Текст книги "Тайна, покрытая мраком"

Автор книги: Татьяна Полякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Я уж и сама вижу, что зажилась, – вновь вздохнула старушка.

– Да ладно, – нахмурилась я. – Выглядите прекрасно, а потом, куда вам спешить?

– Померла бы с удовольствием, – съязвила она. – Но придется еще помучиться. Надо этих олухов сначала пристроить. Ты-то не пропадешь. А остальные?

– Вы кого имеете в виду? – хмыкнула я.

– Витя меня очень беспокоит, – поглаживая шелковый пододеяльник, пожаловалась Теодоровна. – Ему давно пора жениться. Деток завести. Да и тебе бы, кстати, не мешало.

– Я еще девушка молодая.

– Ничего подобного, – отрезала бабка. – Это ты женщина молодая, а девушка уже пожившая. – Я мысленно чертыхнулась, бабка продолжила с милейшей улыбкой: – А ты симпатичная. Не то чтобы очень, но есть и хуже.

– Вот спасибо…

Себя я, конечно, считала красавицей. Ну, может, есть и симпатичнее, но, в общем, повод для гордости все ж таки был. Не дылда, но и не коротышка. Фигура очень даже неплохая, хотя грудь могла бы быть и побольше. Каштановые волосы с золотистым отливом точно не подкачали, длинные, до середины спины, правда, я обычно их в хвост стягиваю, чтоб не мешали. Глаза синие, яркие, аккуратный носик, а губы достойны описания в стихах, но никто не торопился воздать им по заслугам. Ну и ладно. Пусть девушка я уже в возрасте, в том смысле, что к тридцати все же ближе, чем к двадцати, но болтать об этом направо-налево я не стремлюсь. И все хорошее у меня еще впереди. «Оглянуться не успеешь, как тридцатник стукнет», – с внезапной тоской подумала я и сердито покосилась на бабку: умеют же некоторые настроение испортить.

– В твоем возрасте я была чудо как хороша, – запела Теодоровна. – Дай альбом, покажу.

– А то я фоток ваших не видела. Они по всему дому развешаны.

– Ну, не хочешь и не надо, – махнула она рукой и спросила: – У тебя ведь есть квартира? В ней найдется место для Виктора?

– Нет. Только для собаки, – серьезно ответила я.

– Жаль. Были бы сразу двое пристроены. Все равно остается Надька… и этот чертов попугай. Почто я взяла его у покойного Петра Кузьмича? – Покойный Петр Кузьмич – гипотетический дядя Теодоровны, морской волк и вроде бы даже пират, попугая он привез из Бразилии. Говорю «гипотетический», потому что вполне допускаю мысль, что никакого Петра Кузьмича и в помине не было, а попугай куплен на птичьем рынке. – Есть еще Пушкин, но этого почтальонша возьмет. Давно к нему приглядывается. «Какой у вас котик», – передразнила бабка. – Так и зыркает… отощает он у нее и весь свой шарм природный растеряет. Нет, никак помирать нельзя.

– И правильно, – кивнула я. – Куда вам спешить? Пушкина женим, Витьку пристроим, Любка, то есть Надька, сама кого-нибудь найдет, Петрович может жить у меня, а попугай улетит в Бразилию бизнес-классом.

– Тебе бы все язвить, – сурово одернула бабка. – А у меня и вправду душа болит. Слушай сюда, – она поманила меня пальцем, я наклонилась к ее лицу и бабка зловещим шепотом сообщила: – Пока одно дело не сделаю, не помру.

– Разумно, – согласилась я. – А что за дело?

– Важное. Завтра скажу. Может быть. А сейчас почитай мне. Глядишь, усну.

Я извлекла из-за диванной подушки Бунина в обложке с закладкой на тридцать первой странице и приступила к выразительному чтению. На тридцать второй странице бабка начала похрапывать. Я немного еще почитала на всякий случай, потом поднялась, сунула книжку на прежнее место, притушила свет настольной лампы, накрыла стакан с водой на прикроватной тумбочке блюдцем и на цыпочках скользнула к двери. Рабочий день, считай, закончился.

Сон у бабки богатырский, и спала она обычно часов до девяти. В гостиной Витя, сидя в кресле-качалке, постигал премудрости садоводства, Любка вязала шарф. Вязала она его уже полгода, периодически распуская. Шарф ей был без надобности, но Любка утверждала, что процесс способствует укреплению нервной системы, а нервы у нее вконец расшатались.

