Текст книги "Флердоранж – аромат траура"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ну вот мы перед вами, – сказал Никита.

– Поздно, молодой человек, – Долорес Дмитриевна покачала головой. – Поздно хватились. Тут уже до того доходит, что вот решетки снова хотим в Лесном на окна ставить. Боимся! Роман Валерьянович понять не может – зачем, почему? У них во Франции такой дикости, наверное, с эпохи Столетней войны нет!

– Ну и оставался бы в своей Франции, – буркнул Кулешов. – Что вы все с претензиями к нам? Мы, между прочим, тоже не…

Но тут у него сработал мобильный. Он коротко ответил и стал слушать, лицо его менялось – светлело и одновременно ожесточалось.

– Готово дело, стриптизника нашего мои орлы взяли, – шепнул он Колосову.

– Мячикова? Да ну? Где?

– Недалеко от станции, на дороге. Вроде сопротивление оказал, вырывался. Едем в отделение?

Колосов посмотрел на разгневанную Журавлеву. Она, как ему казалось, словно наседка защищала, прикрывала от них крыльями девятнадцатилетнего цыпленка своего, утонувшего в европейски отделанном ватерклозете.

– К сожалению, нашу беседу придется отложить. Нам пора ехать, – сказал он как можно вежливее. – Но мы еще вернемся. Когда, вы сказали, появится Салтыков?

– Сегодня вечером. Возможно. Только вряд ли он сумеет уделить вам время. У нас много дел запланировано в связи с реставрационными работами, – Журавлева поджала губы.

Когда они шли к милицейскому «уазику», она смотрела вслед им из окна. А из парковой аллеи доносился рев мощного двигателя: в Лесное пригнали экскаватор. Земляные работы в парке шли полным ходом.

Глава 11
МЯЧИКОВ

То, что гражданин Мячиков Кирилл Федулович, как значилось в анкетных данных, не пользуется бешеным успехом у женщин, Никите стало ясно с первого взгляда.

В тесной, пропахшей мокрыми кожанками дежурке отделения милиции было не повернуться: Мячикова охраняли «от самого себя» двое молоденьких патрульных и сам дежурный. Его помощник, чертыхаясь, рылся в аптечке – искал йод, чтобы прижечь укушенный в пылу задержания гражданином Мячиковым палец.

– Сопротивление оказал, товарищ майор. А здесь из окна пытался кинуться, – тоном ябеды доложил Колосову дежурный.

– Так у вас же тут первый этаж, – хмыкнул Никита. – Откуда его доставили, со станции?

– Нет, случайно вышло – патруль в населенный пункт Торопцы следовал на машине. Сигнал у нас был о незаконной продаже алкоголя. А тут видят – человек впереди идет по дороге. Заметил милицейскую машину и в кусты сиганул. Ну они решили документы проверить. Бдительность у нас среди личного состава всегда на должном уровне, – дежурный обменялся взглядом с Кулешовым. – Ну вот, значит, задерживать стали, а он в драку. Пришлось скрутить и доставить сюда. Оказалось, личность нам всем очень хорошо известная, – дежурный покосился на сидевшего между патрульными гражданина Мячикова. – Вы только гляньте, товарищ майор, у него ж под пальто ничего нет. А ширинка вовсе не застегивается – он себе все пуговицы оттуда срезал.

Мячиков с презрением посмотрел на дежурного. Вслух он не произнес ни единого слова, но губы его зашевелились. И по ним прочесть было нетрудно: мать вашу так и разтак!

– Я с ним сам потолкую, – сказал Колосов Кулешову, подошел к Мячикову, поднял его за шиворот, так как тот упирался изо всех сил, и повлек в «предбанник», где задержанных подвергали личному досмотру и оформляли. – Ну-ка, красавец, пойдем со мной.

– Руки, руки, руки прочь от нас! – шипел Мячиков, пытаясь лягаться. – Нам к произволу и поклепу не привыкать, мы так просто не сдаемся!

Колосов бережно опустил его на стул в «предбаннике», толкнул дверь ногой – захлопнул, чтобы не беспокоили. Сам сел на угол стола, закурил, протянул сигареты и Мячикову.

