Текст книги "Флердоранж – аромат траура"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 14
ИДЕАЛИСТЫ И ПРАГМАТИКИ

В этот понедельник Анна Лыкова работала в антикварном салоне с трех часов дня. Антикварный мирок на Сивцевом Вражке в последнее время стал для нее последним прибежищем. Здесь, на работе, она была день-деньской на людях и одновременно предоставлена сама себе. Анна Лыкова – ведущий артдилер салона «Галантный век». Антикварный бизнес – дело прибыльное, торговля шла неплохо, но для Анны все эти вещи, что проходили через ее руки и оседали на витринах за пуленепробиваемыми стеклами в ожидании покупателей, были не просто товаром на продажу. Во многих из них она словно узнавала старых знакомых, которых уже видела однажды – давно, в какой-то другой жизни.

Антикварный салон на Сивцевом Вражке за скромной вывеской своей скрывал первоклассные, редкие вещи. Хозяин салона Навроцкий – стреляный антикварный воробей, выходец из некогда знаменитой, давшей антикварному миру десятки громких имен коллекционеров, скупщиков и оценщиков системы Ленкомиссионторга, обладал двумя главными профессиональными достоинствами, столь редкими в мире бизнеса, – безошибочным чутьем и безукоризненной репутацией.

На маленьких витринах салона, подсвеченных серебристым светом, бывало, встречались друг с другом и будущими своими владельцами ювелирные украшения фирм «Фаберже» и «Кехле», колье и броши «французские цветы», великолепные камеи и медальоны восемнадцатого века. В сейфах-шкафах искушали коллекционеров обширные нумизматические коллекции, жемчужиной которых был серебряный динарий Нерона, отчеканенный в год пожара Рима, старинная бронза, фарфор, стекло и мозаика.

Выходец из знаменитой системы Ленкомиссионторга Навроцкий не уставал повторять Анне Лыковой, которую в свои шестьдесят пять ценил и как дельного специалиста, и как молодую симпатичную женщину, что все новое – это хорошо забытое старое, и поэтому не стоит гнаться за изменчивой модой, а надо самим формировать ее среди своих потенциальных клиентов. Он располагал обширными связями как среди собирателей и коллекционеров, так и среди нуворишей-толстосумов, а также среди сдатчиков, между которыми было немало владельцев наследственных собраний – племени, как известно, почти совершенно исчезнувшего.

Когда в антикварном салоне «Галантный век» раздался этот телефонный звонок, Анна с Навроцким были заняты осмотром только что сданных на комиссию парных бронзовых ваз. Вазы эти стали предметом жаркого спора.

– Анна Николавна, вы взгляните на это клеймо непредвзято, – говорил старый Навроцкий, осторожно поворачивая в руках маленькую вазу стиля ампир. – Это клеймо петербургской ювелирной фирмы «Никольс и Плинке».

– Да, но это их стандартное фабричное клеймо, – возражала Анна. – А на этой вазе, парной, заметьте, помимо этого фабричного, есть еще именное клеймо Роберта Кохуна. А он был ведущим мастером этой фирмы.

– Вот это меня и смущает. Даже более скажу – настораживает, Анна Николавна. Отчего же тут два клейма? Вазы изготовлялись как парные, видимо, для одного владельца, – Навроцкий бережно взял в руки вторую вазу, сравнил. – Да, похоже на именник Кохуна. А он, насколько мне известно, никогда не ставил свое именное клеймо рядом с клеймом фирмы.

– А может быть, эта ваза в конце века не была продана через их ювелирный магазин в Петербурге, – возражала Анна. – А ушла к заказчику прямо с фабрики, из рук мастера.

– Возможно, но меня это несоответствие все же смущает. Посмотрите в ваш верный компьютер, я не мастак обращаться с этой новой техникой, вы знаете, – во сколько эти вазы у нас были оценены первоначально?

– Анна Николаевна, вас к телефону, – в кабинет Навроцкого, где они сидели, заглянул охранник из зала.

– Павел, я сейчас занята. Пусть перезвонят минут через двадцать, – ответила Анна.

– Вас спрашивает Роман Валерьянович Салтыков.

Анна резко поднялась с мягкого кресла. Навроцкий оторвался от изучения клейм.

