Текст книги "Расколотый мир"

Автор книги: Татьяна Гармаш-Роффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Вы что же не спите, Николай Петрович? В такую-то рань?

– Заснешь с такими плаксами!

– Извините… У них зубы режутся… И обстановка незнакомая. Поэтому плакали. А так они спокойные вообще-то.

– Ты их сейчас к сестре повезешь, твоей подруги сестре?

Митя молча кивнул, одеваясь. Пенс крутился вокруг в предвкушении прогулки.

– Что ж ты их в одежонку такую неприглядную одел? Сестра недовольна будет.

– Они опи€сали свои.

– Ах вот оно что… А отчего это у них щеки такие красные?

– Диатез.

Митя явно был недоволен расспросами хозяина и торопился поскорее уйти.

– Доча моя, когда маленькая была, у ней тоже диатез был. Жена в череде ее купала. Трава такая, череда, знаешь?

– Нет.

Девочка вдруг потянулась к щечке и заскребла ее. Личико ее скривилось, и она захныкала. Митя, готовый выйти, остановился и растерянно уставился на ребенка.

– Отчего он бывает, диатез? Я запамятовал, давно дело было… – поинтересовался Николай Петрович.

– От некоторых продуктов…

– Ты что же, выходит, им негодные продукты дал?

– Я не знал, – сердито ответил Митя, подхватив сумку и взяв собаку за поводок.

– Как же так, смотри, что натворил, – указал Николай Петрович на ярко-красную полосу, оставленную ноготком Лизы на щеке. – А мамаша ихняя тебя не предупредила? Вот ведь молодежь, никакой ответственности у вас нет!

– Николай Петрович… Вы не могли бы тут побыть две минуты с детьми? Я только сумку спущу и собаку.

– Отчего ж не побыть… А как же они у тебя все в твоем «Вольво» поместятся?

– Как-как… Сложу коляску, и поместятся! Я сейчас вернусь.

Дети моментально приготовились плакать, едва за Митей закрылась дверь. Николай Петрович замахал руками и фальшиво засюсюкал: «А вот птички летят, птички, тю-ю, полетели!»

Малыши засмотрелись на жестикуляцию инвалида и благополучно провели несколько минут, в которые Мити не было.

Вернувшись, он вежливо поблагодарил Николая Петровича, выкатил коляску из квартиры и был таков.

Инвалид послушал у двери и, убедившись, что лифт поехал вниз, направился в комнату жильца. Что-то неладно было во всей этой истории. И он желал понять, что именно, чтобы припереть наконец Васяна к стенке. Чтоб тому и возразить было нечего!

День второй, раннее утро.

Офис Алексея Кисанова

В квартире царила тишина. Алексей заглянул в спальню: Саша лежала ничком, уткнувшись в подушку. Он приблизился. Кажется, спит…

Вышел на цыпочках: сон – это то, что ей крайне необходимо сейчас и чего ей будет недоставать, без сомнения, пока дети не найдутся.

Альтернативы формулировке «пока дети не найдутся» Кис не допускал даже мысленно. Такого не может быть. Не может, и все тут.

За дверью Игоря тоже царила тишина. Алексей прошел на кухню. На столе лежали два листа, исписанных рукой его секретаря. Лежала и распечатка фоторобота. Алексей никогда не видел Степана, но фоторобот оставил у него ощущение неточности, неопределенности, зыбкости. Он взял листки, заполненные крупным, твердым почерком, и пробежал их глазами. Затем поставил чайник, соорудил себе бутерброд – с тех пор как в квартире на Смоленке обитал Игорь, снимая у детектива комнату, в холодильнике постоянно водилась еда, и его белое просторное нутро больше не напоминало пустыню.

…Ее шагов он не услышал, она была босиком. Только когда она обхватила его сзади, прижалась щекой к его шее, он понял, что жена проснулась. Он хотел было повернуться, сжать ее – то ли оградить от случившейся беды, то ли перенять эту беду, забрав ее на свои плечи, – но мелькнула смутная мысль, что делать этого не следует. Этим жестом он выдаст собственное отчаяние, а именно отчаяние им сейчас совсем ни к чему! Нужно собраться, сконцентрироваться и работать. Думать!

