Текст книги "Это мужской мир, подруга!"

Автор книги: Татьяна Веденская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Вы, Вероника, должны включить диктофон и следить, чтобы запись своевременно шла и не прерывалась. Также последите за поведением человека, его зовут Дмитрий. Мне потом будет интересно ваше мнение.

– Мое?!

– Да, а что? Надеюсь, об адвокатской тайне напоминать не надо?

– Нет... не надо, – растерянно согласилась я. Действительно, зачем напоминать о том, о чем я вообще не знаю! Судя по тому, как Журавлев снова просверлил меня острым взглядом, он понял мое неведение. Хмыкнул и спросил:

– Слушайте, Вероника, а вы как вообще учились?

– Хорошо, – промямлила я.

– И что, курс по основам адвокатской деятельности прогуляли? Почему вы вообще не проявляете никакой осведомленности?

– Ну... просто я... извините, растерялась. – Я бубнила что-то несусветное, догадавшись с ужасом, что Синяя Борода принял меня на эту работу, потому что по какой-то причине решил, что я окончила не исторический, а юридический факультет МГУ. Почему, интересно, он так решил? Да потому что ему и в голову не могло прийти, что на такое место пойдет человек с какого-то другого факультета! Зачем бы? Черт, и что же делать?

– Ладно, бросьте. В любом случае вы же понимаете, что все, что вы узнаете на работе, какой бы ерундой это ни было, не подлежит разглашению?

– Вы можете на меня рассчитывать, – совершенно искренне заверила его я.

Он снова глянул на меня, пожал плечами и пояснил:

– В случае нарушения вы можете получить массу проблем. Ну и, конечно, на карьере можете поставить крест. Ведь вы хотите карьеру сделать?

– Да! – Я кивнула, поразившись, как точно он просек, почувствовал мое самое горячее желание. Да, я хочу карьеру и только карьеру. Я мечтаю о деньгах, о собственной свободе, о независимости... но что же мне делать? Что, если этот дурацкий обман раскроется?

– О, бикса?! – раздался голос из дверей. В проеме стоял среднего телосложения мужичок с одутловатым лицом и всклокоченными волосами. Цвет лица у него был серый, под стать моей рубашке, руки грязные, с нестрижеными ногтями, а смотрел он на меня в упор. И взгляд этот был нехороший. Такой, как если бы я все-таки имела некоторую для него сексуальную привлекательность.

– Че, попутал, Дмитрий? – вдруг неожиданно грубо гаркнул Журавлев.

– Прости, врач, прости.

– Падай, – более мирно сказал мой босс. Но это был будто другой какой-то человек. – Что, идейный стал?

– Малек, – с неохотой кивнул этот... Дмитрий.

– Зачем тебе это?

– Баландер, сука, в кормушку запустил, все по палате разлил – а мы терпи?

– Тебе это зачем, паря? – каким-то забавно-простецким тоном прошепелявил Журавлев. – У тебя диагноз, тебе ж голодовка – вилы. Ты понимаешь? Сечешь? У тебя цапля [1]1
  Суд ( жарг.).


[Закрыть]на носу, хочешь продлять предвариловку? Только не жалуйся потом!

– Не бузи, – понуро ответил Дмитрий, уже вообще не глядя на меня. – Сделанного не воротишь. Че, я – фебус? [2]2
  Дурак ( жарг.).


[Закрыть]

– Ну, как знаешь, – вздохнул мой. – Заяву напишешь. Че надо-то тебе?

– Че, мы, не люди? Пусть этого уберут. Лютует. Рыбу к нитке привязал, сахар ворует. Черт бы с ним, но так же дальше нельзя. Спать даже негде!

– Доктор нужен? – продолжил этот странный, птичий разговор Журавлев. Я не могла оторвать от него глаз. Он словно разговаривал на иностранном языке, который знал в совершенстве, хоть он и не был ему родным. Через некоторое время Дмитрия увели, а Журавлев в двух словах пояснил, что этот Дмитрий – его давний клиент, мошенник, страдает тяжелой формой несахарного диабета и должен быть по закону освобожден по инвалидности, только вот... пока что до суда ему все же приходится сидеть тут. А пока что он объявил голодовку в связи с нечеловеческими условиями в камере.