– Отраву не употребляем, – коротко бросил тот.

Никита разглядывал его с неподдельным любопытством. Про эксгибиционистов, как злостных нарушителей закона и приличий, можно прочесть в любом учебнике по судебной психиатрии, а вот увидеть этих отпетых созданий вживую удается не так уж и часто. Кого-то этот типчик ему сильно напоминал. Хлипенький, белобрысенький, с цепкими ручками, острым птичьим носом, костистым редковолосым черепом, голыми, почти лишенными ресниц красными веками.

На Мячикове было мешковатое, измызганное пальто на синтепоне. Тощие ноги болтались как прутики в мятых штанинах брюк, ступни утопали в кроссовках без шнурков. Пальто при резких движениях спереди расходилось, и видна была впалая грудь, поросшая рыжеватыми волосками.

– Чего от милиции бегал, прятался? – прямо спросил Никита.

– Мы от ментяры не бегаем, мы ни от кого никогда не бегаем. Это нам ни от кого ни сна ни покоя нет, каждая гнида большого начальника из себя корчит, репьем цепляется!

– Не бегал, значит, кого-то в кустах поджидал, а? Было?

– Ничего мы не знаем, никого мы не поджидали, сил наших больше нет, понятно? Что когда кому мы сделали дурного? Осуждены ни за что были, по злобе людской, срок тянули, прокурорам, правозащитникам письма с зоны пачками слали. И хоть бы одна собака, один мутант гнойный снизошел, разобрался!

И Колосов наконец вспомнил, кого до боли напоминает ему Мячиков. Казалось, вот-вот он щелкнет зубами, облизнется и загнусит, заноет: «Прелес-с-с-сть, моя прел-л-лес-с-сть!» – и тогда последние сомнения в сходстве отпадут.

– Баб не пугал бы по закоулкам, не обнажался бы публично, жил бы себе и жил, – сказал Никита. – Тебя ж не мы, дорогой, тебя население местное невзлюбило. Народ.

– Бабам верить последнее дело, а тем более в суд их свидетельствовать тащить, – шипел Мячиков злобно. – Оклеветали тогда нас. Хищницы ненасытные, садистки! Сами-то уж забыли небось, когда им их мужья-алкаши последний раз и…

– Но-но, потише, не выражаться в стенах госучреждения, – Колосов погрозил пальцем. – Меня твои прошлые художества не интересуют. Кайф словил и хрен с тобой – дело прошлое. И задержали мы тебя не за это, не обольщайся.

Мячиков наморщил лоб, пытливо изучая Колосова.

– А за что же нас задержали? – прогнусил он. – За что?

– А чего это ты все время о себе во множественном числе говоришь?

– А чего мне каждая гнида тыкает?!

– Ага, мне, это уже лучше. – Никита кивнул. – Уже прогресс. А ты не догадываешься?

– Мы не догадываемся. Привычки такой не имеем догадки строить.

– И о том, что в четверг отца Дмитрия вашего убили, – тоже не знаешь?

Мячиков подскочил. Полы его пальто разошлись. Под пальто действительно было голое тощее тело. Мешковатые брюки на животе были схвачены старым ремнем. Ширинка не застегивалась. Зияла.

– На кого ты похож, – укоризненно сказал Никита. – Тоже мне – король стриптиза. Чучело.

Мячиков на этот раз на обидное сравнение не отреагировал.

– Отца Дмитрия убили? – воскликнул он тонким голосом. – Кто?!

– Кто… Не ты ли, Кирилл Федулович?

Мячиков издал странный горловой звук, словно подавился хлебной коркой. Согнулся, закрыл руками лицо. Колосов невозмутимо следил за этими метаморфозами.

– Святой был… бессребреник, святой, – Мячикова, судя по голосу, душили рыдания.

– Ну ладно, хватит… Хватит придуриваться, я сказал! – прикрикнул Никита.

Мячиков вскинул голову. Взор его снова сверкал гневом и ненавистью, но в тусклых красных глазках не было ни слезинки.

