Текст книги "Колодец забытых желаний"

Автор книги: Татьяна Устинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Полно врать, Василий Дмитриевич, – сказал Олег не без укора. – За кого вы меня принимаете? Говорите все, как есть!

Он подозревал нечто не слишком красивое и, главное, не слишком законное, но все оказалось еще хуже.

Коллекцию антиквару принес совершенно неизвестный и дотоле Василием Дмитриевичем никогда не виденный молодой человек. Просто в сумке принес. Расставил все на столе и попросил оценить.

– Вы же не эксперт. Вы антиквар, – заметил Олег Петрович. Он все никак не мог оторвать глаз от шкатулки, рассматривал, открывал и закрывал тяжелую толстую крышку.

Василий Дмитриевич махнул рукой:

– То-то и оно. Das ist ja unerhört![2]2
  Это неслыханно!


[Закрыть] Черт знает что!

– То есть этот самый молодой человек понятия не имеет, кто может, а кто не может оценивать подобные вещи, и тем не менее располагает такой коллекцией! И он принес ее вам просто по недомыслию. Правильно я понимаю?

Старик посмотрел на него несчастными глазами.

– Вы, конечно, моментально поняли, что коллекция краденая, но все же взяли ее, как бы для оценки.

Старик кивнул с похоронной мрачностью.

– Тяжкий грех, – объявил он и стукнул себя кулаком в грудь. – Тяжкий.

Он лукавил, и Олег прекрасно это понимал.

Отказаться невозможно – как наркоману от дозы. Невозможно, и все тут! Когда ты видишь это своими глазами, можешь подержать в руках, когда, как Скупой рыцарь, трясешься над сокровищами, когда единственная мысль – немедленно забрать все себе, – где уж тут отказаться?!

Олег и сам такой.

Старина притягательна, опасна и вечна, как бриллианты. Неистовое желание обладать может в два счета обратить в преступника любого, самого законопослушного человека!

– А икона при чем?

– А икона была вынута вот отсюда, Олег Петрович.

Василий Дмитриевич приблизился, повернул на козлах шкатулку так, что задняя ее стенка оказалась на свету, и показал пальцем:

– Видите?

– Что?

– Вот здесь зазорчик. И вот с этой стороны, изволите наблюдать, тоже. О чем нам это говорит?

– О том, что в задней стенке тайник?

– А вот и нет-с, мой молодой друг! Тайник, конечно! Только не в задней стенке. Дайте-ка мне вон там, видите, медную проволочку! Ах, боже мой, ну вон же, вон, слева от чайника!

Олег подал ему кусок медной проволоки. Антиквар аккуратно просунул ее в уголок, где неплотно сходились две серебряные пластины, легонько потянул и выдвинул дно шкатулки. У Олега от предвкушения сладко замерло сердце.

– Вот здесь я и обнаружил лик батюшки Серафима.

– Шкатулка с секретом? – сам у себя спросил Олег Петрович. – Да еще с таким? Откуда бы ей взяться?..

Он задвинул потайной ящик, взял из пальцев Василия Дмитриевича проволочку, засунул в зазор, потянул, и ящичек вновь легко выдвинулся. Внутри он был полностью серебряный, с замысловатым клеймом мастера.

– Лупа есть, Василий Дмитриевич?

Старик вздохнул.

– Лупа есть, разумеется, – пробормотал он. – Но неужели вам действительно нужна лупа?! Неужели вы без лупы не можете определить?

– Фамилию мастера не могу.

– Да зачем вам фамилия, дружочек мой! Вы… принадлежность коллекции определите по фамильному гербу владельца.

Олег еще раз со всех сторон осмотрел шкатулку, потом снова заглянул в несгораемый шкаф и по очереди выставил на козлы и часы, и поднос, и чернильный прибор, и распятие, и кофейник. Василий Дмитриевич расчищал ему место и поглядывал нетерпеливо.

Олег ощупал и осмотрел каждую вещицу.

– Ну хорошо, допустим, – сказал он, отвечая на немые ужимки Василия Дмитриевича. – Допустим. А кофейник откуда? Кофейник-то османский!

– Ну как же откуда, дорогой вы мой?! Как же откуда? Вы припомните, припомните хорошенько!

Олег подумал.

– Вы хотите сказать – Николай Никитич? Тот, что был адъютантом Потемкина во вторую турецкую кампанию?