– Анна Николавна, дорогая, что с вами? – спросил он.

– Ничего… голова что-то вот… закружилась.

– Идите, идите скорее. Он ждет на телефоне. Это наш лучший клиент. Передайте ему от меня, пожалуйста, что, если он, как и было условлено, приедет взглянуть на камеи, я закрою магазин. Мы будем договариваться с ним приватно.

– Хорошо, я передам, – Анна направилась в зал. Походка на зоркий опытный глаз Навроцкого у нее была какой-то неровной. Словно ей сейчас немилосердно жали замшевые итальянские туфли на высокой шпильке.

Она взяла трубку телефона на пульте охраны.

– Алло, я слушаю.

– Анечка, это я, – голос Салтыкова был глух и отрывист. – Я звонил вам на мобильный, но он не отвечает.

– Я просто забыла его включить. Здравствуйте, Роман, – Анна Лыкова чувствовала, что все внутри ее словно сжалось от сладкой мучительной боли. Он позвонил ей… Он сам, первый позвонил ей. Взволнован, что-то спрашивает… Какая же это пытка – слышать его голос так близко и не говорить ему самого главного, от чего так сильно бьется сердце в груди.

– Анечка, я знаю, вы мой самый верный, самый преданный друг. Анечка, я совершенно потерян – случилось страшное несчастье, я просто не знаю, к кому мне еще обратиться, кроме вас!

Его голос доносился словно из тумана. Усилием воли Анна стряхнула с себя этот морок – нет, нельзя поддаваться, нельзя раскисать!

– Роман… Роман Валерьянович…

– Анечка, сегодня утром убита Наталья Павловна! Вы слышите меня? Ее нашли мертвой на дороге, что ведет от нас на станцию. Я не знаю, что делать. Мне только что звонили из милиции, требуют, чтобы я немедленно приехал, – голос Салтыкова вибрировал как струна. – Анечка, я никогда в жизни не имел дела с полицией, тем более здесь. Я знаю, вы мой самый верный друг, Анечка, помогите мне…

– Вас вызывают в Лесное? Я сейчас же беру такси и еду! – Анна уже не грезила наяву и более не раздумывала.

– Нет, меня вызывают в полицейское управление здесь, в Москве. Вот я адрес записал под их диктовку – Никитский переулок, какое-то Гэ У Вэ Дэ – ГУВД Московской области. Я понятия не имею, что означает эта аббревиатура.

– Вам ничего не нужно понимать, я поеду с вами. Я уже выхожу, встретимся у метро «Кропоткинская», заберите меня оттуда… Может быть, вам стоит позвонить во французское консульство, поставить их в известность?

– Нет, нет, их это совершенно не касается, я сам… То есть мы с вами, Анечка…

– Через четверть часа на «Кропоткинской». Вы успеете добраться?

Она бежала до метро бегом – благо от Сивцева Вражка недалеко. Салтыков приехал только через двадцать пять минут – пробки. Анна сразу узнала в потоке машин на бульваре знакомый черный «Мерседес». Машина принадлежала Салтыкову и была пригнана им из Франции, но по Москве сам он за рулем не ездил, так как страшно путался в московских улицах и нанимал шофера от отеля «Амбассадор», где снимал номер.

В машине на заднем сиденье, чувствуя его подле себя, Анна на секунду закрыла глаза: вот так бы и ехать, мчаться в неизвестность – сквозь вечерние огни и уличный шум, вечно, бесконечно, пусть даже бесцельно, пусть гибельно, только бы вместе…

Салтыков схватил ее руку, прижал к губам.

– Анечка, вы… вы даже не представляете, как я рад, что вы со мной… Это страшное несчастье, это убийство… Я не знаю никаких подробностей. Я звонил в Лесное. Там все в шоке. Долорес Дмитриевна рыдает как ребенок. Она ничего не смогла мне объяснить, кроме того, что у них дважды за день побывала милиция. А меня вызывают для дачи показаний и… как они сказали по телефону, для опознания тела. Господи боже мой… Я не могу смотреть на трупы!

– Я поеду с вами, – сказала Анна. – Куда вы, туда и я – к следователю, к прокурору, в морг. Я буду постоянно рядом, я помогу, сделаю все, что надо.