– А кто такой баландер? – вспомнила я. – И еще... этот – пупкарь?

– Баландер, понятно, тот, кто разносит еду. Тут местный умелец придумал рыбу на веревку подвешивать так, чтобы из камеры создавалось впечатление, что рыба почти попадает в каждую тарелку и только в последний момент срывается. А она ни к кому не попадает, так у баландера и остается.

– Кошмар! И что, тут только одна на всех рыба? – поразилась я, конечно, тут же снова получив его взгляд.

– Рыба, может, и не одна, а только еда, пропитание тут – это почти что самое главное, святое. Вы не представляете, Вероника, что тут может произойти из-за куска сала или буханки хлеба, я уж не говорю о чае. А пупкарь – это надзиратель, он из погонов, в смысле, людей в форме. В то время как баландер – тоже из осужденных, хозобслуга.

– Прямо язык.

– Это да, – согласился он, садясь в машину. – И если вы хотите однажды стать адвокатом, вам этот язык надо знать.

– А что, по нему есть учебники? – рассмеялась я, но тут же осеклась, потому что он невозмутимо кивнул и сказал:

– Есть, конечно. Даже у нас в офисе есть, если интересно.

– Очень! – согласилась я, и действительно, вернувшись в офис, а случилось это только после шести, так как я была оставлена еще в двух судах конспектировать процессы, я раздобыла этот самый разговорник и увезла к себе домой. Во-первых, потому что, если уж я хотела удержать это место, мне надо было как-то подтянуться хоть в чем-то, или меня вычислят. Пока еще у меня не потребовали диплома, и слава богу, но ведь могут и потребовать. А во-вторых, мне вдруг действительно стало любопытно. Впервые в жизни я столкнулась с чем-то, как бы это сказать, настоящим, подлинным. Какая-то удивительная жизнь, даже, можно сказать, трагедия, разыгрывалась прямо передо мной. И я захотела заняться этим. Я так и заснула с тоненькой брошюркой в руках, вызывая своим рвением ухмылки у Варечки. Она заходила ко мне поздно вечером, хотела поболтать, жаловалась на этих чертовых русских, которые не только сами пьют и гуляют, как поросята, но умудрились сбить с пути истинного и ее саму.

– А это у тебя что? – пьяно удивилась она, заглянув через плечо. – Вколачивать баки. Влохаться. Мадам, вы решили пойти по кривой дорожке?

– Я, кажется, по ней уже пошла, – усмехнулась я и попросила сегодня меня оставить. Но дошла я в итоге только до Д – Дачник, то есть тот, кто грабит именно дачи. Вообще, не такой уж простой словарь. Столько интересного.

* * *

Продержалось мое относительное спокойствие, по моим подсчетам, недели три. Может, четыре (у меня все в голове в какой-то момент начало путаться). Работы было много, работа была разной, сложной, часто непонятной вообще. Дома я успела обзавестись целой самодельной, утащенной из офиса библиотекой – кодексы, кодексы: Гражданский, Арбитражный, Уголовный и несколько Процессуальных. Хотела заглянуть еще в Административный, но испугалась, уж больно толстая была книжка.

Увлекательнее всего было, конечно, читать Уголовный. Там я хотя бы примерно понимала, о чем идет речь. Убийство, нанесение тяжких телесных повреждений... Простор для работы. Я даже нашла статью, по которой надо было бы, теоретически, привлечь моего Мудвина. Статья 132 УК РФ, принуждение к действиям сексуального характера с использованием материальной или иной зависимости. Красиво звучит, да только кто ж его привлечет? Он же – Мудвин. Это меня в итоге привлекли, как злостную и пьющую. Да уж, оставалось только вздыхать и читать дальше. Статей в Уголовном кодексе было много.