Старик просиял и закивал.

– Да, – Олег задумчиво потер пальцами выбитую в серебре печать Османов, – вполне возможно. Вполне возможно, что Николай Никитич басурманский трофей привез на родину и дополнил, так сказать, семейную коллекцию.

– Ну? – выдохнул старик. – Ну-с? Резюме!..

– Да все понятно, – заключил Олег. – Это остатки знаменитой фамильной коллекции Демидовых.

Василий Дмитриевич счастливо засмеялся и отечески похлопал Олега по плечу.

– Предположим, шкатулка принадлежала Акинфию Никитичу, сыну Никиты Демидова, того самого, которого Петр Первый во время войны со шведами сделал поставщиком ружей, а потом пожаловал ему уральские земли. В то время именно так работали по серебру, довольно грубо, и это видно. – Олег прищурился на серебро и продолжал: – Собственно, именно Акинфий Демидов и открыл алтайские серебряные рудники, а в тысяча семьсот двадцать шестом году получил вместе с братьями потомственное дворянство. Его внук Павел Григорьевич активно жертвовал Московскому университету. Громадные демидовские коллекции пожертвовал Павел Григорьевич, громадные! Ничего не жалел для отечества и науки.

Василий Дмитриевич кивал при упоминании каждого имени.

– Частично демидовские коллекции были привезены из Франции и из Флоренции, где жил еще один Демидов, Анатолий Николаевич, женатый, если память мне не изменяет, на какой-то родственнице Наполеона. Это уж девятнадцатый век!

– Не изменяет, не изменяет, рано вам еще жаловаться на память! А женат он был на племяннице императора, Матильде.

Олег помолчал и еще раз осмотрел каждый предмет. И вдруг удивился:

– Слушайте, а как все это могло оказаться у какого-то молодого человека в сумке?! Ну, если только, конечно, он не знаменитый музейный вор!

Старик пожал плечами и отвел глаза.

Было совершенно ясно, что вещи краденые. Да еще не просто краденые, а именно – из музея!

– Так, хорошо, – быстро сказал Олег. – А Серафим? Он откуда? Первые известия о его жизни были напечатаны только в середине девятнадцатого века. А про изображения я вообще ничего не знаю, кажется, они появились значительно позже… или нет? И кому могла в то время принадлежать шкатулка, непонятно; когда в нее положили икону, мы с вами сейчас не установим, может, в конце девятнадцатого века, может, в начале или даже середине двадцатого! Не зная, откуда была… изъята коллекция, мы этого не установим. – Он немного подумал. – А вы знаете что-нибудь про изображения преподобного Серафима, Василий Дмитриевич?

– К стыду своему, должен признаться, что…

– Вот и я тоже – к стыду… Значит, придется искать эксперта. А про икону этот загадочный молодой человек с сумкой вам вообще ничего не говорил?

– Нет, ни словом, ни полусловом не помянул, Олег Петрович! Я так подозреваю, что он того… не в курсе, что шкатулка с секретом и что там батюшка Серафим, так сказать, нашел временное пристанище.

Олег покосился на Василия Дмитриевича.

– Пристанище? – переспросил он.

И они оба молча еще немного полюбовались коллекцией.

Акинфий Демидов, думал Олег Никонов, второй Демидов из всех известных в истории. Может быть, ему эту шкатулку на день рождения поднесли? Или он сам заказал для каких-то своих надобностей, для тайной переписки, к примеру! Как странно, что он, Олег, нынче может подержать ее в руках, открыть потайной ящичек, потрогать серебряную черненую пластину!

Как будто потрогать руками время.

Нужно было сделать над собой усилие и оторваться от созерцания времени, и Олег его сделал.

Осторожно, одну за другой, он переставил вещицы обратно в несгораемый шкаф и прикрыл тяжеленную бронированную дверь.

Старик антиквар наблюдал за его действиями с беспокойством. До сих пор они были объединены общей страстью – к старине и к загадкам, которые так вкусно и сладко отгадывать. Настал момент объяснений, а объясняться старику не хотелось, и было страшно.

– Ну? – спросил Олег Петрович. – Я так понимаю, что это не конец истории, а только начало. Верно?

