Текст книги "Сволочь ты, Дронов!"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Впрочем, сама Анастасия Григорьевна полагала, что не слишком-то она и напрягается. Это раньше было тяжело, когда жив был ее отец. Потому что последние двенадцать лет лежал, сердешный, прикованный к постели. Страшный диагноз не давал даже малейшей надежды на то, что он когда-нибудь встанет. Были у деда парализованы обе стороны, лежал колода колодой, ни перевернуться, ни кружку с водой ко рту поднести самостоятельно. Попросить той же воды и то толком не мог – язык отнялся в первые же минуты болезни, а потому до самой смерти мог выговаривать только четыре слова: 'Да', 'Натя' (в смысле, Настя – дочку звал, а потом и вовсе все у него Натями стали), почему-то цифра 'Три' и самое главное, самое любимое его слово – 'Зараза'. Говорил с трудом, но с видимым удовольствием. С утра до вечера только и слышалось:
– Да-да-да-да! Натя, зараза! Да-да-да-да-да! Зараза!
И на дочку ругался, и на внучку, и на болезнь. Даже на Всевышнего ругался. За то, что не забирал его, за то, что позволил так долго быть обузой себе и близким.
Ухаживать за дедом было нелегко. Это уже потом, когда Алька немного подросла и на нее тоже были возложены определенные обязанности, он из-за долгой болезни худой стал, как скелет, одна только желтая кожа прикрывала ребра. А вот матери на первых порах ох как досталось! Был дед здоровенным, скорее даже толстым. Поди-ка попереворачивай сто двадцать килограммов непослушного бесчувственного тела, поменяй-ка под ним постельное белье, да утку под него подсунь. Хорошо хоть Алька к тому времени самостоятельно стоять и даже топать по белу свету научилась, и мать все внимание переключила на отца, Алькиного деда.
В общем, позавидовать Анастасии Григорьевне нормальный человек не смог бы, разве что мазохист какой-нибудь. Всю жизнь, как папа Карло, вкалывала на двух-трех работах. Даже теперь, уже три года будучи пенсионеркой, по-прежнему бегала с работы на работу. Пенсия-то небогатая, а кушать хочется. Да еще и Альку прокорми-ка, растущему организму много надо. Вот и крутилась целыми днями. С утра до вечера в булочной полы надраивала, оттуда бежала на родной завод, на котором раньше сборщицей работала. Теперь стара стала, целый день у конвейера не выстоишь, вот и переквалифицировалась в прачку, стала по вечерам халаты стирать в том же сборочном цехе. Там работа тонкая, весь персонал сугубо в беленьких халатиках, как в больнице. А коллектив – триста человек. И всех обслужи, всех обстирай на допотопной машинке 'Рига'.
Алька тоже подрабатывала. Как четырнадцать исполнилось, устроилась на почту телеграммы по вечерам разносить. Иной раз и в булочной матери помогала. Особенно в плохую погоду, когда покупатели грязь килограммами на ногах таскали. Приятного в такой работе, конечно, мало, а что поделаешь? Матери, поди, тем более несладко. Жить-то надо, кушать-то хочется!
Они никогда не шиковали. Разве что на новый год мать немножко раскошеливалась, и Алька с удовольствием уплетала за обе щеки салат Оливье и тушеную капусту с настоящей свининкой. А обычно обед у Рябининых был нехитрый – макароны или в лучшем случае рис с котлетами. Правда, в котлетах было больше хлеба, чем мяса, да и размером те котлеты были с медный пятак. Но все в этом мире относительно. Это у Жанки, скажем, такие котлеты вызывали гримасу отвращения. А Алька привыкла, для нее это было вполне нормально и даже вкусно. Потому что иной раз перед зарплатой приходилось и вовсе на черном хлебе с чаем сидеть.