– Сашка… – тихо произнес он. – Родная…

Ответом ему был прерывистый вздох за спиной.

– Пойди еще поспи. Тебе нужно.

– Я не смогу, Алеш… Как хорошо, что ты приехал…

Он взял ее ладони, прижатые к его груди, и, поцеловав поочередно каждую, повернулся к ней.

– Тогда давай работать.

Чайник закипел, Алексей заварил чаю, сел. Александра ничего не хотела – ни пить, ни есть. Села напротив и уставилась на него с готовностью «работать». Слово это, кажется, действовало на нее магически.

– Начнем с фоторобота. Я не улавливаю в этом портрете конкретное лицо, Саш. Что-то не получилось?

– Не получилось. Я только в первый раз видела его засветло, и то уже в сумерках, – в тот день я вышла с детьми на прогулку раньше обычного… После чего видела его только в темноте, ведь в пять вечера уже темно… И всегда капюшон на голове, а снизу шарф прикрывал подбородок, холодно же было… И потом, если честно, я не разглядывала его. Пойми, мы же гуляли рядом – шли за коляской, – и было бы странно, если бы я вдруг повернулась к Степану и принялась изучать его лицо, понимаешь? Я только иногда бегло взглядывала, и все…

– Не страшно, Сашенька.

Это было страшно на самом деле, потому что ускользал один из немногих шансов найти похитителя. Шанс этот все равно был невелик, даже с отличным фотороботом, а с неточным портретом он совсем сводился к нулю…

Но Алексей не стал об этом говорить жене. Он еще раз просмотрел пометки Игоря, сделанные им вчера.

– По кличке собаки ничего не нашли?

– Пока нет. Но я думаю, что и клички вымышленная, Алеш… Как и его имя, как Историко-архивный институт…

– Почему?

– По поводу института – у него пробелы в знаниях. К несчастью, я только задним числом поняла, как объяснить его паузы в наших разговорах об истории…

– Игорь записал это, я уже понял, – сдержанно произнес Алексей. Он не хотел, чтобы Александра снова винила себя. – Что еще?

– Отчего не получился фоторобот, Алеш? Отчего этот парень надвигал на лоб капюшон и прикрывал шарфом низ лица? Погода и впрямь холодная, но… Алеш, молодые парни любят попижонить! Они ходят без шапки даже в минус двадцать градусов, а у нас пока холод тянет на минус шесть-семь… Посмотри на Игоря: ни шапки, ни шарфа! Вернее, шарф он носит, но не прячет в него лицо! А Степан… – она осеклась. – Ну, будем пока называть его так, надо же его как-то обозначать… А Степан прятал, и это не случайно! Он с самого начала планировал похищение детей! И потому с самого начала знал, что его будут искать! Только почему НАШИ ДЕТИ, Алеша? Почему?! Из-за моей статьи??

– Саша.

Он именно так это и сказал: ни вопросительно, ни восклицательно – просто произнес ее имя. Этого хватило, однако, чтобы Александра взяла себя в руки.

– Все, работаем, – сказала она.

Он согласно кивнул.

– И все же, отчего ты решила, что кличка Пенс вымышленная? Собака ведь отзывалась на нее?

– Она и на кличку Пылесос реагировала. Дело в том, что собаки отзываются не столько на кличку, сколько на знакомый голос со звательной интонацией. Крикни своей собаке хоть «Придурок!» – она откликнется. На хозяйский голос.

Кис вспомнил одно дело, где собака отзывалась на слово «Дуреха», что и стало вскорости ее кличкой.[5]5
  См. роман Татьяны Гармаш-Роффе «Ангел-телохранитель», издательство «Эксмо».


[Закрыть] Саша была права.

– Но знаешь о чем я подумала? Не исключено, что кличка Пенс является модификацией настоящей клички, близкой по смыслу. По ассоциации. Не идет этому красавцу-сеттеру имя Пенс! Я даже спросила Степана, отчего он так своего пса унизил… Может, его настоящее имя Фунт? Или, еще лучше, Стерлинг?

– Стерлинг, как английская монета? Или как серебро?