– Чай кто-нибудь будет? – спросила я, выразительно взглянув на Любку.

Витя ничего не ответил, а Любка, оставив вязанье, ходко поднялась мне навстречу. Тут попугай заорал: «Лежать, заразы!», Пушкин, как водится, подпрыгнул, а Петрович забился под кресло.

– Что б тебя, – рявкнула Любка и метнула в клетку моток шерсти, попугай нахохлился и отчетливо произнес: «Дура». – Ты слышала? – ахнула Любка.

Витя сонно взглянул на попугая и сказал:

– Умолкни, животное.

Попугай горестно закивал головой, а я легонько подтолкнула Любку в сторону двери. Оказавшись в кухне, включила электрический чайник, а Любка стала накрывать на стол, извлекла из холодильника коробку с пирожными и расставила чашки.

– Я сегодня Софья, – сообщила она. – Неужто так трудно запомнить, как меня зовут? Может, мне табличку на груди носить?

– Попробуй.

– Задолбала бабушка придирками. Родиной попрекает. Хохляндия да Хохляндия.

– Видать, ее в ваших краях помидорами закидали, – утешила я.

– А почему Витька попугая животным назвал, он же птица. Или нет?

– Назвал и назвал, не доставай, а?

– Ой, Ленка, – погрозила она пальцем. – В этом чертовом доме…

– Что опять? – не очень вежливо спросила я, устраиваясь за столом, а Любка заговорщицки зашептала:

– Сколько хочешь талдычь, что я дура, но попугай у нас разумный. Я сегодня клеточку приоткрыла… думала, может, он того… выйдет. И Пушкина с Петровичем в гостиной оставила, Пушкину с этим извергом ни за что не справиться, но вдвоем, может, и осилят… а этот гад, как их увидел, клетку сам закрыл. Вот ей-богу. Закрыл да еще дверцу лапой придерживает и на меня так ехидно смотрит.

– Ваша война с попугаем у меня уже в печенках, – заявила я, разливая чай.

– Они все как-то связаны, – задумчиво произнесла Любка, совершенно меня не слушая. – Витя этот мутный…

– Почему мутный? – проявила я слабый интерес.

– Потому. Неужто непонятно? Вот скажи, зачем он в доме живет?

– А ты зачем?

– Ну, у меня обстоятельства.

– Я думаю, он бабку обхаживает, чтобы наследство получить. Бабка в нем души не чает.

Кстати, никаких особых богатств в доме я не приметила. Если не считать антиквариат. Ни золота-бриллиантов, кроме любимой бабкиной брошки, ни прочих чудес вроде полотен Ван Гога. Хотя картины в доме были, но вряд ли особо ценные. Старушка, как и положено, получала пенсию, довольно значительную, но на нее содержать дом и нас в придачу попросту невозможно. В спальне в резной шкатулке Теодоровна хранила деньги на повседневные нужды. В шкатулку я по этическим соображениям никогда не заглядывала, но содержимое ее должно было как-то пополняться. Со мной бабка в банк никогда не ездила, хотя могла и без меня. С Витькой они частенько куда-то отправлялись, и надолго. В любом случае огромный дом в центре города стоит немало плюс антиквариат, в общем, было за что Витьке терпеть бабкины причуды.

– Сегодня спрашивала, не хочу ли я его усыновить, – сообщила я Любке.

– Так он старше тебя?! – нахмурилась подруга.

– Теодоровна интересовалась, не найдется ли в моей квартире место для него. Если верить старушке, что не слишком разумно, она помирать собралась.

– Ой, – пискнула Любка, прижимая руку к груди.

– Но кое-что ее здесь удерживает, – продолжила я. – Надо Витьку пристроить и тебя замуж выдать.

– Замуж-то я не против, только вот за кого? С чего вдруг бабушка помирать собралась? – испуганно спросила она. По неведомой причине Любка за глаза звала Теодоровну бабушкой, а Витька, кстати, и в глаза и за глаза называл ее «мамашей», и старушенция не возражала, хотя, ясное дело, никакой он ей не родственник.

– По-моему, это очередная блажь. Не бери в голову.

