Текст книги "Отойти в сторону и посмотреть"

Автор книги: Татьяна Соломатина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Склонив голову, видишь «полку». Но заглянуть через плечо за спину, чтобы понять, сколько осталось тянуться, нет никакой возможности. Пальцы автоматически впиваются в край площадки, и руки подтягивают тело вверх. Назад. В чём дело?..

Чуть отдышавшись, снова виснешь вдоль стены и тянешься, тянешься…

Нет.

До «полки» наверняка каких-то пара-тройка сантиметров. Ты знаешьэто. Но не видишь, не чувствуешь…

Нужно просто отпустить руки и скользнуть по стене. Чуть-чуть упасть.Три сантиметра полёта в пропасть. Миг? Полмига? Одна восьмая?.. Опора неожиданно «ударит» снизу. Как отреагирует тело?..

Горячим гейзером волна из солнечного сплетения снова выбрасывает обратно на площадку. Дыхание сбито. Волосы под косынкой топорщатся от мелкой дрожи. Сердце, скованное обручем первобытного страха, бешено колотится…

Край солнца касается далёкой гряды.

Не хватало ещё застрять здесь, элементарно истратив все силы на нерешительность!

Ещё одна попытка…

Никак! Это невозможно! Невозможно!

Невозможно заставить себя отпустить последнюю опору. Прыжок в пропасть по доброй воле?! Но ведь всего три сантиметра!.. Да хоть три километра! Какая разница!

Низ живота начинает неприятно крутить. Руки холодные…

Нужно отдохнуть.

Лучше всего на животе – так не заснёшь. Ещё десять-пятнадцать минут, и солнце уйдёт. Останется только ветер. А ветер – это усталость. Быстрая и неизбежная.

Застегнуть куртку до конца, поднять воротник, руки под себя – ближе к животу. Внутреннее тепло надо сохранить. Пока отдыхаешь. А потом…

Потом нужно спокойно принятьто, что прыжок совершить придётся. Видимо, это какая-то особенность человеческого тела. Рвущееся к вершинам, оно становится длиннее на три сантиметра своего стремления. Отступая же – группируется в своих законченных опасениях. Уговорить его, что стремления бывают разных направлений?.. Нет. Не уговаривается. Тысячи поколений предков формировали для тебя этот чёртов ген, приспосабливаясь к гравитации собственного дома!

Чайки пропали. Наверное, вернулись домой, чтобы с зеркальной глади спокойного сегодня моря наблюдать уходящий день. Солнце, хватаясь лучами за край земли, тянет его на себя, как одеяло. А «глупые и неразборчивые» птицы уходят всё дальше и дальше к горизонту, чтобы оттянуть момент расставания со светом. Но эта игра не бесконечна. В какой-то момент одеяло поддаётся и накрывает уставшее солнце с головой. И тогда птицы неохотно поднимаются с воды и возвращаются к прибрежным скалам, тёплым мелководьям и опустевшим пляжам. Чтобы перекусить чем бог послал и обсудить дела прошлые и грядущие…

Мысли о бесконечном море и птицах не приносят покоя. Но дают возможность отдохнуть.

Долго нельзя – становится прохладно. Всё, что не отнимет ветер, – заберёт в свои параллельные измерения скала. Нужно подниматься.

Камень остывает медленно. Но это обманчивое тепло. Тепло – приманка. Ловушка, расставленная одной формой жизни для незадачливых путников другой.

Размять кисти, подвигать ступнями. Воды – пара глотков. Один оставить. Мало ли…

Похоже, ветер меняет направление. Нагулявшись за день по окрестным хребтам и заливам, теперь он затяжными раскатами трубача задувает в долину пыль и запахи с внутренних равнин. Это хорошо. При спуске скала прикроет…

Нельзя! Нельзя! Нельзя!

Нельзя бесконечно висеть над пропастью!

Нельзя ждать!

Нельзя умирать!

…Снова площадка.

Леопарды шквалов, уже не скрываясь, с рычанием бросаются на вершину. Ночь – эта «бутафорская» ночь – тяжёлым камнепадом заваливает последние прорехи света в пространстве.

В посёлке светятся окна, террасы и фонари. Кажется, даже продираются сквозь ветер какие-то звуки. Уютные, радостные, домашние…

Ещё холодает. Это плохо. Очень плохо. Наверное, с внутренних равнин пришёл циклон. Только бы не дождь! Звёзд не видно. Всё вокруг заливает чернотой…

Если пойдёт дождь – конец! Если пойдёт дождь…

Пошёл дождь.

