть, чтобы он был все еще жив. (Острый луч света задевает заплаканное и перекошенное от страсти лицо Виолетты на другом конце стола) Она как будто держит святыню в своих руках…
Свет медленно гаснет
Затемнение или занавес
Действие второе
Часом позже. «Групповое пение» в разгаре на заднем столе. Леона не принимает в этом участия. Она задумчиво склонилась над стойкой бара напротив.
Виолетта. Больше всего я люблю старые. Клянусь, что никто из вас не знает эту, она, на самом деле, просто замечательный старый шлягер, я слышала ее от мамы. (Она широко раскрывает свои глаза и принимает сентиментальный вид)
«Lay me where sweet flowers blos-som,
Where the whitest lily blows
Where the pinks and violets min-gle,
Lay my head beneath the rose.»
Леона.(пренебрежительно) Дерьмо.
Виолетта. Life is from me fastly fa-ding,
Soon I'll be sweet re-pose.
Ere I die I ask this fa-vor —
Lay my head beneath the rose…
– Ну что, разве она не прелестна, эта старая сентиментальная песенка?
Никто не отвечает, кроме Леоны.
Леона. Не нужно никаких роз, чтобы лечь рядом с ней, ты можешь просто положить ее на кактусы и она не почувствует разницы.
Билл идет через бар за пивом.
Я надеюсь, что ты не принял это всерьез, что я уеду сегодня ночью?
Билл пожимает плечами и переходит к столику в глубине бара.
Ну, хорошо, тогда это серьезно. (Она присаживается к его столику) Опытный косметолог может где угодно найти себе работу.
Билл. Твой собственный вид плохая реклама твоему методу работы.
Леона. Мне не важно, как я выгляжу, если я чистая порядочная и незавсисимая. Когда я оказываюсь в новом городе, я просто просматриваю желтые станицы телефонного справочника и выбираю косметический салон поближе к стоянке моего трейлера. Я иду туда и предлагаю поработать пару дней бесплатно, и после этого я уже принята на моих условиях, которые составляют пятьдесят процентов от жалования за все, что я делаю, плюс чаевые, конечно, тоже. Им нравится, как я работаю, и я сама нравлюсь, тоже, мое обращение с клиентами. Я веселю их.
Билл. Ты веселишь меня тоже.
Леона. Ну конечно, есть, кое-что, связанное и с тобой, о чем я буду вспоминать с удовольствием. Когда ночью я просыпалась, например, свешивалась с верхней кровати и смотрела на тебя, спящего внизу, на нижней.
Билл покидает столик. Она повышает свой голос, обращаясь ко всем в баре.
Да, он спал на нижней потому, что когда он надирался, то нужен был кран, чтобы положить его на верхнюю кровать. Поэтому, я предоставила ему нижнюю, а сама спала на верхней кровати.
Билл. Ты что никогда не напивалась, ты это хочешь сказать?
Леона. Когда я напивалась, то просыпалась на стуле или на полу, но когда надирался ты, что бывало практически каждую ночь, то я тащила тебя на кровать, я никогда и подумать не могла, чтобы оставить тебя лежащим камнем на полу, я тащила тебя на себе, снимала твои ботинки, когда ты валялся внизу, а ты, Бог свидетель, никогда не поступал так со мной, о, нет, пол достаточно хорош для меня, по-твоему, а иногда, ты даже наступал на меня, да, так, словно я подстилка или таракан, это истинная правда, и ты это знаешь, потому что ты настоящий эгоист. Ты думаешь, раз ты можешь менять одну женщину на другую, на восьмую или десятую, то ты великолепный, уникальный. Да ты уникальный, но не великолепный, мой мальчик. Я буду беспокоиться о тебе, когда уеду и я уверена, что когда я поеду по этому чертовому шоссе, в тумане или нет, то стану беспокоиться о тебе, потому что ты отказываешься взрослеть и в этом твоя ошибка, ты можешь отказываться взрослеть только отдельный, ограниченный период в жизни, когда тебе это сходит с рук. – Я люблю тебя! – Я не заплачу.
Виолетта плачет за нее.
