Текст книги "Ты, я и Париж"

Автор книги: Татьяна Корсакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Утром приехал дядя Вася. Он зашел в квартиру в сопровождении неприметного сухонького мужичка, одетого со щегольской небрежностью в белую льняную «тройку» и остроносые «чешуйчатые» туфли. Мужичок уставился на Тину пронзительным взглядом темно-карих, почти черных глаз. Взгляд этот так не вязался с общим легкомысленно-франтоватым видом, что Тина невольно поежилась.

– Здравствуй, Клементина, – первым заговорил дядя Вася.

– Здравствуйте, – она вежливо улыбнулась.

– А у нас для тебя хорошие новости, – дядя Вася сделал драматическую паузу. – Экспертиза все подтвердила.

– Что? – Она почувствовала, как от волнения запылали щеки.

Мужчина в «тройке» властным жестом отодвинул внушительного дядю Васю и сказал без тени улыбки:

– Экспертиза подтвердила, что ты моя дочь…

* * *

– …Эта сгодится? – Тина сунула в руки Яну бутылку.

Он скользнул равнодушным взглядом по этикетке, кивнул.

До отеля мадам Розы шли молча. Он откупорил бутылку и через каждый шаг отхлебывал прямо из горла мерзкое, отдающее сивушными маслами пойло. Девчонка шла чуть поодаль, краем глаза Ян видел, как она неодобрительно косится на бутылку. Плевать! Он твердо решил напиться этим вечером, и он напьется! Завтра голова будет раскалываться от адской боли, но это завтра. До этого еще нужно дожить…

На входе в отель они столкнулись с мадам Розой, которая, бросив быстрый взгляд на бутылку, что-то коротко сказала Тине.

– Что ей нужно? – проворчал Ян.

– Она говорит, что это плохой сорт виски, – Тина улыбнулась мадам Розе, – и что от него бывает очень тяжелое похмелье.

– Передай, что я благодарен за заботу.

Хозяйка выслушала Тину, покивала головой, снова что-то проговорила.

– А сейчас что не так?

– Все так. Она желает нам хорошо провести вечер.

Ян галантно поклонился мадам Розе, улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок, сказал:

– Можете не волноваться на этот счет, мне дорог каждый прожитый час. Вечер не пропадет бездарно.

Он не стал ждать, когда хозяйка ответит, а Тина переведет, направился вверх по лестнице.

В номере было тихо, только из распахнутой настежь балконной двери просачивались едва слышные звуки ночного города. Ян, не раздеваясь, рухнул на кровать, бутылку поставил на пол у изголовья. Тина прошмыгнула в ванную, откуда через минуту послышался звук льющейся воды.

Как невежливо! Оставила его одного, лишила своего общества. На кой черт, спрашивается, он взял с собой эту перелетную пташку?! Ян сделал большой глоток виски, закашлялся – мерзость! А все эта маленькая неблагодарная бродяжка. Он ведь дал ей достаточно денег, чтобы купить приличное виски, а она притащила это пойло. Наверняка специально, в отместку за то, что он лишил ее удовольствия пошататься по ночному Парижу. Женщины – вообще коварные существа, и эта ничем не лучше остальных. Ян опять потянулся за бутылкой. Следующий глоток уже не показался таким уж отвратительным – видать, уже привык. Человек ко всему привыкает, в любых условиях пытается выжить и приспособиться…

Бутылка опустела уже больше чем наполовину, а Тина все не выходила из ванной. Ян прислушался – кажется, вода больше не льется. Воображение, подстегнутое алкоголем, живо нарисовало чудесную картинку: ванна на львиных лапах, до краев наполненная горячей водой, а в ванне – Клементина, волосы мокрые, из пенной шапки соблазнительно выглядывают белые плечи и чуть-чуть грудь. Этого «чуть-чуть», намека на намек, Яну хватило, чтобы почувствовать себя живым. Мертвецы же ведь не мечтают о юных девах и не испытывают томления вполне определенного рода. Даже потенциальным мертвецам, заключившим со смертью пакт о ненападении, чужды подобные страсти, а ему вот, оказывается, еще не чужды. А Тина заперлась в ванной и не желает выходить. И плевать ей на то, что для него сейчас ценен каждый момент, особенно такой жизненный….

