Текст книги "Мечтатель (СИ)"

Автор книги: Татьяна Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  «Удивительный мир», – думал кит. Он шёл на глубину. Мелькал по туннелям сине-зелёных льдин. Стремительно нёсся по проходам. Ему нравилось вспоминать, что здесь он уже был. Эти огромные ледяные лабиринты, большие живые существа. Да, он уже был здесь...

  И плыл дальше, набирая скорость. Стены то сужались, превращаясь в тупик, заставляя возвращаться, а то вдруг льды расступались.

  Встретилась медуза. И кит стал медузой. Повис рядом. Щупальца его едва шевелились. Холодно, сонно, жизнь будто засыпала в нём вместе с тем, как забывались движение и скорость. Огромное существо висело в зеленоватой воде.

  Время словно застыло. Медуза стала опять китом, кит развернулся к пятну света там, наверху. Рванул, набирая скорость, и вымахнул на поверхность, поднявшись высоко. Увидел землю, скалы и птиц. Вошёл в воду. Шумно выдохнул, выбрасывая фонтан. Поплыл один посреди пустынного моря, толща льда вокруг глушила звуки, низкое облачное небо казалось тоже ледяным. Шёл снег, белой шубой покрывал воду.

  Впереди виднелся скалистый берег. Кит поплыл к берегу. Долго кружил между льдинами, по разводьям. Мелко. Песчаная отмель тянулась и тянулась. Вернулся на глубину, разогнался и вырвался в небо, подняв тучу брызг, и стал гагарой, увиденной там, вдалеке.

  Гагара закувыркалась, стала падать, принялась бить крыльями в воздухе, но вскоре выровнялась и полетела к скалам... А потом он был носорогом. И тигром. И ещё совой. Белой. Ловил мышей и отпускал. Зачем ему мыши, они живые, в отличие от него. Он хотел бы быть живым, и поэтому становился ими. Сам он умел лишь лететь по мирам, узнавать новое, хранить в себе, передавать другим. Умная машина, исследовательский зонд. Но уже давно он был никому не нужен, его никто не звал. И что-то с ним стало не так – он подумал, что умеет мечтать. Он мечтал быть живым.

  Когда он увидел мамонта, то понял, что больше не хочет быть никем, только им. Или китом... И становился китом. А потом опять мамонтом. Так и жил. А потом загрустил, заскучал, ему вдруг захотелось вернуться домой. Потому что видел, что все живые спешили домой, у них у всех был дом, гнездо, нора, стая. А куда вернуться, он не помнил. Поднялся в небо и забыл, что ему надо стать звездолётом, слишком долго он им не был.

  Слишком высоко поднялся. Стал падать, долго бороздил по степи, становясь самим собой, разваливаясь на части, угодил прямо в мамонта, сбил его. Расстроился ужасно, запищала аварийная система. Он решил, что, значит, умрёт тоже, вместе с этим большим спокойным зверем, сердце которого перестало стучать. Но не умер, машины не умирают, лишь пищал всё тише, переходя в сон.

  Мелкий снег сыпал и сыпал. Сквозь его канитель смутно виднелся лес. Порывы ветра сшибали снежные шапки, верхушки деревьев курились. Снегоход летел по равнине легко, сзади подпрыгивали сани-волокуши. От посёлка до мамонтовой станции далеко, надо спешить, если не хочешь останавливаться в зимовье. Его ещё протопить придётся, ведь не уснёшь, так и будешь сидеть дремать у печки. Другого жилья теперь не будет. «Может, и зря отказались от вездехода, но вездеход обещали только через неделю», – думал Морозов.

  – Георгий Иваныч, как вы там? Не примёрзли? – крикнул он.

  – Норма-ально! – откликнулся егерь, занесенный снегом и похожий на сугроб. – Рюкзак отдай, говорю!

  – Нет! Так теплее! – в который раз отшутился парень.

  «Ишь, так теплее. Что у него там?» – усмехнулся егерь, его заросшее бородой лицо обметало куржаком по бровям и бороде.