Невидимая морось обволакивает всё вокруг скользкой пылью.

Это последний шанс. Пока тёплый камень ещё в состоянии впитывать и испарять влагу.

Снова у «точки невозврата». За ней – бесконечное трёхсантиметровое падение в бездну… А вдруг «полка» скользкая?.. Только бы ноги не испугались «удара»! И руки… Не скрести пальцами. Непроизвольное неконтролируемое сокращение даже самой маленькой мышцы может откинуть от стены. И тогда действительно бесконечныйполёт. Куда?.. В прошлое? Будущее?.. Плевать! Наплевать на всё! Как всему наплевать на тебя! Даже морю! Присылать «гонцов»… Глупость какая! Зачем?! Если не осталось больше ничего…

Бездумно, безвольно в отчаянную черноту ночи ведёт тебя твоё стремление.

Пальцы разжимаются…

Знакомый свист за спиной. Мелькают чуть склонённая вбок маленькая головка и круглый немигающий глаз: «Почему? Почему? Почему?»

Падение…

Необъятный. Распространяющийся во все стороны вселенной шелест пуховых перин… Приятное тепло в основании шеи. Как касание… Так отец, думая, что ты спишь, обхватывает затылок своей огромной ладонью…

Падение…

Абсолютная тишина.

Идеально белая матовая колонна. Верхняя часть неровно сломана и выглядит как надкушенный бисквит. Орёл красиво парит вокруг, описывая круги в одной плоскости. Он имеет что-то общее с колонной и пространством…

Тридцать девять секунд полёта…

Падение…

Тьма клубами заволакивает колонну.

Орёл стремительно увеличивается в размерах, налетает. Его бездонный глаз без зрачка закрывает собой всё…

На миг вспыхивает полосками далёких огней ночь.

На границе всего слышен оглушающе пронзительный крик…

Парение…

(… – Ну, что ты с ней будешь делать! Окна все нараспашку! Теперь полночи комаров выгонять!

– Тише. Разбудишь.

– Как же, спит она!.. Правда, спит. Странно… Лоб горячий! Закрой окна, что ты стоишь! Может, разбудить – таблетку дать или…

– Не надо. Раз спит – значит, всё нормально…

– У тебя всегда всё нормально! … Что тут под ногами, не пойму?..

– Перья. И здесь, на подоконнике – тоже…

– Слава Богу! Хоть на море была, а не по своим верхотурам карабкалась. Это ты её разбаловал! Учишь не пойми чему, а у меня уже нервов не хватает каждый день думать, вдруг сорвётся или…

– Странно. Зачем ей столько перьев? И на море вроде не собиралась…

– Охотником теперь твоя дочь заделалась! На чаек! Господи, если она ещё что-нибудь выдумает, я с ума сойду! Может, всё-таки разбудить?..

– Нет. Накрой лучше. Если простыла – за ночь с потом всё выйдет.

– Вот и будешь сам к ней всю ночь бегать – накрывать, лекарь доморощенный!

– А мы что, жить сегодня торопимся?

– Знаешь что!..

– Знаю, знаю. Всё знаю. Пойдём на улицу, по стаканчику.

– Холодно… Эта сикилявка, небось, до ночи торчала в своих «пиратских бухтах» – и вот результат!

– Я тебе одеяло захвачу. Пойдём. Пусть спит. Завтра с ней поговорю.

– Ты бы лучше «поговорил», чтобы оторвой не росла! И не болталась по вечерам в одной курточке в такой…

ветер

Годом позже случилось что-то невероятное.

Тот самый «больной Вовка» – для друзей Макс – был как раз самый что ни на есть здоровый. Высокий, широкоплечий. Это он читал «оригинального» Чейза, заводил всех на «пульку» [2]2
  Партия в преферанс.


[Закрыть], обожал охоту, рыбалку и «разведки». Геолог. Не из тех, что «поближе к тушёнке держатся», как говорит отец, а настоящий.

Будучи научным руководителем по изысканию чего-то там в недрах необъятной родины, он каждый год возглавлял партию «отпетых камеральщиков», в компании которых и проводил с удовольствием время своей необузданной жизни то на берегах Подкаменной Тунгуски, то среди Кызылкумских барханов. Его знаменитое «Кто не пил с нами – должен ещё доказать свою порядочность!» – стало не просто притчей во языцех разношёрстных компаний, но и в своём роде кредо и даже гимном крепких, живущих, работающих и выпивающих в своё удовольствие мужчин…

В общем, долго сказка сказывается, да быстро дело сделалось.