К концу этой самой то ли третьей, то ли четвертой недели (скорее, правда, четвертой, так как я, кажется, уже даже зарплату успела получить) я совсем уже освоилась и почти перестала бояться. Я знала, что мне надо делать, чего Синяя Борода терпеть не может (опозданий, пасьянса на компьютере и грубости в отношении кого бы то ни было) и что одобряет (переработка, точное соблюдение инструкций, кофе без сахара, но с двумя порциями сливок). Я также узнала, что он не женат, хотя когда-то был, и эта информация была оставлена мной без рассмотрения. Хотя, если бы он оказался женат, наверное, было бы хуже. Почему? Даже не знаю. Затрудняюсь ответить.

Помню, тот день даже начался сомнительно. Как только я пришла в офис, а пришла я только к обеду, так как весь день проторчала в Верховном Суде, первое, что я увидела, был скандал. В коридоре стоял Холодов, тот самый Голова, таинственный и великий, как Гудвин (не путать с Мудвином), а на деле красивый, высокий импозантный старик лет под семьдесят, именитый адвокат со всеми возможными регалиями и... некто Погорельцев, тоже наш адвокат.

– Потрудитесь объяснить, – мягким, но явно недовольным голосом вещал Холодов, – почему вы опять прибыли на службу в пьяном виде?

– Потому что... я не пьян, – ответил ему Погорельцев, и уже по одному тому, как он это сказал, становилось абсолютно понятно, что он пьян, и сильно.

– От вас, простите, разит! – повысил голос Холодов и перевел взгляд на меня. Я постаралась слиться со стеной, но мне это не удалось.

– Вот скажите, Вероника Юрьевна, как, по-вашему, может являться на службу адвокат в пьяном виде? – спросил он, явно стараясь втянуть меня в разборку. В Холодове все было хорошо, кроме вот этой профессиональной черты от всех требовать полнейшего соответствия идеалу. Он цеплялся ко всем, кроме, пожалуй, Журавлева. Это было странно, если припомнить то, в каком диком виде являлся тот на работу. Но Журавлев был неприкасаемым, все же остальные, включая и меня, – нет. Так что я втянула голову в плечи (хотя какие там у меня плечи) и буркнула что-то нечленораздельное.

– Что, вам нечего сказать? – нахмурился Голова.

– У меня документы, – пискнула я. – Мне очень надо.

– А я считаю, – бушевал тот, – что за один даже единственный эпизод пьянства надо гнать взашей, и все тут!

– Совершенно с вами согласен, – высунул из кабинета нос младший партнер, господин Мазурин, тот еще подхалим. С Холодовым он был согласен всегда и во всем, ну а тем более в таком вопросе.

– Вы привезли документы? – спросил меня Журавлев, с неприступным и отстраненным видом проплывающий мимо этого сборища.

– Да, конечно, – кивнула я, устремляясь за ним.

– Вот ты мне скажи, Максим, – с отеческой интонацией обратился к нему Холодов, – почему бы нам не выгнать к чертовой бабушке этого алкоголика?

– Потому не выгнать, что у него связи в Газпроме, – не поведя и бровью, ответил мой шеф. Возникла пауза, после которой Голова всплеснул руками, молча воздел их к небу, потряс немного, словно говоря, что в такой ситуации ему только и остается, как Понтию Пилату, умывать руки. И почти сразу ушел к себе. Алкоголик Погорельцев со связями из Газпрома был отправлен домой, допивать и дозакусывать, а Синяя Борода, удобно расположившись в кресле, вдруг неожиданно обратился ко мне с вопросом:

– Вероника, вы говорили, что никогда раньше, то есть до нас, не работали. Это верно?

– Ну... да, – растерялась я, не зная, как говорится, куда клонится этот базар. Тьфу ты, переучила я явно тюремный сленг. Но как ни крути, а этот разговор мне совсем не понравился.

– Тогда как же вы объясните, что на ваше имя уже существуют и пенсионные, и страховые карточки, и все необходимые социальные номера? Как же они образовались? Завелись сами по себе? – спросил он тем же ровным тоном и внимательно на меня посмотрел. Я похолодела, понимая, что вот он, мой жалкий и неотвратимый конец. Что я должна ему отвечать?