  От саней валил пар – на ногах у егеря лежал стреноженный и укрытый одеялом овцебычий ребёнок, как в шутку его назвал Георгий Иванович, а Александр его именовал Четырнадцатым.

  Четырнадцатого передали метеорологи. Трёхмесячный телёнок отбился от стада и пришёл к ним. Ночь малыш переночевал у Морозовых.

  – Жарко ему было, пришлось в подъезде прогуливать, там и ночевал. А то марширует и марширует по квартире. Младшая ходила проверять. Подойдёт к двери и шёпотом зовёт: «Четыле, четыле, четыле». Кое-как уложились спать с этими хождениями, – смеялся Александр, когда грузились.

  Впереди в жидких дневных сумерках сквозь сетку снега биолог еле виднелся. Этот рюкзак его прыгал перед глазами.

  «Кажется, биолог, – думал сонно егерь. – Или генетик? Работает-то в заповеднике. Молчун, но приветливый. Кричать через улицу, чтобы поздороваться, не будет, а поговоришь и видишь – хороший человек. Только молчун. Ну да как иначе, когда месяцами на километры вокруг тишина, только крупа снежная метёт позёмкой или гнус звенит».

  Прилетели Морозовы в заповедник два года назад. Жена хорошенькая, хрупкая. Грустная только, или она от холода такая. Смешно одевалась поначалу. Словно капуста нарядится, из-под кофточки свитерок виднеется, поверх жилетик, да ещё шарфом обмотается. А зимой как-то встретил, уже не узнал, не отличишь от местной – малица, унты и песцовый капор.

  Александр же постоянно в разъездах – носился со своим поголовьем овцебыков. В прошлом году часто дождь со снегом шёл, ледяной коркой пастбища покрывались, так он всё мотался – корма развозил, поголовье самок с детёнышами спасал. Но каждый раз, как только подворачивался случай, гнал в противоположный конец заповедника, на мамонтовую станцию. Конечно, все переживали, как там дела идут. А в этот раз Александр сказал, что может подхватить по пути, что едет к мамонтам, дело у него к заведующему станцией. Понятно, какое дело, что-то там обнаружено при раскопе, рядом с мамонтом, народ вывели с работ, говорят.

  Георгий Иваныч же прибыл в центр – в банк, долго чертыхался по поводу банковских автоматов, гаджетов, сотовых телефонов и планшетов. Но планшет купил новый, потом прихватил ещё – жене, и теперь с толком и расстановкой собирал намеченное по списку.

  – Успеется, – ворчал он, – тебе, парень, овцебыка своего быстрее бы в стадо определить, а мне потом что делать? Опять сюда ехать? Вот то-то и оно. У тебя один рюкзак и Четырнадцатый, а у меня список в двадцать одну позицию, а по факту – в семьдесят два предмета, ещё не охвачен...

  Ехали уже часа три с остановкой на песцовой ферме. Чаю напились, горячего супа наелись и дальше поехали. Быстро темнело. Сноп света от фар прыгал по дороге, по чернеющей глыбе леса-заповедника.

  – Смотри! Вправо, вправо смотри! – долетел крик егеря.

  Морозов притормозил, крутанулся. Растерянно улыбнулся.

  Из чахлого подлеска выдвинулся мамонт. Махина метра четыре... Зверь вышёл, как древний пароход какой-нибудь. Пар валил клубами, огромные бивни раскачивались в такт шагу... Надвинулся, загородил небо и лес... Потрясающий. Было в них это вот величественное, было. Медлительное и задумчивое, мир будто замирал вокруг, что-то будто происходило со временем. Оно становилось вязким, или это гигант так медленно шёл. Шёл в своём каком-то измерении. Шагал, может быть, по лесу, а может, и по тундре... по тому снегу, лёгшему тысячелетия назад... Александр нащупал телефон, снять бы, не поверят ведь...