Василий Дмитриевич с горечью покивал и стал сосредоточенно запирать сейфовые замки. При этом многотрудном деле он посапывал, покряхтывал, но не произносил ни слова.

Олег дал ему закончить дело, а потом крепко взял под локоть и повел вон из комнатки.

– Нет, вы не думайте, Олег Петрович, что я хочу, так сказать, оставить себе, но…

– Давайте поговорим, – душевно предложил Олег.

Тут, как нарочно, и назначенная на пять встреча всплыла в памяти, и моментально вернулась окружающая действительность. Олег почувствовал, что замерз – в сокровищнице едва тлела единственная чугунная батарея, а за окнами мороз! – и сипение рефлектора стало отчетливо слышно, и приглушенные крики детворы, катавшейся на бульваре с ледяной горки.

– Садитесь, Василий Дмитриевич! И я присяду. – Олег устроился верхом на ненадежном венском стуле, который скрипнул под его тяжестью.

Старик вздыхал, маялся и снова налил из графинчика.

Молчание затягивалось.

– Василий Дмитриевич?

– Стыд, стыд, Олег Петрович!..

Олег подумал.

– Вы что, обещали… купить коллекцию?

Старик опрокинул коньяк, ссутулил плечи и кивнул.

– Ну, так не покупайте! Ее нельзя покупать! Она явно краденая, и даже не из частной коллекции, это же понятно. Остатки демидовских коллекций в частных собраниях есть только за границей, а в России все по музеям! Или вы хотите, чтобы вас объявили в международный розыск и в национальный заодно?! Поместили портрет в дежурной части «Их разыскивает милиция»?!

– Все гораздо хуже, Олег Петрович.

– Как?!

– Бес попутал! Говорю вам точно – бес попутал!

Олег начал догадываться.

– Вы что… уже купили?! Быть такого не может! Вы же опытный человек, вы все знаете! И с крадеными вещами никогда дела не имеете!

– Да ведь бес попутал! Armleuchter! Старый идиот!

Олег Петрович решительно не знал, верить ли ему своим ушам. Приходилось верить.

– Рассказывайте, как все было.

Молчание, сопение и вздохи.

– Василий Дмитриевич! – прикрикнул Олег. – Если вы мне не расскажете, я, ей-богу, уеду! И не стану вам помогать! Я не знаю, как мне вам помочь!

– Ну хорошо, хорошо!.. Молодой человек принес вещицы. Я сразу, так сказать, сообразил, что коллекция несметной цены, даже не потому, что серебро и бронза, а потому что…

– Ясно, ясно, – перебил Олег, – а потому, что демидовская. Там на каждой вещи как будто фамилия написана.

– Именно, Олег Петрович, именно! И потому, что не музейная, а именно фамильная, то есть до новейшего времени не музейная! Кувшинчик-то турецкий явно позднейший, значит, его Николай Никитич Демидов, как вы справедливо изволили заметить, вполне мог привезти в качестве трофея с Турецкой войны. И Серафим! Самое главное – Серафим! Он-то в шкатулке мог очутиться только в начале двадцатого века, в крайнем случае в конце девятнадцатого!

– Ну, про Серафима вы ничего знать не знали, – резонно возразил Олег Петрович. – Тот, кто вам принес коллекцию, про икону тоже не знал, а то, что шкатулка с секретом, вы сразу обнаружить не могли. Верно?

– Верно, – согласился Василий Дмитриевич не сразу.

– Если икону никто до вас не нашел, а она оказалась в тайнике, допустим, в девятисотом году – ну допустим! – значит, эта коллекция по крайней мере до семнадцатого года находилась в частном владении. Вот интересно-то. Очень интересно, Василий Дмитриевич!

– То-то и оно, – скорбно согласился старик. – Потому я и не устоял.

– На сколько не устояли?

– В каком смысле?

– Сколько вы заплатили неизвестному молодому человеку?

– Олег Петрович, вы же понимаете, что я не мог дать настоящей цены именно потому, что явное незаконное происхождение…

– Сколько?

Антиквар вздохнул:

– Пять тысяч.

– Пять тысяч… чего?

– Долларов, конечно!

– Господи помилуй, – пробормотал Олег Петрович. – Просто так, наличными?

Старик вдруг рассердился:

– Ну не выписывал же я ему банковский чек!

– И он счел сумму достаточной?!

Молчание и сопение.