Глава 8
Блондинки начинают и выигрывают

Умение убеждать есть не у всех. Это, как говорится, или дано от Бога, или можно идти курить бамбук. У меня с даром убеждать не очень. Единственный раз, когда я пыталась убедить отца в чем-то, кончился драматически для меня. Ведь это я плелась тогда по улице полуголая, без копейки в кармане. Если бы я умела убеждать, то хотя бы контролера в троллейбусе сумела убедить не выгонять меня из транспортного средства. Я же, когда попыталась что-то выдавить, глядя на здоровенного лба с непонятным удостоверением, только еще быстрее оказалась на остановке. Да, тогда был неудачный денек, ничего не скажешь. Почему, спрашивается, так случилось, что, когда я в первый, можно сказать, раз поехала на троллейбусе без билета, меня тут же поймали и ссадили? Просто чудо какое-то! Да и вообще по жизни разве мне везет? Если я что-то нарушала на дороге, меня всегда штрафовали. Кого-то, может, отпускали, а мне – впечатывали по полной программе, даже взяток не брали. Писали протокол. А Мудвин? Ну что, не мог он пристать к кому-то более везучему или хотя бы умеющему правильно постоять за себя? Так нет – все проблемы получила я. По полной, как говорится. И теперь я, получается, продолжаю огребать последствия. Какие социальные номера? Какой пенсионный фонд? Я стояла и хлопала глазами, с трудом заставляя себя дышать. Ну вот все и кончилось, практически не успев начаться. Сейчас ссадят с троллейбуса.

– Что вы молчите? – минуточку помолчав, дернул меня мой теперь уже практически бывший начальник. Строгий, растрепанный и серьезный, очень умный, с красивыми голубыми глазами – Синяя Борода. Сейчас меня порубят на куски.

– Я... извините, даже не знаю. А... что?

– Вы точно нигде не работали? – хмурился он.

Я лихорадочно пыталась что-нибудь сообразить. Сказать правду? Глупо, можно просто сразу пойти и написать заявление об уходе. Соврать? Но что? На ходу придумать что-то не получалось, я вообще не мастер экспромта.

– Ну, я подрабатывала...

– Вы говорили, что неофициально.

– Может быть, полуофициально, – неуверенно пожала плечами я.

– Получается, что вы работали все же вполне официально.

– Нет! – помотала головой я. – Или да?

– Это вы мне скажите, – развел руками он и пристально на меня посмотрел. Потом почему-то усмехнулся. – Вы что, что-то скрываете? Страшную тайну?

– Я? – фальшиво изумилась я. И тут меня озарило. – Я поняла. Это... просто по моей трудовой, наверное, работала подружка.

– Значит, у вас была трудовая?

– Так она ее и завела!

– Зачем? – хмыкнул он и еще больше обрадовался. Было видно, что ему по какой-то причине все происходящее доставляет удовольствие.

– Ну... она была не местная. У нее... она с Украины, а у нее ребенок маленький на руках, – врала я, удивляясь самой себе. – Вот она и попросила. Я и забыла об этом.

– Странно. Как можно такое забыть?

– Ну, потому что это давно было.

– Да? Как интересно! – хлопнул в ладоши Журавлев. – А последний платеж в пенсионный у вас был чуть ли не пару месяцев назад. Как же так?

– Ну... – мямлила я. Да, я играла не на своем поле, ведь, как ни крути, напротив меня в удобном рабочем кресле вольготно раскинулся профессиональный адвокат, причем один из лучших в этом городе. И он владел информацией, а я даже не могла представить, какой именно.

– Может быть, лучше сказать правду? – Он скептически поиграл бровью и уставился на меня. Правду? Стоит ли? Я не была уверена. – Ну что же такого страшного вы можете скрывать? Что у вас не тот опыт, какой вы указали тут? Так вы никакого практически не указали.

– Я просто не знаю, как поступить, – согласилась я и присела на край стула. Журавлев ласково и твердо вел разговор, и у меня появилось ощущение, что я запуталась в щупальцах огромного спрута.

– Я помогу вам. Я знаю, как вам нужно поступить. Скажите мне, где вы работали. Если это не ФСБ, а вы не шпионка – вам нечего бояться. Я просто хочу понять, все-таки мы с вами уже месяц работаем. И вы работаете неплохо.

