Текст книги "Парадокс параллельных прямых. Книга первая"
Автор книги: Татьяна Вильданова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Маневр почти удался. Но, когда смотреть стало совсем неудобно, он просто стряхнул цеплявшиеся за него руки и решительно направился к стеклу.
На пути выросла приземистая синеволосая тень.
Парень обогнул её, как огибают лежащее поперек дороги бревно, но теперь между ним и окном пьяно закачалась танцующая пара.
Внезапно разозлившись, он яростно смел их с дороги, рванулся вперед, выскочил на пустую веранду и растерянно остановился, недоуменно переводя взгляд с подвешенного к стропилу фонаря на освещаемый им участок перил и кусок блестящего пола под перилами.
Вне освещаемого пространства медленно проплывала ночь.
Глава 4
1
В этот раз они пересеклись на набережной.
Опять похолодало. Резкий неприятный ветер сдирал с деревьев начинающую желтеть листву, яростно крутил её по тротуару и, наигравшись, смахивал в темную, шершавую от мелкой ряби воду.
Не здороваясь, просто еле заметно кивнули друг другу и спустились вниз, к воде. Готье облокотился на серый, местами покрытый влажными пятнами, местами загаженный чайками, парапет. Жерар повернулся к ветру спиной и закурил.
– Я его проверил, – справившись с сигаретой, Жерар сунул спички во внутренний карман и плотно запахнул плащ, – Жан Доре, парижанин, актер, последний год провел на съемках фильма на юге.
– Сейчас кто-то ещё снимает фильмы?
– Как видишь… В Париже не был около года. Судя по отметке и билету, приехал вчера утром.
– Что делал в тридцать девятом?
– Валялся в больнице с переломом ноги. В военных действиях не участвовал, позже тоже ни в чем замешан, вроде, не был, – закончив говорить, Жерар недоуменно пожал плечами, – странно.
– Что странно?
– Всё странно. Не вяжется. Суди сам. Мирный обыватель… он даже не прошел военную подготовку… и вдруг драка с офицером, сопротивление патрулю, побег.
– Да, – подтвердил Готье, – не вяжется.
Жерар отвернулся к стене и попытался зажечь потушенную ветром сигарету.
– Как он?
– Пока плохо. Ранение очень тяжелое. И я боюсь осложнений…
– А Этьена?
– За неё я тоже боюсь…
– Н-да… – Жерар швырнул смятую сигарету в воду и потянулся за следующей, – плохо, что вы все засветились…. – он сунул сигарету в рот, отломил кончик, затем нашарил в кармане коробок, отвернулся к стене, чиркнул спичкой и поднес крохотный язычок пламени к сигарете.
– Съемки уже закончены?
– Нет.
Жерар затянулся, выдохнул струйку дыма и зажал сигарету между пальцами.
– Съемки ещё идут.
– В таком случае, тем более непонятно, зачем он приехал?
– Судя по документам, свою часть работы он уже сделал. Кассирша утверждает, что приняла у него счета в самом начале рабочего дня. Следовательно, с вокзала он сразу поехал на киностудию, сдал квитанции и хотел получить деньги. Кассирша платить отказалась.
– Почему?
– Дирекция запретила выплачивать гонорары актерам до полного окончания съемок… После кассы он пошел к директору. По словам директора, разговор вышел крайне эмоциональный.
– Разругались?
– Да. С киностудии он уехал около десяти. В «Сеюше» появился между одиннадцатью и одиннадцатью тридцатью. Около пятнадцати минут разговаривал с барменшей, после чего сел за самый дальний столик и просидел там около часа.
– Чем была спровоцирована драка.
– Неизвестно. Персонал утверждает, что ничем.
– А что говорит пострадавший?
– Пострадавший, – злорадно усмехнулся Жерар, – в настоящий момент не говорит, а только мычит. Твой подопечный сломал ему челюсть.
– Кто он?
– Немец. Танкист. Откомандирован сюда из Нормандии. В Париже уже неделю. Ужинал в «Сеюше» в день приезда. В тот раз всё прошло гладко… Всё.
– Маловато.
– Да, не густо. Я подключил к этому делу человека в Авиньоне. Он покрутится на съемках, поинтересуется у актеров. Возможно, что-то и выплывет.
– Возможно… Ему нужны документы.
– Документы будут.
