Текст книги "Тайна моего отражения"

Автор книги: Татьяна Гармаш-Роффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава II
ОТРАЖЕНИЕ ПОКИДАЕТ ЗЕРКАЛА

Кончался август 1995 года. Париж встретил нас жаркой ленивой негой отпускного периода, по-весеннему сочной зеленью и цветами, веселой пестротой витрин магазинов и кафе, толчеей туристов на Елисейских Полях, залитых ярким летним солнцем. Город этот мне понравился сразу, и я с удовольствием бродила по нему, пока Игорь мотался по каким-то делам.

Вечерами мы гуляли по Елисейским Полям и по Итальянскому бульвару или катались по Парижу на машине, которую Игорь взял напрокат, ходили ужинать частенько с какими-то людьми, причем русскими, из того самого разряда, с которыми я клялась никогда не иметь дела… Удивительно, до чего они похожи между собой, у них даже затылки одинаковые: жирные и коротко стриженные, они одинаково тупо щетинились каким-то неуместно-мальчишеским, коротким ежиком…

Иногда мы ужинали с Игорем вдвоем – это было лучше всего. Вечерний воздух был тепл и влажен, народ ходил по улицам, гоняли на роликах мальчишки, кафе и ресторанчики обдавали запахами снеди, за столиками, прямо на тротуарах, сидел праздный люд, глазея по сторонам, и официанты в длинных белых фартуках увертливо сновали между клиентами и прохожими. Мне было хорошо и как-то радостно в Париже. Внутри меня будто все улеглось, замерло, затихло…

Ну да, вы правильно поняли – как природа перед грозой.

В один из последних дней нашего десятидневного пребывания в Париже я, как уже повелось, слонялась днем по улицам…

Вам, может быть, знакомо такое занятное ощущение: идешь по улице и вдруг замечаешь кого-то, удивительно похожего на тебя, идущего с тобой в унисон. Не сразу даже и сообразишь, что это ты сам, твое собственное отражение возникает время от времени в светлых глубинах зеркал, вспыхивающих в витринах магазинов. Вот и со мной так получилось: шла я по улице и глазела на витрины, а оттуда глазело на меня мое отражение, и мне оно очень нравилось, и можно с уверенностью сказать, что я ему тоже: ведь каждый раз, когда я на него взглядывала, оно мне улыбалось!

Так мы и шли, довольные друг другом.

Но потом произошло что-то странное. Мое отражение оказалось не справа от меня в витринах, а слева, на противоположной стороне улицы! И шло оно не в унисон со мной, а мне навстречу! Так же размахивая руками, как и я, но только как-то уж очень независимо…

Оно шло само по себе!..

Только спустя несколько мгновений я сообразила, что и одето мое отражение не так, как я.

И совсем уж потом я вдруг поняла, что это не я.

То есть это была я. Но не мое отражение. Просто я шла отдельно от себя, не в витринах, а по тротуару, шла с таким же лицом и с такими же волосами, только причесанными по-другому и одетая по-другому…

Вам стало бы не по себе от раздвоения личности? Мне тоже. Меня было две, и я шла одновременно по разным сторонам улицы!

В общем, не так уж мало времени мне понадобилось, чтобы понять, что по улице идет мой двойник. Да какой там двойник! Копия! Точная копия!

Я смотрела как завороженная. Нечасто удается увидеть со стороны, как ты выглядишь, как ты ходишь, как держишь голову, как откидываешь волосы… Это было очень необычно, но я себе понравилась. По-моему, я эффектная.

Когда я сообразила, что иду за своим отражением неизвестно куда и, в общем-то, неизвестно зачем, мы были уже на перекрестке. Моя копия повернула за угол. Поразмыслив немного, я решила следовать за ней. Но нас разделял перекресток, красный свет на переходе… Дождавшись зеленого, я прибавила шагу и направилась в тот же переулок.

Поздно. Ее нигде не было. Я медленно прошлась по улице, заглядывая сквозь прозрачные витрины во внутренности всяких офисов и магазинов…

Я ее не нашла.