Когда Макс – Владимир Максимович – предложил кое-кому из своих друзей – в том числе и отцу – разделить очередные «тяготы и лишения» полевой жизни в виде свадьбы его ташкентского друга, рыбалки на Балхаше и ещё всякого разного «по дороге», уговаривать никого не пришлось. Отец вообще «на подъём» никогда не задерживался. Мама поворчала, конечно, для порядка, мол, куда?! Ты – здоровый взрослый мужик, а она – девочка, за тридевять земель, мужская компания, и всё такое. Но вольный дух странствий – это вам не какая-нибудь там вшивая героиновая зависимость. Чтобы остановить – надо убить. А убивать мама никого не хотела. Так что… Хватай мешки – вокзал отходит! В смысле, аэропорт. Следующая остановка – Ташкент. База геолого-разведочной партии и…

Гамак меж двух стволов огромного грецкого ореха. Гора арбузов. Крепкие и умные мужчины, которым и хочешь в чём-то помочь – да не успеваешь. Арыки. Любящие лукавые глаза отца. Казан плова на свадьбе в двух кварталах от базы. В такой, наверное, Царь Горох и прыгал, когда хотел омолодиться. Туда с десяток этих царей влезло бы, и крышка бы закрылась. А что за пряный дух! Не от плова. Нет. От него, конечно, тоже… От всего!

От сазанов и толстолобиков на рыбном базаре, «распятых», как телята. От сахарной сердцевины арбуза, сорванного прямо на бахче и сломанного отцом об колено, – «остальное не ешь, здесь так не принято». От сухой с виду, но такой живородящей земли виноградников и персиковых садов. От ковров в чайханах, где мужчины разливают водку в пиалы из фарфоровых чайников. От сочащегося битумом асфальта. От брезентового тента на биваке. От раскалённых скатов шестьдесят шестого. От блинов, которые на сорокаградусной жаре на костре жарят все по очереди, потому что «кое-кто» забыл погрузить на базе газовый баллон…

Первый переезд. Ахангаранская долина. Какое-то крупное месторождение [3]3
  Ангренское угольное месторождение.


[Закрыть]… Ангрен.

Отец говорит, что на староперсидском языке это означает – Долина Смерти. «Наверняка здесь в древности из-за выхода на поверхность угольных газов гибло много путешественников по Шёлковому пути. Долина уютная. Останавливались передохнуть, а поутру просыпались не все», – тут же добавляет Владимир Максимович.

Всё-таки умные и образованные мужчины – это вещь!

Когда всё, что ты знаешь о «крупных месторождениях», – это «условные обозначения» в атласах на уроках географии, то слово «крупные» как-то притирается, бледнеет, сжимается до обычногоразмера… А вот когда перед тобой открывается картина «кратера», в который когда-то упало что-то не меньше Луны!.. Вот тогда и обретают явный смысл все эти «крупные месторождения», «открытым способом»… А когда при спуске по карьерному серпантину навстречу «шестьдесят шестому» поднимается двухсотдвадцатитонный «БелАЗ»!!! Ощущение такое, что ты сидишь на табуретке посреди взлётной полосы, а на тебя выруливает аэробус! «Шестьдесят шестой» по сравнению с этим моторизированным домом – как детская машинка с педалями из «Детского мира» рядом с «КамАЗом»! Ну, или что-то вроде того…

Мужчины с кем-то разговаривают. Вокруг блеск, пыль, рокот…

Потом сто метров под землю в дребезжащей железной клетке, в касках с фонарями и с тяжёлыми аккумуляторами на лямке через плечо. В норы огромных мышей. «Пища богов» не просто сделала их великанами, но и нарастила железные доспехи. Какие-то клешни, валы, гусеницы… Минотавр умер бы от зависти и унижения, услышав в сводчатых чёрных коридорах их рык… «Никуда не отходи!»

Никуда не отходить!

Сто метров в бассейне – кролем – на двадцать вдохов. А тут каждый метр над головой давит. Какой там отходить! Боишься дышать… Необъятное, чёрное, тяжёлое и прекрасное Царство Земли! Господи! Да заплутать в керченских или одесских катакомбах было бы за счастье!

И снова солнце! Алчное и дарящее. Снежные шапки пиков Чаткальского хребта… И ты уже не веришь в царство Аида, планомерно изучаемое железными клешнями машин где-то глубоко под твоими ногами.