У нее есть еще пять минут. Ровно пять минут до полуночи. А когда часы пробьют двенадцать, карета превратится в тыкву, лошади в мышей, а он вышибет эту проклятую дверь.

Допитый залпом виски придал Яну сил и решительности, но не терпения. Он не стал ждать полуночи, встал с кровати, постучался в запертую дверь ванной. Ему никто не ответил.

– Эй, открой! – сказал он решительно. Решительность всегда действовала на женщин безотказно.

Увы, девочка-пташка оказалась неприятным исключением.

– Клементина, предупреждаю – я сейчас вышибу дверь! – дожидаться ответа Ян не стал, и тихое «входи» потонуло в его разъяренном реве.

…Дверь оказалась не заперта. К сожалению, Ян понял это слишком поздно, когда сила инерции уже швырнула его на чугунную ванну, кстати, пустую. Он чудом сохранил равновесие и не рухнул в ее лаково поблескивающее нутро, но успел больно врезаться коленом о бортик.

– Я же сказала, что открыто, – послышалось из глубины комнаты.

Ян поднял голову – Тина сидела на подоконнике у распахнутого настежь окна, подтянув к подбородку коленки. Ну конечно, где же еще сидеть девочке-пташке?! На ней был махровый гостиничный халат, судя по закатанным рукавам, изрядно ей большой. Лицо, отмытое от косметики, казалось юным и невинным. Удачная мистификация – невинные девицы не летают с незнакомым мужиком в чужую страну, и не опаивают его дешевым виски, и не провоцируют на идиотские поступки, и не обманывают его надежд…

– Я не услышал. – Ян, прихрамывая, подошел к окну.

Девчонка попыталась спрыгнуть с подоконника, но он не позволил, поймал за узкие лодыжки, сжал так, что она поморщилась.

– Ты пьян.

– Твоими стараниями, Пташка. – На ее левой щиколотке болталась цепочка с летучей мышкой, точно такой же, как в пупке.

– Я не заставляла тебя пить.

– А кто купил мне виски?

– А кто дал мне денег на выпивку?

– Могла бы и не покупать. – Его ладонь заскользила вверх, девчонка дернулась, предприняла еще одну безуспешную попытку спрыгнуть с подоконника. – Ты обещала показать мне свой пирсинг. Помнишь?

– Я передумала. – Тонкие пальцы с черными коготками больно вцепились ему в волосы.

– Обещания надо выполнять. – Узел на халате поддался на удивление легко, Ян затаил дыхание.

Серебряная летучая мышь с красными камушками вместо глаз показалась ему апофеозом красоты и изящества. И пупок, и живот, и все остальное…

Тина рывком запрокинула его голову, заглянула в глаза, сказала со смесью злости и нежности:

– Дурак! Какой же ты дурак!

…Ян курил на балконе и прислушивался к шепоту ночного города. Уже давно перевалило за полночь, и стрелки часов подбирались к четырем утра, и Тина уже крепко спала аккурат в самой ложбинке между сдвинутыми кроватями, а он все не шел в постель. И не потому, что не хотел спать – хотел и еще как! – просто отмеренного ему срока стало на один день меньше, и каждая минута бодрствования имела теперь для него особенную ценность. Теперь Ян понимал, что чувствует осужденный на смертную казнь. Он сам переживал все это, этап за этапом. И неверие – нет, со мной такого не может произойти, с кем угодно, Господи, только не со мной! И обиду – почему именно я?! И страх, липкий, одуряющий, превращающий цивилизованного человека в стремящееся любой ценой выжить животное. И протест – я этого не допущу, обведу судьбу вокруг пальца! Все это уже оказалось пережито и выстрадано за два прожитых дня. Наверное, впереди еще будет смирение, покорность неизбежному, а пока… а пока он на каком-то неклассифицируемом, промежуточном этапе, когда жизнь – яркая и удивительно осязаемая, и каждый ее момент воспринимается до боли остро и четко, и кажется, что так хорошо, как есть сейчас, никогда не было и не будет. А может, это и не этап вовсе, а во всем виноват Париж с его атмосферой вечного праздника и обнаженной романтики? Может быть, в этом городе все люди начинают чувствовать так остро, и его чудесное открытие – это никакой не эксклюзив, а всего лишь маленькая бусинка в ожерелье закономерностей? Определенно, во всем виноват Париж. Здесь даже мысли рождаются не привычно лаконичные, а приправленные легким флером поэзии. Ян загасил сигарету, вернулся в комнату, присел на край кровати. Тина тут же завозилась, недовольно заворчала, но не проснулась.