«Кто она? – гадала я, вернувшись в гостиницу. – Откуда такое сходство? Мой двойник, похожий по прихоти природы на меня, как две капли воды? Или?..»

У меня оставалось еще два дня в Париже, и меня тянуло вернуться на эту улочку, найти ее, увидеть ее (себя?) еще раз, спросить, что она думает о нашем необычайном сходстве… Но я так и не решилась. Из-за французского. Я была нема, безъязычна, и смысла в нашей встрече не было никакого.

Игорю я ничего не сказала. Мне почему-то казалось, что фраза «Знаешь, я видела сегодня девушку, похожую на меня» звучит смешно и бессмысленно. Ну и что? – скажет Игорь. Ничего… Игорю я сказала другое. Что если где и изучать французский язык по-настоящему, то это в Париже. И что в Сорбонне есть специальный курс для иностранцев – это я узнала от одного русского паренька, с которым разговорилась в магазине. Правда, курс этот рассчитан на несколько месяцев, в течение которых нужно жить в Париже…

Игорь удивился такой идее, пожал плечами. Он что-то взвешивал про себя. И наконец сказал:

– Возьми пока что все необходимые анкеты для заполнения. А там посмотрим.

Но я знала, что это означало согласие.

Месяц в Москве, готовя свои документы для Сорбонны, я провела, как в бреду. И постоянным сюжетом этого бреда была девушка, похожая на меня. Она мне снилась, я думала о ней повсюду, мысль о ней накрывала меня волной нервной судороги и жара. Я не понимала, что со мной происходит…

Не выдержав, я сказала как-то Игорю. Легко так, вроде невзначай, за завтраком:

– Представляешь, я видела в Париже девушку, похожую на меня как две капли воды! Я обалдела, когда ее увидела! До того похожа…

– Бывает, – ответил Игорь, допивая свой кофе уже стоя. – Я тебе позвоню часа в три.

Ну правильно. А на что я рассчитывала?

Тогда я решилась и пристала к маме. Мама недоуменно пожимала плечами и заверяла, что никакой сестры-близняшки у меня нет и никогда не было. Что я родилась одна-единственная, ее дочка, дочурка, ее ребенок… Она почему-то расплакалась, потом пошла пить валокордин.

Конечно, мама могла так рассентиментальничаться просто из-за воспоминаний о маленьком пушистом бебике, которым я была когда-то, когда умещалась в маминых руках, а теперь вымахала в здоровенную дылду и к тому же переехала к Игорю, и мама скучает в одиночестве, ведь у нее никого, кроме меня, нет… Ну и так далее. Но что-то подозрительное в ее валокордине все же было.

Я сказала:

– Мам, ну, пожалуйста, скажи мне правду… Ты что-то не договариваешь… Я ведь чувствую.

Мама покачала головой, глядя на меня почему-то укоризненно.

– Знаешь, почему мы развелись с твоим отцом? – заговорила она наконец. – Не только потому, что он пил. Но еще и потому, что он меня довел своей ревностью. Ты ведь на него не похожа… Совсем не похожа. Ни чуточки.

Я молчала, не зная, что последует – или не последует? – за этим вступлением. Но и мама замолчала. Наконец я отважилась и спросила:

– Я действительно… То есть мой отец действительно мой?.. Или?..

Мама подняла на меня удивленные глаза и, заливаясь краской, как первоклассница, сказала мне твердо:

– Я твоему отцу не изменяла.

– Извини, мам, не думай, я просто спрашиваю, чтобы понять… Я бы тебя не осудила. Всяко бывает в жизни, – произнесла я философски.

Мама, кажется, удивилась еще больше. Потом улыбнулась и покачала головой:

– Но ты ведь и на меня не похожа. Ни в какой период жизни в твоем лице не промелькнуло сходства с кем-то из нас или хотя бы с дедушками-бабушками… Я наблюдала, как медсестра, целые семьи и знаю, что бывает так: родился младенец – ни на кого не похож, в год становится похож на папу, к десяти вдруг мама проявляется, к двадцати какая-нибудь бабушка или тетя… Или наоборот. Но ты – никогда, ни на кого. Понимаешь?