Когда я приезжаю на новое место, то мне необходимо две-три недели, это все, что мне необходимо, чтобы найти того, с кем жить в моем доме на колесах и меть собутыльника на ночь. Эти первые две-три недели трудные, иногда мне хочется вернуться туда, где я была раньше, но я знаю из опыта, что я найду кого-нибудь и найду то место, где можно выпить и завести… друзей… (свет фокусируется на ней. Она переходит на просцениум, держа руки в карманах, ее лицо и голос очень печальны, так будто она не очень уверена в том, что все будет так, как она говорит) А потом, однажды происходит нечто прекрасное. Все разочарования в людях, которые я испытала, оказываются позади, просто исчезают, испаряются из моей памяти, и я помню только хорошие вещи, такие, как их спящие лица, и– Жизнь! Жизнь! Я никогда не говорю, «Ну и ладно,» Я всегда говорю «Жизнь!» о жизни, она, как божественная песня, и когда я умру, я скажу, что смерть– это божественная песня, тоже, потому что я прожила свою жизнь и не боялась-…перемен…(Она возвращается к столу) Как видите у меня есть гордость. Когда я живу с человеком, то люблю и забочусь о нем, я рассчитываю на его уважение, и когда я вижу, что потеряла его, Я УХОЖУ! УХОЖУ! – Поэтому дом на колесах– единственное подходящий для меня место. Но, что ей нужно?
Виолетта, шатаясь, направляется к столу и садится на стул.
Эй! Что тебе нужно?
Виолетта. Ты мой лучший друг, лучший из всех, кого я…
Она раскачивается, всхлипывает, как монахиня перед видением.
Леона. Что это, о чем ты говоришь?
Виолетта рыдает.
Она не в силах говорить. О чем это она?
Виолетта. …ЛУЧШИЙ!..
Леона. ЧТО?
Виолетта.…Друг!
Леона. Я могу сказать больше, я готова поклясться, что я единственный друг, который у тебя был, и в следующий раз, когда ты свалишься больная, в своей комнате над игровым павильоном, никто не принесет тебе ничего, ни цыпленка, ни горячего говяжьего бульона, ни китайского фарфора, ни серебра, ни интереса и заботы о твоем самочувствии, и ты умрешь в своей крысиной норе, не слыша человеческого голоса, а только бумс-бумс из боулинга и бильярдной снизу. И когда ты умрешь, то почувствуешь облегчение, избавившись от тех условий, в которых жила раньше. А теперь я оставляю тебя со страдающим и кровоточащим сердцем, я посижу в баре. У меня был итальянский друг, который научил меня говорить «Meglior solo gue mal accompanota,» что значит лучше быть одному, чем в плохой компании.
Она направляется к барной стойке, появляется Доктор.
Уже вернулся, да? Это не заняло у тебя слишком много времени – принять роды? Ты похоронил ребенка? Или ты похоронил его мать? Или ты похоронил их обоих, мать и ребенка?
Доктор (Монку). Ты можешь заткнуть эту женщину?
Леона. Никто не может заткнуть эту женщину. Ква-ква-ква-квак, доктор-кряк, квак-квак-квак-квак-квак-квак-квак!
Доктор. Я ДИПЛОМИРОВАННЫЙ ТЕРАПЕВТ!
Леона. ПОКАЖИ мне свою лицензию. Я заткнусь, когда ее увижу!
Доктор. Врачебная лицензия, это не то же, что права водителя, ты не держишь ее в бумажнике, ты вешаешь ее на стену в своем кабинете.
Леона. Твой кабинет здесь! На какой стене висит твоя лицензия? Под рыбой, или где? Где висит твоя лицензия на врачебную практику, в мужском туалете, рядом с другими грязными надписями на стене?
Монк. Леона, ты сказала, что день смерти твоего брата прошел, и я думал ты имела ввиду…
Леона. ДУМАЛ, ЧТО ЧТО Я ИМЕЛА ВВИДУ?
Доктор. Что ты остыла. БИЛЛ! – Забери Леону домой, сейчас же.
Леона. Господи, неужели ты думаешь, что я позволю ему идти со мной? В мой трейлер? Сегодня ночью? (Она шлепает по стойке бара несколько раз своей матросской шапочкой, раскачиваясь направо и налево, как будто готовясь к нападению на воображаемого противника, ее большая грудь вздымается, в глазах смятение)
Виолетта.(нежно и печально) Стив, пора идти. (Виолетта, Стив и Билл собираются уходить)
Леона. ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ТЕБЕ СМАЗАЛИ ЗАДНИЦУ САХАРНЫМ СИРОПОМ? ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ЛЯЖЕШЬ НА ЭТУ РОЗУ?