Немного печенья. Холодный чай из обшитой толстым войлоком армейской фляги… Макс подарил. «Пользуйся, я себе ещё сделаю. С утра в воду клади, чтобы войлок пропитался, и на солнце не оставляй. Всегда будет прохладный чай, поняла?..»

Вечером в Чимкент [4]4
  Шымкент.


[Закрыть], который проскочили утром, – ужинать у друга Владимира Максимовича – владельца ресторана. Что-то ужасно вкусное. Похоже на тонкие ломтики отварного телячьего языка, но во рту тает, как пастила. С неподражаемым тонким букетом пряностей… Хозяин с полчаса пытает мужчин на предмет – угадать, из чего приготовлено. Никто не угадывает. «Это утка, ребята, обычная утка… И я бы не поверил, если бы сам не готовил!»

Весь оставшийся вечер мужчины пытают хозяина с целью выведать рецепт. Тот вежлив, радушен, но непреклонен. «Семейный рецепт, двести лет уж как, извините. Ко мне полгорода на это блюдо ходит…»

Ночуем у него же в огромной квартире со множеством балконов и террас. Запахи карамели, дерева и старины. Седой от пыли «шестьдесят шестой» всю ночь скучает под окнами…

Рано утром ненадолго в Кентау – «по делам».

Дальше, огибаем южные отроги Каратау и поднимаемся севернее, к пескам Муюнкум [5]5
  Мойынкум ( каз.) – песчаная пустыня на юге Казахстана.


[Закрыть]. Базовый домик в посёлке с поэтично звучащим названием – Айгене. Мужчины говорят, что здесь задержимся суток на двое-трое…

День-другой без резкой смены обстановки и впечатлений – и ты немного успокаиваешься. Мозаичные фрагменты ощущений, наблюдений и мыслей наконец-то складываются в более или менее законченную картину.

Уже привычно – не идти на поводу у жажды, а удовлетворять её редкими маленькими глотками свежезаваренного горячего зелёного чая или из фляги. Взгляд обнаруживает странную особенность – отклоняться от прямой линии и заворачивать за отдалённые объекты. Тело наливается соком и какой-то непонятной силой. Откликаясь на зов пустыни, оно мгновенно включается в жизнь с первыми лучами солнца. В самом прямом смысле! Спишь-то ты всё равно в спальнике на крыше «шестьдесят шестого». Зачем нужны эти дома с их такими неестественнымикроватями?! Спальник – другое дело. Зелёный брезентовый чехол с капюшоном. Внутри – кокон стёганого матраса. Потом ещё один кокон – простыня. Тоже с капюшоном. А дальше уже ты… Получается матрёшка!

Первый луч, лёгкое дуновение ветра – и глаза распахиваются, не помня снов. Тебе вообще уже начинает казаться, что сны – это только для тех, кто недоживаетнаяву…

Выкручиваешься из «матрёшки». Встряхиваешь и раскладываешь освежиться простыню-кокон. Быстро спрыгиваешь на землю. Пригоршню воды в лицо из рукомойника. Свежую морковку из ящика около кухни. Плотно зашнуровать кеды – обязательно с носками – так реже придётся вытряхивать песок! Шорты, косынку, флягу приготовленного с вечера чая – и… бежишь на зов.

Километр, полтора… Нужно успеть. Это важно! Такиммир уже не будет весь день!

Белесовато-жёлтые в утреннем свете барханы горками рассыпаны на глинистом плотном буром «асфальте» степи. Связанные между собой полумесяцами и острыми стрелками гребней – результат филигранной работы позёмки, – они никого не ждут. Погружённые на рассвете в себя, они неуютные. Но и не чужие… Ты выбираешь один и, прислонившись к гладкому, как слоновая кость, стволу саксаула, замираешь вместе с новорождённым миром. С миром, который через твои глаза вновь с удивлением и радостью разглядывает сам себя.

Ни шуршание черепахи где-то у подножья, ни шелест редкого кустарника… Только прозрачный тихий свет. Ты, свет и ветер…

Ветер, который дует здесь постоянно. Не освежающий, но и не надоедающий. С ним просто смиряешься, как с силой земного тяготения. Он не помогает, но и не мешает. Но он не безразличен, как скала. Скорости ваших с ним жизней – в отличие от камня – сопоставимы. Вам дано понять друг друга. Но ветер старше всех на этой земле и скуп на эмоции. За миллионы лет он привык разговаривать сам с собой, и ко всякому встречному-поперечному ему уже нет охоты обращаться.