– Конечно. Но только я тогда не понимаю, куда ты клонишь. Что, по-твоему, следует из факта, что я ни на кого не похожа?

– Я иногда думаю, что тебя перепутали в роддоме, – вздохнула мама. – Я надеюсь, что ты не станешь из-за этого думать, будто я тебя люблю меньше, чем могла бы любить родную дочь? – торопливо добавила она.

– Ты что? С какой стати мне так думать? – я искренне удивилась ходу ее мысли.

– Ты не знаешь, что бывает с детьми, которые узнают, что их усыновили… – снова вздохнула мама. – Случается даже, что они сбегают из дома. В других странах уже давно поняли, какой это шок, и с детства приучают ребенка к мысли, что у него приемные родители…

«Ага, – подумала я, – в таком случае моя копия должна знать, что она приемная дочь!»

И удивилась сама себе: я эту девушку уже зачислила в свои сестры! А ведь, строго говоря, я ее видела всего несколько мгновений, да еще издалека!

– А у нас до сих пор хранят в тайне, – продолжала мама, – а потом – нате вам, приехали, от тебя родная мать отказалась, а мы тебя усыновили… Какая травма для юношеской психики!

– Ну я же не идиотка, – заверила я маму. – И психика у меня уже давно не юношеская. Так ты меня удочерила?

– Что ты! Нет, конечно. Я всегда думала, что ты моя дочь! Только иногда, глядя на тебя, начинала сомневаться, не перепутали ли тебя в роддоме.

– А в каком роддоме я родилась?

– Имени Индиры Ганди[1]1
  Название вымышленное.


[Закрыть].

– Может, надо посмотреть в архиве роддома? Кто еще в тот же день родился, сравнить?

– Не хочу, – отрезала мама. – Ты моя дочь, и если тебя и перепутали, то, значит, кто-то растит моего ребенка и любит его, как родного, ни о чем не догадываясь. Мне не нужен никакой другой ребенок, кроме тебя! И я не буду никого искать и разрушать чужое семейное счастье!

Моя милая мама, почему она так уверена, что у кого-то непременно должно быть счастье? Что кто-то так же нежно любит этого ребенка, как она меня?

Некоторое время мы молчали, созерцая друг друга в наступающих сумерках.

– У тебя зрачки расширяются, когда ты так смотришь, аж глаза черными делаются. – Мама передернула плечами, и я только сейчас сообразила, что, задумавшись, уставилась на нее не мигая. – Тебе не нужно ли об очках подумать?

– Мам, нас не могли в роддоме перепутать. Если нас было две… Двойняшек не путают! А если бы и перепутали, тогда у тебя были бы чужие двойняшки вместо твоих, но сразу две штуки, а не одна из них. Понимаешь?

– Тем лучше, – пожала плечами мама. – Значит, эта девочка просто на тебя похожа!

Отчего-то день отъезда, который я так ждала и так торопила, мне оказался не в радость.

На сердце была какая-то тяжесть, словно дурное предчувствие. Я долго мучилась, пытаясь понять, откуда оно исходит, но так и не сумела. И только в аэропорту, проходя таможенную зону, я поняла, в чем дело. Оглянувшись, чтобы еще раз помахать Игорю, я увидела написанное у него на лице облегчение.

Игорь был рад избавиться от меня!

Шевельнулась обида. И даже смутная ревность. В последние дни он очень много работал, приходил поздно, уставал, голова его была занята какими-то делами, и он едва замечал меня, не слышал, когда я с ним заговаривала… Единственное, что живо интересовало его, – это мой отъезд. Он мне помогал во всем, даже в складывании моего чемодана, словно ему не терпелось остаться одному, чтобы я перестала путаться под ногами, заговаривать с ним, когда он сосредоточен, спрашивать, когда придет с работы…

Кажется, я проиграла битву. Между мной и Делами Игорь выбирал не меня.

Промелькнула мысль: я покидаю свое место – в доме Игоря, в жизни Игоря, – и я больше никогда не займу его снова.

Я тогда еще не могла представить, как я была права.