– Может быть, стоит позвонить вашему брату?

– Не стоит, – сказала Анна. – Мы справимся с этим сами. Вдвоем. Вы такой сильный, а я… я во всем буду вам помогать, слушаться вас.

– Что за чудо – русская женщина! – пылко воскликнул Салтыков, обращаясь, видимо, к невозмутимому молчаливому шоферу отеля «Амбассадор». – Именно так я себе в юности и представлял ее. Самоотверженность и нежность… Верность… И эти глаза… Анечка, кто-нибудь говорил вам, – какое чудо ваши глаза?

– Роман Валерьянович, не нужно… Не нужно этого, пожалуйста. Вы сильно взволнованы и сами не понимаете… Я не могу. Не нужно сейчас смеяться надо мной.

– Разве я смеюсь? Неужели вы думаете, что я способен смеяться в такую минуту? Я и правда сильно волнуюсь сейчас, но я всегда, в самых пиковых ситуациях говорю то, что думаю. И вы это знаете, Анечка.

– Да, я знаю.

– И вы мой самый верный, самый преданный друг.

– Да, вы можете во всем на меня положиться. Я добьюсь, чтобы и у следователя мы были вместе. Вы иностранный гражданин, можете сослаться на то, что… плохо понимаете по-русски. А я предложу помощь переводчика с французского, хотя он у меня и неважный. И тогда они вынуждены будут позволить мне присутствовать. Вы не должны оставаться в этой охранке один.

Салтыков снова поцеловал ей руку. Его руки были горячими и влажными.

– Меня всегда поражала твоя способность моментально знакомиться с интересными в оперативном плане людьми, – сказал Никита Колосов Кате.

Они были одни в кабинете пресс-центра. За окнами снова сгустился вечер – темный, ненастный, осенний.

Никита примчался из Воздвиженского в главк сразу после того, как тело Филологовой отправили в морг. Об убийстве Катя узнала от него. И сразу же рассказала о своем субботнем посещении Лесного.

– Не думал, что у нас к ним найдутся какие-то легальные ходы, – заметил он. – Даже на это и не рассчитывал.

– Если бы не Мещерский, ничего бы не получилось, – сказала Катя.

– Они правда его родственники?

– Салтыков и Лыковы. Дальние.

– Между прочим, я в отличие от тебя ни Салтыкова, ни этих брата с сестрой еще и в глаза даже не видал.

– Их не было сегодня в Лесном? – спросила Катя.

– Нет. Салтыкова мы отыскали через консульство. Он остановился в отеле «Амбассадор», на набережной, снимает номер. В Лесное наезжает регулярно. Я вызвал его сюда, в управление розыска.

– На завтра?

– На сегодня, на восемь вечера, – Никита глянул на часы. – Ого, если приехал, значит, уже у шефа сидит в приемной. Я его сначала через шефа пропущу – все же иностранец, вежливость превыше всего.

– А Малявина, про которого вам сторожиха на переезде говорила, вы отыскали?

– Кулешов им занимается. До завтра решили его не выдергивать. Сначала хозяин, потом работник, Катя. А то, что он через переезд железнодорожный ехал, это еще ничего не доказывает, да… Я хочу первым Салтыкова допросить. Интересно мне с ним познакомиться.

– Хотела бы я присутствовать, но это невозможно, – Катя вздохнула. – Им всем пока лучше не знать, где я работаю. Спросят – наплету что-нибудь и Сережке накажу, чтобы не проговорился, да он не проговорится, он умница.

– Значит, ты намерена еще раз побывать там? – спросил Никита.

– А разве ты меня об этом не просишь?

– Я вообще-то и не думал даже, что ты сможешь такое провернуть.

– Ты моих возможностей не знаешь, – Катя усмехнулась. Ну-ка, кто похвалит меня лучше всех? Никто? Тогда я сама. – А еще мы вместе попросим Сережу помочь нам.

– Сколько я с ним не виделся-то? Год? Нет, больше. – Никита покачал головой. – Дошел с этой работой, называется. До ручки. Как он?

– У него все по-старому. Он не женился. Про тебя, между прочим, часто спрашивает.

– И что ты ему говоришь про меня?