Лишь в редкие дни, когда солнце переваливает за предел пикового зноя – где-то часам к четырём-пяти, – вдруг безо всякой причины может наступить затишье. Настолько полное, что пустыню мгновенно охватывает марево зрительных иллюзий. Нет, это не миражи идущих у кромки горизонта древних караванов, конечно. Просто воздух начинает слоиться. Плоскости – изгибаться. На миг повисает та самая «звенящая тишина»… Потом фоновый шум возвращается. Но уже другим. Сонным. Как будто кто-то неловко тронул объектив, и картина звуков расплылась, расфокусировалась, оставаясь при этом узнаваемой.

Вечерние барханы – совсем другие.

Пахнущие теплом, они больше походят на оранжевые куличики, которые уставшие от стихийных битв титаны оставили в песочнице, расходясь по домам…

Главное – взобраться с подветренной стороны. Чтобы собственные следы не нарушили естественнуюгеометрию линий и плоскостей, когда ты будешь, повернувшись лицом к заходящему солнцу, прощаться с миром. Даже такая простейшая вещь, как человеческие следы – в самом прямом смысле, – в состоянии испортить эту безупречную мизансцену. Что уж говорить о «следах», оставляемых людьми в куда больших масштабах!

На закате нужно сидеть, погрузив руки в тёплый песок. Только так – на контрасте – ты не пропустишь, что начинает холодать. Тогда поднимаешься, скатываешься на ногах вниз, оглядываешься на «испорченный» следами склон и бежишь обратно в посёлок. Скоро ужин!

Прежде чем нырнуть за деревья на окраине, ещё раз останавливаешься и бросаешь взгляд на простор: земля, утомлённая, но прекрасная, развалилась в колыбели небес. Вдалеке отроги Каратау в лёгкой дымке… «Чёрные горы»…

Даже не верится, что мир когда-то мог быть недобрым…

Водитель Лёха говорит, что сейчас «в подножьях самые грибы». Какие? «Да как белые! Но немного другие… более пористые, что ли? Выцветшие… И собирать их надо до первых песчаных бурь». А потом что? «Потом есть невозможно – вся пустыня на зубах скрипит!»

Лёха весёлый. Даже бравый.

Вы сговариваетесь завтра после обеда – когда машина будет никому не нужна – отправиться в предгорья за грибами. Отец не будет возражать – только на кухне прибрать.

Отец Лёхе доверяет.

«Он – нормальный. Шебутной только. Всё в бой рвётся… А где твой крестик?..»

Чёрт! Чёрт! Чёрт!!!

Бабушкин крестик!

Обычный, медный. На тесьме, завязанной узелком.

Бабушку ещё совсем маленькой крестила её мама. А потом бабушка отдала крестик своей дочери: «Это наш, семейный. Носи. Мне уже ни к чему…» А та отдала его тебе… Ну, не совсем отдала… Ты выпросила. Непонятно зачем. Просто так было нужно. Мама всё равно его не носила, у неё был красивый золотой, на тонкой цепочке. А у тебя после крещения – серебряный, но… Мама ругалась: «Носи тот, которым крестилась!» – но отдала. Потом она ещё немного ругалась, что ты «таскаешь» его на обычной тонкой кожаной тесёмке: «Потеряешь!» А потом всё стало, как стало, – у мамы свой, а у тебя свой…

Что же случилось?! Может, тесьма от пота размякла и порвалась при неловком движении?.. Наверное. Но где? Где?! Это же могло случиться где угодно! Где угодно…Угодно в пустыне. А там один песок. Песок, песок и песок! Нет. Не может быть. Этого просто не может быть!..

(… – Чегой-то вы тут как в воду опущенные?

– Крестик, вон, свой потеряла.

– Крестик?.. Ну, это не беда. … Не расстраивайся. Крестик, если он свой,– вещь, конечно, нужная. Но без тебя – это просто кусок металла.

– Я не расстраиваюсь. Просто не верю, что он потерялся…

– Что должно появиться в твоей жизни – появится. Что должно уйти – уйдёт. Вера здесь ни при чём.

– А что не должно уйти – останется?

– Однозначно.

– Оно не ушло. Я знаю.

– Ну вот и славно. Знание – сила. А сила – это покой. Understand?..)

Планы на следующий день меняются.

Мужчины рано встают и уезжают куда-то «по делам». Говорят, что вернутся только к вечеру… С грибами придётся повременить.

Отец просит приготовить ужин. Ты долго думаешь, что пропустить: утренний зов или вечерний покой? Решаешь, что лучше всё сначала приготовить, а к ужину только разогреть. Тогда можно будет ещё до обеда отправиться в пустыню и попробовать поискать крестик. Вдруг он всё-таки упал не в песках, а где-нибудь по дороге?..