Вот кому хорошо. Вот у кого все впереди. Ему повезло, что она согласилась скрасить его парижскую жизнь. С ней так здорово. Славная девочка, чистая и открытая. А весь ее неформатный образ, дурацкий макияж, черный лак и одежда балаганной актрисульки – это шелуха. С возрастом это пройдет. Жаль, что он не увидит, какой она станет. Было бы интересно узнать, в какую бабочку трансформируется эта маленькая готическая гусеница.

Ян прилег на кровать, забросил за голову руки, хотел еще минуту-другую полюбоваться затейливым кружевом теней на потолке, но в ту же секунду провалился в глубокий сон.

Разбудил его запах свежесваренного кофе и сдобы. Ян открыл глаза. Тина сидела на кровати в полной боевой экипировке, размалеванная, как индеец, вышедший на тропу войны.

– Напомни-ка мне, дорогая, ты с вечера не умывалась или это свежая раскраска? – спросил он, зевая.

– Конечно, свежая! Ты что, кто ж ложится спать с накрашенным лицом?! – отозвалась она. – Кофе будешь?

– Буду, а откуда он? – Ян сел, в голове что-то мелко задребезжало. Он тут же напрягся, выжидая, во что выльется это дребезжание. Оказалось, вполне сносно – легкое головокружение и ломота в висках. После вчерашнего возлияния можно считать, что он еще легко отделался. Возможно, даже таблетку пить не придется.

– Мадам Роза готовит постояльцам завтраки. Ничего особенного: кофе и круассаны. Вставай, умывайся.

– Хочу кофе в постель! – потребовал Ян и грозно нахмурился.

– От круассанов в постели будут крошки, – подбоченилась Тина, но по хитрющей улыбке было видно – она подаст ему и кофе, и круассаны, и сама уляжется рядышком.

Вышло почти так, как он и предполагал, только жизнь внесла кое-какие коррективы: легкий завтрак плавно перетек в детскую возню, детская возня закончилась поцелуями, ну и так далее по списку. В общем, до ванной Ян добрался очень не скоро, а Тине пришлось заново рисовать себе лицо.

– Какие планы на сегодня? – поинтересовалась она, пряча в торбу косметичку.

– Пойдем к Эйфелевой башне. – Ян поймал настороженный взгляд девушки, сказал успокаивающе: – Не волнуйся, Пташка, вчерашний инцидент больше не повторится.

– С чего ты взял, что я волнуюсь? – она упрямо вздернула подбородок. – Меня, чтоб ты знал, приступом меланхолии не напугаешь. Ты еще не в курсе, как виртуозно я сама умею хандрить.

– Дань субкультуре, понимаю. – Ян привлек ее к себе, поцеловал в самый кончик густо напудренного носа.

– Не дань субкультуре, а особенности личности, – поправила Тина. – Ну, пойдем, что ли?

При свете дня Эйфелева башня Яна не то чтобы разочаровала, но впечатлила далеко не так сильно, как ночная ее ипостась, однако в удовольствии подняться на смотровую площадку он себе решил не отказывать. А вот Тина неожиданно заартачилась.

– Иди один.

– Почему? Ты не хочешь увидеть Париж с высоты птичьего полета?

– Я уже видела Париж с высоты птичьего полета.

– Но тогда меня не было рядом, пойдем, Пташка! – Он взял ее за руку.

– Я подожду тебя здесь, – она мягко, но решительно высвободилась. – Ты не волнуйся, я буду ждать сколько потребуется.

– Что-то не так? – Ян притянул ее к себе, заглянул в глаза.

Тина долго молчала, а потом сказала с вызовом:

– Можешь смеяться, но я боюсь высоты.

Он действительно рассмеялся.

– Пташка, не морочь мне голову! Ты не боишься высоты! Я своими собственными глазами видел, как ты стояла на перилах моста.