– Ага, – кивнула Любка. – А я Витьку сегодня соследила. Он в ванной брился, а я мимо шла, смотрю, дверь-то не заперта. Я чуток ее приоткрыла, а он возле зеркала стоит. В одних брюках. А на спине у него наколка. Страшенная. Зверюга какая-то… с крыльями… по мне так этот… сама знаешь кто. Неспроста это, Ленусик. Попали мы с тобой.

– Сейчас каждый второй с наколками. У меня тоже есть, я тебе показывала.

– У тебя нормальная наколка, цветок и бабочка. А у него?

– Было бы странно, если б мужик на спине цветочки выколол.

– Я вчера в «ВКонтакте» фильм смотрела, – вновь перешла на шепот Любка. – Не помню, как называется… но дело не в этом…

Телевизора в доме не было, а вот Интернет работал исправно. Примерно через неделю после своего переезда я заварила бабке чай и, направляясь с ним в ее будуар (именно так называлась комната, примыкающая к спальне Теодоровны), услышала, как бабка с кем-то разговаривает, весело хихикая. Я-то решила, что у старушки приступ белой горячки, заглянула с беспокойством и обнаружила хозяйку в кресле с планшетом в руках. Управлялась она с ним очень ловко, вызвав у меня безграничное восхищение (тогда-то я еще верила, что ей давно за сотню перевалило). Бабка сообщила, что разговаривала с подругой, та обреталась в Сиднее, и болтать с ней по скайпу куда дешевле…

– В кино брат с сестрой знали заговор вуду, – увлеченно продолжила Любка, – и когда становились стариками, переселялись в другие тела. Молодые. А тех в свою шкуру запихивали. Представляешь? Братишка перепрыгнул в адвоката, а бабка взяла в дом сиделку, якобы за стариком ухаживать, который стариком вовсе не был, а был адвокатом, ну ты понимаешь, но сказать ничего не мог, она на него заклятье наложила и он лишь мычал. Угадай, что стало с сиделкой?

– Да видела я этот фильм, – махнула я рукой. – По-твоему, наша бабка намерена переселиться?

– Сиделка-то в фильме тоже все это чушью считала, пока старушкой не очнулась. Такие дела… Витька уже перекинулся, а бабушка выбирает, у которой из нас позаимствовать молодое тело. Я вот пирожные жрать начала на всякий случай. А бабушке сказала, что у меня сердце больное. И эти… почки. И на чердак слазила. В кино они там свое чертово зелье хранили.

– Ну и как чердак? – спросила я, приглядываясь к Любке.

– Рухлядь всякая свалена. Но мне все равно не понравилось.

– Завязывай страшилки смотреть, – посоветовала я.

– Уеду я, наверное, – вздохнула Любка. – Месяц доработаю и уеду.

Уезжала она уже полгода, так что новость особого впечатления не произвела.

– А вдруг бабушка и вправду плохо себя чувствует? – забеспокоилась Любка, вопреки всякой логике. – Надо бы ее врачу показать. Как считаешь?

– Врачей она не жалует. А диагноз лучше любого из них способна поставить.

– Но ведь она недипломированный специалист…

– Она и зануда недипломированная, но кого хочешь запросто вгонит в гроб.

– Это да, – кивнула Любка.

– Ладно, – поднимаясь из-за стола, сказала я. – Пойду спать. И тебе советую.

– Уснешь тут, в этом вертепе. Может… в карты сыграем? В подкидного дурака. Витьку позовем…

Мы вновь устроились за столом, убрав посуду. Любка позвала Витьку, достала карты, и началась игра. Вслед за нами в кухню перебрались Пушкин и Петрович. Кот нахально устроился на краешке стола и сладко щурился. Свет от абажура освещал ровную поверхность стола и ловкие Любкины руки, я почувствовала нечто вроде умиротворения. Ходики на стене отсчитывали минуты, за окном в темном небе плавала луна, Петрович сопел под столом. Если б не бабкина хандра, я бы чувствовала себя счастливой. Чего это ей вздумалось помирать?

– Витя, – начала я. – С какой стати ты Теодоровну мамашей зовешь?

– Зову и зову, – лениво пожал он плечами.

– Неуважительно так обращаться к хозяйке.

– Она не возражает.

– Ага, – скривилась Любка. – Ленка считает, ты бабкино наследство ждешь, – я пнула ее ногой под столом, но опоздала. Витя мутно взглянул на меня, а я улыбнулась.