  А мамонт исчез. Растаял. Ноги его ещё дрожали смутно и даже шли некоторое время.

  Георгий Иваныч прикурил, сложив ладони, опять забрался в рукавицы. Походил вокруг саней, похлопал себя руками, разминаясь.

  – Заводи, Саня, свой драндулет, поехали. Ещё минут сорок пилить.

  – Откуда он здесь? Ведь никто не поверит, – Морозов оглянулся, ноги мамонта исчезли окончательно.

  – Могильник открытый рядом. Бывают у них привидения? Опять же, кто его знает. Это как льды. Думаешь, чистая вода вокруг, льдов поблизости нет, а посмотришь на небо – ан нет, они есть. Ледовое небо-то.

  – Лихо вы всё перемешали, Георгий Иваныч, реальное и нереальное, – рассмеялся Александр.

  Он сел за руль, егерь плюхнулся в ворох шкур и покупок и закутался, чтобы в глаза не мело. Крикнул:

  – А в жизни оно, глядишь, так и есть!

  – Докажи, Георгий Иваныч! – выпалил Морозов и тут же поправился, смеясь: – Докажите!

  – Докажи-ите!.. – егерь с улыбкой проворчал в застывшие сосульками усы. – Да что там доказывать! Мамонт есть, да и всё тут. Ты его видел?

  – Ну!

  – Ну и вот!

  Они рассмеялись. Снегоход рванул с места. Снежная пыль взвилась облаком. Ёлки в свете фар будто надвигались, надвигались и вдруг разбегались в стороны. Ветер стих, мороз давил всё сильнее, с моря пошёл густой туман.

  Сыпался искрящийся снег, и в тишине поплыл гул – работала подстанция.

  – Скоро уже приедем... Смотри, опять он! – крикнул егерь, вскочив в санях и тут же повалившись, потому что Морозов резко тормознул.

  Мамонт шёл в тумане. Будто не сворачивал никуда, не исчезал, шёл себе и шёл, шёл к берегу.

  «Мороз по коже, – подумал Александр, – будто приходил по делам и теперь назад возвращается... Куда назад... В море. Там берег ведь... Подумается ведь такое...»

  Блюдца, одно с сахаром, другое со сметаной, стояли между кружками с чаем, рядом – оладьи и ломти хлеба, обжаренные в «яичной болтушке», как сказала хозяйка. Александр макал оладью то в сахар, то в сметану, ел торопливо, слушал.

  – Не знаю. Помрёт, наверное, Бегунок, – говорила Ирина Владимировна. Георгий Иваныч хмуро на неё посматривал и молчал. – Вчера уходила с работы, так за весь день ни разу и не встал. Смотреть на него больно. А позавчера вдруг поднялся. Стоял, качался-качался, казалось, шагу не сделает, а он вдруг как побежит вдоль загона, ноги неловкие подламываются, а он бежит, уши в разные стороны, славный, как ребёнок радуется, что может побегать.... А вчера пролежал весь день.

  – Да, слабый он. Уже третий подряд на моей памяти, все как под копирку – рождаются и годам к двум помирают от какой-нибудь ерунды. Почему? – сказал егерь, откинувшись на стуле, скрестив руки на груди. – Что у вас там, в университетах, говорят? Да не торопись ты, Саня, говорю же, главный биолог сам зайдёт за нами. Сосед он мой.

  Морозов растерянно слушал и думал: «А что тут скажешь, если бы знали ответы, то жили бы наши мамонты дольше».

  – Насколько я знаю, – сказал он, – и этих троих с большим трудом удалось восстановить и до двух лет поддерживать. Первые умирали в течение месяца... Ирина Владимировна, пожалуйста, пристройте моего Четырнадцатого в питомник к Бегунку, пусть вместе побудут. Мы с Игорем Витальевичем вчера договорились. Так что заочное его разрешение, считайте, у меня есть...

  Александр встал, выглядывая в окно, – на дворе залаяла собака.