– Что ты все такой же гениальный сыщик… Ладно, не до шуток что-то, – Катя помолчала. – Если возможно, дай мне потом прослушать запись допроса Салтыкова.

– Какое он на тебя произвел впечатление? – спросил Колосов.

– Он очень богатый человек, Никита. Но ведет себя так, что в нем самом это его богатство незаметно. Вежливый, радушный, манеры безупречные. И при этом, знаешь… какая-то восторженность такая… Забавный он и простой в общем-то.

– Простота, Катя, хуже воровства, – хмуро заметил Колосов. – И в простоту, наивность и во все такое я не верю, когда речь идет уже о двух трупах.

– Знаешь, когда мы там были с Сережей, когда по парку с ним ходили, за столом сидели, не было и намека на то, что убийство священника их как-то касается.

– Ну а теперь убили их главного научного консультанта. Это их коснется вплотную, всех.

– Ну а на тебя Лесное и они какое произвели впечатление? – спросила, в свою очередь, Катя.

– Я видел дворянский дом с колоннами в строительных лесах, двух женщин, одну молодую и одну не молодую, и мальчишку, страдающего поносом. Дом внутри, то есть флигель, обустроен неплохо, жить можно с комфортом. И это все, что я видел сегодня.

– Немного, – Катя снова вздохнула. – Впрочем, я провела там целый день, но увидела не больше твоего. Говорили в основном про реставрацию усадьбы. Кстати, эта Филологова и говорила – экскурсию для нас провела небольшую. Все показала. Поведала еще легенду старую, связанную с бывшей хозяйкой Лесного Марией Бестужевой. Якобы та клад заговоренный где-то в имении зарыла. Было это еще в восемнадцатом веке, но, как я поняла, потомки Бестужевой и последующие владельцы Лесного, а среди них были предки Лыковых и Салтыкова, тоже занимались кладоискательством. Однако неудачно. Сережа мне потом пояснил, что клад заговоренный просто так, что называется дуриком, вообще найти нельзя. Для этого сначала надо выполнить условия, наложенные заклятием.

– Катя, ты это… ты вот для чего мне все это рассказываешь?

– Я излагаю тебе суть наших субботних застольных бесед, Никита. И потом, – Катя выдержала паузу, – разве у тебя есть какие-то реальные версии по убийству Филологовой и священника?

– Реальных нет, банальные есть, расхожие. Я их шефу в рапорте все изложил. Тебе пересказать?

– Не нужно, обойдусь. Ты что же, начнешь проверять, где они все были с восьми до одиннадцати?

– Да. Вот именно – с восьми до одиннадцати. Если, конечно, удастся установить.

– Почерк очень схожий с убийством отца Дмитрия? – тихо спросила Катя.

– Очень схожий. Если, конечно, это можно назвать почерком.

– Если, если, что с тобой? Заладил, как заводной.

– Мне что-то не нравится это дело, Катя, – тон Колосова был серьезен как никогда. – Оно мне сразу не приглянулось, как только ясно стало, кто первая жертва. И сам этот дом… усадьба… Вроде бы музей там делают теперь, да? А все какой-то мертвечиной отдает.

– Тебе Лесное не понравилось? – с удивлением спросила Катя.

– Не понравилось.

– Это потому, что ты постоянно помнишь о том, что прежде там была психушка.

– Наверное. Кстати, я тут архив запрашивал. Вот справка, прочти, – он протянул справку об убийстве главврача Луговского в стенах ПБ-5.

Катя прочла справку.

– Все же запросил архив, – заметила она. – А я думала, позабудешь об этом случае. Хотела тебе напомнить.

– Тебе не кажется, что мы порой меняемся с тобой местами? – спросил Никита. – Иногда я делаю то, о чем говорила ты, а иногда…

– Это потому, что мы с тобой идеальные напарники, – усмехнулась Катя. – Как Фокс Малдер и Дана Скалли, только, чур, я буду Малдером, он мне всегда больше нравился. Слава богу, наши дела еще не дошли до зеленых человечков и пришельцев, а так, в общем и целом… Ну ладно, хватит. Иди. Там, наверное, Салтыков уже ждет. Возможно, он не один приехал, а со своим адвокатом. Или даже с кем-то из посольства. Так что ты держись уж в рамках, ладно? Он человек умный и, кажется, больше всего на свете ценит хорошее воспитание. И потом…

– Он Серегин родственник, да?