– И вы просто отсчитали деньги?!

Молчание и горестное сопение.

– А… расписку взяли?! Нотариально заверенную?! Хотя какая расписка, когда вещи краденые!

Олег Петрович закурил сигарету и негромко чертыхнулся. Таких… экзерсисов от умудренного опытом Василия Дмитриевича он никак не ожидал.

– Но и это не самое плохое, – вдруг громко сказал старик. – Самое плохое то, что сегодня по телевизору туманно намекнули на кражу из какого-то крупного музея и велели ждать подробностей в вечерних новостях.

Олег смотрел на него во все глаза.

– Это первое самое плохое. А второе самое плохое то, что мне позвонили.

– Кто?

– Я не знаю. Мне позвонили и пригрозили… убить, если я не верну старье, кажется, именно так они и выразились – старье.

– Почему вы говорите – они?

– Потому что со мной разговаривали двое. Один ласково, а второй… Второй разговаривал со мной ужасно! Он говорил ужасным тоном ужасные слова, Олег Петрович.

– Вам… всерьез угрожали?

Старик кивнул. В лице у него что-то дрогнуло.

– Я старый человек, Олег Петрович, и прожил, должно быть, не самую праведную жизнь, да и с коллекцией бес попутал, но я ничем не заслужил, чтобы со мной разговаривали… подобным образом!

– Да им наплевать, – морщась, сказал Олег Петрович, – какую жизнь вы прожили!

– Да, но говорить мне, что с помощью паяльника можно забрать у кого угодно что угодно… тьфу, даже повторять не хочу!

– Паяльник – это не ново, – задумчиво пробормотал Олег. – Паяльник – это, можно сказать, ретростиль, Василий Дмитриевич. Хотя действует безотказно.

Старик открывал и закрывал рот, как большая рыба, выброшенная на берег.

– Итак, – подытожил Олег Петрович. – Неизвестный юноша забрал ваши пять тысяч долларов, которые вы ему выдали просто так. Другие неизвестные молодые люди позвонили вам и потребовали вернуть «старье», которое, собственно, и продал вам за эти пять тысяч юноша номер один. Вдобавок они вам угрожали.

– Гнусно угрожали, Олег Петрович.

– А по телевизору вы слышали о музейной краже, сложили два и два и получили, что наша коллекция – как раз и есть эта самая музейная кража.

– Точно так и есть. Atzend! Ужасно.

– Когда они хотят забрать коллекцию?

– Завтра я должен привезти все вещи до одной на станцию метро «Павелецкая». Ко мне подойдет человек и спросит, не продаю ли я столовое серебро. Я должен сказать, что продаю, и пригласить его в свой магазин.

– Как пригласить? Назвать адрес?

– Я должен сказать, чтобы он приезжал за столовым серебром сюда, на Фрунзенскую набережную… – Старик помолчал. – Вы знаете, от страха я даже забыл номер дома. Можете себе представить?

– Могу. И что дальше? Человек на «Павелецкой» заберет у вас сумку, и все?

– Да. Они оставят меня в покое.

– Или сдадут в милицию, – предположил Олег Петрович. – Если ваши предположения относительно музея верны, сдать вас в милицию ничего не стоит. Как раз когда вы будете передавать сумку. С поличным.

– Да, но… зачем?! Это же бандиты! Зачем им сдавать меня в милицию?!

– Мы не знаем, кто это, Василий Дмитриевич! С равной долей вероятности это могут быть и бандиты, и менты.

– Как?!

– Да так. Вашего юношу, который принес серебро и бронзу, вполне могли задержать. Судя по всему, он просто шестерка, никто, дурашка. Юноша мог рассказать, что отдал все вам. И теперь у них одна забота – разоблачить воровскую шайку так, чтобы ликовала вся страна. Милиция не дремлет! А шайка – это, собственно, вы и ваш молодой друг. Понимаете?

– Великий бог, – пробормотал Василий Дмитриевич убитым голосом и хлебнул коньяку прямо из графина.

– А может быть, вас просто развели на деньги.

– Раз… развели?

– Как ребенка. Один принес ценности, явно ворованные. Вас бес попутал, вы решили, что можно получить несметные сокровища за пять тысяч долларов, и вы их прямо тут, на месте, и отвалили. Подельники юноши должны у вас коллекцию забрать. Они и заберут – завтра на «Павелецкой»! И сдадут ее профессионалам, тем, кто всю жизнь занимается скупкой краденого. А вы считайте, что погорели на пять тысяч долларов и еще дешево отделались, вот и все.