Я тогда еще не могла представить, что происходило в душе Игоря…

***

Олин отъезд во Францию оказался Игорю очень кстати. Когда Оля ему выдала эту идею, насчет Сорбонны, он даже не мог вообразить, как это будет кстати! Он согласился разлучиться с ней на несколько месяцев, потому что почувствовал: девочка начинает томиться. Ей нужна смена обстановки. Ведь для лю бви разлука – словно освежающий душ. Правда, если это разлука короткая.

Но теперь все сложилось как нельзя удачно. Вот уже несколько дней, как на него свалилось новое дело, и оно только нач инало раскручиваться, предстояло множество хлопот и разъездов, телефонных переговоров и встреч. Дело это не имело никакого отношения к его работе для партии Василия Констан тиновича, но Игорь взялся за него неспроста: в этом деле он мог показать себя с новой стороны. Свои таланты имиджмейкера и специалиста по связям с общественностью, свою способность убеждать и добиваться он уже давно доказал всем. Теперь же у него возникла возможность показать себя не просто краснобаем и теоретиком, но аналитиком-практиком, детективом, способным размотать с крошечной зацепки всю цепочку.

Оле же лучше на всякий случай быть подальше на это время. С ее наивной прямолинейностью в сочетании с острой наблюдательностью она могла начать соваться к Игорю с вопросами… Он, конечно, многому ее научил, она стала куда сдержаннее и ди пломатичнее, но эти ее новые качества распространялись тол ько на внешнее общение, на посторонних людей. С Игорем она б ыла по-прежнему откровенна и открыта, по-прежнему прямолинейна…

Вот и хорошо: пусть пока поживет за границей, развлечется. Франция тоже научит ее сдержанности, поможет Игорю в его воспитательных заботах. Когда Оля увидит, что ее непомерная открытость и непосредственность выглядят в глазах иностранцев как невоспитанность, неумение себя вести с достоинством, – она быстро сделает выводы. Оля девочка способная, а жизнь – учитель талантливый, и учит куда быстрее и прочнее, чем любые разговоры на ту же тему…

Так что все действительно складывается к лучшему.

Глава III
В ПОИСКАХ ОТРАЖЕНИЯ

Я приехала в Париж в конце сентября, лил дождь. Довольно противный, мелкий осенний дождь. Меня встречал какой-то человек, с которым Игорь договорился, по имени Владимир Петрович, – то ли из торгпредства, то ли из консульства, какой-то знакомый знакомых. Он отвез меня на квартиру, которую снял по просьбе Игоря, объяснил как чего и обещал заехать завтра, чтобы сопроводить меня в Сорбонну, где нужно было оформить мое поступление на курс, и в префектуру за студенческой визой.

Он ушел. Я осмотрелась. Квартирка была крохотулечная, таких у нас в России просто не бывает. Кухня была отделена полустенком – не кухня, собственно, а кухонный закуток: плита на две конфорки, маленький холодильник, мойка и пара шкафчиков. Стола там не было, да он бы и не поместился на этом пятачке, где можно было, не сходя с места, достать до всего. В комнате стол, наличествовали раскладной диван, двустворчатый шкаф, этажерка с пятью книжками, какими-то вазочками и камешками, сухими цветочками и дешевой аудиотехникой. Крошечный телевизор располагался на тумбочке у дивана. И еще имелись совместный санузел и вешалка в… чуть не сказала – «в прихожей». Не было там прихожей. Входная дверь открывалась прямо в комнату, и возле нее находилась вешалка. Вот и все. Это называется «студио». Тут предстояло мне жить несколько месяцев.

Одиночество сразу же сомкнулось вокруг меня, как темная вода, лишь только мою квартирку покинул услужливый, хоть и малоразговорчивый, Владимир Петрович. Оно словно материализовалось из плохо освещенных углов чужой квартиры и сгустилось, удушливо и плотно, заполнив собой все пространство моего маленького жилища. И я не знала, что с ним делать. Слишком уж оно было мне непривычным.