Шальной порыв ветра взъерошил темные, прихваченные инеем, волосы Жерара, подкрался снизу и колоколом вздул полы плащей. Готье поёжился, поднял воротник и почти до бровей натянул на голову шляпу. Жерар повернулся лицом к реке и бросил окурок в воду.
– На его прежней квартире немцы уже побывали. Там появляться больше нельзя. А вот ресторан…
– Можно послать Симона.
– Да. Пусть осторожно поспрашивает.
Готье кивнул.
– Только на рожон пусть не лезет.
– Хорошо.
– Тогда всё. Держи меня в курсе, – Жерар протянул руку, – я пошел.
Мужчины быстро пожали друг другу руки. Жерар поднялся по ступенькам вверх, плотнее запахнул плащ и скрылся. Готье проводил его глазами, отвернулся к реке и устало положил на парапет локти.
2
– Гаспар, у него третий день не спадает температура.
– Успокойся, – оставив в прихожей плащ, Готье поднялся на второй этаж и теперь тщательно мыл под краном руки, – хоть у твоего протеже и железное здоровье, но без небольшой лихорадки всё равно не обойдется.
– Это не лихорадка, – забыв про стиснутое в кулаке полотенце, Этьена зябко обхватила себя руками и до боли сжала плечи, – у него температура сорок и семь десятых.
– Ну и что? У него сильная лихорадка, – в очередной раз намыливая пальцы, веско произнес врач, – в его положении это абсолютно естественно.
– Он же ничего не ест!
– Ничего страшного, – забирая у девушки полотенце, попытался успокоить её Готье, – подкормим глюкозой, как младенца. И бульоном… – продолжая говорить, он тщательно вытер полотенцем руки, – Мадлена сказала, что ты плохо спишь?
– Какое это имеет значение?
– Большое, – прежде чем выйти из ванной, он набросил полотенце ей за шею и слегка притянул девушку к себе, – если не будешь спать, сама сляжешь. Тогда Мадлене придется ухаживать за ним в одиночку. А я ревнивый.
– Да ну тебя! – покраснев, попыталась отмахнуться Этьена, – я же серьезно…
– Я тоже. Не хочу, чтобы красивый мужик постоянно таращил на неё глаза. Ладно, успокойся, поживет недельку на бульоне… от бульона не умирают, – не замечая, как испуганно вытянулось её лицо, Готье прошел по коридору и остановился на пороге комнаты, – твои бифштексы от него не уйдут… Где мой халат?
Этьена метнулась к стулу, схватила перекинутый через спинку халат.
– Спасибо, – Готье продел в рукава руки, застегнулся и привычно передернул плечами, – всё, теперь не мешай.
Этьена покорно отошла к ногам кровати.
– После него я сразу поеду в госпиталь. Если тебе не трудно, то приготовь мне, пожалуйста, кофе.
– Хорошо, – отлично понимая, что её выпроваживают, Этьена пропустила в комнату Мадлену и вышла.
– Мадлена, готовь перевязку…
Этьена тщательно прикрыла за собой дверь.
3
Дверь небольшого грязноватого отельчика, гордо именуемого «Люксембург», выходила в длинный темный тупик, противоположный конец которого, действительно упирался в улицу, ведущую к решетке Люксембургского сада. Несколько минут Симон безуспешно дергал дверную ручку, потом хмыкнул и, подойдя к ближайшему окну, яростно забарабанил в стекло.
– Эй! Есть кто живой?… Мадам Лебран!.. Эй!
– Ну, что ты стучишь, оглоед!
– Здравствуйте, мадам Бешо! – задирая голову к открывшемуся окну, весело поприветствовал соседку Симон, – как здоровье месье Бешо?
– А что ему сделается? У него каждый день праздник… Симон, ты, что ли?
– Я, мадам Бешо, я!
– Давненько тебя здесь не было. Мы уж думали, что вас с Гаспаром и в Париже нет. В гости пришел по старой памяти?
– Да, мадам. Вот только внутрь попасть не могу.
– А-а… Джульетта, наверное, на заднем дворе, – чуть ли не по пояс высовываясь из окна, пронзительным голосом прокричала мадам Бешо, – она с утра…
– А вы, – устав стоять, бесцеремонно прервал старуху Симон, – не могли бы открыть мне ворота?
– Что?!
– Ворота! Откройте ворота! – громко проорал Симон.
– Хорошо. Сейчас спущусь.