– Спасибо, – кивнула я, чувствуя, что на глаза почему-то наворачиваются слезы.

– Так где?

– В Call-центре одной телефонной компании.

– Вот видите, как все прекрасно объяснилось. Как долго вы там работали?

– Год, – сказала я. – Но вы же и сами это знаете. У вас же платежи.

– Конечно, я знаю. Мне важно понять, что вам можно все-таки доверять. Ведь я могу вам доверять? Все-таки вы моя помощница, мало ли что может быть нужно по работе. Мы же с вами так часто и подолгу бываем вместе. Так что скажете? Могу я вам доверять?

– О, конечно, – заверила я его. – Я сделаю все, что вам нужно. Я очень ценю ваше доверие.

– Ну вот все и выяснилось. А теперь объясните, почему вы скрыли, что работали в Call-центре. Зачем скрывать такой, в общем-то, простой и безопасный факт. Заводить новую трудовую книжку, разводить все эти шпионские игры? Ради чего?

– Я... тут вот такое дело... – Я пыталась подобрать слова, но они застревали у меня в горле, мешая дышать. Я вдруг поняла, что мне очень стыдно. Мучительно стыдно называть те причины, по которым мне пришлось уйти. Рассказать ему о мудвинском домогательстве? Так ведь и он не поверит. Он уже решил, что я врушка, и теперь подумает, что я просто придумываю несусветную историю, чтобы оправдать... что? Увольнение? Да, увольнение за пьянство – это же просто позор. Какая все-таки сволочь Мудвин. Ну что, нельзя было дать мне просто уйти? Скотина просто.

– Вы что-то замолчали. Продолжайте. Или, считайте, вы уволены, – вдруг резко изменил интонацию Синяя Борода.

Я покачала головой и буркнула:

– Вы уволите меня в любом случае.

– Возможно. Но если вы не объяснитесь, то я сделаю это прямо сейчас. Вероника, у меня нет больше времени, мне нужно ехать в суд. Говорите! – Он встал, принялся складывать бумаги в портфель, не глядя на меня совсем. И я решилась.

– Меня уволили по статье. Я поэтому не решилась показать вам трудовую. Тогда бы меня точно не взяли.

– Это понятно, это объяснимо, – кивнул он, а на его красивом бесстрастном лице не отразилось ни одной эмоции. – И что же это была за статья? Вы не справились с должностными обязанностями? Я с трудом представляю, как это возможно в Call-центре.

– Меня уволили за пьянство. Скрывать бессмысленно. Вы можете все и так выяснить.

– Что? – И тут он в буквальном смысле слова вытаращился на меня. – За что?

– За пьянство на рабочем месте, – еще раз четко проговорила я.

– Но... почему? Вы пьете? – с сомнением уточнил он.

– Я? Нет, конечно. Я пью крайне редко и крайне мало, разве что красного вина, которое подарят знакомые, приехавшие из Франции, – горько рассмеялась я. – Максим Андреевич, я все сказала. Я была уволена по статье, это факт. Об этом есть запись в моей трудовой. Этого уже никуда не денешь, так что зачем что-то еще объяснять.

– А есть что объяснить? – поинтересовался он, немного придя в себя.

– Я могла бы сказать вам, что это недоразумение, что меня подставили, что я не виновата. Но... я понимаю так, что вам это говорят часто? – Я улыбнулась, вспомнив, как позавчера в одном московском СИЗО приятного вида молодой человек с немного суетливыми движениями пальцев с пеной у рта рассказывал, что «сумку не подрезал», что «менты под протокол его приписали», что он «вообще у шмары был». А в деле лежал экспертный отчет об отпечатках пальцев на кошельке и документах, которые лежали, на минуточку, во внутреннем кармане его куртки. И, соответственно, по результатам обыска у той самой шмары были обнаружены серьги.

– Да уж, сказать можно все, что угодно, – согласился со мной Журавлев. – Но вы все-таки попробуйте. Пьянство? Может быть, был праздник? День рождения? Или вы были в депрессии?