– Ты навел меня на мысль… Такую рыжую собаку нельзя назвать Серебром, ну никак! Если моя догадка правильна и он придумал Пенс по цепочке ассоциаций… То тогда в оригинале собаку он должен был назвать, к примеру, Голд – золото! Или даже Купер – то есть медь, это ближе всего по цвету… С другой стороны, я сильно сомневаюсь, что Степан владеет английским…

– Хорошо. Будем проверять все возможные варианты. – Алексей снова сосредоточился на записках своего ассистента. – Игорь тут набросал кое-какие соображения о твоей статье… Это та, месячной давности, которую я читал?

– Полуторамесячной. Игорь считает, что она могла вызвать желание мести.

– Желание-то вызвать она могла… Но если Степан – мститель за статью, то можно предположить, что он из той самой «поросли», на которую распространяется протекционизм. А ведь, по твоим сведениям, парень почти сирота: отец бросил семью давно, мать спилась. Каким боком он в эту «поросль» затесался?

– Может, родственник какой-то? Дядя-тетя?

Может, может. Только Алексей в этом сомневался. Он помнил, как Александра говорила о своем поклоннике: травма, мол, у парнишки из-за разбитой семьи. Если бы водилась в его биографии «добрая фея» (или «добрый фей»), то травма бы подлечилась. Разве не так?

Кис не был профессиональным психологом, и рассуждал он просто: мама с папой имеют в жизни ребенка, конечно же, первостепенную важность, но ребенок растет, и потребность в маме-папе снижается. Тем более если на горизонте возникает добрый дядюшка (добрая тетушка), который берется опекать мальчика. Причем опекать так серьезно, что парень почувствовал себя причастным к той «золотой молодежи», о которой писала Саша, в силу чего счел себя лично задетым ее статьей!

Но при таком волшебном повороте жизни мальчишка не сохранил бы столь явных признаков травмы, «диагностированной» Александрой! Уж что-нибудь одно, граждане: либо травмированный и неудовлетворенный мальчик, которого страшно обделили; либо развращенный отпрыск из богатой семьи, которого, напротив, очень многим наделили.

Наверное, он, Кис, был слишком прост. Даже примитивен. Существуют какие-то сложности в человеческой природе. Он плохо их понимал и упорно относил к разделу душевного нездоровья, за что не раз в своей жизни был порицаем людьми более тонкими…

Но что-то не верилось ему в месть Степана за статью.

«Он запросит выкуп, – подумал он, глянув на часы. – Нужно только дождаться его звонка. От него и примемся танцевать!»

День второй, раннее утро.

В городе

Этот чертов алкаш помешал ему. Рома хотел забрать с собой все свои пожитки, чтобы больше не возвращаться в квартиру Николая Петровича, но не мог же он выносить чемодан под любопытным взглядом инвалида! Тот бы непременно пристал, как-куда-чего-отчего… А ночью, пока инвалид спит, отнести чемодан в машину не получилось: дети, как назло, все время плакали.

Ну да ладно. Кто станет искать Рому у алкаша? Он оттого-то и комнату у него снял, что алкаш. Несколько хозяев обошел, но не подходили они ему. А инвалид – в самый раз. И что выпивает постоянно, и что безногий, редко куда ходит, – меньше трепаться станет с соседями. Правда, любопытный он оказался не в меру.

Ну, ничего. Они на него никогда не выйдут. Роман все отлично продумал! И он гордился собой, было чем.

А за своими вещами он съездит, успеется. Главное, что все шло по плану. От машины он избавился еще вчера: вернул в автосервис. Подфартило ему с ней: один клиент купил дочери в подарок «РАВ-4», попросил Рому обкатать. Он и обкатал! От собаки, правда, рыжая шерсть в багажнике осталась и от колес коляски немножко грязи, но он вчера все тщательно вычистил. Ни соринки, ни шерстинки! Задние кресла на место поставил – их пришлось заранее снять, иначе бы коляска не влезла в слишком маленький багажник. И теперь все в первозданном виде. Никто сроду не догадается, для чего послужила «Тойота»!