Старуха захлопнула окно и минут через пять отперла калитку в воротах, закрывающих вход под низкую арку, расположенную в середине дома. Симон протиснулся внутрь, прошел мимо открытой двери, ведущей на половину семьи Бешо, и выскочил в узкий каменный мешок, одна часть которого была завалена дровами, а вторая заставлена мусорными баками.
– Джульетта!.. – опять оглушительно заверещала старуха, – Джульетта, где ты?
Не дожидаясь ответа, она потянула на себя незапертую дверь.
– Джульетта!!!
– Спасибо, мадам Бешо, – протискиваясь мимо неё в дверь, вежливо поблагодарил Симон, – дальше уж я сам.
– Так ты так и не сказал…
– Потом, мадам Бешо, потом, – оказавшись внутри, Симон попытался выдавить старуху обратно во двор, – я зайду к вам и мы обстоятельно поговорим.
– А когда зайдешь-то?
– Скоро, мадам, скоро.
Воспользовавшись подходящим моментом, Симон выставил соседку во двор и поспешно захлопнул дверь.
«Старая ведьма! Зайду я к тебе, как же!! – стараясь не шуметь, он оглядел коридор и задумчиво почесал затылок, – комнаты они уже убрали… возможно…»
Он наудачу распахнул дверь бельевой и чуть не споткнулся об объемный женский зад, плотно закупоривший вход.
– Добрый день, мадам Лебран! Вы Туанон не видели?
Внушительных размеров женщина недовольно оторвалась от изучения штабеля, сложенного из брикетов жестких накрахмаленных простынь, выпрямилась и окинула Симона подозрительным взглядом.
– А, это ты, – её взгляд заметно потеплел, – давненько тебя не было! Я уж стала подумывать, что всё. Совсем зазнались.
– Ну, что вы! У Гаспара работы много, – попытался заступиться за брата Симон, – он и практику держит и в госпитале…
– Как уехали, так и носу больше не казали! Конечно, Гаспар же теперь доктор! А пока студентом был, так сколько раз на мели сидел? По три месяца за квартиру не платил, да ещё и кофе?!..
– Да как…
– Как дела у Мадлены? – круто меняя тему разговора, женщина развернулась к Симону лицом и гордо выставила перед собой бюст, плотно упакованный в не слишком свежую бледно-кремовую блузку с поблекшими цветочками, – ребенка они скоро заводить собираются? Замужем-то она уже года три…нет, даже четыре… при таком сроке у меня уже двое было, а третий вот тут брыкался, – женщина хлопнула себя по объемному животу и негодующе фыркнула, – война, война!.. А при чем здесь война, если муж всё равно дома, каждую божью ночь в её постели? О чем только думает? А загуляет муженек со своей медсестрой, вот тогда она наплачется!
– Так она же у Гаспара и медсестра, – опасливо косясь на нависающий над ним бюст, попытался урезонить её Симон, – она сама и запись пациентов ведет и….
– Так то ж на приеме, – не сдавалась мадам, – а в госпитале, почитай, и поинтересней её найдутся. Медсестра, да ещё одинокая… А он хоть и врач, да всё равно мужчина…Эх, дура Мадлена! – женщина резко выпрямилась и звучно хлопнула ладонью по ближайшему штабелю, – всегда была дурой. Говорила я ей: «Ты меня, глупая, слушай! Я тебе, по-соседски, плохого не посоветую. Выходи замуж за нормального мужика, нарожай ему детей, а если хочешь, то и рога наставь. А этот что? Будет ли врачом, это ещё вопрос, а пока одно слово – студент, Где жить-то будете?»…
– Так он же стал врачом, и квартира у них… – наконец-то войдя в привычную колею, отбил удар Симон, – да и сын ваш тоже женился…
– На этой-то стерве?! – неожиданно густым басом выкрикнула мадам и треснула кулаком по верхнему брикету. Весь штабель опасно закачался, – нашел себе вертихвостку! Говорила я ему, дураку: «Что толку, что смазливая? С такой-то ещё хуже! Пока ты баранку крутишь, она тебе рога и отрастит, и отполирует…»
– Зато уж внуки у вас…
– Да уж, внуками меня бог не обидел, – секунду назад ещё пылающее гневом лицо женщины вдруг расплылось, губы задрожали и сами собой сложились в нежную, восторженную улыбку, – мальчишки, дай бог каждому!.. Старший вчера кошку нашу, Матильду, постриг. Туанон его утром самого стригла, так он днем…
– А Туанон где?