– Максим Андреевич, я не была в депрессии. И не была пьяна. Но я не хочу говорить об этом. Я только скажу вам, что работа тут, с вами, очень для меня важна. Я очень ценю место и дело, которое вы мне доверили, и сделаю все, чтобы быть вам максимально полезной. Выполню все и всегда, качественно и в срок.

– И пить на рабочем месте не станете? – лукаво добавил он.

Я вздохнула:

– Понимаю, что вы мне верить не должны...

– Не должен. И не верю. Я буду все проверять.

– Это правильно, – подавленно согласилась я. – И я хочу сказать вам кое-что еще о себе.

– Еще? – переспросил он, и глаза его моментально сузились. – Куда уж больше. Надеюсь, вы никого не зарезали?

– Я действительно окончила МГУ. Но не юридический, а исторический факультет.

– Что-о? – снова сел Журавлев. Я понимала, что надо немедленно что-то делать, или я буду уволена еще до того, как он выйдет из кабинета.

– Да, это так. Я вообще не должна была это место получить.

– Это уж точно. Зачем вам становиться помощником адвоката? Вы же не можете быть адвокатом.

– Я не могу, да. Но я и пришла сюда, чтобы устроиться... секретарем.

– Кем? – поморщился он.

– Секретарем, – терпеливо пояснила я. – Когда я звонила, я думала, что вы ищете секретаря. Так было написано в объявлении. А вы не очень-то пояснили, кто вам требуется.

– Но потом-то? – покачал головой он. – Потом разница стала понятна.

– Да. – Плечи мои поникли. – Но мне так нужна была работа. И я... я подумала, что вдруг справлюсь. Я же старательная и учусь быстро. А это все оказалось таким интересным. И... и я подумала, что вдруг я вообще ошиблась с факультетом.

– То есть вы хотите сказать, что у меня в помощниках человек, который ни разу в жизни не держал в руках Уголовный кодекс? – возмутился он. Тут у него зазвонил телефон, он принялся что-то объяснять про недопустимость использования протокола с датой, написанной неверно. С той стороны, видимо, были не согласны, мой Журавлев спорил, горячился и ненадолго забыл обо мне.

Я перевела дух и попыталась проанализировать то, что произошло. Но стоило только задуматься, как становилось понятно, что все плохо. И вообще хуже некуда. Может, не стоило говорить о дипломе? Ага, он же сказал, что будет меня проверять. Только попроси принести документ об окончании вуза – и меня бы поймали, так зачем затягивать агонию? Уж лучше сразу.

– Так, мне срочно надо ехать.

– Хорошо, конечно, – кивнула я, надеясь на чудо. Его не произошло. Журавлев зло посмотрел на меня и сказал:

– О решении вашего вопроса я вам сообщу. Вся эта история... мягко говоря, странная.

– Я понимаю.

– Не думаю.

– Но я буду очень стараться. Я выучу все, что нужно. Я могу работать до вечера. Ночью.

– Этого не требуется.

Он пожал плечами и вышел, оставив меня сидеть и дергаться. Чем я, собственно, и занялась. Что мне делать дальше? Кто меня теперь возьмет и куда – с такой-то историей. Выгнали с позором, теперь уже дважды. Если так пойдет, папа мой все-таки добьется своего, и я вернусь к нему, побитая, опозоренная, на щите. И пойду за того, за кого он захочет. А может, он меня уже и не примет, выгонит тоже.

Да уж, каких я только мыслей не передумала, а Синяя Борода в тот день на работе больше не появился. Он только позвонил в офис и через адвоката Щедрикова, местного прохиндея и карьериста, постоянно торчащего в офисе, чтобы быть поближе к Халтурину и Голове-Холодову, передал, что завтра с утра я должна быть в Матросской Тишине с бумагами по делу. Дело там было веселое.