  Из окутанного паром вездехода выглядывал водитель и махал рукой.

  – Пошли-ка быстрее! – поднялся Георгий Иваныч. – Заход в гости отменяется, вон -Заведеев сам в кабине сидит, стало быть, нас ждёт...

  Морозов кинулся к своему рюкзаку, забросил его на плечо. Выскочили, на ходу одеваясь. Пассажир с переднего сидения высунулся и крикнул:

  – День добрый! Александр, вещица с тобой?

  – Здравствуйте, Игорь Витальевич. Со мной! – Александр вскинул руку с рюкзаком.

  – Добро! Садись на заднее сидение. Георгий Иваныч, полезай, по глазам вижу, следом на упряжке ведь помчишься!

  Сели в вездеход на заднее сидение. Поехали по улице. Дома двухэтажные, курившиеся дымами, оставались позади. Бежали собаки, было видно, как они гавкали, наверное, до хрипоты. Но не слышно. Скоро и они скрылись в клубах пара.

  – Хорошо, что быстро подъехал, Саша. Показывай, давно я её не видел, – крикнул сквозь шум Заведеев, повернувшись.

  Лицо его обветренное, неулыбчивое было строгим, а взгляд насмешливый торопил, подгонял.

  Морозов подпрыгнул на кочке и полез в рюкзак. Достал небольшой контейнер-холодильник, открыл. Они все уставились на содержимое, даже водитель притормозил, чтобы посмотреть.

  Вещица походила на обломок черепашьего панциря. Бугристая, грязно-медного цвета, размером с блюдце. Когда же Саня её осторожно перевернул, чтобы показать заглядывавшему в коробку егерю, тот крякнул и вопросительно вскинул глаза на Морозова – у вещицы открылось будто бы механическое нутро. Ну и ладно бы, только эта механика была странной природы. Напоминала по виду ссохшегося, прилипшего к своим доспехам Железного Дровосека, как если бы он был не железный.

  Георгий Иваныч так ничего и не сказал. Что тут скажешь, когда не знаешь на что смотришь. Заведеев взял контейнер.

  – Да, давно не видел, – погладил пальцем по панцирю. – Странное.

  Он с интересом посмотрел на Морозова.

  – Биомеханика, что ли, – покачал тот головой. – Ведь сразу мысли в голову какие приходят! А приложи его сейчас на место, откуда отвалился, и, наверное, окажется ерунда...

  Они помолчали.

  – Он попал ко мне случайно, три года назад, – крикнул Заведеев со своего места, сидя вполоборота. – Я его выпросил буквально. Один хороший человек отдал, сказал, это ему ещё от деда охотника досталось, тот, говорит, нашёл его в устье Тавайваам, по-нашему – Казачки, и называл живым. А я его в холодильник, в морозильную камеру, в лаборатории сунул и забыл, признаюсь. Ну что ему сделается – из мерзлоты ведь достали. Я тогда перемещался из одной командировки в другую, с самолёта на самолёт. И этот раскоп с мамонтом тогда же нашли...

  – Мамонт ростом метра четыре, обломан левый бивень примерно на ладонь? – спросил Морозов машинально.

  – Кто? Мамонт? Да! Почему спросил? Будто встретил, – рассмеялся Заведеев.

  – Получается, так, – улыбнулся Морозов и посмотрел на Георгия Ивановича, тот ехал молча, прислушивался к разговору и теперь выпалил:

  – А я что говорил. Привидение!

  Пока Морозов рассказывал, как они видели мамонта на подъезде к посёлку, вездеход вырулил на пригорок и остановился. Стал виден раскоп.

  – Вон там он, – Заведеев спрыгнул в раскисшую землю.

  – Ничего не понимаю, откуда у вас такая оттепель? – сказал Морозов, осторожно перемещаясь по гребню раскопа поближе к лежавшему в грязи предмету, чтобы рассмотреть.