– А где ж ей быть? На кухне, конечно…
– Спасибо, мадам Лебран!
Симон шарахнулся назад и пулей выскочил вон.
– А зачем она тебе?…
Увидев, что спрашивать уже некого, женщина безнадежно махнула рукой и перевела взгляд на ровный белый штабель, пытаясь вспомнить, сколько брикетов она насчитала до того, как влетел этот шалопай.
«Пятнадцать… двадцать пять…»
Поняв, что это безнадежно, она смачно плюнула, согнулась пополам и уперла палец в самый нижний сверток.
«Один…»
Туанон действительно была на кухне.
Худенькая, черноволосая и черноглазая, затянутая в огромный, посеревший от времени, но чистый и опрятный передник, гибкая и стройная как девчонка, Туанон весело колдовала у плиты.
– Привет! Какими судьбами?
– Да так… Сейчас на твою напоролся.
– А, – понимающе засмеялась Туанон, – водички попей, не помешает.
– А, что покрепче, найдется?
– Там, – Туанон махнула большой разливальной ложкой в сторону огромной, оплетенной в солому бутыли.
– Вот это разговор, – Симон отцедил пенящийся, пахнувший яблоками напиток в стакан, попробовал и удовлетворенно щелкнул языком, – годится!
… У тебя как?
– Нормально, – не глядя, Туанон схватила со стола прихватку, подняла крышку с исходящей паром кастрюли, помешала, опустила крышку и бросила прихватку на место, – ты по делу, или как?
– По делу… Ты «Сеюш» на Монмартре знаешь?
– Нет, а что это?
– Ресторашка из средних. У них ещё кордебалет в зеленом.
– А, так ты про «кузнечиков»? Конечно, знаю. Богемное местечко.
– Ты там с кем-нибудь знакома? – оживился Симон.
– Откуда, я же там не работала. У них вся программа на джазе, а у меня шансо.
– Жаль… – протянул Симон.
– Каждому – своё, – пожала плечами Туанон.
– Да я не про то… Может, всё-таки знаешь? Очень надо.
– Ну… – Туанон задумчиво сморщила невысокий лобик, сразу став похожей на хорошенькую школьницу-отличницу, старательно вспоминающую ответ на вопрос учителя.
– Официантку в «Капризе». Это на Вожирар. Она до того, как… Ну, в общем, раньше она там танцевала.
– И то хлеб, – обрадовался Симон, – как зовут?
– Нинет.
– Можешь свести?
– Без проблем. А зачем тебе?
– Если узнаю, расскажу. Идет?
– Идет, – фыркнула Туанон, – Скажи, что от меня…
– Спасибо, – Симон чмокнул Туанон в щеку и выскочил за дверь.
4
Дни незаметно сплетались с ночами. Утром поднимались шторы, впуская в комнату скупую порцию солнечного света, вечером шторы опускались. Розовый шарф, которым в самом начале обернули абажур настольной лампы, выцвел настолько, что почти не приглушал яркость света.
Лихорадка сменилась бредом. Раненый метался по кровати, вырывался из удерживающих его рук, пытался встать. Когда удерживать становилось невозможно, появлялась Мадлена, делала укол, и раненый затихал.
Мадлена, Этьена, Симон… И опять Мадлена…
В тусклом розовом пятне возникал встревоженный Гаспар, открывал саквояж, говорил что-то преувеличенно бодрым голосом.
– Ты можешь что-нибудь сделать? – упершись руками в стол, в упор смотрела на врача Этьена.
В первый раз за всё это время она смотрела спокойно. Так нечеловечески спокойно, что Гаспар не выдержал, опустил глаза и забарабанил пальцем по столу.
– Я делаю всё, что могу.
– Мне плевать, что ты делаешь! Ты можешь его вылечить?
Врач убрал руку со стола и отвернулся.
– Ясно, – на её постаревшем, измятом многодневной усталостью, лице, неожиданно ярко блеснули огромные, приподнятые к вискам глаза, – значит, шансов у него нет?
Гаспар опять не ответил.
Былой отрешенности как не бывало. Этьена резко оттолкнулась от стола, выпрямилась, сжала в кулаки ладони и опять уперлась в Готье жестким, немигающим взглядом.
– Он переживет эту ночь?