– Наследство внук получит, – пожал он плечами.

– У нее есть внук? – удивилась я.

– Есть, – кивнул Витька.

– Откуда внук? – ахнула Любка, таращась на меня.

– Ясное дело, откуда, – ответил Витя. – От отца с матерью. У мамаши сынок был. Помер лет двадцать назад. Но успел родить сына. Я мамашу к нотариусу возил. Все завещано внуку.

– А где он?

– Спроси у мамаши, если интересно.

– Вот так новость, – покачала головой подружка. – Тогда вообще непонятно, чего ты здесь отираешься.

– А мне здесь нравится, – ответил Витька. – Да и податься особо некуда.

– Ты бы хоть рассказал что-нибудь о себе, – попеняла Любка по-дружески. – Под одной крышей живем, а я о тебе ничего не знаю.

– А о ней ты много знаешь? – кивнул он в мою сторону. Любка от неожиданности даже рот приоткрыла, посидела так немного и задиристо ответила:

– Она мне рассказывала…

– Ну и я расскажу. Только вот что? Мамаша считает нашу Ленку редкой выдумщицей. Так, говорит, завлекательно врет…

– Ничего я не вру, – разозлилась я. – Бабка просила поведать что-нибудь интересное… пришлось на ходу детектив сочинять. А врать – это совсем другое.

– С ума сойдешь с вами, – пролепетала Любка, и далее мы продолжили игру в молчании, то есть перебрасывались словами, но лишь в силу необходимости.

Витька в «дурака» никогда не проигрывал, что неизменно поражало, потому что я его считала тугодумом, и это еще мягко сказано. Я в «дурах» тоже оставалась редко, уступив пальму первенства Любке. Но в тот вечер мне не везло, Витькин намек на мое коварство черное дело сделал: подружка задумалась, и до чего додумается, остается лишь гадать. Запросто меня в злодейки запишет, а голова у нее и без того слабая. Злость плохой советчик, и я проиграла три раза подряд, разозлилась еще больше и вскоре отправилась в свою комнату, буркнув: «спокойной ночи». Чего это Витьке вздумалось смуту вносить? Может, я его недооцениваю? Может, он в доме не просто так обретается, а с некой целью? С какой? Вроде бы ответ очевиден: охотится за наследством. Но если у бабки есть внук и даже есть завещание… В общем, вместо того чтобы спать, я лежала в своей постели и таращилась в потолок.

Моя комната находилась рядом с бабкиной спальней. О количестве комнат в доме приходилось лишь догадываться: половина дома была нежилой, туда вели двустворчатые двери, запертые на ключ. За полгода я ни разу не видела, чтобы их открывали. Зачем в доме комнаты, которыми не пользуются? А зачем вообще одинокой старухе этот дурацкий дом? Стоп: дом не дурацкий, просто слишком большой. Бабка к нему привыкла и не хочет продавать. У нее есть внук, и Теодоровна справедливо решила: пусть у него голова болит, что делать с домом после ее смерти. А пока живет себе… раз уж средства позволяют. И на Витьку я зря разозлилась, ему не понравилось, что я с вопросами лезу. И дело вовсе не в страшной тайне. Он верно сказал: по большому счету, податься нам особо некуда… то есть мне-то есть куда. И какого дьявола я здесь торчу? Надо завтра же искать работу. Иначе съеду с катушек, как Любка, и черт-те что начну воображать. Я повернулась на правый бок с намерением уснуть, и тут… Мне показалось или под окнами в самом деле кто-то прошел? Окно комнаты выходило в сад, и ходить там вряд ли кто мог. Если, конечно, в сад не забрались посторонние. Я вскочила с кровати, подошла к окну и осторожно выглянула. Сад тонул в темноте. Забор довольно высокий, но перелезть через него не проблема. Я бы запросто смогла. Вот только зачем? Яблоки воровать? Так нет еще яблок, яблоки будут в сентябре, а сейчас июль. Больше ничего полезного там не произрастает. И если в саду кто-то в самом деле бродит, то интересует его вовсе не сад, а дом. Тут полно антиквариата, а о бабке ходят слухи, что у нее денег куры не клюют. Поразмыслив немного, я надела халат и отправилась к Витьке. Он единственный мужчина в доме, пусть проверит, шастает кто по саду или у меня глюки. До Витькиной комнаты в темноте добраться было не так просто, а включать свет я не решилась и пару раз наткнулась на мебель, мысленно желая всей этой рухляди провалиться. Наконец оказалась возле Витькиной двери и решительно постучала, потом постучала еще раз с тем же успехом, толкнула дверь в крайней досаде и смогла убедиться, что комната пуста. Кровать разобрана, но Витьки нет. Выходит, это он в саду бродит? С какой стати?