  Большой, метра три с половиной в самой широкой части и около пяти – в длину. Похож на рухнувшую в грязь птицу, уткнувшуюся носом и сложившую крылья. Обломок в контейнере – точно отсюда. Приложи к этой вот шкуре, сделай скидку на разницу в хранении и не отличишь.

  – Он торчал правым крылом вверх. С полметра над поверхностью, по плоскости крыла поперечная трещина, неглубокая, на пару пальцев. Как только очистили верхнюю часть объекта, он принялся нагреваться. Оставили его в покое, думали, понаблюдаем, что происходит с ним. А на следующий день пришли – он вот в таком виде, трещины нет. И затикал...

  – Затикал? Бомба? – деловито вклинился Георгий Иваныч.

  – Исключать нельзя, конечно. Но трещины-то теперь нет, – ответил Заведеев и поморщился – у него в кармане зазвонил телефон.

  Он передал коробку Морозову и ответил.

  Все молчали. Потому что теперь стал слышен звук. Звук был не тревожный, не частил, не нарастал, он был тихий, размеренный... мерещилось в нём что-то от реанимации.

  Тикает, да. Тиканье теперь пробивалось через все другие звуки.

  «Так бывает», – подумал Морозов. Вспомнилось, как ехал однажды в машине. Играла музыка. Хорошая музыка. Ехали, молчали, слушали, даже разговаривать не хотелось. Блюз такое дело – или не замечаешь блюз, или не замечаешь, что происходит вокруг. В тот раз играл именно такой блюз. И прозвучавший голос одного из пассажиров прямо разозлил. Он сказал: «Слышите, треугольник пошёл, а сейчас щётки, вот сейчас... слышите?» И всё. Музыка распалась на звуки. Звуки, треугольник и щётки. Так и сейчас. Пиканье назойливо добиралось через возмущённый ор Заведеева, что-то доказывающего своему зоотехнику, сквозь капающую где-то воду, сквозь гудение трансформатора в будке.

  Морозову надоело ждать, он поднял ленту и нырнул под неё...

  – Извините, – вернулся в разговор Игорь Витальевич, поворачиваясь, оскальзываясь и балансируя на краю ямы. – Да, так вот пришлось вывести всех с места раскопок и охрану выставить, чтобы никто не забрёл случайно за ограждение. Подожди, Александр! Подожди! Ограждение выставлено на расстоянии, с которого звук усиливается...

  Звук усилился.

  Морозов быстро спускался по лестнице вниз. Крикнул оттуда, уже стоя возле предмета:

  – Точно, зачастил как будто...

  И исчез. Вместе с предметом.

  – Твою мать, – тихо сказал Георгий Иваныч, – и этот исчез... корабль.

  – Корабль, говоришь... Да бог с ним, с кораблём... – тоже очень тихо проговорил Заведеев, глядя на то место, где только что стоял Морозов, и тут же заорал во всё горло водителю: – Паша, гони за спасателями, сами они только завтра приедут! Пусть с собой всё, что есть, берут. Что произошло, не понятно!..

  – Что делать? – сказал и положил обе ладони на стол Заведеев.

  В кабинете начальника спасательной партии было полно народа, кто-то уходил, кто-то приходил, кто-то вдруг принимался оглашать очередную идею. А Заведеев чувствовал себя виноватым и всё время задавал себе один и тот же вопрос. Куда мог перенестись Морозов? Во времени? Просто появится в другом месте? На другую планету?! Дикие мысли одна за другой мелькали в голове, не находя ответов. А вдруг всё-таки перемещение? Техники для определения объекта во времени, а тем более для переноса назад, просто не было. Экспериментальные установки не в счёт, они и крысу перенести живой обратно так и не могли. И что делать?..

  По всей округе искали, авиацию подняли. Началась метель. Поиски почти прекратились. Заведеев ходил сам не свой, приехал на мамонтовую станцию через два дня и даже боялся спросить про Бегунка. Ещё зоотехник Данила Лисицын будто издевался, преспокойно и обстоятельно рассказывал о кормах, что надо отказаться от комбикорма из Мурманска...