Если бы она не стояла рядом, если бы он своими глазами не видел, как шевелятся её губы, то ни за что бы ни поверил, что голос, который он слышал, принадлежит именно ей. Холодный, безэмоциональный. Такой же жесткий, как и взгляд.
Такой голос может принадлежать только человеку, находящемуся уже настолько далеко за пределами естественных человеческих эмоций, что они потеряли для него своё значение.
– Тебе надо принять снотворное и лечь спать, – не поднимая глаза выше её губ, медленно произнес он.
– Нет, – всё с тем же сводящим с ума спокойствием отказалась Этьена, – ты не ответил на мой вопрос. Он переживет?…
– Да, – твердо произнес Готье, – эту ночь он переживет.
– Хорошо, – опуская глаза, выдохнула Этьена.
Гаспар качнулся. На какое-то мгновение ему показалось, что с его плеч сняли огромный груз, почти расплющивающий его по земле.
– На эту ночь с ним останется Мадлена…
– Нет, – опять вскидывая на него глаза, жестко произнесла Этьена, – Мадлена должна спать. И Симон тоже. Их помощь потребуется позже. Этой ночью достаточно одной меня.
5
Всё крутится, крутится, крутится…
Вязкий грязно-желтый туман плотно обволакивает тело, липкий воздух забивает гортань, при каждом вздохе киселем течет в легкие. На желтой взбаламученной поверхности кружатся обрывки слов, лиц, мыслей.
Кружатся и тонут в тошнотворно-желтых обморочных водоворотах.
«Если бы только не кружило…»
Черные омерзительные пальцы жадно тянутся к горлу. Такие холодные на вид, при прикосновении они прожигают его насквозь.
Руки… руки… руки!
Они вырастают ниоткуда. Нет ни лиц, ни туловищ… Ничего!
Извиваясь, как змеи, эти бесчисленные руки словно вычленяются из окружившей его темноты, тянутся, нерешительно колышутся, ждут подходящего момента. А, дождавшись, хватают его и тащат.
Он боролся.
Срывал с себя и отшвыривал в темноту ладони.
Бил по мышцам.
Уворачивался.
Черные пальцы вцепились ему в шею.
Чувствуя, что изнемогает, он попытался кричать, но сквозь стиснутое горло не пробилось ни звука.
Руки единым фронтом рванулись ему навстречу. Все черные, кроме одной. Эта, тонкая, нежная, ослепительно белая, схватила его за волосы и безжалостно рванула назад, опрокидывая в темноту навзничь…
– Тихо, тихо…
Пытаясь не дать мужчине встать, Этьена всем телом навалилась на него сверху, попыталась прижать к матрацу его руки, но вместо этого сама оказалась притиснутой к одеялу.
– Тихо, успокойся…
Почти не чувствуя её тяжести, Доре приподнялся, опрокинул девушку на бок, одной рукой схватил её запястье, а другой попытался сжать горло…
– Осторожно! – Симон буквально сорвал её с кровати, – он же тебя задушит!
– Нет!
– Дура!
Получив свободу, Доре согнул ногу в колене, уперся локтями в матрац и приподнялся.
– Черт!
Симон отшвырнул метнувшуюся к кровати Этьену обратно к двери и упал на больного сверху.
– Осторожно!
– Полотенце давай!
Вдвоем с братом они обкрутили мужчину полотенцем и примотали ткань к раме кровати.
– Черт, совсем взбесился!.. Да сделай же что-нибудь! – из последних сил удерживая ноги больного, прохрипел Симон.
– Руку держи!
Вдвоем они навалились на его руку, на несколько мгновений прижав её внешней стороной к кровати.
– Шприц!
Мадлена вогнала в вену иглу.
– Всё.
Сведенная судорогой ладонь обмякла, кулак разжался, кончики пальцев задрожали.
– Пульс?! Следи за пульсом!.. Мадлена, раствор!
«Я ввела много… очень много… и очень поздно… если бы я принесла диагноста раньше»…
Слишком опустошенная, чтобы думать, она молча стояла в ногах кровати и смотрела, как врач вгоняет в предплечье иглу…
Мадлена принесла маску с широкой гофрированной трубкой…
Спина Симона заслонила от неё кровать.
Странно, но, потеряв возможность видеть, она перестала и слышать. В полнейшей, кристальной тишине происходящее словно утратило свой смысл.