– Стояла, – она согласно кивнула, – но тогда были особые обстоятельства…

Ян помнил, какие это были особые обстоятельства, и жадный маслянистый блеск голодной реки тоже помнил. Хорошо, что сейчас Пташка боится. Раз боится, значит, та дурь, которая загнала ее на перила старого моста, уже выветрилась.

– Знаешь что, – он беззаботно улыбнулся, – я, пожалуй, тоже не пойду. Что я там не видел?!

– Ты не видел Париж с высоты птичьего полета, – она робко улыбнулась в ответ.

– А давай-ка рванем на Елисейские Поля! Триумфальную арку я тоже еще не видел.

Они бродили по городу до ночи. Гуляли по улицам, глазели на дома, магазины и отели, перекусывали в кафе, спускались в метро, чтобы выйти на поверхность уже на другом конце города, слушали уличных музыкантов, кормили в парке шустрых уток, а потом еще пару часов на «перекладных» добирались до отеля мадам Розы. Они вымотались и устали, как после тяжелой работы, и в то же время чувствовали себя счастливыми и свободными.

– Мне до смерти нравится Париж, – сказал Ян, затаскивая хихикающую Тину в ванну. – Мне нравится Париж и очень нравишься ты.

* * *

…Отец?! Этот мужчина, почти старик, – ее отец?! Он же ровесник ее деда!

– Что, девочка, я кажусь тебе слишком старым? – Прозорливость этого человека, ее отца, заставила Тину покраснеть. – Не смущайся, на правду обижаются только дураки, – он улыбнулся и сразу помолодел лет на двадцать. – Ну, давай знакомиться!

Она кивнула, робко улыбнулась в ответ и даже отважилась протянуть незнакомцу, своему отцу, руку.

– Меня зовут Клементина.

– Клементина – очень красивое имя. И ты тоже настоящая красавица, совсем как твоя мама. – Его рукопожатие было мягким, но крепким. – А меня зовут Яков Романович Щирый, но я буду рад, если ты станешь называть меня папой.

Он не спешил выпускать Тинину ладонь из своей руки, угольно-черные глаза внимательно изучали ее лицо. Их холодный блеск не смогла смягчить даже приветливая улыбка.

– Хорошо, – Тина осторожно высвободила свою руку. Яков Романович, ее отец, выжидающе приподнял одну бровь. – Хорошо, папа, – поправилась она.

Он удовлетворенно кивнул, обернулся к дяде Васе:

– Игнатыч, я бы хотел побыть наедине со своей дочерью.

– Как скажете. – Дядя Вася протянул ему черный кожаный портфель, ободряюще улыбнулся Тине и скрылся за дверью.

– Угостишь меня чаем? – спросил отец, когда они остались вдвоем.

– Да, конечно! – встрепенулась Тина.

– Обращайся ко мне на «ты». – Он, не снимая своих «чешуйчатых» туфель, прошел на кухню, уселся за стол, на то самое место, где раньше любил сидеть дед.

Тина поставила на огонь чайник, застыла у окна.

– Присядь, – отец кивнул на соседнюю табуретку.

Она послушно села напротив, внимательно посмотрела на разложенные на столе документы.

– Что это?

– Вот это, – отец ткнул пальцем в одну из бумажек, – результаты генетической экспертизы. Я привез их специально, чтобы у тебя не осталось никакого сомнения касательно нашего с тобой родства. Здесь все очень сложно, ты просто прочти заключение.

Тина взяла листок в руки, попыталась вникнуть в то, что там было написано. Несколько раз пробежав глазами заключение, она отложила документ.

– А здесь доказательства того, что нас с твоей мамой связывали теплые чувства.

Отец придвинул к ней бумажный конверт. Оттуда на стол высыпались фотографии. На каждой – женщина и мужчина. Вот они держатся за руки, вот радостно улыбаются, на одной фотографии даже целуются. Женщина, очень красивая, с глазами в пол-лица, с аристократическим носом и нервным вырезом ноздрей, с фигурой фотомодели и копной каштановых волос, – это ее мама, очень молодая и романтичная. А мужчина… отец почти не изменился за эти годы: все та же франтоватая небрежность в одежде, все тот же пронзительный взгляд. У ее родителей была очень большая разница в возрасте, лет двадцать, а то и больше, но оба они выглядели довольными жизнью и счастливыми. Если, конечно, можно доверять старым фотографиям.