– Ты чего? – услышала я за своей спиной и едва не подпрыгнула от неожиданности.

В коридоре стояла Любка и таращилась на меня спросонья. Дверь в ее комнату была распахнута, там горел свет, и ее физиономию я видела хорошо.

– Кто-то в саду ходит, – буркнула я. – Хотя, может, показалось. А Витьки нет…

– Как нет? А куда делся?

Через пять минут мы убедились, что в доме Витьки действительно нет.

– Пошли спать, – проворчала я, жалея, что потревожила Любку.

– Уснешь тут… Чего ему в саду делать? Ночью? Розочки поливать?

Из сада с этой стороны не выберешься, калитка только одна, та, что на улицу выходит. Возможно, Витька решил подышать воздухом, но… Я направилась к окну, открыла форточку и высунулась почти наполовину. Глаза быстро привыкли к темноте, и я с уверенностью могла сказать: никто в саду не прогуливался. Но Витьку на всякий случай позвала. Безрезультатно.

– Бабку бы не разбудить, – проворчала я, спрыгнув с подоконника.

Любка, не говоря ни слова, припустилась в холл, я за ней. Входная дверь заперта.

– Я же говорила, – начала причитать Любка, но я сурово оборвала:

– Чего ты ноешь? Витька куда-то ушел. Что в этом особенного?

– Ночью ушел? Зачем?

– Например, к подружке.

– У него есть подружка?

– Наверное, есть. Как же без нее. Все, отправляйся спать.

– Я у тебя лягу. И ничего мне не говори, – прикрикнула Любка. – Хочешь, чтобы я всю ночь тряслась от страха?

– Идем, – вздохнула я. – Вот скажи на милость, чего такого случилось? – уговаривала я не столько Любку, сколько себя. – Ничего. Ушел мужик по своим делам…

Покидать дом нам не возбранялось. Ключи от дома, кстати, мне бабка выдала сразу. И у остальных обитателей они, конечно, были. Однако я не помнила, чтобы Витька когда-нибудь покидал дом без бабкиного на то позволения. Впрочем, раньше мне и в голову не приходило заглядывать в его комнату. Может, он каждую ночь уходит.

– Ленка, помяни мои слова, – устраиваясь на постель рядом со мной, заявила Любка. – Добром это все не кончится.

Она вскоре уснула, а мне не спалось. Глупо, конечно, но Витькина ночная жизнь начала беспокоить. Я приписала это надвигающемуся маразму. Немудрено заразиться в таком-то окружении. Мысли в голове копошились самые неприятные. Витьке наследство не светит, если у Теодоровны есть внук и даже есть завещание. А ну как он в подходящий момент сунет старушенции нужную бумажку на подпись? Или попросту ограбит. Может, вокруг дома его дружки бродят, удобного случая ждут. В доме три беззащитные женщины, справиться с нами нетрудно. От Петровича толку мало, кота и попугая в расчет не берем.

Я чутко прислушивалась, не вернется ли Витька, но в конце концов уснула. Последней отчетливой мыслью было: надо старушку спасать.

Утром Витька как ни в чем не бывало пил кофе в кухне. Выглядел сонным тюленем и на отчаянного злодея не тянул, хотя я к нему очень даже приглядывалась. Любка то и дело мне подмигивала, косясь на Витьку, потом не выдержала и спросила:

– Где это тебя ночью носило?

Витька посмотрел на нее так, точно видел впервые, взял бутерброд и принялся жевать, не удостоив нас ответом, а потом уткнулся в любимую энциклопедию. Тут подала голос бабуля, и я отправилась к ней в спальню. В то утро подняться с постели она не пожелала. Выпила чаю и указала мне на дверь.

– Ваш любимец дома не ночевал, – сказала я не без ехидства.

– Это который? Пушкин?

– Нет. Витька.