  – Да не тяни ты душу, что с Бегунком, говори, Данил?! – рявкнул, не выдержав, Заведеев.

  – Так всё хорошо, Игорь Витальевич! – удивлённо выпалил тот. – Вот только хотел сказать, что хорошая идея была, поместить к нему Четырнадцатого. Бегунка мы позавчера на встречу вывели, тот никак не отреагировал, улёгся и лежит. А Четырнадцатый ваш шустряк оказался, первым делом протопал к кормушке Бегунка и давай жевать. Ну жуёт и жуёт, нам-то что. Потом Четырнадцатый давай кружить по загону, кружил, кружил, пободал забор, да и к Бегунку пришёл. Лёг рядом, спина к спине. Так и оставили их на ночь. Благо теплее стало, минус двадцать семь, метель началась. А на следующий день Бегунок к кормушке вслед за Четырнадцатым подошёл...

  Заведеев слушал. Вдруг покачал головой, потёр ладонями лицо и разулыбался, будто оттаивало что внутри. И тут же нахмурился. Что делать-то, где искать?! О том, что пора прекратить поиски, не хотелось даже думать...

  «Фонари погасли...»

  Морозов лежал, накрыв голову контейнером. Слабость была такая, что даже глаза открывать неохота. «Будто асфальтоукладочный каток проехал... будто он по тебе проезжал, а-а... всё равно...» Глаза привыкали. Чёрное небо в букашках звёзд, и светлым – заснеженные поля, лес, кажется... Земля качалась и качалась. Морозов поднялся, сел. Упал и где-то внизу сухо стукнул контейнер. «Растяпа, по какому поводу имущество портишь...»

  Голова кружилась.

  Он, кажется, ехал. Медленно, покачиваясь. Стало не по себе. Ткнулся руками вперёд. Тёплое. Шерсть какая-то...

  Но он ехал! Лошадь? Да какая лошадь?! Тут зверюга, прости господи, неохватная, тепло как от печки...

  Под ним была широкая спина, поросшая густой свалявшейся шерстью. Зверь шёл, опустив голову, иногда встряхивал ею.

  Морозов вдруг как-то очень тихо себе сказал, что сидит на мамонте. И вцепился в шерсть.

  Зверь пошёл быстрее, погнал будто в галоп, как-то неумело и боком, словно эта туша не знала, как бегать.

  «Да зачем ему бегать, от кого, – думал, трясясь на мамонте Морозов, – неужели я умер... Точно умер... А здесь мамонты, ребята...»

  Мамонт всё бежал, боком, нелепо подпрыгивая. Казалось, что зверь радуется чему-то непонятному для Морозова.

  А зверь сбавил ход, пошёл.

  Мамонт подумал, что, кажется, он не один. Он и раньше бывал не один. Такого живого он видел. Тот стрелял в него тонкими острыми палками, пытался накинуть верёвку, потом всадил в него железяку. Он тогда ушёл в море и стал китом. Этот живой не стрелял. Стать человеком?

  Тело мамонта пошло горбами и выступами, принялось перестраиваться и меняться. Морозов полетел сверху, цепляясь за ускользающую из-под пальцев шерсть, покатился по вставшей на дыбы туше зверя.

  И теперь сидел, утонув в снегу, ничего не понимая и глядя на огромные ноги, вставшие перед ним. Снега им было по щиколотку.

  «Ещё не сдох. Нет, не сдох. Или это всегда так здесь бывает... Где здесь-то...»

  Посмотрел наверх и тихо рассмеялся, засовывая руки в рукава. Холодно в снегу. Замёрз, как цуцик, аж зубы стучат... кто так умирает...

  Он смеялся, но было не до смеха. Перед ним стоял он сам, огромного роста. Голый и в песцовом треухе. Наклонился и смотрит, будто изучает. Только глаза вот... мамонта глаза.