Однако ничего, и при таком питании Алька выросла здоровой девкой, и даже почти симпатичной. По крайней мере, мальчишки в последнее время стали поглядывать в ее сторону. Пусть она одета хуже многих одноклассниц, зато далеко не все девчонки могли похвастать такой фигуркой, как у Альки! У тех под блузкой лишь намек на будущую грудь, а у Альки – уже не намек, уже очень даже было на что посмотреть. А мальчишкам ведь, как детям малым, посмотреть мало, им бы все на ощупь попробовать…
В общем, несмотря на более чем скромную одежку, Алька не считала себя обделенной мальчишеским вниманием. И даже уже в некотором смысле приобщилась к взрослой жизни. Правда, не совсем по собственному желанию. Правильнее будет сказать, 'добровольно-принудительно'. Зато приобщил ее к ней не кто попало, а сам Витька Кузнецов из 10-Б. А потому Алька не слишком-то и сожалела об этом шаге. Радости особой, правда, тоже не испытывала, потому что так и не поняла, почему же вокруг этой темы так много разговоров. Зато отношения с Кузнецовым придавали ей некоторый статус уважения, значимость в школьном обществе. Потому как Кузнецов с кем попало время терять не станет. И если уж Витька нашел в Альке что-то такое особенное, то оно, безусловно, заслуживало внимания и уважения. И все чаще Алька ловила на себе мальчишеские взгляды.
…В тот день Алька пришла домой чуть позже обычного, около семи. Пока сфотографировалась, пока телеграммы разнесла. Едва успела переодеться в домашнее. Халаты Алька не носила. И вовсе не из принципа, какие уж в их семье принципы? Просто денег на домашнюю одежку вечно не хватало, а потому мать рассудила: а чего на халаты тратиться? Дома ведь никто не видит, дома можно ходить в том, что уже относили 'в люди'. Чаще всего это были какие-нибудь растянувшиеся сзади до полного безобразия юбки или трико, да рубашки с протершимися до дыр рукавами. В теплое время обходились старыми майками. А однажды так совсем подфартило – матери в булочной отдали для Альки совершенно шикарную розовую футболку с чуть-чуть полинявшим рисунком. Собственно, 'чуть-чуть' – это разве что для дома. На улицу в такой майке даже Алька не вышла бы. А вот для дома – не только в самый раз, а очень даже шикарная маечка! И достаточно длинная, как коротенький сарафанчик, так что надевать старые спортивные штаны не было необходимости.
Алька даже не стала заглядывать в холодильник. Чего туда глядеть, если там в лучшем случае початая пачка сливочного масла лежит да парочка яиц, а в худшем кипяченая вода охлаждается? Скоро мать придет, принесет чего-нибудь, вместе и поужинают. И Алька без особого желания засела за уроки.
В это время и раздался звонок. Алька решила, что мать просто забыла ключи, потому и звонит. А может, Жанка мимо шла и решила заскочить? Как была, в одной маечке, так и открыла дверь.
Перед нею собственной персоной стоял Дронов. Пожалуй, вот так, нос к носу, когда можно откровенно разглядеть лицо визави, они столкнулись впервые. Впрочем, рассматривать снова было некогда. Дронов едва поздоровался и, практически не испросив у хозяйки разрешения, отодвинул Альку от порога и прошел в квартиру:
– У нас антенна барахлит. Вы ничего не крутили?
И стал внимательно оглядывать шнур от телевизионной антенны, протянутый вдоль плинтуса.
– Неа, – недоуменно пожала плечом Алька.
Ей, собственно, ничего и не оставалось, как молча идти вслед за непрошенным гостем в комнату. Дронов проследил шнур до самого телевизора, повреждений не обнаружил. И только тогда удивленно воскликнул:
– Господи, и он что, еще работает? Раритет!
Его восклицание, как поняла Алька, относилось к телевизору 'Рассвет', старенькому черно-белому трудяге приблизительно шестидесятого года выпуска. Опять таки не спросив разрешения, Дронов включил агрегат.
– Может, это и не у вас, может, это во всем доме такое творится?
Алька не ответила. Молчала, недовольная вторжением наглого гостя. Телевизор нагревался очень долго. Сначала появился звук, и лишь спустя едва ли ни минуту, если не больше, засветился экран. Во всю его ширину шли косые полосы.
– Хм. – Издал неопределенный звук Дронов. – Похоже, у вас тоже.
– Да нет, – огорчила его Алька. – Надо просто ручку покрутить.