– Вы долго встречались? – отважилась спросить Тина.

– Примерно полгода, – взгляд отца потеплел. – Твоя мама приехала в Москву поступать в театральный, – он улыбнулся. – Все красивые провинциалки мечтают поступить именно в театральный. Разумеется, она провалилась на первом же экзамене. Зато встретила меня. Я должен быть честен с тобой, это не была любовь с первого взгляда. Я был слишком стар для нее, она слишком наивна для меня. Мы оба прекрасно понимали, что наш союз непрочен и недолог, но нам было хорошо друг с другом. Я постарался, чтобы твоя мама не пожалела ни об одном дне, прожитом со мной. Я снял ей квартиру, устроил на хорошую работу, развлекал и оберегал ее, как умел. Однажды я даже поймал себя на мысли, что наш ни к чему не обязывающий роман может перерасти во что-то более серьезное, во всяком случае, я уже был к этому готов и готовил ее. А она исчезла… – отец надолго замолчал. – Она не взяла с собой ни одной вещи, подаренной мною, оставила даже драгоценности. Я решил, что у нее появился другой. Если бы я был моложе и глупее, я бы перевернул пол-Москвы, чтобы найти ее, но к тому моменту я уже достаточно долго пожил на свете, чтобы научиться философски относиться к ударам судьбы. Я просто постарался ее забыть, и мне это почти удалось.

– А фотографии? – спросила Тина.

– Про фотографии я тоже забыл, вспомнил лишь пару недель назад, когда узнал о твоем существовании.

– Почему она ушла?

– Девочка, ты задаешь вопрос, который я задавал себе сотни раз, – отец отхлебнул из своей чашки. – Теперь я жалею, что не пошел на поводу у чувств и не отыскал ее. Возможно, нам с тобой не пришлось бы впихивать семнадцать лет жизни в один короткий разговор. Сейчас я знаю, что тогда твою маму забрал твой дед. Приехать в столицу навестить любимую дочь-студентку и узнать, что она содержанка стареющего плейбоя, – такой удар немногие бы вынесли, но твой дед оказался крепким орешком. Он просто забрал блудную дочь домой. А потом выяснилось, что блудная дочь беременна, и поделать с этим уже ничего нельзя, остается только смириться. Наверное, твой дед бы смирился, если бы она не умерла во время родов… Я могу ошибаться, но мне кажется, что он не отдал тебя мне из-за ненависти. Человек так устроен – когда случается несчастье, ему проще найти виноватого, чем смириться. Твой дед ненавидел меня и покарал тем же оружием – лишил меня дочери.

Тина задумалась, раньше она никогда не рассматривала свои сложные отношения с дедом под таким углом. Впрочем, ничего удивительного, она ведь даже не догадывалась о существовании отца и не могла подумать, что дед может наказывать и еще кого-то кроме нее.

– У тебя есть ко мне еще какие-нибудь вопросы? – спросил отец. – Если есть, то задавай их сейчас, потому что позже я, возможно, не захочу на них отвечать честно.

– Почему он написал вам… тебе?

Отец пожал плечами.

– В письме твой дед не раскрывал мотивы своего поступка, просто сообщил твои паспортные данные и адрес и написал, что я, вероятно, являюсь твоим биологическим отцом.

Тина разочарованно вздохнула – дед остался верен себе до конца.

– Но я могу предположить, что таким образом он пытался позаботиться о тебе.

– Но вы… ты же мог отказаться от меня.

Губы отца растянулись в подобии улыбки.

– Клементина, мужчина может отказаться от родного ребенка в тридцать лет, когда он еще сам по сути своей эгоистичный ребенок, но в шестьдесят пять на такие вещи уже смотрят совсем с иной позиции. Твой дед был почти моим ровесником, и он знал, что делает. Все, на этом вопросы закончены? – Отец выразительно посмотрел на часы.

У Тины была еще сотня, если не тысяча, невысказанных вопросов, но каким-то шестым чувством она поняла, что отец не станет на них отвечать, поэтому просто отрицательно покачала головой.