– Великий бог, – жалобно пробормотал Василий Дмитриевич. – Великий бог!

Олег докурил сигарету и снова затушил ее в пепельнице, от которой воняло жженой шерстью.

– У вас продается славянский шкаф? – спросил он у старика. Старик только моргал воспаленными несчастными глазами. – Шкаф уже продан, – сам себе ответил Олег Петрович. – Могу предложить никелированную кровать!

– Все шутите, Олег Петрович.

– Какие уж тут шутки, Василий Дмитриевич! – И он взглянул на часы.

Старик переполошился.

– А… вы что, спешите, Олег Петрович?

– Да я вам об этом битый час толкую!

– А… мне что делать?

Олег подумал немного.

– Делать?.. Завтра… во сколько там вам велено быть на «Павелецкой»?

– В три часа.

– Завтра в три часа вы поедете на «Павелецкую» и выполните все инструкции, которые вам были даны по телефону. То есть сложите всю коллекцию в сумку и отдадите человеку, который спросит вас, не торгуете ли вы серебром. Прямо кино про шпионов какое-то!

– И что дальше?

– Дальше вы вернетесь сюда, откроете свой магазин и будете жить, как и прежде жили, но без демидовских серебра и бронзы.

– Позвольте! А мои пять тысяч долларов?!

– Тю! – сказал Олег Петрович и махнул на старика рукой. – Спохватились! Позабудьте про ваши пять тысяч! Для вас теперь самое главное, чтобы встречу назначили бандиты, а не менты! Бандиты просто заберут у вас сумку – и дело с концом. А менты возьмут вас с поличным.

– Как же так!

– Да так. Поэтому на всякий случай вас подстрахует мой водитель, Гена. Вы его знаете. Он довезет вас до места встречи и проконтролирует ситуацию.

– Да, но что ваш Гена сможет сделать в случае, если мышеловка захлопнется?!

Олег засмеялся, взялся рукой за спинку стула, наклонился и интимно шепнул старику:

– Тебя, Дима, посодют, а ты не воруй!..

– Олег Петрович!!

– Ну, мы попробуем что-нибудь сделать. Гена вполне опытный в таких делах человек.

– Да, но что он сможет?..

– По крайней мере, он известит меня, а я постараюсь замять скандал. И заметьте, я ввязываюсь во все это только из хорошего к вам отношения.

– Олег Петрович, дорогой, я отслужу, голубчик вы мой! И кресло вашей барышне! Первое же кресло Гамбса по совершенно, совершенно смехотворной цене.

– Во-первых, барышня не моя, это вы мне ее сплавили. Во-вторых, по-моему, в данном случае благотворительность неуместна. Кроме того, вам же нужно возместить убытки, пять тысяч долларов!

Старик спросил совершенно серьезно:

– Вы считаете?..

Олег покатился со смеху.

– Я поеду, Василий Дмитриевич. Меня время совсем поджимает. Да, и прежде чем ехать на «Павелецкую», не забудьте протереть все предметы. Можно просто мокрой тряпкой, а лучше со спиртом.

– Зачем?

– Чтобы не было ни ваших, ни моих отпечатков! А если по телевизору на самом деле говорили именно об этой краже?! В крайнем случае будем упирать на то, что сумку вам просто принесли и попросили подержать, а вы в нее даже не заглядывали. Вряд ли нам поверят, но все же лучше, если отпечатков не будет. Сделаете, Василий Дмитриевич?

– Конечно, конечно! Я вас не подведу.

– Вы меня уже подвели, – сказал Олег негромко.

Оставался еще один нерешенный вопрос, и – вот ей-богу! – он понятия не имел, как его следует решать.

…или сделать вид, что никакого такого вопроса вообще нет?

Искушение велико.

Поддаться ему – значит ввязаться в еще более темные дела, чем те, в которые ввязался Василий Дмитриевич.

Не поддаваться – значит потерять нечто драгоценное, такое, что потерять ни за что не хочется!

Олег помедлил, поглядывая на старика и прикидывая свои возможности.

Решимость улетучилась куда-то, как будто растаяла в сигаретном дыме, который неподвижно висел в тесной комнатке.