Шурпа – одно из самых любимых твоих «коронных» блюд. Плов вот у тебя не получается. Он – забияка. С ним нужно жёстко, уверенно… Наверное, это больше мужские черты, и прав отец, когда говорит, что ни одна женщина не приготовит его так, как мужчина.

«Шурпа – она хоть и суп, а всё равно – женщина. Любит, чтобы с ней разговаривали. Долго. Всё объясняли. Потакали… А с женщиной главное – терпение. Невзирая ни на что. Ни на время, ни на другие дела. Зато когда она насытится твоим вниманием, можно, обложив её мягкими подушками, спокойно оставить на время…»

У Макса лучше всех получается объяснять простые вещи.

Оставив казан с шурпой томиться под двумя сложенными одеялами, ты уходишь в пески ещё до полудня.

Выражение «полуденный зной» не годится для пустыни. Зной – он мягкий и удушливый. Густой, пряный, жужжащий… Полдень же в пустыне яростен. В брызгах бликов среди теней. Или клякс среди бликов. Кому как больше по вкусу. Но всё равно невозможно сосредоточиться…

Крестик тусклый – ты давно собиралась его почистить зубным порошком. Тесёмка посерела от пыли и пота. Как можно разглядеть что-то подобное на фоне бурой глинистой почвы или в песке, где, кажется, каждая крупинка отбрасывает свою маленькую тень?..

Три часа суетливой беготни среди барханов изматывают. Затылок и шея превращаются в экран для раскалённого солнца-проектора. Всплески позёмки вызывают глухую ярость – ведь именно они могут бесследно и навсегда укрыть то, что ты ищешь!

Усталость, блеск и ветер заставляют тебя найти хоть что-то похожее на уверенную тень. От ствола толстого саксаула или от изогнувшегося вопреки законам физики гребня бархана…

Короткие глотки из фляги снимают стресс. Но не приносят покоя. А в этом хаосе света и звуков оплотом может стать только покой. Но как его обрести? Что может указать верное направление в мозаике из тысячи тысяч похожих деталей?..

Ты всё-таки пытаешься сосредоточиться на бесконечной фреске вокруг. Через какое-то время приходит ощущение некоторой закономерности – и странным образом упрощаетмир. Или мир упрощается и даёт ощущение закономерности. Некоего законченного рисунка. Полотна. Орнамента…

Как следствие, это делает тебя более равнодушной. Первый шаг к покою. Здесь главное – не поддаться безразличию. Оно так же далеко от покоя, как репродукция далека от реального пейзажа, который художник густыми мазками любовно переносит на загрунтованный холст или картон… Безразличие опасно. Безразличие – пустая ловушка смерти. Ловушка, не требующая даже приманки…

…Время, время…

Растворённое мыслями и песками, оно превращает в песчинку и тебя. Свернувшись клубочком, ты засыпаешь. Это странный сон. Пёстрая пелена дремлющего сознания – и уютное соседство собственного тела, естественновстроенного в узор бесконечного орнаментапустыни…

…Внезапный звон тишины.

Ты рефлекторно взлетаешь на бархан и ещё успеваешь впитать глазами первый миг, когда линии и плоскости начинают ломаться и кривиться. Стекать, как часы Дали [6]6
  Сальвадор Дали, «Постоянство памяти», 1931. Холст, масло. Музей современного искусства, Нью-Йорк.


[Закрыть], с невидимых воздушных уступов. Неожиданно освобождённая от постоянных оков ветра пустыня тает. Тает и течёт, подкрашенная первыми признаками оранжевой усталости солнца…

Случись такое в блеске дня – и это было бы дерзко.

Даже страшно.

Но на закате мир беззащитен…

Ты инстинктивно пригибаешься и садишься, скрестив ноги, чтобы не пугать его. И он, как будто в благодарность за понимание тонкости момента, распахивает перед тобою шатёр долгожданного покоя…

Что тут скажешь. Разве словами – этой вязью из паучков букв, интонаций и пауз – можно объять выдох удовлетворённой Вселенной?.. Разве кто-нибудь будет против / Когда время основа твоя / Рухнет / И в мире напротив / Мы окажемся / Ты или я…

Незаметно наблюдать мир из покоя – это совсем не то, что сосредотачиваться. Или «медитировать». Отец вон все уши прожужжал этими своими «медитациями». Сам сядет иногда где-нибудь в сторонке, и – не тронь, не подойди! А потом много говорит. Объясняет. Описывает… Только никакого покоя там нет. А здесь…

Ни одного движения. Ни веточка, ни травинка не шелохнётся. Ни птица не пролетит. Пески в мареве кажутся постаревшими. Но так красиво постаревшими. Благородно. И всё – одно. И солнце. И небеса. И горизонт. И гладкий ствол саксаула. И ты…

Во вселенной всего движения – что только лёгкий поворот твоей головы. Просто чтобы убедиться – что само движениеещё есть, не ушло из мира навсегда.