– Тихо, тихо, не ори только, – Никита опередил его яростную отповедь. – Значит, не в курсах ты про убийство, так я понял? И сам, конечно, не убивал, так?

– Да вы что, совсем уже? – Мячиков стукнул себя кулаком в грудь. – Ну нате, возьмите нас, посадите опять, хошь расстреляйте!

– Про четверг расскажи всю правду, Кирилл Федулыч. Очень прошу. Всю правду. Что делал, где был, когда настоятеля в последний раз видел. Ведь ты его видел в четверг?

– Видел, врать не стану, к чему нам врать? Видели мы его. Утром, – Мячиков уже непритворно всхлипнул. – Мы работать пришли. А они еще там раньше были – отец Дмитрий и Захаров, церковь отпирали.

– А что у вас за спор вышел с отцом Дмитрием? По какому вопросу характерами не сошлись?

– Мы работу не закончили, бочки не докрасили, нездоровилось нам. А он нам велел сделать.

– И не только о бочках речь шла. Еще об отлучках твоих.

– А мы не на цепи сидим прикованные, чтобы всем и каждому о своих отлучках отчитываться!

– Вот-вот, ты, наверное, так и отцу святому баки заколачивал, дерзил. Он тебя уму-разуму учил, просвещал, а ты его послал.

– Я его не посылал, – Мячиков снова сказал о себе «я». – Он мне работу дал – спасибо. Я эту работу сделал, он мне жить позволил при церкви, в сараюшке, так я сторожем был верней собаки. Я ему благодарный был. За все благодарный. За все его благодеяния.

– Был благодарный, а слов его не слушал.

– Вот где нам ваши нравоучения, – Мячиков двумя тощими пальцами как вилкой ткнул себя в горло, – миску супа не нальют просто так, от души, от сердца, а все с проповедью. Благодетели! А нам проповедей не надо, даже от святых не надо. Мы своим умом как-нибудь дотумкаем, что к чему.

– Ну и как же вы расстались в тот день, в каких отношениях?

– Он нас выгнал – отец Дмитрий. Мы ушли.

– Куда ж ты ушел?

– На кудыкину гору.

– В разнос, что ли, полный? – спросил Никита. – Ты пьешь?

– Грамма не употребляем отравы.

– Во сколько вы расстались?

– У нас циферблатов нету, – Мячиков вытянул вперед руки так, что задрались рукава пальто. – Из принципа не носим.

– И что ты делал все эти дни? Где бродил?

– Не ваше дело, – буркнул Мячиков. – Ничего плохого мы не делали.

– А тот день, четверг, как ты провел?

– Никак.

– Вечером где находился?

– Дождь шел, лило как из ведра, мы спали. Когда сыро – мы не выходим. Нам здоровье, в тюрьме подорванное, не позволяет.

– Где спал-то?

– Дома. У нас дом, между прочим, собственный имеется. Мы не какие-то там бомжары, у нас и прописка, и паспорт законный, недавно обмененный.

Колосов хотел обыскать его лично, осмотреть одежду – нет ли пятен крови, но тут за дверью послышался шум. По коридору загромыхали чьи-то шаги. В «предбанник» влетел взволнованный Кулешов.

– Что? – спросил его Колосов. – Ну? Что?

– Только что звонили. Труп, Никита Михалыч. Женщина убита по дороге на станцию!

Глава 12
ПЕРЕГОВОРЫ

Мещерский привез Катю из Лесного, проводил до лифта и отчалил, предоставив ей самой объясняться с «драгоценным В.А.». Катя опять проигнорировала звонок и открыла дверь квартиры своим ключом – и здесь темно как в погребе. Свет в прихожей демонстративно погашен. А в комнате работает телевизор – солнце полуночников.

«Драгоценного» она обнаружила на полу, восседавшего на сброшенных с дивана подушках, вперившего взгляд в экран. При появлении Кати ни один мускул не дрогнул на его лице – гордый профиль был точно изваян в граните. Рядом с креслом на полу несла лукавую горькую вахту полупустая бутылка армянского коньяка. А вокруг на ковре были разбросаны фотографии.