Старик, сгорбив плечи, грустно смотрел на графинчик, видимо, прикидывал, на сколько его хватит, если регулярно прикладываться.

Неприятности мне не нужны, сам себе сердито сказал Олег Петрович. Мне и без того хватает забот.

– Икону я верну вам завтра, – неприятным голосом проговорил он. – Гена привезет. Вы положите ее в тайник, только не забудьте и ее как следует протереть!

– Голубчик мой, Олег Петрович, а может, икону… того? Может, не надо икону? – заскулил Василий Дмитриевич. – Никто ведь не знает, что она там… была, а? Может, не стоит ее возвращать?

– Василий Дмитриевич!

– А что такого, что такого? Этот, который принес коллекцию, ни словом, ни звуком, а там поди разбери, когда она пропала и кто ее… того… попер!

Сердясь на себя за то, что, с одной стороны, ему до боли хотелось оставить икону себе, а с другой – он уже принял решение вернуть, и это единственно возможное решение, еще сердясь на то, что обстоятельства и глупость Василия Дмитриевича заставляют его ввязываться в какое-то вовсе темное дело, Олег громко отчитал старика.

Тот слушал, вздыхал, а потом сказал:

– Нет в вас искорки, мой дорогой друг. Все вам хочется быть святее папы римского!

На это Олег отвечать не стал, быстро вышел из полумрака антикварной лавки на мороз, плюхнулся в машину и крепко захлопнул за собой дверь.

Гена в зеркало заднего вида посмотрел на него.

«Что случилось?»

«…твою мать!»

Гена весело пожал плечами и тронул машину с места.

Все ясно. Шеф не в духе, но придет время, и он все расскажет. Они всегда дружно жили, хозяин и водитель, и отлично понимали друг друга.

– Что так долго? – спросила рядом прекрасная барышня, придвинулась и взяла его под руку.

Он опять позабыл, как ее зовут. «Что-то с памятью моей стало!..»

– Дела, – проскрипел Олег Петрович.

– Вот с тем старым перечником дела? – весело удивилась барышня. – Да ладно тебе! Или ты решил ему отсвинярить, чтобы он мне кресло добыл?

Олег сбоку посмотрел на нее. Ах, какая хорошенькая, глаз не оторвать!

– Что я… решил? – спросил он осторожно.

– Ой, ну так все говорят! Ну, денег дать, чтобы он кресло достал! Ну, признайся, да? Да?

А может, ну ее на фиг, и роман с ней тоже на фиг?! Может, не стоит?!

Отсвинярить!..

Олег Петрович повел шеей, которой вдруг стало неловко в высоком воротнике свитера, и посмотрел в окно.

Гена неспешно разворачивался на расчищенном от снега пятачке перед лавкой Василия Дмитриевича, а по обледенелым ступеням уже кто-то поднимался, и Олег вдруг подумал, что старик, в отчаянии опрокинувший уже примерно две трети графинчика, вряд ли будет в состоянии принимать посетителей и клиентов.

Он еще раз взглянул в окно, и что-то смутно знакомое почудилось ему в человеке, который не торопясь поднимался по ступеням и уже взялся за медную ручку, чтобы потянуть на себя дверь.

Но прекрасная барышня держала его под руку, щебетала рядом, и он не стал приглядываться к посетителю старика.

Человек, проводив глазами громадную, как кит, машину, помедлил и вошел в лавку.

У него был пистолет, и поэтому руку из кармана он не вынимал.

– Василий Дмитриевич! – позвал он. – Это я!

– А? – отозвался из-за ширмы старик. – Здравствуйте, батюшка!

– Василий Дмитриевич, вы достали то, что я просил?

Старик, который выглядел сегодня совсем неважно, подслеповато на него прищурился, завздыхал, забормотал по-немецки, загремел ключами и двинул в свою кладовку. Посетитель постоял у двери и пошел следом за ним. Он был проверенным и давним клиентом, и старик его нисколько не опасался.

Пистолет в кармане становился как будто все тяжелее, и вороненая ручка словно обжигала ладонь.

Он знал, что должен это сделать, и вдруг всерьез перепугался.

Ты сможешь, сказал он себе. Ты должен.

Он вытащил из кармана пистолет и заложил руку за спину.