Виолетта.(заслоненная Стивом и Биллом от Леоны) Если мы не увидим тебя снова, то удачи тебе, где бы ты ни была.
Они выходят из дверей.
Леона. (бросается за ними) Да, она этого хочет, сахарного сиропа себе в задницу!
Она исчезает из бара. Спустя миг или два, в то время как мы слышим шум океана, раздается крик Виолетты. Монк подходит к двери: сталкивается с ней, она взвизгивает, у нее из носа идет кровь. Она издает несколько диких криков и скрывается в женской уборной, заперев дверь на задвижку.
Виолетта.(Пронзительно из туалета) Они вызвали полицию, она бросилась, как дикий зверь! Запри дверь! Не пускай ее!
Монк запирает вход в бар. Внезапная тишина в баре, за исключением сопения Виолетты в уборной, приглушенных криков снаружи. Монк гасит весь свет в баре, кроме лампочки на одном столике.
Монк. Не выпьешь со мной по последней, Док?
Доктор. Да, спасибо. (Монк выносит бутылку и две рюмки на освещенный стол. Они садятся в профиль по разные стороны стола. Доктор говорит – как будто отвечая на вопрос) Ребенок родился на три месяца раньше, поэтому он был мертв, конечно, он только начинал быть похожим на человеческого детеныша. Мужчина, живущий с женщиной в трейлере, сказал: «Не нужно ей видеть это, унесите его из трейлера», поэтому я положил эмбрион в коробку из-под обуви… (Он говорит с трудом, как будто по принуждению) Трейлер стоит прямо на пляже, волны достают до него во время прилива, поэтому я положил коробку – и ее содержимое там, где море заберет их.
Монк. Ты уверен, что все это было законным?
Доктор. Боже, конечно, нет, это не было законным. Я едва положил все в коробку, как мужчина уже звал меня. У женщины началось кровотечение. Когда я вернулся в трейлер, она была смертельно бледная. Мужчина кричал «Сделайте что-нибудь, ну, пожалуйста, сделайте что-нибудь для нее!»
Монк. Ты смог?
Доктор. Я мог бы сказать мужчине, чтобы он вызвал скорую для нее, но я подумал о возможных для меня последствиях, и пока я думал об этом, женщина умерла. Она была маленькая, но не такая маленькая, чтобы ее можно было упрятать в коробку из-под обуви, поэтому– я дал мужчине чек на пятьдесят долларов, который я получил за аборт. Я дал ему его, в обмен на обещание не помнить мое имя.
Он дотрагивается до бутылки. Его рука так дрожит, что он не может наполнить свою рюмку. Монк наполняет ее для него.
Понимаешь, я не имею право выдавать свидетельство о смерти, пока у меня нет лицензии на врачебную практику, Монк.
Монк. В свете того, что случилось, есть кое-что, что тебе лучше бы знать. Док. Вскоре, после того, как ты ушел принимать роды, Леона вышла из бара, чтобы позвонить в дирекцию постоялого двора и предупредить их о том, что ты собираешься принять роды. Поэтому, Док, у тебя могут быть проблемы. Если ты останешься здесь…
Доктор. Я приму успокоительное, соберусь сегодня ночью и буду в пути уже до рассвета.
Слышны звуки полицейской сирены. Леона появляется в дверях, крича и стуча в дверь.
Леона. МОНК! ПОЛИЦЕЙСКИЙ ФУРГОН ПОЕТ МНЕ ПЕСНЮ!
Монк впускает ее и запирает дверь.
Монк. Иди наверх. Ты сможешь?
Она взбирается по ступеням, едва не падая. Скрип тормозов машины раздается за дверьми бара. Офицер стучит в дверь. Монк впускает его.
Привет, Тони!
Офицер.. Привет, Монк. Что за драка была тут, Монк?
Монк. Драка? Не знаю. Здесь было очень спокойно сегодня ночью. Я сижу и выпиваю свою последнюю рюмочку перед сном вместе с (он указывает на Дока, сидящего за столом).
Офицер. Кто это ревет там за дверью?
Монк. (наполняя бокал для Офицера) Одна дама, разочарованная в любви, обычное дело. Попробуй это и если понравится, то возьми бутылку.
Офицер. (пьет) ОК. Хорошо.
Монк. Возьми бутылку. Попивай себе понемножку. Удачи.