Я человек очень беспечный, отношусь ко всему легко: погода никогда не омрачает моего настроения, отсутствие денег не портит мне жизнь, неприятности меня не удручают (хотя серьезных неприятностей у меня никогда не было), проявления несовершенства человеческой природы в виде всплесков эгоизма, зависти или жмотничества меня не раздражают – во всяком случае, до определенного предела, пока их не слишком много… Короче, у меня легкий характер. Потому-то мои приятельницы чуть что поспешают ко мне – плакаться в жилетку. У меня ведь все всегда хорошо, и к тому же я, отличаясь умом и сообразительностью, всегда готова дать дельный совет, а мое терпение и участие просто безграничны.

Но у меня так и не появилось подруг для себя. То есть таких, чтобы я могла рассказать все-все и попросить совета. Впрочем, может, это оттого, что в советах я не нуждалась и необходимости плакаться в жилетку не испытывала. Я забыла вам сказать, что я еще и очень уверенная в себе особа. Из чего следует, что я не слишком в них и нуждалась, в подругах. Но зато я всю жизнь жила с мамой, моей лучшей и любимой собеседницей и советчицей, а потом из теплого маминого дома попала к Игорю, который стал для меня сразу всем – и мужчиной, и другом, и наставником…

Поэтому я никогда в своей жизни не испытывала одиночества. Я просто не знала, что это такое. И даже не могла предвидеть, что когда-нибудь изведаю это отвратительное чувство, эту звериную тоску, которая гонит на улицу, подальше от замкнутых чужих стен, – куда угодно, в любое пространство, где есть люди.

Я подошла к окну. Густой синий вечер уже опустился на Париж, фонари отражались в мокрой черноте тротуаров, через неровную завесу дождя дрожал золотой силуэт Эйфелевой башни. Стаей цветных летучих мышей распростерлись над головами прохожих ребристо-когтистые зонты, втекавшие в зазывно разверстые, светлые утробы ресторанов и магазинов…

Я, разумеется, никуда не пошла. Было бы безумием отправиться одной, не зная ни города, ни языка, на вечернюю прогулку. А я отличаюсь не только «умом и сообразительностью», но еще и благоразумием.

Поэтому, как благоразумная девочка, я позвонила Игорю, отчиталась об успешном прибытии, разложила в шкафу свои вещи и, приняв ванну, легла спать.

В Москве я думала, что в первый же свободный день предприму вылазку на ту улочку, где исчез мой двойник.

Однако на исходе первой недели, которую я потратила на всякие необходимые бумажки, я поняла, что еще не готова к приключениям. Все в этом городе было чужим, все пугало. Хотя при поступлении в Сорбонну мой уровень французского оценили как начальный (а не нулевой, спасибо «интенсивному курсу» и моим способностям к языкам!), мне было очень страшно заговаривать на улице, даже просто для того, чтобы спросить дорогу. Когда мы были здесь с Игорем, я чувствовала себя туристкой со всеми причитающимися туристу правами и изначально прощенными слабостями в виде незнания языка или неумения ориентироваться в городе. Теперь же я оказалась жительницей Парижа, пусть и временной, но жительницей. Каким-то неведомым мне образом этот факт накладывал на меня ответственность, требовал соответствия городу и стране, – а я им отчаянно не соответствовала! Мне не хотелось выходить на улицу, страшно было войти в метро, стыдно путаться в незнакомых мне деньгах, и даже при слове «бонжур» я почему-то заливалась краской. Прошло больше месяца, прежде чем я отважилась отправиться на поиски моего таинственного двойника.

Не сказать, чтоб я расхрабрилась за это время окончательно, но все-таки не зря я училась в Сорбонне. Не только сами уроки языка, но и необходимость говорить по-французски с остальными студентами – там ведь все были, как и я, иностранцами! – сильно помогли мне. Чувство страха и чудовищного зажима прошло, в метро я уже ориентировалась хорошо, была в состоянии объясниться в магазине и без особых затруднений отсчитать нужную сумму, когда расплачивалась наличными. Правда, я предпочитала расплачиваться кредитной карточкой, которую дал мне Игорь и на которую регулярно поступали от него деньги – ни считать, ни переговариваться с продавцом не надо…

Сначала я хотела было доверить свой секрет Джонатану. Ох, извините, вот я какой писатель – забыла вам о нем рассказать! Джонатан – англичанин, который, как и я, приехал в Сорбонну изучать французский язык. Только с той разницей, что он уже закончил высшую школу управления у себя в Англии, и теперь ему для счастья понадобился французский язык. Вообще они меня поражают, эти иностранцы: едва ли не половина студентов на моем курсе приехали учить французский за бешеные деньги просто так, на всякий случай. Для собственного удовольствия.