– В таком случае собирайся. – Отец встал из-за стола. – На сборы у тебя есть ровно полчаса. Поторопись, дочка, у меня очень мало времени. Когда соберешься, позови Ивана, он поможет снести вещи, – последние слова были сказаны уже из-за порога.

А к чаю и варенью из райских яблок, которое она сама варила, он так и не притронулся. Почему-то этот факт Тину очень расстроил. Она плюхнулась на табуретку, уставилась на свои сжатые кулаки. На душе было тяжело и тоскливо. Может, оттого, что на прощание с прошлым ей скупой рукой отмерили каких-то тридцать минут, а может, оттого, что она до смерти боялась будущего. Где-то на окраине сознания бродила робкая мысль, что ее отец немногим отличается от ее деда…

Тина непременно бы расплакалась, если бы не баба Люба. Баба Люба вошла в квартиру по старой привычке без стука, заорала во все горло:

– Клементинка! Ты где?

– Я здесь. – Она вышла в прихожую.

– Ну что, горемычная, нашелся твой батяня?

– Нашелся.

– А что ж ты тогда смурная такая? Оттого, что батяня твой не шибко молодой? Так это даже лучше, старики они сердечнее. Да и мужик он еще хоть куда, такой фанаберистый, – баба Люба мечтательно улыбнулась. – И небедный, видать. Выгляни в окно, посмотри, на какой «монстре» он прикатил. Я такого чуда отродясь не видела, даже в романах своих не читала, а ты ж знаешь, Клементина, там все про красивую жизнь.

Тина подошла к окну – да, баба Люба не преувеличивала, когда говорила про «монстру». Отец приехал в огромном черном автомобиле, угловатом и с виду очень агрессивном. Машины сопровождения и даже «Мерседес» дяди Васи выглядел на его фоне игрушечными и совсем несерьезными.

– Когда уезжаешь-то? – послышалось за спиной.

– Через полчаса, – Тина не удержалась, всхлипнула.

– А что это ты носом хлюпаешь? – баба Люба обняла ее за плечи. – Девонька моя, да у тебя ж теперь при таком папаше жизнь начнется, как в моих романах. Одной на миллион такой шанс выпадает, а ты нюни распустила.

– Страшно, – прошептала Тина.

– Страшно ей! – неожиданно разозлилась баба Люба. – Страшно, моя хорошая, когда жить негде и жрать нечего. Вот где страшно! И вообще, ты мне про страхи не рассказывай. – Она погладила Тину по волосам, сказала потеплевшим голосом: – Ты, Клементинка, столько всего натерпелась, что хуже уже не будет. Что тебе сидеть в нашем городишке? На меня вот посмотри, видишь, во что превратилась? – баба Люба горько усмехнулась. – Вот то-то и оно. А когда-то была, как ты, – умница и красавица, и ухажеров тьма-тьмущая. Эх, да что тут говорить! Было да быльем поросло! А ты, дочка, не повторяй моих ошибок, бери от жизни все что можно. Нечего от подарков судьбы отказываться.

Они постояли еще немного, а потом баба Люба сказала, теперь уже деловито:

– Ну, давай я тебе собраться помогу. Что с собой возьмешь? В папенькину «монстру» много добра влезет.

– Он сказал, чтобы много не брала, что все купит, когда приедем на место.

– Вот умный человек! – Глаза бабы Любы зажглись хитрым блеском. – И то правда – что ж с собой старье всякое забирать?! Тогда, это, может… – она смущенно замолчала.

– Да, забирайте все, что вам хочется, – Тина правильно растолковала ее заминку.

– Что, все-все, что понравится, могу взять? – осторожно уточнила соседка. – И из мебели кое-что?

Тина кивнула. Что ей теперь эта мебель? В отцовскую «монстру» она все равно не войдет, а в пустующей квартире без хозяйского присмотра придет в негодность очень быстро. Так уж пусть лучше достанется бабе Любе, единственной из немногих, кто с самого начала относился к ней по-человечески.

– А телевизор? – Баба Люба с нежностью погладила почти новенький «Самсунг», последнее приобретение деда, погладила и тут же отдернула руку, точно испугавшись собственной наглости. – Не, Клементинка, телевизор – это вещь ценная, ты его лучше продай.

– Баба Люба, забирайте все, что захотите. Сами же говорили, что у меня теперь начнется новая жизнь. Так зачем же мне там старый телевизор?