Теперь следовало избавиться от собаки. С Ланой он уже договорился, что вернет сегодня пса, – типа, он с девушкой удачно познакомился, спасибо, все отлично! Лана его в полдвенадцатого ждет – встает она только к одиннадцати. Клиентов принимает от двух часов дня и до восьми вечера. Шесть часов работы (и то минус перерыв!), а денег куча. Не жизнь, а малина!

Впрочем, Лана ему нравилась. Она была хорошей теткой. Собаку дала, выручила. К тому же ему щедро платила. И глазки Роме строила. Ему это льстило. Хотя он видел, что Лана всем строит глазки. Уж она бы не стала страдать из-за одного мужчины всю жизнь, как его мама! И правильно! Оттого Лана и была такая здоровая и веселая.

Любовь. Все от нее пускают почему-то слюни, но Рома страшно боялся ее, больше смерти. Потому что смерть убивает быстро, а любовь медленно. Она подлее болезни, даже такой подлой, как рак, потому что убивает десятилетиями. Он видел, как его мать умирала понемножку каждый день. Не от алкоголя, неправда, – от любви! Вернее, от нелюбви, но разве бы стала мама страдать от нелюбви, если бы тут дело не было именно в любви?

Рома ненавидел само это слово и боялся его тем более отчаянно, что подозревал, что его собственное чувство к отцу, его ненависть – тоже от любви. И отрочество, которое он провел, вкалывая по двенадцать часов в сутки, чтобы заработать бабки на лечение матери, в то время как его сверстники тусовались-хороводились с девчонками, пили пиво и часами торчали в парке, сидя на спинках скамеек, – особый шик такой, чтобы ноги в грязных кроссовках ставить на сиденья лавок и слушать с пофигистским видом, как ругаются старушки… – все Ромино несветлое детство тоже было трансформацией любви. К матери.

Так что же в ней хорошего, в любви? Ты любишь, тебя нет – одни муки. И смерть, долгая смерть. В этом вся фишка: если ты не любишь, то тебе по барабану, любят тебя или нет.

Но и когда тебя любят взаимно, то радоваться тоже нечему. Тогда ты взваливаешь на свои плечи тяжелую ношу. Тогда ты проводишь свои лучшие годы, вкалывая. Вместо пива, девчонок и кроссовок на скамейке. Нет, он не жалел о том, что заботился о матери, но видел, как другие не любят и не заботятся. И как легко им жить. «Ты в ответе за тех, кого приручил» – ох как любят повторять эту фразу на все лады, да с каким пафосом! Рома руку дал бы на отсечение, что не знают они, о чем треплются, эти любители красивых фраз!

Лана ему как-то сказала: «Все в твоей жизни наладится, когда ты перестанешь чувствовать себя несчастным и жалеть себя». Интересно, что значит «чувствовать себя несчастным»? Человек счастлив или несчастен, вот и все!

– Нет, – ответила ему тогда Лана, – совсем не так. Это не объективная данность, а именно чувство, которое есть следствие твоей оценки твоих же жизненных обстоятельств. Анекдот слышал про полбутылки коньяка? Объективная данность в том, что у нас имеется полбутылки. А оценки может быть две: бутылка наполовину пустая или бутылка наполовину полная. Два типа субъективного восприятия, которые зависят от склада характера, воспитания, да и от ума тоже.

Ага, он бы посмотрел на нее, как бы она себя чувствовала на его месте! Хорошо так рассуждать, живя, как у Христа за пазухой… Ей не приходилось кормить мать с ложечки. Ей не приходилось вытирать за ней рвоту. Ей не приходилось с бессильным отчаянием смотреть, как мать умирает каждый день понемножку. Да ей много чего не приходилось испытать, этой Лане. А туда же – учит жить!

Ну да ладно. На нее Рома не сердился. Потому что он ее не любил.

Придется ему пока без дела покататься, что досадно. Но уехать из дома нужно было обязательно рано, затемно, пока все соседи спят, чтобы его поменьше видели с детьми. Он-то рассчитывал, что и Николай Петрович спит – он всегда в это время храпит в своей комнате! – а тут нате вам, встал. Водички ему захотелось, видите ли…

Справедливости ради надо признать, что дети голосили громко. Небось и в соседних квартирах было слышно… Ну, ничего, все равно никто никогда на это его временное пристанище не выйдет. И на него самого не выйдет. Он предусмотрительный, Рома. И сообразиловка у него хорошо работает. В папашу, видать.