Да, так Джонатан – мой приятель. Мы с ним подружились. Вернее, сначала мы с ним никак не общались. Хотя я сразу приметила этого парня: высокий, плечи широкие, узкие бедра – он был заметен издалека. При ближайшем рассмотрении к его классически-безупречному сложению добавилась необычность лица: очень белая кожа с неисчезающим никогда легким румянцем на скулах, прямые темные волосы, элегантно подстриженные, светлые прозрачные глаза, резко подчеркнутые черными ресницами, будто накрашенными; прямой нос с энергичным вырезом ноздрей… Акварельная тонкость его черт была неожиданной и удивительной в тяжелом контуре лица, волевого и непроницаемого, высокий лоб свидетельствовал об эмоциональности и развитом воображении… Впрочем, Джонатан, при своем сдержанном характере, никогда не демонстрировал ни того, ни другого. Невозмутимый и холодный, он словно смотрел сквозь меня, когда я впервые заговорила с ним по какому-то учебному поводу. Я даже, помнится, подумала: «голубой», должно быть. Такие красивые мальчики с породистыми утонченными лицами часто бывают гомосексуалистами…

Но потом я стала чувствовать его беглые, едва касающиеся меня взгляды, которые вроде бы не выражали ничего, но которые стали сопровождать меня повсюду.

Я сделала вид, что не замечаю их. Понемножку мы стали общаться и даже подружились, если это слово можно приложить к отношениям такого рода. Я ему нравилась, я это чувствовала, но он мне об этом не говорил и никаких попыток сблизиться со мной не делал. Ну и ладно, так проще. У нас славные дружеские отношения, и меня это очень устраивало. Несмотря на его сдержанность, мне с ним было легко. Он умел слушать, и наше общение обычно складывалось из того, что я щебетала на своем посредственном (как вдруг оказалось) английском, а он кивал головой, подтверждая, что он меня понимает и вроде бы даже разделяет мои мысли, если таковые вдруг проскакивали в моем щебетании, а также изредка поправлял мои ошибки в английском – по моей же настойчивой просьбе.

В общем, у меня впервые в жизни появился просто приятель мужского полу.

Я раздумывала, не сказать ли ему о странной встрече с девушкой, похожей на меня, и не взять ли его с собой на поиски. Но по какой-то, не совсем ясной мне самой причине я решила, что это дело мое личное и почти интимное. И посторонним тут не место.

К этой акции я подготовилась основательно. Все продумав и взвесив, я решила, что самым разумным будет выглядеть как можно нейтральнее. Если я ее найду, то она, вероятно, не обратит на меня внимания, что мне позволит немножко последить за ней… Понять, что она делает на этой улице, сосредоточиться и решить, как мне действовать.

Найдя одежду попроще и побесцветнее – старенькие джинсы и серый свитерок, – я собрала волосы в конский хвост, а затем, по зрелом размышлении, прихватила их в пучок, обвернув черным бархатным «шу-шу» [2]2
  Резинка для волос из ткани.


[Закрыть], и решила обойтись без макияжа (помните, я, когда не крашусь, как моль бесцветная).

Но я просчиталась. Я не учла того факта, что француженки все очень мало красятся и одеваются черно-серо, во что-то висящее и бесформенное. Мужчины-французы привыкли вглядываться в лица, и их наметанный глаз быстро выхватывает из толпы среди бесцветных «молей» хорошеньких девушек. А с моим-то ростом среди мелких француженок… Короче, смотрели на меня прохожие, смотрели.