Катя нагнулась, собрала их. Это все были снимки разных лет: черно-белые и цветные. И на всех была она – маленькая, большая, ясельного возраста, школьного, после выпускного вечера, после сдачи госэкзаменов в университете, в летнем сарафане, в купальнике, в милицейском мундире, в шортах, в вечернем платье, с «драгоценным» и без него.

Он пошевелился, поднял взор – в глазах сплошное коньячное араратское море, захлестнувшее берега. Катя опустилась на пол рядом с ним, прижалась щекой к его плечу.

– Ну хочешь, совсем больше никуда не поеду, – сказала она тихо.

Он молчал.

– Из дома ни ногой, хочешь?

Он молчал.

– И зачем мне все это? Толку никакого.

Он молчал.

– И правда, кому какое дело, кто убил того священника, – Катя вздохнула. – Как ты говоришь? Ну убили и убили. И земля пухом. Верно?

Он упорно не раскрывал рта.

– Смотри какие мы с тобой на этом фото. Особенно ты, – Катя взяла свадебную фотографию. Плотнее прижалась щекой к плечу «драгоценного». – Ты тут такой мужественный. Сильный…

– Не подлизывайся ко мне.

– Я не подлизываюсь, – Катя старалась изо всех сил. – И вообще, если подумать хорошенько, ты абсолютно прав. Ты всегда оказываешься прав. А у меня просто такой характер дурацкий. Ты же знаешь – я с детства ненормальная. Если что-то меня зацепит, я теряю покой, до тех пор, пока…

– Ну узнала что-нибудь для себя полезного у Серегиного кузена из Парижа?

Катя внутренне поздравила себя с маленькой победой. Так держать!

– Нет, ничего не узнала. Ты и тут оказался прав, Вадичка. Пустая, бесцельная поездка.

– А я всегда прав, – тон Кравченко смягчился. – Ты бы поменьше разных обалдуев слушала вроде своего горе-пинкертона из угро и побольше со мной советовалась, со своим мужем.

– Да, Вадичка, да, – Катя дотянулась до его решительного подбородка и поцеловала, попав губами в любимое место – ямочку, составлявшую одну из ярких примет «драгоценного», – ты только не сердись, когда я спорю с тобой, ладно? Это у меня такой нрав, мне трудно бывает справиться с собой. И потом ты же знаешь – я такая любопытная. А это, говорят, вроде болезни…

Кравченко тяжко вздохнул. Поднялся, достал бокалы (без Кати они вдвоем с пятизвездочным обходились без лишних посредников), разлил остатки.

– Ну все? – кротко спросила Катя. – Мир?

Звон бокалов возвестил перемирие – хрупкое и недолговечное, как семейное счастье.

Хотя в сельской местности слухи распространяются со скоростью звука, Марина Аркадьевна Ткач о новом убийстве еще ничего не знала. Понедельник, как известно, день неблагоприятный и неудачный. И неудачи самой Марины Аркадьевны начались с того, как она приехала в Лесное с твердой надеждой застать там Салтыкова и не застала его. Хотя он должен был быть именно там, а не где-то еще, он уехал, исчез, испарился. А в результате рухнули и все надежды, которые возлагала Марина Аркадьевна на эту «нечаянную» встречу.

Немало треволнений принес и неожиданный визит в Лесное милиции. Марину Аркадьевну, и без того разнервничавшуюся, этот визит окончательно выбил из колеи. Только милиции еще сейчас в Лесном и не хватало!

Однако обсуждать все эти неприятности с не менее встревоженной Долорес Дмитриевной Журавлевой Марина Аркадьевна посчитала лишним. Мнение Журавлевой ее вообще интересовало мало. Можно было бы обсудить это с Малявиным, но…

Марина Аркадьевна и это посчитала лишним. С Денисом Малявиным с каждым днем разговаривать, а тем более что-то обсуждать ей становилось все труднее. Он менялся прямо на глазах. И порой Марина Аркадьевна спрашивала себя: да полно, он ли это, Данька ли ее верный и безотказный? Или это близнец его, двойник из зазеркалья, о существовании которого она раньше и не подозревала?