  «Что ему в голову придёт? Кто его знает... Может, раздавит левой задней, как вшу». В голове почему-то звучало и звучало «Четыле, четыле, четыле», было чего-то жаль... Крутилась мысль, что «это ведь, наверное, контакт, ухохочешься... инопланетянин ведь... Ну почему голый и в треухе?! Всё у меня не как у людей... Не живой, что ли? Ноги какие-то не живые точно».

  – Кто ты? – спросил Морозов, глядя вверх.

  Поднялся кое-как, утопая руками в снегу.

  Стоявший перед ним ничего не сказал.

  Морозов вдруг понял, что видит. Видит дно моря, медузу, висящую в толще воды, мамонта, идущего по траве, желтоватой и жёсткой... Трава клонится от ветра... Крылья огромной совы, как если бы он сам взмахнул ими и смотрел с высоты, за правым крылом – берег моря в ледовом припае, внизу бежало стадо лохматых больших зверей.

  «Носороги», – подумал Саня.

  «Форма жизни, – подумал стоявший напротив. – Домой».

  Саня пытался думать в ответ, но слышал ли он его? Сказал вслух:

  – Откуда ты?

  Огромный человек по-прежнему молчал. Он не слышал Морозова. Он видел его, видел тех, кто стоял на краю могилы мамонта. Запоминал их всех, живых, размахивающих руками, смеющихся, серьёзных, разных. На его планете их не осталось, не было дома. Но хотелось домой. И он вспомнил, что был звездолётом.

  Саня отшатнулся, когда грудина стоящего напротив человека распахнулась, стало видно, что человек и не человек вовсе, механическое нутро его жило своей жизнью, выстраивало панцирь. И человека уже не было, была машина. Звездолёт беззвучно завис высоко над землёй и исчез. «Ни огня тебе, ни рёва двигателей... меня уже должно бы превратить в мокрое место... наверное», – думал, задрав голову Морозов...

  Уже почти перестали искать, два дня прошло, боялись даже думать о том, что могло произойти. А Морозов вдруг позвонил и торопливо сказал: «Игорь Витальевич, пока телефон окончательно не сел... не подхватите меня по дороге у подстанции? У Георгия Ивановича спросите, где мы с ним привидение видели... Моим позвоните, пожалуйста!..»

  Морозов шёл по накатанной дороге к посёлку, устало шёл, но улыбался. Закуржавел весь. Иногда мотал головой, будто не верил сам себе, останавливался и смотрел назад. Услышав гул вездехода, он рассмеялся. Поднял руки и замахал. Вездеход остановился метрах в десяти.

  – Морозов! Живой! – раздался вопль Заведеева, выбравшегося из кабины. – Ну ты напугал нас, Саша, два дня тебя не было... А твой Четырнадцатый мирно пасётся вместе с Бегунком, я тебе его не отдам. Бегунок топает к кормушке! Сам! Это мне Лисицын доложил... – говорил и говорил Игорь Витальевич, боясь остановиться, видя ошалелое лицо Морозова. Заведеев, смеясь, схватил Морозова и тряхнул его за плечи.

  Георгий Иванович выбрался следом и закричал ещё от машины:

  – Саня, ты как пароход шёл! Пар от тебя за три километра видать было, по нему и нашли!

  – Не, Георгий Иваныч, ты меня, поди, за привидение принял... – рассмеялся Морозов. – А я и не знаю, кем был...

  Он видел смеющиеся радостные лица, глаза. Смеялся сам и вспоминал другие глаза. Глаза мамонта, которые изучали его, будто высчитывали свою какую-то меру. Мамонт, кажется, что-то говорил про то, что он был китом, медузой, человеком, кем-то ещё... Морозов подумал вдруг, что хотел бы побыть мамонтом. Идти по заснеженной тундре... как пароход... а потом стать китом и плыть в море, петляя по мутно-зелёным лабиринтам, и стать медузой. Как ей, медузе, живётся?.. Не узнать. Но на мамонте-то он ехал.