Кто этот человек? Почему он лежит здесь, такой плоский и неправдоподобно огромный. Длинная худая рука, которая несколько минут назад как тряпичную куклу, повалила её на кровать, теперь беспомощно вытянута, пальцы расслаблены.
Раньше она никогда не замечала, какие у него красивые пальцы.
Удлиненные фаланги, овальные ногтевые лунки. Сейчас, словно отделенная от туловища, рука казалась произведением искусства, шедевром, изваянным из бледно-кремового мрамора, не более живым, чем обломки древних статуй, разложенные на музейной полке.
Не более живым… не более…
Чувствуя, что теряет сознание, Этьена на ощупь выбралась в коридор, дошла до библиотеки и тихо стекла в кресло.
Часть вторая
Глава 1
1
Жан проснулся, и ещё некоторое время полежал с закрытыми глазами. В голове гудело.
«Это ж надо было вчера так надраться, – всё ещё не открывая глаз, равнодушно подумал он, – теперь опять весь день будет болеть голова. Может быть, залезть под душ? Сначала под теплый, даже горячий, а потом под ледяной… Нет, под горячий не получится. Надо греть воду… А если сразу под холодный?»
При одной мысли о холодной воде глаза сами собой раскрылись и растерянно уставились в стену.
«Черт…» – зрачки резануло так, что мужчина охнул и поспешно зажмурился. Но и одного короткого взгляда вполне хватило для того, чтобы понять, что находится он где угодно, но только не у себя дома. Ни в спальне, ни в гостиной, ни даже в коридоре у него не было таких бледно-кремовых стен. Если уж на то пошло, то и кровати такой тоже не было. (Кровать он себе сделал на заказ, чтобы, даже учитывая его рост, ему с лихвой хватило бы на ней места. Здесь же его ноги почти касались нижней боковины. Да и в ширину особо не разгуляешься. Так себе кроватка, не из лучших.)
«Угораздило же меня! – пытаясь хоть как-то сориентироваться, он осторожно приоткрыл глаза и ещё раз оглядел стену, – ничего не помню!»
К занемевшему плечу привалилась какая-то тяжесть.
«Идиот! – уже зная, кто там, он раздраженно скосил глаза и уперся взглядом в темно-каштановую, растрепанную голову, прижавшуюся лбом к его плечу, – только этого мне сейчас и не хватало!.. Хотя бы имя вспомнить».
Он приподнялся, оперся локтем на подушку и попытался внимательно изучить женщину, мирно спящую поверх его одеяла.
Она лежала одетой, неудобно свернувшись и безвольно уронив руки. Так мог бы упасть человек, заснувший, сидя на краю кровати. Женщина была молода. Во всяком случае, под голубым халатом угадывалось стройное, лишенное подкожного жира, тело. На пальцах, зажавших во сне край одеяла, маникюра не было. Но сами пальцы были тонкими и изящными. На первый взгляд ему показалось, что девушка – брюнетка. Но присмотревшись, он понял, что, на самом деле, волосы не черные, а темно-темно-каштановые, чуть рыжеватые, густые и слегка волнистые, отливающие на свету красно-коричневой скорлупой свежеочищенного плода.
Удовлетворенный осмотром, он нагнулся и осторожно убрал мягкие пряди, открывая совершенно незнакомое, усталое лицо с широкими темными кругами бессонницы вокруг глаз. Ладонь сама скользнула на затылок, губы потянулись к её губам, рука привычно спустилась ниже, и, обнимая оголяющиеся плечи, Доре потянул девушку на себя. Та поддалась, сонно отвечая на поцелуй, но в следующее мгновение уперлась ладонями ему в грудь и села, залепив Доре тяжелую полновесную пощечину.
Оглушенный ударом, мужчина неуклюже ткнулся плечом в подушку и охнул, чуть не задохнувшись от нестерпимо резкой боли в левом боку.
– Черт…
– Осторожно!
Девушка метнулась вперед, обхватила его за плечи и, как маленького, бережно уложила на подушки.
– Простите! Вы ранены, а я…
– Ранен?..
Забыв про боль, Жан изумленно уперся в неё взглядом.
– Вы разве не помните? «Сеюш»… солдаты… вы вели меня по крышам…
«Ранен?!.. Чушь какая-то… «Сеюш»… Какой, к черту, «Сеюш»!.. И причем здесь крыши! – ещё минуту назад он был твердо уверен, что видит эту женщину в первый раз в жизни, – крыши!!»