– Ты моя хорошая! – От неожиданно свалившегося на ее голову счастья соседка аж прослезилась. – Добрая ты душа! Ты, главное, Клементинка, не волнуйся – я за вещичками присмотрю. Ничего, слышишь, ничего у бабы Любы не пропадет. Вот те крест! – Она размашисто перекрестилась, чмокнула Тину в щеку. В дверь постучались.

– Открыто! – опередив Тину, заорала соседка.

В квартиру заглянул Иван, спросил с порога:

– Ты скоро?

– Еще пять минут.

Тина метнулась в спальню, побросала в дорожную сумку свои одежки. Вещей у нее было немного, поэтому в сумке оказалось полно места. Подумав немного, девушка подошла к книжному шкафу, взяла в руки тяжеленный анатомический атлас. Именно он заменил ей детские книжки. Вместо зайчиков, колобков и прекрасных принцесс она часами рассматривала непонятные, а временами страшные картинки. На триста двадцатой странице даже сохранился ее детский «автограф» – размашистый каракуль на пол-листа. Тина с нежностью погладила пожелтевшие от времени страницы, захлопнула атлас, сунула его в сумку. Вот и все сборы, она готова к новой жизни.

В прихожей нетерпеливо пританцовывала баба Люба, в дверях, опершись широким плечом о косяк, стоял Иван.

– Готова? – спросили они хором.

– Готова. – Тина встряхнула сумку, посмотрела на бабу Любу, сказала упавшим до шепота голосом: – Ну, я пошла?

– Эх, Клементинка, – соседка часто-часто заморгала, прижала ее к груди. – Эх, горемычная! Как же я тут одна? Совсем сиротинушкой останусь. – Оборвав причитания, баба Люба отстранилась, сказала теперь уже деловито: – Ну, с богом, дочка! И смотри мне там…

Тина улыбнулась, баба Люба никогда не была мастерицей говорить красиво, но от ее непутевого напутствия на душе стало теплее.

– Спасибо! – Она поцеловала соседку в щеку.

– Иди уж! Батяня, наверное, заждался, – проворчала та, украдкой смахивая набежавшую слезу. – Нет, стой! Присядь-ка на дорожку.

Тина покорно уселась прямо на сумку.

– Да хватит вам уже шарлатанством заниматься! – подал голос Иван. – Тина, босс ждать не любит, – он мягко, но решительно поставил ее на ноги, сумку повесил себе на плечо. – Пойдем уж, долгие проводы – долгие слезы.

– Постой! – баба Люба что-то забормотала себе под нос, а потом торопливо перекрестила Тину. – Все, теперь ступай. Я на улицу не пойду, ты уж там сама…

Во дворе, как и в прошлый визит отцовских молодцов, собралась толпа зевак. Патриархи степенно восседали на скамейке, дворовые кумушки кучковались у подъезда, вполголоса о чем-то шушукаясь, ребятня, бесстрашная и любопытная, едва не лезла под колеса отцовской «монстры». Стоило только Тине выйти на улицу, как все, и патриархи, и кумушки, и ребятня, с жадным любопытством посмотрели в ее сторону.

– Ты теперь для них ожившая Золушка, – не то поддел, не то поддержал охранник. – Да не стой столбом, иди к машине.

– К которой?

– Вон, к «Хаммеру», – Иван кивнул в сторону «монстры». Вот, значит, как она называется.

Тина была в шаге от машины, когда задняя дверца распахнулась.

– Поторопись, дочка, – сказал ее отец с плохо скрываемым раздражением.

Тина замешкалась, обвела прощальным взглядом двор, дом, соседей, сделала глубокий вдох и нырнула в черное нутро машины.

* * *

Они ехали уже четыре часа. За все это время отец сказал ей едва ли пару слов. Как только «Хаммер» тронулся с места, мужчина тут же углубился в изучение каких-то документов, предоставив Тину самой себе. Она почти не расстроилась. Ей нужно было время, чтобы собраться с мыслями, хоть как-то подготовиться к тому, что ее ждет. Конечно, разговор с отцом мог бы ее успокоить и приободрить, но в равной же мере мог и напугать. Все-таки они похожи: ее дед и ее отец.