То, что даже очень близкие вам люди временами становятся совершенно неузнаваемыми, стало для Марины Аркадьевны открытием болезненным и тревожным. Что же тогда говорить о людях неблизких? Тех, которых, как экзотических зверей, вы только пытаетесь приручить?

То, что Салтыков покинул Лесное как раз в тот момент, когда она собиралась встретиться с ним и поговорить – не как обычно в общей сутолоке за столом, полным шумных гостей, под перекрестными взглядами всех этих Наталий Павловн, Долорес Дмитриевн, Анечек Лыковых и скверных развратных мальчишек, а приватно, с глазу на глаз, уязвило Марину Аркадьевну до глубины души. Но отступать было поздно. А сдаваться она не любила. Вообще она всегда верила, что к любой, самой безвыходной, несчастливой, патовой ситуации есть свой ключ. Только надо уметь найти его, подобрать.

Салтыков не мог не заметить того, что она делала для Лесного. Сколько раз он повторял ей, что высоко ценит ее участие и помощь. Он был не слепец и не полный идиот и должен был, по крайней мере, догадываться, что она старается, буквально из кожи вон лезет отнюдь не для упрочения положения в Лесном Малявина. Конечно, он все это видел и все отлично понимал. И вот взял и уехал. Демонстративно, бессердечно уехал. Хотел таким способом дать ей понять, как мало дорожит он ею как женщиной? Или же у него были какие-то особые причины для того, чтобы еще в воскресенье покинуть Лесное и не появляться в нем?

Марина Аркадьевна сидела, курила, размышляя и взвешивая факты. Что ж, раз так, будем искать новый ключ к новой ситуации, которая как ларчик с секретом. Да уж, чего-чего, а секретов в Лесном хватает…

Марина Аркадьевна раздавила окурок в бронзовой пепельнице: выход есть, и он, пожалуй, единственный в том положении, когда Салтыков назло ей покинул Лесное, а туда так некстати нагрянула милиция. Она достала из сумки телефон. Вышла на улицу. Здесь никто не услышит, не подслушает. Шум мешает – в глубине парка громыхает экскаватор, там продолжаются земляные работы. Пусть они идут своим ходом.

Марина Аркадьевна быстро набрала номер, который до этого уже набирала несколько раз раньше. Терпеливо ждала ответа – гудки…

– Алло, – наконец ответил мужской голос.

– Михаил Платонович, это я, Марина. Узнали меня?

– Узнал, здравствуйте. Но что-то слышно неважно, связь плохая. И вообще, вы бы не могли позвонить через полчаса? Я еду в машине.

Это был доктор Волков.

– Нет, перезвонить я не могу. Это срочно. Я хочу, чтобы вы знали – я согласна купить у вас то, о чем мы говорили прежде.

– Неужели? Я так и знал. Цена вас устраивает?

– Нет, семьсот долларов за старый, никому не нужный дневник – это слишком жирно.

– Так уж и не нужный? Для кого-то эта вещь окажется весьма интересной.

– Я уже говорила вам – я покупаю этот дневник в подарок, – резко сказала Марина Аркадьевна. – Мне самой он ни к чему, так же как и вам. Салтыкову он будет интересен как фамильная вещь – не более того. Я хочу сделать ему приятное. Но за одну фамильную память семьсот баксов – это слишком. За семьсот я не куплю, можете топить им печку на вашей даче.

– Хорошо, пятьсот. Это мое последнее слово. Черт… тут какая-то заваруха на дороге, милиция, проезд перекрыт, всех в объезд посылают до станции… Алло, Марина, позвоните мне позже, договоримся окончательно.

– Я позвоню вам, когда у меня будут деньги, – жестко сказала Марина Аркадьевна. – Сейчас у меня и сотни свободной нет. Мне потребуется день, два, три, чтобы достать. Я извещу вас.

– Хорошо, жду, – доктор Волков отключил связь.

«Сволочь, – злобно прошептала Марина Аркадьевна. – Жадная хитрая сволочь!»