– Да. Но и не только. Он наш соотечественник. Он вернулся домой, а про это «домой» читал прежде только в книгах и в «Русской мысли». Читал много всего разного, дурного и хорошего. Не стоит усугублять дурное, Никита, развеивать последние иллюзии.

– Иллюзии… Не верю я, Катя. Подумаешь, мечтатель, филантроп, идеалист. Приехал родное пепелище восстанавливать бескорыстно, безвозмездно. Не верю я в это самое. Дудки. Раз восстанавливает, деньгу вкладывает, значит, выгоду какую-то для себя предвидит.

– Возможно, и так, я не спорю. Вы, мужчины, всегда первым делом деньги друг у друга считать начинаете. Может, его не только филантропия в Лесное толкнула… Может, были еще какие-то причины. Я не хочу гадать, хотя и допускаю это. Но я пока еще с этим не разобралась.

– Надеешься разобраться?

– Очень надеюсь.

– Когда поедешь в Лесное?

Катя посмотрела на него:

– Как только ты сочтешь это необходимым в интересах дела. И как только Мещерский будет свободен.

– Я ему сам позвоню. Попрошу помочь.

– Он будет рад твоему звонку.

– Завтра утром тебе принесут запись допроса Салтыкова, – сказал Никита. – Прослушаешь и мне позвонишь. Тогда и будем строить дальнейшие планы.

В приемной у шефа Колосов, спустившись к себе, в управление розыска, увидел полного мужчину в кашемировом пальто песочного цвета с ярким шелковым кашне и молодую женщину в строгом сером брючном костюме и плаще. То, что Салтыков приехал по вызову на допрос не один, а вместе с Анной Лыковой (она сразу же представилась, заявив, что, так как Роман Валерьянович не совсем хорошо понимает и говорит по-русски, она выполняет при нем обязанности его личного переводчика), стало для Колосова ожидаемой неожиданностью. Удивило именно то, что это была Анна Лыкова, а не адвокат и не представитель французского посольства.

И в связи с этим примечательным обстоятельством Колосов сразу же решил приглядеться к Анне Лыковой повнимательней. «Плохое понимание языка» в ее устах было явной ложью. Колосов со слов Кати знал, что Салтыков говорит по-русски вполне свободно. И это означало, что желание Лыковой присутствовать на его допросе было вызвано совершенно иной причиной. Но вот какой? Эту загадку Никита захотел решить для себя самостоятельно, без подсказок со стороны.

Лыкова вела себя весьма сдержанно. И этим ему понравилась. Понравилась и даже очень она ему и чисто внешне – что-то было в ней такое, что сразу притягивало ваш взор как магнитом. Красотой это нельзя было назвать. Насчет красоты, пожалуй, блондинка Марина Ткач с ее дорогим стильным макияжем и искусственным загаром набрала бы очков побольше. В Лыковой, на взгляд Колосова, было нечто иное – то ли женственность, то ли изящество, то ли влюбленность, которую она пыталась скрыть. Глядя на эту женщину, несмотря на всю серьезность ситуации с новым убийством, нельзя было не почувствовать в крови какое-то смутное волнение, не посетовать в глубине души: хороша, эх, хороша, но, кажется, давно уже не свободна, оккупирована наглухо каким-то неведомым счастливцем на годы вперед.

Салтыков же показался Никите в это первое их свидание в стенах ГУВД просто очень светлым, смахивающим на альбиноса рыхлым блондином, встревоженным до крайности, до пунцовых пятен нездорового румянца на щеках.

– Прошу вас за мной, в мой кабинет, – сказал Колосов, поздоровавшись. – Пожалуйста, переведите Роману Валерьяновичу, что…

– Я все отлично понимаю. Я русский по рождению и воспитанию, – воскликнул Салтыков. – Анечка, не волнуйтесь. Вы, как нам сказал господин генерал, ведете расследование, – живо обернулся он к Колосову. – Покорнейше прошу простить меня за некую нервозность. Такое ужасное несчастье. Просто катастрофа. И потом, знаете, я никогда раньше не имел дела с полицией. И даже по набережной Орфевр ездил в Париже крайне редко. А здесь, в Москве, как-то раз проехал на машине по Лубянской площади и так разволновался… Согласитесь, есть места, у которых специфическая аура…

– Меня зовут Никита Михайлович, я начальник отдела по раскрытию убийств, – сказал на это Колосов. – Я рад с вами познакомиться, хотя не скрою, я хотел бы, чтобы это произошло совсем при других обстоятельствах.