Старик возился в кладовой, гремел ключами.

Посетитель подошел к двери и остановился.

Старик обеими руками вытаскивал из сейфа тяжеленную серебряную шкатулку, отделанную самоцветами.

– Вот, извольте видеть, батюшка, вот и наш, так сказать, тайник! – Он поставил шкатулку на какую-то длинную полку, тянувшуюся вдоль стены и заваленную всяким хламом. – Если вы повнимательнее присмотритесь, то обнаружите именно здесь отверстие, при помощи которого можно тайник открыть. Да вы посмотрите, посмотрите, какая работа, а ведь середина восемнадцатого века! Да что мы здесь, пойдемте к моему столику, там у меня и лупа, и свет получше!

И старик поволок шкатулку из комнаты, обнимая ее, как живое существо.

Человек помедлил и вышел следом. Рука с пистолетом у него за спиной мелко дрожала.

– Вот-с, две пластины, и между ними небольшой зазорчик! Если вы потянете за нижнюю, ящичек выедет, и…

Давний и проверенный клиент вынул из-за спины руку, в которой был пистолет.

– А это что такое? – удивился старик. – Голубчик вы мой, зачем же оружие? Здесь же нет никого, кроме нас, у меня здесь, вот видите…

Гость вдруг взвизгнул страшным голосом, поднимая руку, старик отшатнулся, но выстрел настиг его, грянув в тесном помещении, как взрыв.

Антиквар упал на колени, прижимая руку к боку, из которого вдруг полилось черное и горячее.

Он все еще был жив, этот вздорный старик, и гость выстрелил еще раз – и как будто лопнули и разорвались барабанные перепонки! Старик закашлялся и пополз как-то странно, боком, и стал вытягивать руку, и почти достал до его ботинок, и эта страшная рука умирающего показалась убийце омерзительной. И тогда он стал стрелять в тело, которое подпрыгивало и корчилось, и не остановился, пока не расстрелял все патроны.

У Федора зуб не попадал на зуб, когда наконец он добрался до широких ступеней, которые вздымались из затоптанного и кое-как расчищенного от снега тротуара и, казалось, вели прямо в рай.

Где-то он потерял свою шапку и совершенно не мог взять в толк, где именно. Волосы лезли в глаза, он все время заправлял их за уши и шмыгал носом, которому тоже было очень холодно.

Руки у него дрожали.

Он подозревал, что все будет плохо – на пути к свободе непременно случается что-нибудь ужасное, так уж заведено! – но даже представить себе не мог, что все будет настолько плохо!

На последней ступени он поскользнулся и влетел в широкие, сверкающие раздвижные двери.

Он должен, должен!.. Он не может позволить себе отступить.

Даже просто войти в просторный вестибюль с чистейшими мраморными полами, с конторкой, охранником и двумя одинаковыми секретаршами в строгих костюмах и очках было почти немыслимо.

Федор отчаянно трусил, и каждый шаг по сверкающему мрамору давался ему с трудом. Он шел к конторке и боковым зрением видел, как охранник негромко сказал что-то, будто сам себе, и не спеша двинулся в его сторону, а секретарши в одинаковых очках переглянулись и уставились на Федора во все глаза.

– Здрасти, – хрипло сказал Федор и нервно заправил волосы за ухо. – Можно мне увидеть Алексея Дмитриевича Башилова?

Секретарши молчали, как воды в рот набрали. Охранник приближался. Из каких-то потайных дверей в углу огромного и роскошного вестибюля вышел еще один и стал у турникета.

Федору стало жарко.

Секретарши еще раз переглянулись, и та, что была справа, спросила замороженным голосом, есть ли у него пропуск.

Федор ответил, что нет, но, если позвонить, может быть, его и примут.

Та, что была слева, пожала плечами, повернулась вместе с креслом и стала глядеть в компьютер. Федор ее больше не интересовал. Та, что была справа, тоже пожала плечами, но тем не менее взяла крошечную перламутровую трубку со сверкающей подставки, потыкала острым ноготком в кнопки и совершенно другим, оттаявшим, весенним и радостным голосом сообщила, что к Алексею Дмитриевичу просится какой-то человек, но у него нет пропуска. Тут она прижала ладошкой трубку и спросила у Федора, как его зовут.

Он сказал.