Глава 13
УБИЙСТВО ПОД НОМЕРОМ ДВА

Тело наполовину тонуло в луже – в глинистой, бурой, пузырящейся от дождя. Дождь пошел по извечному и непоколебимому закону подлости, едва лишь место происшествия было оцеплено милицией. С серого неба сначала капало, потом лилось, хлестало косыми струями, затем снова лилось и капало, смывая все подчистую – кровь, грязь, следы, улики.

– Черепно-мозговая травма, – доложил Колосову патологоанатом. – На этот раз повреждений гораздо больше, чем у священника. Взгляните сами.

Никита нагнулся над телом. Это была мертвая женщина, которую он никогда прежде не видел. Женщина лет сорока восьми – темная крашеная шатенка, среднего роста и удовлетворительного питания (как значилось в протоколе осмотра), одетая в черный брючный костюм и кожаный плащ. Под пиджаком у нее была белая шелковая кофточка с жабо. Вся одежда была окровавлена и пропитана водой. Никита невольно отвел взор – это обезображенное ударами лицо, застывшая гримаса ужаса, боли и удивления.

– Кто она такая? – тихо спросил он.

– Филологова Наталья Павловна, – ответил Кулешов. – Она из Лесного. Научный работник. Вот ее сумка, – показал черную дамскую сумку, открыл. – Кошелек, паспорт, телефон, ключи. Все мокрое, и все, кажется, цело.

– Это точно Филологова? – спросил Никита. – Ошибки нет?

– Я ее лично знаю, – Кулешов смотрел на труп. – Когда в Лесном только начались работы, я туда сам ездил, смотрел. Она со мной говорила – Салтыкова тогда не было. Она там всей реставрацией ихней заправляла, я же докладывал информацию.

– Было нанесено несколько последовательных ударов, – патологоанатом жестом подозвал криминалиста фотографировать и снимать на видео труп. – В затылочную область, то есть сзади, а затем в лобно-височную справа и в лицевую. Думаю, сначала ее ударили именно сзади, а когда она упала, ее ударили для верности еще несколько раз в висок и в переносицу. Лицевые кости раздроблены. Давность смерти же…

– Какая? – Колосов дотронулся до гематомы на лице Филологовой.

– Шесть-семь часов. Она убита еще утром.

– Труп перемещали? – Колосов оглянулся по сторонам.

– Следы волочения, если они и были, смыты. Думаю, труп перемещали, хотя и на небольшое расстояние, – показал патологоанатом. – Отсюда до середины дороги примерно два метра, если она шла по дороге, то шла по обочине, не посредине же. Сюда, в кювет, тело оттащили и бросили в лужу.

– Если она шла по этой дороге на станцию, – сказал Кулешов. – А никуда, кроме как на нашу платформу, дорога эта не ведет. Как раз все и совпадает с примерным временем наступления смерти. По расписанию последняя утренняя электричка у нас на Москву останавливается в 10.10. А потом большой перерыв – почти до 17.00.

– А другая дорога на станцию есть? – спросил Никита.

– Есть, как же. Только она мимо склада удобрений совхоза «Луч», который теперь обществом акционерным стал, проходит. Наши, здешние ею пользуются, а дачники, городские – ни в жизнь. Навозом там за километр несет и селитрой, – Кулешов вытер выступившую на лбу влажную испарину. – Так что получается – эта дорога основная.

Никита оглядел окрестности: в пелене дождя разбитая бетонка уводила в поля. Местность была открытой. Совсем неподалеку отсюда за холмами и парком-лесом было Лесное.

– Труп почти семь часов лежал в кювете проезжей дороги, что же его никто не заметил так долго? Тут ведь транспорт постоянно ходит, – сказал он хрипло.

– Транспорт, конечно, ходит, да мало его, с гулькин нос. Уборочная в основном закончилась, день сегодня будничный, так что дачников нет, – Кулешов поманил Никиту к милицейскому «уазику». – Проверим – видно тело или нет, если ехать мимо?