И полезла настраивать. На одной из ручек настройки, торчавших с правого бока ящика, отвечающей за частоту кадров, на длинном шнурке болталась железная болванка, давным-давно притащенная матерью с завода. Это странное приспособление служило своеобразным фиксатором, потому что без грузила остановить бесконечное мельтешение кадров не было никакой возможности. Алька покрутила ее немножко, но сделала только хуже: теперь к диагональным полоскам присоединились частые горизонтальные.
– Ну вот, – рассердилась Алька. – Теперь фиг настроишь!
– Как 'это' вообще можно смотреть?! – удивился гость.
Алька не ответила. Раздражение росло в ней с каждой минутой. По собственному опыту знала – теперь действительно придется очень долго настраивать эту чертову ручку. Сама она не помнила, да и, собственно, при всем желании не могла помнить, а вот со слов матери выходило, что с этой ручкой проблемы возникли практически сразу после покупки телевизора.
Крутить ручку нужно было очень медленно и аккуратно, даже филигранно, чтобы поймать нужное положение. Этому мешали шнурок с болванкой, тянущие ручку вниз. Алька сделала неловкое движение, и грузило с грохотом свалилось на пол, откатившись далеко под телевизор. Алька промолчала, хотя в это мгновение ей, пожалуй, больше всего на свете хотелось обматерить непрошенного гостя, и полезла под телевизор, совершенно забыв, что на ней в данную минуту не джинсы, не спортивные штаны, а коротенькая маечка-сарафанчик. Неосмотрительный поступок для шестнадцатилетней девушки, очень неосмотрительный…
К спорту Володя Дронов приобщился еще в школе. Сначала, как все, просто два раза в неделю посещал уроки физкультуры. Чуть позже, когда после шестого класса вдруг за одно лето вымахал на целых четырнадцать сантиметров и превратился в самого высокого мальчика среди одноклассников, всерьез увлекся баскетболом. А здоровый мальчишеский организм все продолжал расти. Вот и выходило, что выбор за Володю, собственно говоря, сделала природа. Ну чем, скажите, еще, кроме баскетбола, заниматься в жизни человеку с таким ростом?!
Со временем спорт поглотил все остальное. Был только баскетбол, и ничего кроме. Разве что мечты о высоком. И цель. Главная цель жизни – олимпийская медаль. А потому обычную школу скоро заменила Школа Олимпийского Резерва.
Тренировки, сборы, соревнования. Володя жил этим, и другой жизни не только не желал, но даже и не представлял себе. Вся эта круговерть, поездки, гостиницы. И тренировки, тренировки, тренировки.
Отрезвление пришло неожиданно и весьма болезненно. Однажды Дронова вызвал на ковер даже не директор Школы, а сам заместитель председателя Госкомспорта Александр Иванович Тимченко. Володя летел к нему, можно сказать, на крыльях, уверенный в том, что вызов напрямую связан с его зачислением в сборную. Тем тяжелее оказалось выслушать правду…
– Садись, Дронов, – не столько предложил, сколько распорядился Тимченко.
Володя послушно присел.
– Боюсь, не особо приятным у нас будет разговор. Знаю, Вова, знаю, чего ты хочешь, к чему стремишься. Однако вынужден тебя огорчить. Надежды ты, Дронов, действительно подавал большие, да вот только – увы – не оправдались они. И не твоя в этом вина, Вова, не твоя. Но с природой не потягаешься, не поспоришь. Ты и сам понимаешь, что с твоим ростом в сборной делать нечего. Это для школы, для института твои сто девяносто четыре находка. А в сборной сам знаешь – два ноль пять, и не меньше. А у тебя уже кости сформировались, надежды на дальнейший рост нет. Так что, Вова, прощаться нам пора…
Мыслей не было. Казалось, вся сущность, все естество, весь организм Володи заполнились стуком в висках. Конечно, он знал, что ростом немножко не дотягивает до команды, но так надеялся, что возьмет свое техникой и мастерством. Однако… В одно мгновение рухнула вся его жизнь. Все мечты, все надежды пошли прахом. А цель, высокая и такая заманчивая, рухнула в пропасть. Не будет больше соревнований, не будет сборов. Даже надежды попасть в сборную – и той уже не будет. А что будет, что появится на их месте? Армия. Строевая подготовка, маршировка по плацу. И казарма…
И за всеми этим мыслями Дронов упустил главный вопрос: а почему, собственно, отставку ему дает не тренер, не руководство школы, а сам Тимченко? С какой такой стати он собственной персоной снизошел до судьбы какого-то там Дронова?