Офицер. Спасибо, спокойной ночи. (Он выходит. В то время, как Монк ставит другую бутылку на стол, Леона неуклюже спускается по ступеням вниз)
Леона. Монк? Спасибо, Монк. (Она и Монк сидят за столом:. Виолетта выходит из туалета. Она замечает Леону за столом. И пытается скрыться) Ну, ладно, Виолетта. Иди сюда и садись с нами, мы пьем по последней, все мы, день смерти моего брата прошел.
Виолетта. Почему все ненавидят меня? (Она садиться за стол: пьет из бутылки. Виолетта подвигает свой стул к Монку. Спустя несколько мгновений она намеренно роняет спичечный коробок под стол, наклоняется, чтобы поднять его и ее рука со стороны Монка не появляется больше на поверхности стола)
Леона. Никто не ненавидит тебя, Виолетта. Это было бы комплиментом тебе, если бы они тебя ненавидели.
Виолетта. Я ненавижу себя за то, что встала между тобой и Биллом.
Леона. Не мучай себя такими ужасными мыслями. Два человека, живущие вместе, это то, что тебе не понятно, и до тех пор пока ты не понимаешь этого, ты это не уважаешь, но Виолетта, это наш с тобой последний разговор, я хочу посоветовать тебе кое-что. Я думаю, что тебе нужна врачебная помощь в психиатрическом отделении, и я так думаю потому, что ты напоминаешь мне…какое-то растение…
Виолетта. Это из-за моего имени? Виолетта, это фиалка.
Леона. Нет, я не думала о фиалках, я имела в виду плавучие растения, да, растения, которые не растут в земле, но только плавают по воде. С тобой всегда так… так…ну да ладно, ты понимаешь меня, не так ли?
Виолетта. Все временно?
Леона. Да, можешь назвать это и так. Ты знаешь, как ты попала сюда, в это место над павильоном для игр?
Виолетта. Как?
Леона. Да, как или почему или когда?
Виолетта. Ну, как же, я… (Она определенно не уверенна во всех трех позициях)
Леона. Не торопись: и подумай. Как, почему, когда?
Виолетта. Нет, ну я была в Л.А. и…
Леона. Ты уверена, что была в Л.А? Ты уверена хотя бы в этом? Или все неясно для тебя, все в тумане?
Виолетта. Да, я была…
Леона. Я сказала: не торопись, не гони. Ты смогла бы выбраться из тумана?
Монк. Леона, успокойся, мы все знаем, что у Виолетты есть кое-какие проблемы.
Леона. Ее проблемы – это проблемы с психикой и я хочу, чтобы она их увидела сейчас, когда мы говорим с ней в последний раз, да Виолетта? Ты можешь выйти из тумана и сказать нам как, когда и почему ты оказалась без вещей здесь в этой комнате над павильоном для игр, ты можешь просто…
Монк. (вмешиваясь) Она уже вышла оттуда, из этой комнаты над игровым павильоном, она уже здесь со своим чемоданом.
Леона. Да, она цветок на воде, с корнями в воде, плывущая туда, куда несет ее вода.
Виолетта хнычет.
Леона. И плачет она слишком легко, просто вода выливается обратно. Я поставлю для нее одну мелодию, чтоб ей лучше плакалось, до того как вернусь в свой дом на колесах и поеду по Старо-испанскому шоссе.
Она поднимается из-за стола.
Монк. Не сегодня ночью, Леона. Ты должна выспаться после своего ликера, до того, как поедешь по шоссе в этом тумане.
Леона. Это ты так думаешь, но не я, Монк. Мое время здесь вышло.
Она идет к музыкальному ящику и ставит скрипичную мелодию.
Как, когда и почему и только слезы в ответ. Не может сказать как, не может сказать когда, не может сказать почему. И я не думаю, что она уверена в том, где она была до того, как оказалась здесь, как не уверена в том, куда отправится после. У нее нет смелости ни помнить, ни предполагать. Ее рассудок плывет в тумане, а ее тело плывет по воде. И ее грязные пальцы тянутся, чтобы ухватиться хоть за что-то, с чем, как она надеется, можно соединиться. (Oна направляется к столику, останавливается; бар затемняется и свет фокусируется на ней) О, Боже, она опять за свое, ее рука опять под столом.
Леона горько смеется.