Они сели в машину, развернулись, отъехали метров на сто, затем на скорости шестьдесят поехали мимо того места, где все еще лежал труп.

– Спокойно могли не заметить, кто тут ехал, – подытожил Кулешов. – Я нарочно приглядывался, и то увидел только ленту нашего ограждения. А обнаружили ее – так это случайно вышло. Шофер молоковоза ехал с «Луча» и пассия его, ну то есть подружка. У молоковоза камера спустила, потому-то они тут и встали на дороге.

– Давай их сюда – поговорим, – приказал Колосов.

Поговорили. Водитель молоковоза был молодым парнем, девушка еще моложе его. Оба были взбудоражены страшной находкой. Но, кроме рассказа, как колесо у них «гикнулось», как они вышли его менять, как начали «домкратить» и тут совершенно случайно увидели в кювете что-то, оказавшееся мертвецом, каких-то иных сведений добиться от них было невозможно. Никита забрал у Кулешова карту района, какое-то время изучал ее.

– У вас тут недалеко железнодорожный переезд со шлагбаумом, – сказал он. – Эта дорога и туда идет. Когда с осмотром закончим здесь, отправимся туда. Там дежурный есть на переезде?

– Имеется, даже двое, посменно вахту несут. Муж и жена Дули. Старожилы здешние. Дом их рядом с железной дорогой, стоит недалеко от переезда. Едем, кого-то из них обязательно застанем – либо самого Прохора Дулю, либо жену его Марью Никифоровну.

– Допросим их. Меня интересуют все машины – грузовые, легковые, которые они вспомнят, что прошли сегодня через переезд в период с девяти утра… нет, даже раньше, с восьми утра и до того часа, когда было обнаружено тело.

Осмотр опять заканчивали в сумерках при свете автомобильных фар. Движение на дороге пришлось перекрыть. И снова самой последней Никита осматривал сумку Филологовой. Обычная, не слишком шикарная дамская сумка с шелковой подкладкой, пахнущая старыми тонкими духами. Из вещей, кроме традиционных ключей и мобильника, – портмоне с двумя тысячами рублей сотенными купюрами, паспорт, пачка цитрамона, бумажные салфетки, столбик нитроглицерина, губная помада, пудреница, пинцет для бровей, пропуск в Центр хранения рукописей Российской центральной библиотеки, мелочь по пятьдесят и десять копеек на дне.

Все. И все на месте. Ничего не тронуто, не взято.

– Снова не ограбление, – тихо сказал Колосов. – Не ограбление, просто убийство. Убийство под номером вторым? Этого хмыря, стриптизера как далеко отсюда взяли?

– Вон там, – Кулешов махнул рукой в направлении станции, – примерно в километре отсюда.

– Всю одежду с нее и все его шмотки – на экспертизу. На кровь, на микрочастицы и на все остальное.

– Сделаем немедленно. А мы с тобой, Никита Михайлович, на переезд? – Кулешов вытащил телефон – звонить в Воздвиженское в отделение, чтобы там изъяли верхнюю одежду у задержанного Мячикова.

Шлагбаум на переезде, когда они подъехали, был закрыт. Сигнал семафора – красный. А шоссе в ту и другую сторону было совершенно пустым. Зато из окна сторожки железнодорожников сочился на улицу тусклый свет. Рельсы блестели под дождем как лакированные. Вдалеке слышался шум приближающегося поезда.

– Марья Никифоровна! – Кулешов забарабанил кулаком в дверь сторожки.

Наплывающий грохот колес, лязг – тяжелый товарняк переезжал переезд. Никита на секунду совершенно оглох. Вагоны, вагоны, груженные лесом, углем, цистерны, цистерны, контейнеры с песком…

– Марья Никифоровна!!!

– Хто там еще? Хто тепается? Хто такие? – послышалось из-за двери.

– Марья Никифоровна, милиция. Откройте, пожалуйста.