– Неужто нашел кого? Послал бы бог такое счастье, – Теодоровна вздохнула, сложила руки на груди и в потолок уставилась.

– Вы когда вставать думаете? – проявила я интерес.

– Может, уж вообще не встану, – тоненьким голоском ответила старушенция.

Обычно в это время она наносила боевую раскраску (бабка у нас героическая, без макияжа спальню не покидала), и ее нежелание следовать заведенному порядку меня беспокоило.

Примерно через час она потребовала к себе Витеньку, и они довольно долго беседовали. Любка пробовала подслушать, но безуспешно. Дверь в будуар оказалась заперта. Еще одно новшество. Сразу после разговора с бабкой Витька отбыл в неизвестном направлении, причем «Волга», ветеран отечественного машиностроения, на которой он обычно возил Теодоровну, так и осталась в гараже.

К обеду Маланья не встала, есть отказалась наотрез, и я с перепугу вызвала врача, за что и схлопотала от бабки. И врач, конечно, тоже. Выскочил из комнаты Теодоровны, точно ошпаренный, и еще долго чертыхался в прихожей:

– Ну и бабуся у вас, ей бы полком командовать… в Гражданскую.

– Что с ней? – с тревогой спросила я, готовясь к худшему.

– Бабка крепенькая, – осчастливил врач, мужчина примерно моего возраста. – Мне бы ее здоровье.

– Но…

– Хандрит старушка, – отмахнулся он. – Конечно, надо бы анализы сдать и все такое… на всякий случай. Попробуйте ее уговорить.

– А вы не пробовали? – разозлилась я.

– Пробовал. Такой матерщины мне еще слышать не доводилось.

Разговор с врачом меня немного успокоил, но ясности не внес. Витенька где-то носится, бабка изображает умирающую… С чего бы вдруг?

Витька вернулся лишь к вечеру, а бабка так и не встала с постели. За весь день выпила три чашки чая с печеньем, хотя вообще-то поесть любила.

Ночью мы сторожили Витю и гадали, что затеяла старушка. Шофер спал себе спокойно, а бабка подняла меня среди ночи и попросила почитать ей «Житие святой Татьяны». Особой богобоязненности я в ней ранее не замечала и о наличии «Жития Святых» в доме даже не догадывалась. Жизнь святой Татьяны показалась мне чрезвычайно поучительной, но в три часа ночи я предпочла бы спать, о чем и сообщила Теодоровне.

– Грехов много, вот и не спится, – повздыхала она. – А ты иди, ложись, чего уж там…

Наутро все повторилось. Бабка потребовала чаю и заявила, что вставать ей ни к чему, скоро вынесут из дома вперед ногами. Данное заявление явилось последней каплей, переполнившей чашу моего терпения.

– Врач сказал, еще лет двадцать вам с вашим здоровьем беспокоиться не о чем, – произнесла я сурово.

– Дурак он, Господи прости. Чего они понимают, врачи-то?

– Хорошо. Давайте я позвоню Ивану Христофоровичу. Не вылечит вас, так хоть проститься успеете.

– Стервь, – беззлобно заметила старушка и отвернулась.

Я опустилась в кресло рядом с кроватью и решительно произнесла:

– Я поняла, вы при смерти. А теперь говорите, что вам надо. Не зря же вы все это затеяли.

– Испарись, – фыркнула старушка.

– Еще чего. Говорите немедленно. Или я отправлю вас на принудительное лечение.

Бабка взяла лорнет с тумбочки и на меня уставилась. Я терпеливо ждала, выдав свою лучшую улыбку. Бабка убрала лорнет и заявила:

– Сыщи мне внука. Боюсь и вправду помереть, так его и не увидев.

Такого я точно не ожидала и слегка растерялась.

– У вас есть внук? – вопрос, лишенный смысла, раз о внуке я уже знала от Витьки.

– Знамо дело, есть. Вот только где он, не знаю.

– И я должна его найти?

– Ага, – кивнула она.

– Почему бы этим Витьке не заняться? – предложила я, находя данную идею вполне разумной.

– Куда ему… Сердце у Вити – чистое золото, но мозгами его Господь обидел. И то сказать, редко кому все сразу дается… А у тебя ум изворотливый, хоть и ленивый, ты найдешь.

– Спасибо за блестящую характеристику, – скривилась я. – А где искать-то?

– Кабы знать, – развела старушенция руками.