Несколько отставных офицеров обвинялись в киднепинге. Украли они, по версии следствия, и удерживали взаперти четверых проституток, которые, собственно, и подали заявление в милицию после освобождения. Сказали, что офицеры «крышевали» их деятельность в области сексуальных услуг. Потом что-то кто-то с кем-то не поделил, и военные выкрали четверых девушек, требуя за их освобождение и возвращение «к станку» с других сутенеров около пятидесяти тысяч долларов. История была мутная, запутанная и только в начальной стадии. Офицеры сидели в СИЗО, мы работали по их делу. Офицеры были все как один люди приличные, семейные. У двоих даже имелись внуки. Работать с ними было – одно удовольствие, изъяснялись они нормально, миску называли миской, а не шлюмкой, а дежурных дежурными, а не пупкарями. В общем, офицеры были вполне милыми, хотя, как я подозревала, девушек они действительно крали, и сутенерами они действительно являлись. Впрочем, как бы это ни казалось странным, вопросы их вины или невиновности не имели к нам никакого отношения. Когда я только пришла в фирму, я заинтересовалась вопросом: «А что делать, если он действительно убил?» Зарезал, украл, выманил, обмишурил.

– А почему это должна быть наша проблема? – удивился Вадим, мой коллега, помощник адвоката.

– А чья? Защитника?

– Нет, это вообще не наша проблема. Мы работаем на процесс. Мы должны отстаивать права человека. А они есть у всех, даже у виновного.

– В смысле? – не понимала я. Да, мне сильно не хватало этого самого юридического образования. Я думала, что мораль – это вопрос каждого. И защищать виновного – стыдно и плохо. А оказалось, что для виновного адвокат должен найти смягчающие обстоятельства, если они есть. Или, если следствие проведено плохо, некачественно, указать на все недостатки процедуры. Словом, адвокат должен делать все, что сможет, чтобы человека, даже виновного, не засудили.

– А если он выйдет и снова убьет? Благодаря адвокату? – не унималась я.

– Значит, это плохая работа милиции, – заверил он меня. – Впрочем, ты можешь так не мучиться. У нас крайне редко выходят.

– В смысле? – не поняла я. Совсем не поняла. Почему редко? Что, всех сажают? А если ошибка?

– В прямом. У нас своего рода уникальное правосудие. Обвинительный уклон и презумпция виновности.

– Что это значит? Вроде в законе наоборот.

– В законе – да, – ухмыльнулся Вадик. – А на деле девяносто девять процентов дел заканчиваются обвинительным приговором, если уж они дошли до суда. Вот так-то! Когда я стану адвокатом, я буду заниматься арбитражем. Уголовные дела – самые стремные. Кого-то не вытащишь, тебя потом в асфальт закатают. Знаешь, как часто адвокатов убивают?

– Не знаю, – призналась я. На моей памяти никого не убивали, но я и не знала ни одного адвоката. У отца, наверное, были какие-то знакомые по этой части, но представлена я была тем и окружена теми, кто сами нуждались в помощи адвоката. И кто как раз мог кого-нибудь «закатать». В общем, после этого знаменательного разговора я поняла, что вопрос «виновен или нет» никогда не тревожит адвокатское сердце. Это вообще не его вопрос. Для него важно только, чтобы все было сделано как надо, желательно по закону.

* * *

Следующие несколько дней прошли в большой работе. У Синей Бороды одна встреча следовала за другой. Он снова усадил меня за руль, это ему очень нравилось, и уткнулся в бумаги. Со мной он разговаривал коротко и только по делу. Никаких обсуждений, никаких вопросов, хотя его выраженная холодность показывала мне, что вопрос мой еще не решен и не будет, скорее всего, решен положительно. Он явно выбирал момент посвободнее, а может, сначала хотел найти мне замену. Все-таки при его загрузке остаться снова одному – это не фонтан. Тем более если учесть его манеру взаимодействовать с людьми, становится ясно – искать себе сотрудников он не любит, терпеть не может.

Я выбивалась из сил, стараясь показать, насколько мне важно мое место. Я даже начала возить с собой бутерброды, заметив, что Синяя Борода никогда ничего не ест. Я сама была не фанаткой правильного питания. Я могла целыми днями лопать карамельки и пить чай, а вечером проглотить уличный пончик – и все. Но ему надо же хоть как-то питаться. На нем любой костюм висит как на пугале огородном. В общем, я даже подсовывала ему бутерброды, которые он употреблял, кажется, даже не отдавая себе в этом отчета. Так, не отрываясь от ноутбука или файлов, и употреблял. А потом появилась она. И внесла раздор и смуту в наше и без того напряженное бытие.