Он усмехнулся при этой мысли. Если не сказать «ухмыльнулся». Мысль о папаше у него всегда вызывала злую ухмылку.

Утро вставало в прозрачном морозном тумане. Казалось, что осень, сдавая город зиме, выстужает его последнее тепло, готовя для новой хозяйки условия, привычные ей и комфортные. Солнце, не в силах воспрепятствовать этой передаче власти, лишь слабо искрило первыми лучами игольчатый туман, окрашивая его нежным розовым бессилием. Тем нежным бессилием, с которым целуют ребенка, отправляя его в операционную, белую и сверкающую, как зима.

Нечасто Роме доводилось видеть такую красоту. От нее захватывало дух. Он чувствовал себя внутри своей машины так, словно существовал один на планете посреди этого утра и оно все целиком принадлежало ему.

В машине работало отопление. Дети дремали позади него. Хорошо бы на ГИБДД не наткнуться. По правилам, таких маленьких нельзя перевозить без специальных сидений, которых у Ромы не было. Он их пристегнул, правда. На самом деле этого совершенно достаточно. Рома умеет водить машину так, что ему взрослые мужики завидовали! Ничего с детьми не случится. Главное, они затихли. В машине их укачало. После бессонной ночи, которую они всем устроили, немудрено.

На мгновение возникло ощущение уюта – этим розовым морозным утром, в теплом нутре машины с двумя маленькими теплыми гавриками, мирно сопящими на заднем сиденье…

На мгновение возникло желание никому не отдавать их.

На мгновение возникла мысль увезти их подальше – туда, где их никогда не найдут! – и жить с ними втроем.

На мгновение…

Какие глупости лезут в голову.

Он встал на обочине, обернулся, посмотрел на малышей. У Лизы щеки очень красные, почему-то сильнее, чем у Кирюхи… Конечно, это входило в его планы. Он и комбинезоны приготовил дешевые, да еще помял их и потер, попачкал; и питание купил специально такое, от которого – он знал со слов Александры – у них диатез. Но все-таки получилось слишком сильно, очень она плакала и царапала щечки…

Рома подумал немного и снова тронулся. Завидев аптеку, припарковался. Пошел к ней быстрым шагом, чуть не бегом: нельзя детей одних оставлять в машине. Вдруг заплачут, это может привлечь внимание прохожих.

– Что-нибудь от диатеза, пожалуйста.

Аптекарша, симпатичная девчонка, принялась задавать вопросы. Рома перебил:

– Не знаю, меня попросили. Нет, не таблетки, мазь.

Он слышал насчет мази от Александры, но даже если бы и не слышал, то все равно выбрал бы мазь: как, спрашивается, давать восьмимесячным детям таблетки?

Он вернулся в машину. Все в порядке. Он не стал мазать Лизу – пусть спит. Когда проснется, тогда и намажет. Все равно им скоро кушать…

Рома подумал о том, что все баночки, которые он купил, содержали морковь, а на нее – точнее, на все красные овощи и фрукты, равно как и на витамин А, часто добавляемый в питание, – дети реагировали диатезом. Если он будет продолжать им давать эту еду, то никакие мази не помогут…

Он посмотрел на часы. Время до встречи с Ланой еще имелось. И он, не торопясь, поехал по улицам в поисках какого-нибудь магазина, где можно купить детское питание. В конце концов, можно его чередовать: один раз «диатезное», второй – нормальное…

День второй, раннее утро.

В квартире Николая Петровича

Едва за Митей захлопнулась дверь, как Колян покатил в его комнату. Ему хотелось одновременно и спать, и есть, но он боялся потерять время: а ну как Митяй отвезет детишек и тут же вернется? А он страстно желал доказать Васяну, что правота на его стороне и что жилец ведет себя подозрительно!

Н-да, вот не думал Николай Петрович, не гадал, что приютит у себя в квартире голубого. Не любил он этих однополых, противно это природе-матушке!