Всё расплавлено, слито, сковано воедино и живо. Живо в оцепенении. Но как не бывает живо никогда. И вдруг…

Что это?! Взмах крыла? Движение соседнего гребня?.. Почудилось…

Нет! Вот ещё раз!

Да это же обрывок бумаги!!!

Кувыркаясь в замершем древнем воздухе на время брошенной ветром пустыни, белый лист выскакивает на открытый пятачок между соседними барханами – маленький пыльный смерчик – высотой от силы метра полтора, – поигрывая им, не спеша, движется мимо тебя…

Ты замираешь так, что, кажется, ток крови останавливается. Только бы не разрушить это чудо. Не спугнуть… «Странно. Очень странно…» Мозг пытается найти объяснение. Как – посреди неподвижного моря воздуха и песка – что-то может естественнымобразом такдвигаться?.. Или кто-то?.. Но он же всё-таки ветер! Завихрения там, всякие «области давления», потоки…

Ещё пара мгновений – и миниатюрный смерчик, странное существо пустыни, скроется в песках…

«Эй!»

Всегда непроизвольный оклик, когда на бесконечных просторах вселенной встречаются двое незнакомых живых…

Пыльный столбик замирает и роняет бумажный клочок на землю. Ну вот, испугала…

«Не бойся…»

Одними глазами…

Вы смотрите друг на друга. Вечность переворачивается вверх дном…

Как будто что-то поняв, столбик пыли подхватывает обронённый лист и, сменив направление, начинает движение вокруг твоего бархана. Один круг, второй… Ты не шевелишься, а только медленно поворачиваешь голову, чтобы не терять его из вида.

«Ты откуда? … Здесь живёшь? … А куда? … Поиграть? … А-а… А я вот просто сижу… Потеряла кое-что… Теперь просто сижу. Отдыхаю…»

Смерчик вновь замирает. Клочок бумаги плавно колышется на уровне его «головы». Вдруг, как будто опомнившись, он резко меняет направление движения и исчезает за соседним гребнем…

Даже не попрощался…

Ну и что. У него дела. Да мало ли… Может, позвал кто-то… из своих…

Пыльный столбик вновь выныривает из-за бархана и останавливается.

Нет, не убежал!

Снова исчезает. И тут же через пару мгновений появляется… И так несколько раз. Что он делает?.. Белый клочок бумаги уже не плавно колышется, а нервно вздрагивает и подпрыгивает. Может, он чего-то хочет?.. Зовёт куда-то?.. Точно! Он зовёт за собой!

Быстро вскакиваешь, ещё не веря в то, что происходит, и, скатившись на ногах по песчаному склону, пробегаешь несколько метров. Смерчик уже далеко в стороне. Азарт омывает изнутри, и ты бежишь, бежишь, поддаваясь странной игре…

Вдруг что-то проносится прямо перед лицом. От неожиданности ты останавливаешься, как вкопанная, почти пугаясь.

Маленький вихрь вибрирует на месте в нескольких шагах от тебя. Обрывок бумажки неподвижно лежит на земле рядом с ним. В прозрачном текучем мареве, которое уже больше походит на воду, ни единого движения. И смерчик – этот невысокий столбик пыли, вращающийся вокруг своей оси, – создаёт ощущение законченной неподвижной формы.

«Что дальше?..»

Смерчик вдруг исчезает.

Просто прекращает кружение и рассыпается. Пыль медленно оседает на землю…

Ты подходишь к месту, где он только что был, наклоняешься – и не веришь своим глазам! Из-под бумажки выглядывает обрывок знакомой кожаной тесёмки… На ней крестик. Тусклый, медный, перехваченный узлом…

(… – Всё-таки нашла?

– Да. Он сам вернулся… Точнее… Как тебе сказать?.. В общем, он и не терялся.

– Не терялся?!

– Ну, я же говорила тебе, помнишь?.. Его, конечно, не было некоторое время со мной, но он не терялся, понимаешь?

– Не очень, если честно.