– Как?! – удивилась секретарша и почти по слогам повторила в свою перламутровую трубку: – Федор Алексеевич Башилов.

Та, что была слева, перестала печатать и уставилась на него. Охранник замер у него за плечом, поправляя витой шнурок за ухом. Федор оглянулся на него затравленно. Он чувствовал себя ужасно.

Перламутровая трубка что-то прострекотала, секретарша кивнула и неспешным движением вернула ее на подставку.

– Ваш паспорт, пожалуйста, – сказала она Федору уже не замороженным, но и не весенним, а удивленным голосом. – Или водительские права.

Федор полез в нагрудный карман и извлек паспорт.

– Знаете, куда идти?

Он не знал.

– Пожалуйста, в лифт и на двенадцатый этаж. Там вас проводят.

Охранник у турникета смерил его равнодушным ящеричьим взором, но турникет, к которому Федор приложил выданную ему пластиковую карточку, беспрепятственно пропустил его к сверкающим лифтам. Федор уже совершенно изнемог от напряжения, и жарко ему было ужасно.

– Зачем ты притащился сюда? – первым делом недовольно спросил отец, когда сына провели в кабинет. – Я тебя не приглашал.

– У меня… дело, – запнувшись, ответил Федор. – Я хотел поговорить.

– Какое у тебя может быть дело! – фыркнул отец презрительно.

Он стоял в фонаре огромного окна, словно вынесенного на улицу, и там, за окном, до самого горизонта простиралась окутанная морозной дымкой Москва, и красное лохматое солнце низко стояло над замерзшей рекой.

Отец оглянулся на Федора, топтавшегося в дверях, и приказал:

– Садись! Да не сюда! Вон стол для переговоров, туда и садись!

Федор решительно не знал, который из двух стол для переговоров, и отец нетерпеливо, подбородком, указал ему, куда именно нужно садиться.

Федор сел.

– Ну?

Отец все еще продолжал смотреть в окно, стоя в эркере, и казалось, что он летит над замерзшей Москвой, со своими длинными, зачесанными назад волосами, в черной рубашке и лакированных ботинках.

Демон, неожиданно подумал Федор.

– Ну?! – повторил отец с нажимом. – У меня времени нет! Говори или… проваливай!

Федор рывком вытащил рюкзак, на который плюхнулся с размаху. Сидеть на нем было очень неудобно.

Он аккуратно прислонил его к стулу и поднял на отца глаза.

Я ничего не смогу сказать, подумал он с ужасом. Ничего.

Этот человек завораживал его, как удав – глупого кролика.

Отец какое-то время молча рассматривал его.

– Тебя мать, что ли, прислала? Денег опять дать?!

– Н-нет! – быстро и горячо воскликнул Федор. – Она даже не знает, что я здесь… у вас.

– Ты у меня, да, – язвительно сказал отец. – Но мне некогда с тобой валандаться! Что тебе от меня нужно?

Федор не знал, как начать. Он не знал, что говорить. Он вообще больше ничего не знал!

Ночью он продумал до десяти редакций предстоящего разговора, и некоторые казались ему вполне убедительными, но теперь выходило, что он вообще не может рта раскрыть.

Слюнтяй, тряпка, Светка права!..

Тут он вспомнил про Светку. Он и не забывал о ней, но в эту секунду он услышал, на самом деле услышал, как она горько плачет в трубку, и никто, никто на свете, кроме него, не сможет ей помочь! Они все пропадут – и Светка, и мать, – и только он один будет в этом виноват.

Вот вам и свобода!..

– Ну, как хочешь. – Отец пожал плечами, вынул руки из карманов и знакомым движением откинул назад длинные волосы. – И больше сюда не являйся! А то проложил дорогу, будешь теперь таскаться!

Это Федора задело. Все-таки он никогда не таскался к отцу и ничего у него не просил!

– Зачем тогда вы меня приняли? – мрачно спросил он и тронул ногой свой рюкзак. – Если сразу выгоняете?..

– Даже не надейся, – сказал отец весело, прошагал к двери в приемную и настежь распахнул ее, – вовсе не потому, что я мечтал с тобой повидаться! Но ты вроде как мой сын, и могло получиться неловко. У нас с тобой фамилия одна, а я вроде как тебя не принимаю! Понял, олух? И давай, давай отсюда. Ко мне сейчас должны прийти.