Митяй, надо признать, парень неплохой. Хоть и нелюдимый какой-то. Словечка не скажет лишнего с инвалидом… Зато вот кресло ему сделал. Но предложил как-то хмуро, отводя глаза, будто стеснялся.

– Я смотрю, вы все колеса руками крутите… – так он начал разговор, помнится. – Хотите, моторчик приделаю?

Инвалид поинтересовался, сколько жилец с него за это возьмет. На что тот ответил еще более хмуро: «Нисколько». С такой мордой, словно миллион заломил и ждет, что его по матери пошлют!

Вот чудной. По разумению Коляна, добрые дела приятно делать. Делаешь и улыбаешься, и на всякие «спасибы» гордо так отвечаешь: «Не за что, не за что!» Раз уж сделал бесплатно, не за деньги, так хоть удовольствие получил. А этот без удовольствия всякого. Даже будто недоволен, что предложил помочь. Стыдно будто ему. Чудной.

Конечно, Николай Петрович предложению обрадовался. Кресло его было старым – Васян раздобыл где-то, – и видно, что до Николая Петровича на этом кресле уже хорошо поездили…

– А где ж ты сделаешь? – полюбопытствовал он.

– У меня знакомый один на заводе работает, я его попрошу. – Митя совсем отвернулся от инвалида.

– Что ж за завод такой? Если там делают инвалидные коляски, так вдруг новую поможет мне справить?

– Нет, там… Я не знаю, что он делает, но он просто сможет моторчик собрать… В общем, вы не волнуйтесь, будет как новая!

Два дня инвалид обходился костылями, а на третий Митя привез кресло. Точно, как новое оказалось! Он его едва узнал. Митя поменял колеса, сиденье покрыл новой кожей и даже пристежной ремень приспособил! Николай Петрович парня от избытка чувств расцеловал и обмыть обновку позвал. Но Митя сухо отказался. Вроде дело доброе сделал, а держится так, будто обидеть хочет. Нелюдимый какой-то парень, странный…

Но, как ни крути, душа у него все-таки добрая. И подругам своим помогает: то с собакой чужой сидел, теперь с детьми чужими…

Между прочим, ни разу не слыхал Николай Петрович, чтобы Митя о друзьях говорил. Все у него подруги, вишь ты… И сам пудрится! Может, потому он такой и хмурый, что хотел бы женщиной родиться и недоволен, что мужчиной получился? А что, красивый ведь парень, и лицо такое… Как и сказать-то, не знаешь… Не то чтоб как у девушки, конечно, но нежное больно для мужика… И с детьми так ловко управился.

Николай Петрович осмотрелся: детские вещи, вызвавшие у него тревожное ощущение, исчезли все до единой. Значит, больше он не собирается бебиситтером работать? А раньше тоже вроде не собирался, – но вещички приготовил! Причем не новые, а какие-то задрипанные, старые. На помойке будто нашел… Но зачем ему? Вот в чем самый интересный вопрос!

Привычным действием, почти ритуальным, он открыл дверцы шкафа на очередную инспекцию. И подивился: шкаф был пуст. А куда ж вещички-то свои жилец подевал? И так их было раз и обчелся, словно командированный приехал перебиться в гостиницу, а теперь и вовсе исчезли… И журналов для баб нет. Пусто!

Подумав, Колян подкатил к письменному столу. Там в ящике пара-тройка книжек, помнится, валялась да листки какие-то.

Бац, и ящики пусты! Это уже совсем ни в какие ворота… Как понимать прикажете? Съезжать собрался? А хозяину ничего не сказал?

Инвалид прокатился по комнате. Чемодан где, где чемодан-то? Неужто вынес втихаря?!

Так обидно стало Николаю Петровичу, словно его предали. Не из-за денег, нет, – Митька все заплатил вперед, но что же он так, втихаря, не по-человечески!

Он хотел было уже Ваське звонить, как вдруг увидел чемодан за диваном, будто спрятанный. Инвалид его вытащил, положил на диван. Съездил в свою комнату за инструментом – английской перекрученной булавкой – и в два счета крышку открыл.