В тесном кабинете розыска Салтыков заботливо усадил Анну Лыкову на стул за сейфом, чтобы ей не дуло из приоткрытого окна. А сам сел лишь после приглашения Колосова. С тревогой и живейшим интересом обвел взглядом стены, залепленные спортивными вымпелами, записками, пришпиленными кнопками, памятками. Остановился на вырезанной из старого, найденного Колосовым на чердаке журнала «Советский экран» фотографии Лино Вентуры в роли комиссара полиции.

– О! – воскликнул он и указал глазами на фото.

– Люблю этого актера, – пояснил Никита. – Вообще старые французские фильмы люблю. А с ним в особенности.

– Да, да, я понимаю, – Салтыков задумчиво разглядывал мрачного великолепного Лино. – Когда я был совсем молодой, я часто ходил в киноцентр общества дружбы Франции и СССР и смотрел ваши, то есть наши, русские фильмы: «Андрей Рублев», «Броненосец «Потемкин», «Братья Карамазовы». Я просто болел ими, жил как во сне…

Никита заметил, как Лыкова мягко положила руку ему на запястье. Рука ее была худой и хрупкой. На безымянном пальце посверкивал перстенек с аквамарином – очень скромный с виду, но в серебряной оправе старинной работы.

– Сегодня утром по дороге на станцию была убита гражданка Филологова, – сказал Никита. – Ей нанесли несколько ударов тяжелым тупым предметом по голове и лицу. И ничего из вещей не взяли – ни кошелька, ни сумки, ни мобильного телефона.

Салтыков резким жестом поднес стиснутый кулак к губам. Рука Лыковой безвольно упала – жест был такой, словно он то ли вырвался, то ли стряхнул ее с себя.

– А в прошлый четверг по дороге с автобусной остановки был убит настоятель церкви в Воздвиженском отец Дмитрий, человек вам тоже небезызвестный, – продолжал Колосов. – Его тоже ударили по голове, а портфель с деньгами, пожертвованными вами же на ремонт храма, не тронули. Обстоятельства совершения этих убийств заставляют нас рассматривать их в комплексе.

– К какому выводу вы уже пришли? – спросил Салтыков.

Никита смотрел на него: а ты точно неглупый, богатый русский француз. Или французский русский – кто тебя разберет-поймет, Роман Валерьянович? Кто поймет, кто разгадает загадку, отчего это умирают люди, косвенно или прямо связанные с твоим Лесным? А что ты сам знаешь обо всем об этом? Хочешь показать, что не знаешь ничего. А что, если сейчас взять и тряхнуть благородной стариной – потребовать с тебя самого слово чести о том, что ты ничего не знаешь, что ты не в курсе, что ты ни при чем. Ведь ты же аристократ в десятом поколении, как про тебя болтают досужие языки, столбовой дворянин. Что ты ответишь мне после того, как дашь это самое слово?

Однако вслух он сказал совсем не то:

– Мы ведем следствие, Роман Валерьянович. И с выводами пока не спешим. У меня к вам несколько вопросов. Скажите, Наталья Павловна Филологова была приглашена в Лесное лично вами?

– Да, мной. Мы были давно знакомы. Она не раз бывала в Париже. Она – ученый, выдающийся специалист в своей области. Идея восстановления старой фамильной усадьбы в провинции и превращения ее в историко-культурный центр вынашивалась ею многие годы. Так вышло, что наши устремления совпали. И она согласилась помогать мне.

– А в чем конкретно заключались ее обязанности?

– Она руководила всем реставрационным процессом в целом. Приглашала специалистов, художников-реставраторов, мебельщиков, декораторов. Разыскивала в архивах Румянцевской библиотеки старинные чертежи, планы, гравюры, договаривалась об их копировании, консультировалась с архитекторами. Она решала все. Улаживала все вопросы с Фондом культуры, с департаментом по охране памятников. Без ее советов и консультаций мне бы очень трудно было ориентироваться в вопросах административных и… всех остальных.