Ее звали Илона. Да, случаются же чудеса, и дают же кому-то родители такие вот редкие поэтические имена. Она пришла к нам ближе к вечеру, когда все были уже усталыми и немного расслабленными. У нее были длинные стройные ноги и шелковые, явно обработанные чем-то дорогим и правильным соломенно-пепельные волосы. Одета она была в платье-футляр, приличное, совсем не вызывающее. Макияжа на лице не было почти совсем. И несмотря на это, все, кто в тот момент находился в офисе, практически застывали на месте, как соляные столпы. Она была красива. Больше того, она была сказочно красива и знала об этом. И еще больше, она знала об этом и умела держаться так, словно в этом нет ничего особенного. Сочетание невероятной, отточенной, бьющей прицельно, ухоженной женской красоты и простоты взгляда, чистоты помыслов создавало невероятный эффект. Стоя рядом с такой девушкой, я почувствовала себя только жалкой карикатурой, подобием женщины, смазанным, незаконченным и брошенным за ненадобностью наброском.

Журавлев, как назло присутствовавший при этом пришествии, тоже отдал дань новой девушке, явившейся устраиваться к нам на место секретарши. Он застыл и не отводил от нее глаз, внимательных и полных вполне понятных мыслей. Впрочем, с Журавлевым никогда ничего не понятно до конца. Он мог думать о чем-то другом, глядя на новоявленную Клаудиу Шиффер. Она же посмотрела на него своими влажными большими голубыми глазами и уже собралась было что-то спросить, как он заговорил первым, опередив ее.

– Вам, наверное, Халтурин назначал? – с интересом спросил он, пока все остальные сотрудники падали в обморок в коридоре.

– Да, – кивнула она и скромно потупила очи.

Я смотрела на нее из глубины нашего коридора и слышала, как рядом со мной буквально хрипит, задыхаясь, Вадик.

– Тогда вам вот туда. В самый большой кабинет, – добавил Журавлев, потом, кажется, немного даже покраснел и ушел к себе. Или мне показалось? Может ли моя Синяя Борода испытывать какие-то человеческие чувства? А вдруг да? Ну и что, что он никогда в этом замечен не был? В какой-то момент я вдруг с удивлением отметила, что мысль о том, что Журавлев может что-то чувствовать к этой Илоне, почему-то мне неприятна. Почему бы? При виде такой женщины, как эта Илона, любой мужчина должен ощущать пожар в крови и крылья за спиной.

* * *

Конечно же, Илону приняли. Мало того, насколько я поняла, ей даже зарплату дали какую-то экстраординарную, не соответствующую традиционным представлениям о доходах секретарей. Правда, не могу не упомянуть о том, что Илона действительно подходила на должность с такой зарплатой. У нее имелся даже диплом юридического факультета, чем она выгодно отличалась, к примеру, от меня. Узнав этот факт, я загрустила окончательно. Конкуренции, да еще такой, мне не выдержать ни за что. Конечно, ее оценили по достоинству. Правда, не все. На следующий день после ее устройства на работу я слышала, как из приоткрытого халтуринского кабинета звучали возбужденные голоса нескольких наших адвокатов.

– Да мы за эти деньги можем трех секретарш нанять, – горячился Погорельцев, которому женская красота наносила меньшие травмы, нежели остальным. У него частенько имелась и анестезия, и противоядие в крови. Он предпочитал любовь к чистым напиткам и повышение зарплаты себе самому, чем длинноногое белокурое чудо в холле.

– Мы – известнейшее адвокатское образование в стране! – отвечал ему Халтурин с достоинством. – Для нас такая секретарша как визитная карточка.

– Да она просто находка! – хором кричали Щедриков и Мазурин, сидевшие оба уже без галстуков. – На нее будут толпами сбегаться, чтобы только посмотреть.

– Да нас будут теперь ненавидеть все клиентки поголовно, – вставил кто-то еще, кажется, наша умная и невосприимчивая к красоте Голова – Холодов.