– Это типа, поди туда, не знаю куда?

– Типа, да, – кивнула она.

– Задание – зашибись. Может, вам следует в полицию обратиться?

– Ни-ни, – погрозила пальцем Теодоровна. – Полиции мне только не хватало. Чует мое сердце, вляпался внучок в какое-то дерьмо. Не сделать бы хуже.

– Интересно, – нахмурилась я. – Ну, если так, начнем с чего-нибудь самого простого. Фотография внука у вас есть?

– Нет. Разорвала все, как с ним поругалась. Теперь жалею.

– А звать его как?

– Андрей Ильич Костюков. Тридцать лет. Дурак дураком. Но родная кровиночка. Фамилия у него от матери. Сынок мой покойный так на ней и не женился. И правильно. Не баба, а сущее недоразумение. Ни рожи ни кожи, а принцессу из себя гнула. Мальчишку вконец избаловала. Я его отобрать хотела, да какое там. Пока Илья, сынок мой, жив был, строжил его, а уж как Ильи не стало, просто беда… Потом и дуреха померла, а наш Андрюшка совсем от рук отбился. Связался с дурной компанией…

– Когда вы видели его в последний раз? – деловито спросила я.

– Лет пять назад, может, больше.

– Ничего себе…

– Зла я на него была очень, – вздохнула Теодоровна. – Но перед смертью помириться хочу. Грех внука-то не простить. Может, придет, поплачет на моей могилке. Кто, если не он?

Тут она всплакнула, вытерла глаза кружевным платочком, а я нахмурилась:

– Не увлекайтесь. Он в нашем городе живет?

– Квартира у него на Михайловской, тут неподалеку. Дом три, квартира двадцать пять. Только он давно там не появляется, за квартиру мне приходится платить.

– То есть, где он живет сейчас, неизвестно? Еще какие-нибудь ценные сведения? – Бабка развела руками. – Негусто, – констатировала я. – Задание я уяснила, но чувствую, что дело завалю. Вам нужен профессиональный сыщик.

– А кто детективы выдумывает? Да так ловко… Чешешь, как по писаному…

– Вам не приходило в голову, Милана Теодоровна, что это разные вещи?

– А ты попробуй, вдруг получится.

Я поскребла затылок, не зная, как отнестись к словам старухи. Полный бред… с другой стороны, отчего не попытаться, вдруг повезет.

– Вы кого-нибудь из его друзей знаете?

– С ума сошла? У него друзья все как есть каторжники, а у меня в доме добра на миллионы… Не ровен час, ограбят. Не знаю и знать не хочу.

– Хорошо, – кивнула я, не желая спорить. – Схожу на квартиру, соседей поспрашиваю… может, его видел кто…

– Сходи, милая, сходи. Я тебе ключ дам. Хотя он тебе вряд ли понадобится. Ты в квартире записочку Андрюшке оставь… на всякий случай.

– Кстати, а мобильный у него есть?

– Был. Но номер давно отключен. Поезжай-ка прямо сейчас, чего ждать? Шкатулку мне подай, вон ту, с сердечком, – я подала шкатулку, бабка достала из нее ключ и протянула мне. – Пиши записку, – откидываясь на подушку, сказала она. Взяв блокнот и авторучку, я приготовилась записывать, бабка пожевала тонкими губами и принялась диктовать: – «Дорогой мой внучок Андрюшенька. Прости ради Христа свою глупую бабку…»

– Может, не стоит так драматично? – попыталась я ее урезонить.

– Пиши, – махнула она рукой и продолжила: – «Чувствую свою близкую кончину, и нет у меня большего желания и большей радости, чем прижать тебя к сердцу, кровиночка моя ненаглядная. Не держи на меня зла и приходи проститься, хочу, чтобы в последние мои часы ты был рядом и принял из рук моих все нажитое непосильным трудом, не чужим же людям оставлять…»

– Это тоже писать?

– Пиши, пиши. «Терпеть меня тебе недолго придется. Жду тебя, ангел мой. Твоя несчастная старая бабка Милана Теодоровна». Написала? Вот и славно. Теперь ступай. А я отдохну. Что-то сердце опять прихватило.

– Вы не за ту грудь держитесь, – съязвила я.

– У меня слева болит, а справа отдает, – нашлась старушенция, а я с ключом и запиской покинула комнату.