Хотя, строго говоря, все обошлось: одетая как рядовая французская девица моих лет, я по крайней мере не слишком бросалась в глаза. И на протяжении всего пути никто не попытался со мной познакомиться. Французы вообще-то довольно сдержанны, они внаглую никогда не рассматривают женщин на улице и никогда не знакомятся нахрапом, а так, вроде случайно пытаются обменяться с вами репликами. И если вы ответите, то завязывается легкий разговор, потом возникает чашечка кофе – в кафе, мои милые, в кафе, тут никто в первый же день не попытается затащить вас к себе! – ну а дальше, как получится… Так вот, никто не попытался со мной познакомиться в этот «ненакрашенный» день. Я даже слегка озадачилась и некоторое время, плутая по бесконечным переходам метро, размышляла на тему «психологические особенности восприятия женского макияжа мужчинами».

У меня подгибались коленки, когда я повернула в заветный переулок, словно за углом ожидала немедленно натолкнуться на мое отражение. Ничего подобного, разумеется, не произошло. Я, как и в прошлый раз, прошлась по обеим сторонам переулка, всматриваясь в прохожих, заглядывая в стеклянные витрины, но ничего интересного не заметила. Я растерялась. А на что я, собственно, рассчитывала? Непонятно.

Но я знала одно: эта девушка скрылась в одном из зданий, выходящих в переулок. Просто потому, что покинуть его она бы не успела за те несколько коротких минут, в которые я ее догнала. Значит, так или иначе, но у меня есть шанс ее найти.

Растерянно простояв какое-то время посреди тротуара, я посторонилась, пропустив двух прохожих, что позволило мне слегка прийти в себя. На улице стало неожиданно многолюдно. Из соседних дверей вышло трое, из дверей напротив – еще двое, чуть дальше тоже открылись двери, выпустив на прохладный воздух группу людей. Я взглянула на часы: все ясно, наступил обеденный перерыв. Народ вываливается наружу и направляется в ближайшие кафе, чтобы перекусить… Может, сейчас и моя копия появится из каких-нибудь дверей? Если она работает на этой улице, она тоже пойдет обедать! Конечно, могло быть так, что она, не выходя из конторы, съест свой бутерброд, взяв стаканчик в кофейном автомате… Конечно, могло быть и так, что она на этой улице оказалась случайно… Тогда мне ее здесь не подстеречь. Или она живет здесь… И обедает дома… И все же у меня был шанс! Следовало его использовать.

Я крутилась направо и налево, мешая прохожим, – некоторые взглядывали на меня с любопытством. Мне понадобилось не больше двух минут, чтобы понять, что я действую неправильно. В этой разом образовавшейся толчее я ее наверняка упущу, не говоря уж о том, что она могла зайти куда-нибудь обедать до моего прихода, и было бы куда разумнее заглянуть в имеющиеся на этой улице кафе.

Проследив глазами направление движения оголодавшего служивого народа, я обозначила для себя три пищеточки, находящиеся в том же переулке. Часть людей сворачивала из переулка куда-то налево и куда-то направо, то ли в другие кафе, то ли в магазины, но я решила за двумя зайцами не гнаться и начать с обследования кафе, выходящих в переулок.

Первое кафе было набито битком. «Сожалею, мадемуазель, – расторопный черноглазый официант глянул на меня доброжелательно, – но мест нет». Я кивнула, мол, понятное дело и, обежав глазами маленький зальчик, убедилась в том, что никого, похожего на меня, здесь нет.

Следующее кафе было не просто набито битком, но еще и у входа стояла очередь из четырех человек. Пристроившись в хвост, я рассмотрела сидящих в зале – опять мимо. Возле стойки бара был арочный вход в соседний зал, который не просматривался с моей наблюдательной позиции. Помявшись, я набралась наглости и, обойдя очередь, направилась прямиком в соседний зал. Официант в белом фартуке увернулся от меня с подносом грязной посуды и сказал: «Туалет направо и вниз, мадемуазель». – «Мерси», – улыбнулась я ему и повернула к выходу. Второй зал меня ничем не заинтересовал.

Третья кафешка была поскромнее и попроще. В ней имелось несколько свободных мест, но и в ней не было искомого двойника. Я снова оказалась на улице.