Пейзаж за окном машины начал меняться. Пыльные городки и унылые полузаброшенные деревушки сменили дорогие коттеджи – не дома, а настоящие замки и дворцы. Кричащая роскошь, вычурная архитектура, заборы в два человеческих роста – альтернатива обшарпанным городским «хрущевкам» и древним, по самые окна вросшим в землю деревенским избушкам, вестники другой жизни. Неужели и ей отныне придется жить в одном из таких домов, за одним из таких заборов?

Отец отложил документы, глянул в окно, сказал:

– Скоро приедем.

– Я думала, вы… ты живешь в Москве, – отважилась заговорить Тина.

– В Москве? – отец удивленно приподнял брови. – Дочка, разве можно жить в Москве? В Москве можно только существовать. Нет, я предпочитаю дачу.

Дача, от этого теплого и по-домашнему уютного слова сжимавшие душу тиски слегка ослабли. Они будут жить за городом на даче! Никаких тебе архитектурных монстров, никаких высоченных заборов. Дача в понимании Тины – это добротный деревянный сруб, двор с твердой, укатанной землей, стрекот кузнечиков и запах нагретых солнцем полей. А еще разномастная домашняя живность, начиная от суетливых кур и заканчивая самодостаточной ленивой кошкой.

Машина тем временем свернула с оживленной трассы, проехала с полкилометра по идеально ровной, точно вчера заасфальтированной, дороге, замерла у железных ворот, которые почти в ту же секунду пришли в движение. Из маленькой кирпичной будки навстречу процессии выбежал охранник в камуфляже и замер по стойке «смирно». Тина прильнула к окну. Как все странно: вокруг никаких домов, а тут почти посреди чистого поля – ворота.

«Хаммер» коротко рыкнул охраннику и вполз в ворота. Дальше дорога шла между двух рядов старых лип, таких больших, что их кроны сплетались высоко вверху и превращали дорогу в зеленый тоннель. Аллея Тине понравилась – красиво, прямо как в бабы-Любиных книжках про заграничную любовь.

Липы расступились неожиданно, и Тина задохнулась от смеси удивления и восхищения. Дорога вела мимо изумрудно-зеленых лужаек, диковинно постриженных кустов, ярких цветочных клумб и аккуратных дворовых построек к белому двухэтажному дому, приземистому и изящному одновременно.

Дом не портили ни массивные колонны, ни чуть тяжеловесный фасад, ни ковер из плюща на стене одного из флигелей. От дома веяло стариной, спокойствием и респектабельной буржуазностью. Ничего общего с вульгарной роскошью виденных Тиной раньше новостроек.

– Приехали, – сказал отец и, не дожидаясь, когда водитель распахнет перед ним дверцу, ловко, совсем не по-стариковски, выпрыгнул из машины. – Дочка, ну давай же! – поторопил он, протягивая Тине руку.

Выбираться из «Хаммера» было страшно, к его уютному нутру она уже успела привыкнуть, а снаружи ждала неизвестность.

– Вот, теперь это твой дом! – Отец хозяйским жестом обвел поместье, по-другому все это великолепие и не назовешь.

– Очень красиво, – Тина робко улыбнулась. – А где дача?

– Дача?! – Он вдруг рассмеялся, а отсмеявшись, сказал: – Дочка, это и есть дача. Извини, если ввел тебя в заблуждение. Понимаю, это не совсем то, что ты рассчитывала увидеть, но не волнуйся, тут тоже есть много интересного. Анна Леопольдовна тебе потом все покажет.

– Анна Леопольдовна?

– Моя домоправительница. Очень строгая женщина. Признаюсь, я ее даже побаиваюсь.

Представить, что отец может бояться какой-то экономки, было сложно, Тина недоверчиво улыбнулась.

– Скоро сама увидишь. – Не дожидаясь ее, отец решительно пошагал к дому. Тина двинулась следом.

Навстречу им уже спешил, сильно припадая на левую ногу, немолодой мужчина в камуфляже.

– С возвращением, Яков Романович. – Мужчина бросил на Тину быстрый взгляд, точно кнутом ожег. У него было некрасивое, мрачное лицо: впалые щеки, заросшие сизой щетиной, длинный крючковатый нос, тонкие губы и пронзительный взгляд. Неприятный тип…