– Витька опять куда-то смылся, – сообщила Любка, как только я появилась в гостиной.

– Я тоже сматываюсь, – порадовала я.

– Насовсем? – ахнула Любка.

– Нет. На пару часов. Теодоровна велела внуку записку передать. Помирать собралась, хочет с ним помириться, – в доказательство я сунула ей под нос записку. Шевеля губами, точно первоклассник, Любка ее прочитала и вернула мне.

– С тобой пойду, – заявила она.

– А бабку с кем оставишь, с попугаем?

– Почему бы ей не побыть с Петровичем? Он все-таки собака.

– Тебе совсем крышу снесло? – попеняла я.

– Ладно. Возвращайся побыстрее… – И вдруг заголосила: – Уволюсь завтра же, ей-богу уволюсь!

Я прошмыгнула в прихожую, обула кроссовки и вскоре оказалась на улице. День выдался прохладный, но солнечный. До Михайловской рукой подать, и я отправилась пешком, игнорируя общественный транспорт. Задание трудным не представлялось, правда, особой пользы я от него не ждала. Бабка мудрит по обыкновению. Наверняка знает, где внука искать, то есть уверена, что в квартире он появляется, иначе какой прок в этой записке? Выходит, спектакль «с умиранием» предназначался вовсе не мне, это она так к встрече с внуком готовится. В ловкости старушенции не откажешь, в записке все черным по белому: придешь и помиримся – деньги твои, а заупрямишься – на бабло не рассчитывай. Надеюсь, он сделает правильный выбор и Теодоровна с кончиной повременит.

Размышляя подобным образом, я довольно быстро дошла до Михайловской и вскоре увидела нужный дом, пятиэтажку-сталинку с аркой посередине. Дом выглядел солидно, двор тоже порадовал: парковка, клумбы и детская площадка. Возле ближайшего подъезда я заметила дворника, мужичок лет шестидесяти лениво помахивал метлой.

– Не подскажете, в каком подъезде двадцать пятая квартира? – громко спросила я, подходя ближе.

– У тебя что, глаза на затылке? – поинтересовался он. – Вон таблички висят.

Таблички с номерами квартир в самом деле висели над дверями подъездов, и я их, конечно, видела. А спросила для того, чтобы завести непринужденный разговор о хозяине двадцать пятой квартиры. Дворник отвернулся, и мне пришлось продолжить, адресуясь к его спине:

– А вы жильцов хорошо знаете?

– Мое дело двор мести, а жильцы мне без надобности. Ходят тут, мусорят… чтоб им пропасть.

«И тебе тоже», – мысленно пожелала я и тут обратила внимание еще на одного мужчину. Он сидел на скамейке возле детской площадки и возился с айфоном, как все мужики, которым нечего делать. Наш диалог привлек его внимание, он поднял голову, посмотрел без особого интереса, а я на всякий случай приосанилась, потому что мужчина был из тех, кого принято считать «интересным». Взгляды наши на мгновение встретились, но почти в ту же секунду он вновь вернулся к айфону, решив, что тот куда больше заслуживает его внимания, нежели я. Приятно. Может, бабка права, и я себя переоцениваю?

Поспешив отвлечься от тревожных мыслей, я направилась к подъезду. Домофона нет, замок отсутствует. Чудеса. Дверь, правда, была железной и свежеокрашенной. Я вошла в подъезд и поднялась на четвертый этаж, где располагалась двадцать пятая квартира. Кроме нее, на лестничной клетке было еще две квартиры. Выполнение задания я решила начать с опроса соседей, потому что доверять бабкиным россказням не торопилась. Позвонила в двадцать шестую квартиру, дверь открыла молодая женщина в коротком махровом халатике.

– Вам кого? – спросила с удивлением.

– Я из ЖЭКа, – нагло соврала я. – По поводу вашего соседа, Костюкова Андрея. Он ведь в двадцать пятой квартире живет?

– Понятия не имею, – пожала девушка плечами. – По-моему, квартира пустует. Мы сюда переехали три года назад, и соседей я ни разу не видела, – и тут же закрыла дверь.

Я еще не успела прийти в себя от чужой невежливости, как дверь рядом приоткрылась, а я чуть не заорала в голос, не сразу сообразив, что на меня смотрит толстуха с маской на лице ядовито-зеленого цвета.