– По-вашему, ну, в смысле, как обычно– вещи теряются. А на самом деле – нет!

– Ты меня пугаешь.

– Пап, ты же ничего не боишься!

– Я не сказал, что боюсь. Я сказал «пугаешь». В хорошем смысле… Когда взрослыелюди, вроде меня, произносят такие слова, они на самом деле хотят сказать, что заметили что-то, что им вроде бы по душе, но при этом чувствуют, что до конца им этого не понять и не принять. А это пугает. Просто такое подходящее слово…

– Ладно.

– Ну, так где ты его потеряла?

– В пустыне.

– Это немудрено. Но нашла-то ты его там как?

– Пап, если я тебе просто расскажу, ты подумаешь, что я всё выдумала. А если поверишь – это тебя ТАК НАПУГАЕТ!

– С каких это пор ты взялась надо мной издеваться, а?!

– Па-ап!

– Ладно. Не хочешь – не рассказывай. Нашла, и хорошо… И спасибо за ужин. Ещё тёплый был, когда мы приехали. Только записку оставляй в следующий раз, если собираешься задержаться…

– Я не собиралась.

– Тем более… Кстати, Макс тебя за шурпу хвалил, что за ним обычно не водится.

– И что сказал?

– Сказал, что ты разобралась, что к чему. По вкусу видно.

– Так ведь он меня и учил… А тебе как?

– Я такой голодный был, что, наверное, и сырого барана бы съел!

– Понятно… А Макс-то сам где?

– Лёха его в другой посёлок повёз. Они там переночуют. Сказал «по стратегическим вопросам».

– Это что значит?

– Сама у него завтра спросишь. Он утром заедет, и двигаем дальше. Здесь всё.

– А куда?

– Сначала в Джезказган ненадолго. Кстати, попаримся – там у геологов баня хорошая. А потом решим – на Балхаш рыбачить или сначала на Байконур заскочим – там Юрка сейчас… Не знаю. Посмотрим. Крюк приличный, конечно… Я бы лучше сайгаков погонял. А то мы на озере за неделю от рыбы очертенеем!

– Так мы туда на целую неделю?!

– Около того.

– Здорово!..)

Джезказган.

В бане тяжело. Даже на нижнем полке́.

Отец посмеивается: «Привыкай».

Зачем?..

Между заходами в парную все отдыхают на веранде, завернувшись в простыни. Разговаривают мало. Пьют зелёный чай.

Ты не хочешь больше париться. «Зря», – с лёгкой обидой бросает отец и уходит. Все уходят. Макс остаётся.

(… – Я тебя научу. Тут всё дело не в ощущениях, а в отношении. И не только в бане дело. Это общий принцип. Горькое, как правило, полезнее сладкого. Трудное – забавнее лёгкого. Недостижимое притягивает нас сильнее того, до чего рукой подать. Вот и баня – это труд. Очищение. И не только для тела, кстати.

– Мы и так паримся каждый день.

– Это верно. Но мы делаем это как бы вынужденно, неосознанно, понимаешь?.. Мы здесь. А здесь – жарко. И ничего не поделаешь… Нам жарко – но мы заняты делом. Но другим делом. Не самой жарой. Мы постоянно чем-то заняты. Поэтому когда появляется возможность…

– Нужно отдыхать! Я помню. Вы сами говорили, Владимир Максимович.

– Правильно. Но отдых-то бывает разным. Как и усталость. Бывает, человеку нужно отдохнуть – и он совершает кругосветное путешествие на шлюпке размером с чемодан. Все кричат, что он псих, и завидуют. А бывает, другому человеку нужно что-то сделать, а он ложится на диван с кипой журналов «Катера и яхты» и думает, чего это такая усталость навалилась. И все ходят на цыпочках и жалеют его…

– Но все всегда говорят, что идут в баню отдохнуть?..

– Слушай их больше! Только плебеи думают, что баня – это отдых. Пьют, балагурят – какой там отдых – в живых бы остаться! В жизни нет места отдыху. Прав был дедушка Ленин: лучший отдых – это смена деятельности. Запомни. Так что живи, борись, бросай вызов. Да хоть и себе самой, если больше некому. В тебе это есть, я вижу. Ни в малом, ни в большом не останавливайся. Всё стоит наших усилий… Даже осознанная жара! Поняла?.. Ну что, пойдём, потренируем сердечную мышцу созерцанием высоких температур наших сомнений?

– А она что, тренируется?

– Я же тебе сказал – нет ничего забавнее и полезнее трудного…)

Ночуем в степи.