Он ещё не вспомнил, не успел вспомнить, но тренированная актерская память уже натянула на неё плащ, спрятала под берет волосы и вложила в её ладонь маленький, похожий на детскую игрушку, пистолет.
А, главное, глаза! Эти неправдоподобно огромные, на пол-лица, зрачки, влажная голубизна которых, как солнцем, была пропитана золотистыми искорками. Сейчас, обведенные синеватыми тенями усталости, они казались ещё огромней, а к плавающему в голубой глуби золоту прибавилась какая-то завораживающая кошачья прозелень.
– Идиот…
Он зажмурился и глухо застонал от сознания своей непроходимой тупости.
– Какой же я идиот!
– Хотите бульона?
От неожиданности Доре широко распахнул глаза и наткнулся на такой счастливый, сияющий взгляд, что забыл про всё и тоже улыбнулся.
– Так это вы вытащили меня оттуда?
– Есть отличный куриный бульон. Отдохните, я подогрею и принесу.
Девушка пружинисто встала, поправила халат и вышла из комнаты.
«Всё!»
Скрытая дверью, Этьена бессильно опустилась на колени перед креслом и уткнулась лицом в мягкий подлокотник, изо всех сил пытаясь подавить приступ нервного истерического плача.
– Я давно здесь?
Услышав голос, она поспешно встала, на ощупь добралась до кухни, открыла кран и плеснула в лицо водой.
– Вы меня слышите?
– Да, – она до боли сжала пальцами край раковины, сосредоточилась и медленно, тщательно следя за своим голосом, произнесла, – вы здесь три недели.
– Ничего себе!
После первого сделанного над собой усилия ей стало легче. Зная, что истерика больше не повторится, Этьена тщательно умылась, вытерлась полотенцем и почти машинально прошлась расческой по волосам, после чего вернулась к плите и зажгла под кастрюлькой газ.
Через несколько минут она уже вносила в комнату бульон.
– И я всё это время был здесь?
– Да. Конечно. Здесь спокойно и безопасно.
Поставив чашку на маленький столик, Этьена наклонилась над кроватью.
– Держитесь за меня.
Здоровой рукой Доре обхватил её за шею и приподнялся, позволяя девушке взбить подушку и подсунуть под неё твердый валик, откинувшись на который, он поспешно опустил руку.
Девушка села рядом и взяла чашку.
– Не надо! – разозленный её заботливостью, Доре недовольно сжал губы, – я сам.
– Сами вы сегодня не сможете, – спокойно, как капризному ребенку, объяснила Этьена, – разве только разольёте. Попробуйте. Я посолила бульон по своему вкусу. Если вы любите более соленый, то скажите.
– Хорошо, – уже начиная уставать, Жан присмирел и стал мелкими глотками пить оказавшийся невероятно вкусным бульон.
Чашка быстро опустела.
– Спасибо. Было невероятно вкусно.
– Ещё бы, – девушка тихо засмеялась, – после такой длительной голодовки вкусным покажется что угодно.
– Голодовки?… – удивленно поднял брови мужчина.
– Ну… – замялась Этьена, – пока вы были без сознания, вы почти ничего не ели…
– Меня сильно зацепило? – Жан покосился на бинты, туго охватывающие его грудь.
– Нет, не очень. Но у вас началась лихорадка…
– В общем, хлопот со мной было достаточно, – утомленно прикрывая глаза, подвел итог разговора Доре.
– Отдыхайте, – девушка осторожно вытянула валик, поправила подушку и со всех сторон подоткнула одеяло.
– А вы? – сквозь сон пробормотал Жан.
– И я.
«Странное у неё лицо, – уже засыпая, подумал Доре, – нежное и сильное… не люблю командирш… а глазищи-то…»
– Вы актриса?
– Нет.
– Странно, я был уверен, что уже где-то вас уже видел, – проваливаясь в пустоту, сонно пробормотал Доре.
2
Следующее пробуждение оказалось более приятным. Тем более, что рядом, свернувшись калачиком в кресле, опять спала всё та же женщина.
«Похоже, с таким пациентом она совсем переселится в это кресло, – с любопытством изучая свою сиделку, невесело усмехнулся Доре, – интересно, кроме неё здесь кто-нибудь есть?»