Ну, точно, все тут, даже костюм, который в шкафу висел! Журналов только для баб нет. Выбросил, может. Почитал и выбросил. А причиндалы его – пудры всякие – это все на месте, как всегда. И три книжки, история с географией да словарь толковый. И даже листки – те, которые раньше в ящике валялись…

На этот раз Николай Петрович взял их в руки и принялся рассматривать. На листках были текст и какие-то фотографии – наверное, Митя из газеты какой или из журнала копии сделал, решил инвалид.

Если бы Николай Петрович представлял себе, что такое Интернет, то сразу бы понял, что это распечатки с каких-то сайтов. Но он этого не представлял, отчего обозначил листки «копиями».

…Е-е-ешкин кот, а это что еще такое?!

Инвалид надел очки, включил настольную лампу, дополнительно к верхнему освещению. Разложил листочки на столе так, чтобы они попали в круг яркого света.

Ну, точно! Точно они!!!

На одной из фотографий были те самые дети, которые только что покинули с Митькой его квартиру!

Во дела…

За коляской с двойняшками стояли мужчина и женщина. Их родители?

Он бегло пробежал глазами текст ниже… Точно! Их родители!

И вот тут все становилось совсем странным.

Перво-наперво женщина была никакая не мать-одиночка, как наболтал Митька, потому что рядом с ней стоял ее муж. Во-вторых, женщина была постарше Мити лет на десять, а то и побольше. И солидная такая женщина, холеная. Конечно, всяко бывает, может, они и знакомы, но что-то не верилось Коляну, чтоб такая дама доверила своих детей мальчишке!

Хм…

Он перебрал остальные листки. Женщину, как следовало из «копий», звали Александрой Касьяновой, и оказалась она известной журналисткой. На другой фотографии она стояла с бокалом в руке, в вечернем платье, рядом с другими расфуфыренными дамами и мужчинами. Красивая какая… Еще на одной она снова была с мужем, и о нем говорилось, что он частный детектив. И на последней фотке они опять все вчетвером, с детьми, на каком-то пляже. Только дети еще маленькие совсем – смешная такая фотка, они все ноги выставили вперед к объективу, и вышли четыре пары ступней – ее, узкие, женские, потом махонькие детские с раскоряченными пальчиками, а потом мужа ее. Большие такие.

И еще имелась стопка листочков без фоток. Николай Петрович бегло просмотрел их. На одном был адрес офиса детектива, а из других немало можно было почерпнуть разной информации об этой семье…

Он немедленно позвонил Васяну.

День второй.

Офис Алексея Кисанова – Петровка

Ориентировки на детей и похитителя были переданы на все посты ГИБДД еще вчера вечером, равно как на вокзалы и даже в аэропорты. Пока это ничего не дало. Да Алексей и не ждал. В том, что преступник сменил машину, он был практически уверен. Этот гаденыш давно подготовился к операции, искусно втерся в доверие к Александре. Он предусмотрителен, Саша верно сообразила: не случайно он прятал лицо! Теперь у них даже фоторобота приличного нет…

Серега осторожно предложил показать фотографии детей по телевидению. Но Алексей только головой покачал. На что способен похититель, если почувствует себя в ловушке? Как знать, не решит ли он, чтобы не попасться, от детей избавиться?!

Нет, Степан не должен знать, что они подключили милицию! Пусть у него останется иллюзия, что его условия выполнены…

Серега настаивать не стал. Не дай бог, этот киднеппер неврастеник или вообще псих… С такими надо осторожно. Не то настоишь, возьмешь на себя такую ответственность, – а Кис с Сашкой потом пальчики детские по почте получат… Серега по гроб не отмоется от подобной инициативы!..

Он только молча похлопал друга по плечу.

К полудню никаких новостей не поступило. Если не считать новостей, начинавшихся с «не».

В Историко-архивном институте, как Александра и предположила, не оказалось ни одного студента по имени Степан.

Владельцев черного «РАВ-4», используя заданный фильтр поиска (мужчина от восемнадцати до двадцати двух лет), нашли около сотни, но база данных по регистрации транспортных средств не содержала фотографий. В силу чего дело сильно тормозилось: приходилось Серегиным ребятам ездить по паспортным столам в местах прописки владельцев и вручную сверять фотографии с устным описанием и фотороботом… Строго говоря, его пока не нашли, но слово «пока» служило не утешением, а пыткой.