– Усадьба Лесное принадлежит вам на правах аренды?

– Да, сроком на пятьдесят лет.

– Лично вам, никаких других арендаторов нет?

– Она принадлежит лично мне.

– Но ведь это коммерческий проект, – заметил Колосов. – Филологовой принадлежала в нем какая-то доля?

– Это благотворительный проект, – Салтыков покраснел. – У Натальи Павловны был со мной заключен контракт, я платил ей жалованье как специалисту, но… Поверьте, дело было не только в деньгах.

– А в чем еще?

– Она была настоящим ученым. Истинным мастером, – сказал Салтыков. – Создание центра-музея в усадьбе было такой же заветной ее мечтой, как и моей.

Никита заметил, как при слове «мастер» Анна Лыкова вздрогнула и тревожно посмотрела на Салтыкова.

– Вы знали, что Филологова сегодня утром собиралась ехать в Москву? – спросил он.

– Да, она говорила об этом еще в субботу. У них на кафедре должен был состояться ученый совет.

– А когда вы покинули Лесное?

– Я уехал днем в воскресенье. Вечером в посольстве Франции устраивался прием. Я должен был там присутствовать.

– Вы хорошо говорите по-русски, – заметил Никита. – Ваш очаровательный переводчик скучает.

Лыкова вспыхнула. Колосов наблюдал за ней краем глаза: вспыхнула она, как школьница, вырывающая странички из дневника. Метнула на Салтыкова умоляющий взгляд и…

«Черт, а она ведь… – Никита был удивлен. – Да нет, не может быть. Вряд ли… А почему, собственно, не может?»

– Мы с Романом Валерьяновичем решили подстраховаться, – тихо сообщила Лыкова.

– Анна Николаевна активно участвует в нашем проекте по возвращению усадьбе первозданного облика. Я во всем советуюсь с ней и целиком полагаюсь на ее знания и вкус, – ринулся ей на выручку Салтыков.

– Вы тоже искусствовед? – спросил Никита.

– Я работаю в антикварном салоне «Галантный век», помогаю реставраторам Лесного подбирать предметы интерьера – мебель, светильники, вазы, – голос Лыковой был ровным и спокойным. Но Никита видел: внешнее спокойствие давалось ей нелегко.

– Скажите, Филологова всегда пользовалась пригородной электричкой, когда собиралась в Москву? – спросил он.

– Почти всегда, – за Салтыкова ответила Анна. – Насколько я знаю, она ненавидела пробки. А на Рязанском шоссе они случаются то и дело – утром, днем, вечером. И если ехать автобусом, их не минуешь. Бывало, кто-нибудь из наших подвозил ее на машине, но, видимо, сегодня это не получилось. Понедельник, начало недели, все всегда дико заняты.

– Роман Валерьянович, а у кого есть машины у вас в Лесном? – спросил Никита.

– Я иногда езжу с шофером, а иногда и сам, потом у моего топ-менеджера Малявина есть машина, – перечислил Салтыков, – еще у Алексиса… Он работает в Лесном…

– У Алексиса? Это у Изумрудова Алексея, что ли? – перебил его Колосов.

– Да, – Салтыков внимательно посмотрел на него. – Вы уже познакомились с ним? Вы ведь, как я слышал, уже были сегодня в моем доме?

– Я приезжал, чтобы задать несколько вопросов, – уклончиво ответил Колосов. – Но Алексея Изумрудова не застал. А какая у него машина?

– Русская, конечно, – ответил Салтыков, – старая.

– «Москвич», – подсказала Анна.

– Где вы находились сегодня утром? – спросил Колосов. – Извините, но я должен это выяснить просто ради формальности.

– Конечно же, у себя в номере в отеле. Проснулся около восьми, позавтракал. Затем прошелся по набережной, гулял в парке на Болотной площади, давно хотел увидеть скульптуры Шемякина – символы порока. В час у меня состоялась деловая встреча в баре отеля с представителями американской фирмы – они занимаются отопительными и осветительными системами. Я хочу их нанять. Потом мы обедали в ресторане, затем у меня была еще одна деловая встреча… И тут мне позвонили из Лесного и сообщили эту ужасную новость. А затем позвонили из милиции.