Дверь приоткрылась, затем распахнулась, и они вошли. В железнодорожной сторожке была всего одна комната и один обитатель – дежурный Марья Никифоровна Дуля. Примерно так, судя по звучной фамилии, Колосов эту царицу поездов себе и представлял: рост ниже среднего, вес выше нормального, волосы седые, собранные в пучок, лицо мясистое, в красных прожилках, руки крестьянские, привычные к тяжелому труду. На литом торсе – традиционная оранжево-дорожная безрукавка.

– Заходьте, заходьте, товарищи, сырости мне не напустите, – басом пригласила их Марья Никифоровна.

В комнатке всю стену занимал электрический щит-переключатель семафора. У окна оставалось место лишь для маленького стола и двух табуреток. Зато на столе свистел-закипал электрический чайник, стояла початая бутылка пива «Арсенальное» (с мужским, естественно, характером) и покоилась на тарелке с голубой каемочкой обезглавленная копченая скумбрия.

– Заходьте, дверь плотнее прикрывайте, – Марья Никифоровна сложила руки на груди. – Ну?

– Убийство у нас, – не таясь, сообщил ей Кулешов.

– Ну! – Марья Никифоровна всплеснула руками. – Далече?

– Недалеко от платформы, – сказал Колосов. – Мы бы хотели узнать у вас – вы с какого часа здесь, на переезде, сегодня дежурите?

– Как по графику положено, с семи тридцати. Я своего Митрича сменила, – Марья Никифоровна повернулась к Кулешову – человеку здешнему. – Митрич-то мой захворал. Прострелило ему всю поясницу.

– Сегодня, примерно с восьми часов до двенадцати, какие машины здесь у вас проезжали, останавливались? – спросил Никита.

Марья Никифоровна как рентген сверлила его взором.

– Утром-то? Да в двенадцать колонна воинская проходила. Одни грузовики.

– А до этого? Раньше? Часов в девять-одиннадцать?

– Милый, а кого убили-то? – спросила Марья Никифоровна.

– Профессоршу из Лесного, реставраторшу, – ответил Кулешов.

– Это полную-то такую, в очках, что в церковь нашу все ходила, к отцу Димитрию?

– Нет, подругу ее, Наталью Павловну, которая профессор-искусствовед из Москвы, – сказал Кулешов. – Она на станцию шла утром, видно, на электричку спешила.

– Видала я ее, тоже в церкви нашей видала, – Марья Никифоровна покачала головой. – Представительная женщина, солидная… Ох, горе-то. И что же это такое тут у нас делается-то? Прямо оторопь берет. Кто ж это у нас тут такой завелся-то? Нелюдь-то?

– Ищем мы, Марья Никифоровна. Видишь, только с места, оттуда. Промокли все до нитки.

– Так чайку, может, горяченького? Или пивка вон – согреться?

– Нет, спасибо, некогда нам, – сказал Колосов. – Так вспомните, пожалуйста, какие машины тут утром проезжали?

– Да проезжали, разве все вспомнишь? Военные вот, потом перед ними-то самосвал был перхуровский, почтовая одна была. Продуктовая в магазин, в Воздвиженское. И эта была тоже – та, на которой профессорша-то ваша тут прежде ездила.

– Какая эта? Чья? – спросил Никита.

– Да Малявина. Иномарка-то иностранная которая. Она самая и была. У шлагбаума тут стояла – я как раз скорый пропускала пятьдесят седьмой в десять десять.

– В десять минут одиннадцатого? – переспросил Никита. – И Малявин останавливался тут на переезде? Вы его самого видели за рулем или только его машину?

– А как же? И машину, и его самого видала. Курил он папироску все в окно, пока поезд-то ждали, – Марья Никифоровна покачала головой. – Ой-ей, как теперь ходить-то нам тут, как жить? Кто ж это творит-то все? А мы со стариком-то моим Митричем одни ведь в доме. И он с утра пластом уж лежит, поясница у него…

– А куда Малявин ехал? В какую сторону? – спросил Никита.

– Туда, куда ж еще? Тут одна дорога – прямо все, прямо, – Марья Никифоровна Дуля ткнула рукой в окно. – Назад-то он, видно, другим путем вертался. Не здесь. А машина-то у него приметная, солидная. С нашими замухрышками не спутаешь.