При этом Кис прекрасно понимал, что любой владелец данной модели, любого пола и возраста, мог оказаться сообщником Степана. Или просто приятелем (родственником), который одолжил Степану машину, не догадываясь, с какой целью ее попросили. Обходить лично каждого? По Москве и области числилось почти три тысячи «РАВ-4»… Это на год работы!

Более того, данная модель «Тойоты» прочно стояла в списке лидеров по угону машин. И вряд ли хозяин сумеет рассказать им о воре…

Алексей прикинул: если машина была угнана только под «мероприятие», то высока вероятность, что уже где-то брошена. И даже что сведения о ней уже имеются в милиции!

Он сделал запрос. Но и таких сведений не обнаружилось… Пока.

Собаку, используя намеченные Александрой модификации ее клички, хозяин которой соответствовал бы параметрам поиска, тоже не нашли. Тоже пока.

Но хуже всего то, что похититель до сих пор не позвонил с требованием выкупа.

Кис знал, что вымогатели нередко стараются поиграть на нервах родителей ребенка. Чтобы посговорчивее стали. И потому старался унять беспокойство. Мерзавец этот позвонит, непременно! Но чуть позже. К концу дня, скорей всего.

Или даже завтра…

Только как объяснить это Саше?!

Она слушала его объяснения, но не слышала. Она сказала: «Да, Алеш, я понимаю…» – но она ничего не понимала!

Все, что она понимала, – что у нее похитили детей. Что они в чужих руках, что им плохо без матери, что они плачут и зовут ее. И слова не имели никакого значения. Они были пустыми, слова.

Ей нужны были дети – подле нее.

Весь день Алексей мучительно пытался найти в рассказе Александры хоть какую-нибудь ниточку, зацепочку, которая смогла бы привести к похитителю… Пьющая мать? Но их тысячи в Москве! А сколько из них состоят на учете и сколько неучтенных тихих алкоголичек?

Гиблое дело, ничего тут не найти.

Одна черта Александры, которая ему всегда нравилась, в этом деле сыграла с ними злую шутку: Саша не обладала тем любопытством, в силу которого человека расспрашивают о подробностях повседневного бытия. Ее не интересовала ни жизнь знаменитостей, ни жизнь соседей. Ее увлекали мысли, и она никогда не уставала от обсуждения идей, зато мгновенно выпадала из разговора, если он соскальзывал в обсуждение отметок чужих детей в школе, разводов и свадеб, проблем с начальством на работе и болезни родни. Такого интереса с ее стороны, подробного и внимательного к деталям повседневности, удостаивались немногие и очень близкие люди, к коим Степан, разумеется, не принадлежал. Вот отчего она о нем почти ничего не знала – и вот отчего Кис чувствовал сейчас свое абсолютное бессилие.

Он еще раз перебрал в уме все возможности поиска: по институту, по собаке, по машине, по родителям… Ничего больше! А то, что имелось, себя не оправдало.

Пока.

Оставалось только ждать звонка.

Мысль, что похититель может не позвонить никогда, Алексей гнал от себя категорически. Как только она высовывала голову, он тут же отправлял ее нокаутом обратно, чтобы не смела подниматься в его сознании. Эта мысль слишком страшна, ибо чревата другими целями похищения, думать о которых было бы жесточайшим самоистязанием…

Он просто ждал звонка. И до вечера твердил Саше, что сегодня – в крайнем случае, завтра – им позвонят, обязательно, слышишь, Саша! И тогда они с Серегой обязательно найдут детей, обязательно!

Саша отводила глаза, прятала, а когда случалось все же им взглядами пересечься, то глаза ее излучали столько тоски, что хоть волком вой…

День второй, утро.

Квартира Николая Петровича

Николай Петрович беспокойно огляделся. Вроде все тихо. Митя еще прийти не должен: не успел бы обернуться. Хотя кто его знает, где живет сестра этой подруги… Может, совсем близко?