В раздумье я пустилась вниз по переулку, вышла на широкую авеню и повернула наугад налево. Кафе и ресторанчики гирляндой разноцветных навесов тянулись вдоль проспекта не только налево, но и направо, и по противоположной стороне улицы. Чтобы обойти их все, мне обеденного перерыва не хватит! Однако выбора у меня не было, и, утешив себя тем, что я могу вернуться сюда в другой день, я начала обходить кафе по левую сторону авеню.

Когда кафе стали пустеть, я поняла, что обеденное время заканчивается. Смысла в моих дальнейших поисках не было. И все же я решила вернуться в переулок в надежде, что, может, мне повезет и я застану ее входящей в какой-то подъезд… Я двинулась в обратном направлении. «Salut» [3]3
  Привет (франц.).


[Закрыть], – прокричал кому-то за моей спиной веселый голос.

– Зa va? – Меня догоняли шаги, и через секунду какой-то молодой человек показался у моего левого плеча. – Qu’est que tu as? – спросил он ошарашенно, заглянув в мое лицо. – Tu as drфle de tкte… Oh, excusez-moi, je me suis trompй[4]4
  Как дела? Что с тобой? У тебя странное выражение лица… Ох, извините, я обознался (франц.).


[Закрыть]… – И он умчался вперед, весьма смущенный.

Теперь по крайней мере я была уверена, что найду ее на этой улице. Рано или поздно.

Две недели настраивала я себя на дальнейшие поиски. Тоска одиночества, которая с первого же вечера отравляла мне жизнь, постоянно подбивая отправиться вечерком погулять по оживленным улицам, сменилась взбудораженной бессонницей. Я представляла себе, что ей скажу, как скажу… Ничего толком не получалось: слова были идиотскими, бессмысленными. «Привет, ты заметила, как мы с тобой похожи?» Ха-ха, какая непринужденность! «Ой, кажется, у нас что-то общее во внешности!» Фальшиво и противно. «Слушай, никак не могу понять, это ты мой двойник или я – твой?» Сдохнуть можно от остроумия…

По правде говоря, мне было не по себе снова идти на эту улицу, где я могла встретить не только мое отражение, но и людей, которые ее знают. Как себя вести, как реагировать на приветствия, обращенные не ко мне? «Вы обознались, месье». «Вы меня принимаете за кого-то другого, мадемуазель» или «Привет, а ты как поживаешь?»

Наконец мне осточертело об этом думать, и я решила положиться на судьбу и природную сообразительность. (Не забыли про птицу Говорун?)

Едва я свернула в переулок, вертя по сторонам головой в ожидании выхода служащих, охваченных жаждой подкрепиться, как какой-то парень окликнул меня – ошибки не было, он смотрел мне прямо в глаза:

– Хай, Шерил!

– Хай, – ответила я растерянно.

– How are you?

– Fine, thank you… – И только тут до меня дошло, что мы говорим по-английски, а не по-французски!

Боясь продолжения разговора, я юркнула в ближайшее кафе. Парень удивленно посмотрел мне вслед.

Кафе еще не успело наполниться, и свободные столики были. Я заказала кофе. Я уже никуда не хотела идти и вылавливать в голодном потоке моего двойника – у меня тряслись все поджилки на нервной почве. Кроме того, мне надо было переварить услышанное.

Итак, мое отражение зовут Шерил, в этом нет никаких сомнений. С кем еще он мог меня перепутать, как не с ней? Значит, Шерил. Далее, она англичанка. Или американка. Иначе почему бы он заговорил со мной по-английски? Хотя тот, первый парень говорил по-французски… Так она должна говорить по-французски, раз она здесь работает!

Подоспел мой кофе с одним, как у них тут принято, кусочком сахара. Я затребовала еще один – люблю, знаете ли, сладкий кофе.

Американка. Я в этом уверена. Англичане не говорят «Hi». Со мной в Сорбонне учатся и англичане, и американцы, так что я слегка поднаторела в языках… Что же у нас получается? Американка по имени Шерил, которая по неизвестным мне причинам живет и работает во Франции. Впрочем, американцев, как и людей прочих национальностей, в Париже навалом. И работает она на этой улице… Только вот где же она сама?