В доме было тихо. Только где-то еле слышно тикали часы, да шелестели по подоконнику струйки дождя. Через приоткрытую дверь просматривалась часть пустого коридора. Если он правильно помнил, то где-то там должна была быть кухня.
«Возможно, и нет, – закончив осмотр, предположил Доре, – возможно, кто-то приходит… или она сама врач?… нет, едва ли».
Почему-то с этим лицом никак не вязалось серьезное и немного суровое слово «врач». Не то, чтобы лицо у неё было пустым или глупым.
Нет…
Наоборот.
Жан повернул голову и придирчиво изучил высокий излом бровей, пушистые строчки плотно сомкнутых темных, очень густых ресниц, нос (не классический, но и не курносый, а так – посередке), высокий, совсем не женский лоб, припухлые губы и маленький изящный подбородок.
«Странное лицо… и не разберешь, красивое оно или нет. Но что нестандартное, это точно, – он попытался восстановить в памяти крыши, но вспомнил только глаза, – ну, глаза! Какие там глаза – глазища! Никогда таких не видел».
Он перевел взгляд на её ладонь, совсем по-детски подложенную под щеку.
«Лет двадцать пять, не больше… с характером девчонка, – совсем некстати вспомнив полученную пощечину, придушенно фыркнул Доре, – на совесть отвесила. Кажется, дурак я был, когда про любовника-банкира думал. Здесь им, по крайней мере, и не пахнет».
Девушка спала.
За окном барабанил дождь.
«Н-да… влепила, так влепила… – переводя взгляд на стену, философски подумал Доре, – ещё понятно, когда бьют за невнимание, но когда за… нет, здесь банкиром не пахнет».
Стена, на которую он смотрел, была кремовая. Точнее, три стены, так как две трети четвертой занимало огромное окно, большую часть которого закрывала тяжелая светонепроницаемая штора. За окном, на фоне дымно-синего, перемешанного с низкими облаками, неба четко выделялась верхушка сиреневого куста с редкими, обтерханными дождем, листьями.
«Интересно,» – Жан попытался приподняться, на что кровать под ним неожиданно громко охнула.
Девушка завозилась, сладко по-кошачьи потянулась, уперлась спиной в кресло и открыла глаза.
– Доброе утро, – чувствуя себя не совсем уютно, преувеличенно вежливо поздоровался Доре.
Девушка сонно улыбнулась и зевнула, застенчиво прикрыв ладонью рот.
– Или, может быть, день?
Девушка села ровно, спустила ноги с кресла и поднесла к глазам руку с надетым на неё браслетом.
– Пожалуй, вечер. Скоро пять.
Она машинально откинула назад упавшие на глаза волосы, потом пошарила рукой по креслу, нашла заколку и на ощупь заколола мешающую прядь.
– Неужели вы всё время были здесь?
– Нет, конечно. Я зашла совсем недавно.
– И вы всё время одна? – не удержался Доре.
– Конечно же, нет. Нас тут целая бригада, – девушка села поудобнее и оттянула один палец, – во-первых, Мадлена. Она – медсестра. Во-вторых, Гаспар. Он – врач и её муж. Учтите, что он жутко ревнив. Как утверждает Симон, собака мимо пройдет, Гаспар уже приревнует.
– Обязательно учту. А кто такой Симон?
– Симон – тот, который в третьих, – оттягивая третий палец, оживленно болтала Этьена, – он – санитар и брат Гаспара. И, только, в-четвертых, я.
– И кто же вы?
– Я? – девушка невольно покраснела и на долю секунды застенчиво опустила глаза.
«Хороша,» – невольно залюбовался Доре.
– Антуанетта.
– И всё?
– Да.
– Туанон… – словно пробуя имя на язык, Жан медленно повторил и поморщился.
«Только не Туанон! Имя для деревни… или для девочки из борделя…»
– Мне больше нравится Этьена.
Доре удивленно поднял брови:
– Странное имя… но вам подходит. Я – Жан, – он хотел ещё что-то сказать, но, придавленный неожиданно навалившейся усталостью, только откинулся на подушку и совсем другим, словно увядшим голосом, стеснительно пробормотал, – пить очень хочется.
– Сейчас.
Этьена налила воду в стакан, села рядом и, приподняв его голову, помогла напиться.
– Отдыхайте.
3
– Привет, феномен, – заглянув в комнату, с жизнерадостной наглостью поприветствовал больного Симон.