Ладно, мне кажется, ей просто не справиться с этим. Это грустно, конечно. Это так глупо рыскать под столом в поисках смысла жизни. Это всегда видна, когда она хочет заняться этим. Взгляд ее больших, влажных глаз становиться таким бессмысленным, а рот немножко приоткрыт. Затем она начинает. Она придвигает свой стул поближе к стулу мужчины, потом роняет что-нибудь на пол, наклоняется, чтобы поднять, одна ее рука вновь поднимается, а другая остается внизу. Мужчина усаживается глубже на своем стуле, отпивает пару глотков из своей рюмки с таким же отсутствующим взглядом, как у нее. Вам уже ясно, что она приступила к обряду поклонения своему Всемогущему Богу в его собственном храме. Это ее слабость, а, как говорится, слабости надо прощать. Какого черта мне до того, что она делала это с тем идиотом, которого я впустила в свой трейлер на несколько месяцев? Если честно, я знаю, что у меня несколько недель одиночества впереди, до того, как я найду себе другого компаньона там, куда я собираюсь. Я чувствую, что этот мальчик из Йовы, с глазами, как у моего покойного брата, захотел бы поехать со мной, если бы я его так не напугала. О чем я думаю, так это вернуться к какому-нибудь грязному причалу, где я останавливалась прежде, в Саусалито или Сан-Франциско. Всегда можно найти кого-нибудь в гей-барах, кому нужна была бы старшая сестра, перед кем можно подурачиться, посмеяться или поплакать, и я надеюсь, что я найду кого-нибудь скоро – я боюсь быть одной в моей доме на колесах, который создан для двоих…
Она возвращается к столику в то время, как бар освещается.
Доктор. Выпей с нами, Леона.
Леона. Спасибо, нет. Я уже приняла свое и мне надо держать себя в руках, чтобы справиться с туманом. Хорошо, я пропущу еще один стаканчик, прежде чем пойду в свой дом на колесах и направлю его по Старо-испанскому шоссе. Туман не пугает меня, пока он не у меня в голове, а моя голова абсолютно светлая сейчас. – МОНК, ЭЙ МОНК! Дай мне мой счет за сегодня.
Монк. Забудь об этом, не думай об этом, иди домой и поспи, Леона.
Они с Леоной, как будто в трансе.
Леона. Я не собираюсь спать, и я никогда не оставляю долгов за собой. Вот двадцать долларов, должно хватить.
Она кладет деньги на стол.
Монк. Хм, конечно, увидимся…
Леона. Скажи Биллу, что он найдет свои пожитки в конторе постоялого двора, и когда он продаст себя очередной дойной корове, то пусть постарается и окажет ей уважение, хотя бы при людях. Ладно…
Она слегка машет рукой. Монк и Виолетта сидят с закрытыми глазами. Док смотрит в стол.
Мне кажется, я ушла.
Виолетта.(сонно) До свидания, Леона.
Монк. До свидания…
Доктор. До свидания, Леона.
Леона выходит из бара. Доктор машинально встает из-за столика.
До свидания, Монк.
Монк. До свидания, Док. Увидимся.
Виолетта. До свидания.
Монк. Береги себя.
Доктор уходит.
Виолетта. Монк? Пойдем наверх. Да, Монк?
Монк. Мм? О. Наверх. Да, иди наверх и чувствуй себя, как дома. Прими душ, пока я закрою бар.
Виолетта подходит к лестнице и поднимается на несколько ступеней.
Виолетта. Монк! Я боюсь этих ступеней, они такие скользкие, как будто из кожи. Я лучше сниму свои туфли. Возьми их.
Она поднимает одну ногу, чтобы разуться, потом другую. Монк берет ее туфли. Она поднимается, кричит ему.
Возьми немного пива с собой, мой сладкий.
Монк. Хорошо, я принесу тебе пива. Не забудь принять душ.
Один в баре, Монк открывает дверь, слышен шум океана, затем он подходит к «исповедальне», взяв с собой стул.
Я всегда открываю дверь на несколько минут чтобы проветрить помещение и послушать океан. Ночью он звучит совсем по другому, чем днем, когда на берегу люди. У него есть особые звуки, звуки которые он издает лишь для себя. Для себя и для меня. Я останусь здесь до тех пор, пока не услышу шум воды в душе. Я его не слышу. Она, верно, думает, что может раствориться в воде. Мне бы не стоило позволять ей оставаться здесь. Доктор сказал, что она наградила Стива триппером. Пожалуй, я не стану к ней клеится, не притронусь, возможно даже не буду подниматься наверх. До тех пор, пока она не заснет.
Он роняет одну туфлю на пол, а другую медленно вертит в руке.