– А кто вам звонил из Лесного? Малявин?

– Нет, мне звонил Алексис. Изумрудов Алеша. Сказал, что приезжала милиция, сказал, что Наталью Павловну нашли мертвой, – голос Салтыкова прервался. – Господи, что же это такое?

– Филологова и настоятель церкви в Воздвиженском отец Дмитрий были знакомы, не так ли? – уточнил Колосов.

– Отец Дмитрий был знаком со всеми нами, – тихо заметила Лыкова. – Вы спрашивали про машины. У нас тоже есть машина – «Форд», у меня и моего младшего брата Ивана. Роман Валерьянович просто забыл упомянуть об этом, – она взглянула на Салтыкова.

– Анечка, это совершенно тут ни при чем – ваша машина, вы, – Салтыков послал ей ответный взгляд. – Вообще, возможно, все дело в каком-нибудь опустившемся люмпене, который убивает и грабит тех, кто…

– Я уже говорил: деньги, пожертвованные вами же, которые отец Дмитрий вез в тот вечер из банка, убийца не взял. И у гражданки Филологовой сегодня он тоже ничего не забрал, – перебил его Колосов. – Нет, уважаемый, дело тут, как нам представляется, отнюдь не в люмпене.

– А в чем же? – нервно спросила Лыкова.

– В чем? Вот и разбираемся мы в этом. С вашей помощью, потому-то и вызвали вас так срочно. Скажите, Роман Валерьянович, только честно, когда вы добивались разрешения на аренду усадьбы, на вас не было наездов?

– Простите, чего не было? – спросил Салтыков недоуменно.

– Ну, может, кто-то другой хотел арендовать Лесное, приватизировать, а вы ему дорогу перешли? Не угрожали вам, денег – отступного – не требовали?

– Нет, нет, этого ничего не было, это все противозаконно. Я знаю, меня предупреждали, когда еще я был во Франции. Но ничего такого не было, уверяю вас. Самые обычные бюрократические проволочки – довольно длительные и очень досадные, но где, скажите, их нет? – Салтыков пожал плечами. – У нас во Франции тоже своих бюрократов хватает. А здесь на меня никто не покушался. Наоборот, даже отговаривали меня от аренды Лесного.

– Отговаривали? Ага. А говорите, не наезжали, – Никита нахмурился. – Кто отговаривал, почему?

– Ну, и здесь, и там, во Франции, – родственники. Здесь и в администрации, и просто люди осведомленные говорили: зачем вам этот дом – там ведь раньше находилась больница для умалишенных? И несколько лет назад там было совершено ужасное убийство – прямо в больнице. Один душевнобольной убил врача, – Салтыков посмотрел на Лыкову. Никите показалось, что он словно бы спрашивает ее – стоит ли ему продолжать дальше. – А мои родственники во Франции… Они тоже отговаривали меня от возвращения в Лесное.

– Почему? – спросил Никита.

– Ну отчасти из неверия в мои силы, мои возможности. Отчасти и по совершенно фантастическому поводу.

– Фантастическому поводу?

– С давних пор в нашем роду бытует одна мрачная легенда, связанная с Лесным. Видите ли, мои предки приобрели его у предков Анны Николаевны, а до этого имение принадлежало нашим очень дальним родственникам – Бестужевым. Существует легенда о том, что еще в восемнадцатом веке в Лесном был зарыт клад, который якобы приносит лишь одни несчастья. В истории Лесного действительно отмечены случаи странных смертей его владельцев. Ну, понимаете… – Салтыков замялся. – Мои родственники в Париже – это в основном очень пожилые люди, пожилые дамы. С возрастом меняется взгляд на многие вещи, на саму жизнь в конце концов, появляются навязчивые страхи, страх смерти… Это все понятно и объяснимо. Все эти добрые советы, предостережения…

– К советам, особенно добрым, иногда стоит прислушаться, – заметила Лыкова.

– Знаете, мне никогда не нравилась повесть про собаку Баскервилей, – серьезно, без тени насмешки заметил Никита.