Тимченко вздохнул тяжело, изображая искреннее сочувствие посетителю. Присел на соседний стул, похлопал по-дружески по плечу, как старого приятеля.
– Ты, Вова, хороший парень, я к тебе давно приглядывался. Однако сам понимаешь, хороший парень – не профессия. Но ведь никто еще не отменял дружеские отношения, человеческую помощь. Вот и я хочу тебе помочь. Только тут уже речь пойдет не о спорте, а о жизни.
Слова Тимченко с трудом прорывались сквозь стук в ушах. Однако смысла Володя пока еще не улавливал. Одна мысль сидела, одна мысль покоя не давала: все кончено, все кончено, все кончено…
– Ты, парень, в порядке? – озаботился хозяин роскошного кабинета.
Дронов отрешенно кивнул.
– Ну тогда я продолжу. Я, Вова, понимаю, как тебе сейчас нелегко. Да еще и армия дамокловым мечом над тобой висит. В элитный армейский спорт-клуб ты не попадаешь опять же из-за недостаточного роста. Ну и обычная часть тебе особо не грозит. Вероятнее всего ты попадешь в спорт-роту, а это уже хорошо. Однако даже спорт-рота – это тоже армия. Это, Вова, муштра, дисциплина, дедовщина и другие прелести. Ты, правда, парень у нас здоровый, постоять за себя сумеешь. Но армия и не таких обламывала. Но даже в самом лучшем случае – это ж катавасия на целых два года! А что ждет тебя после дембеля? Кому ты, Вова, будешь нужен? За два года о тебе забудут все знакомые и даже друзья, останешься один-одинешенек неприкаянным по свету бродить. А я хочу предложить тебе хорошую работу. И не после армии, а вместо. Улавливаешь разницу? Вернее, должность. Хорошую должность. И возможность дальнейшего роста. Сначала, правда, придется уехать из Москвы. Недалеко, не волнуйся. Я постараюсь пристроить тебя в ближайшее Подмосковье. Дам тебе команду перспективных ребят, потренируешь немного. Чуть позже переведу тебя на руководящую работу. Ну а со временем – заберу в Москву. К себе, в Спорткомитет. И в дальнейшем тебя не оставлю, будешь жить, как у Бога за пазухой. Будет тебе и квартира, и машина, будет и зарплата приличная. Поездки, опять же. В общем, устроен будешь лучше, чем наши олимпийцы – гарантирую.
Тимченко замолчал, ожидая реакции парня. Однако тот не отвечал, все еще подавленный насильственным разлучением с мечтой.
Тимченко поднялся со стула, подошел к окну, некоторое время поглядел на мир с высоты четвертого этажа. Все ждал главного вопроса. Но Дронов, казалось, уснул.
– Мда, – задумчиво изрек Александр Иванович. – Я так понимаю, что сильно я тебя огорошил. Ты, Вова, иди пока, подумай, поразмышляй о своем будущем. Если заинтересуешься моим предложением – приходи в любое время, буду рад твоему визиту. Только учти – ты парень хоть и хороший, надежный, да не один такой. Так что, извини, много времени тебе дать не могу. Иди пока…
И вот эта затаенная угроза, высказанная ласковым сочувствующим тоном, привела Володю в чувство. Дошло, наконец, что просто так зампредседателя Госкомспорта не будет вызывать к себе рядового, к тому же уже, можно сказать, бывшего спортсмена. А раз уж олимпийская медаль ему в жизни больше не светит, надо бы выслушать предложение. Кто знает, может, мужик настоящее дело ему предлагает? Устраиваться-то как-то надо. Чем в армии два года маршировать, может, лучше посвятить их себе, своему будущему? Пусть даже и не в Москве.
– Я в порядке, Александр Иванович, – глухо отозвался Дронов. – Считайте, что вы меня уже заинтересовали. Так что там, в Подмосковье?
– Ну вот, – обрадовался Тимченко. – Молодца. Не барышня кисейная, нечего раскисать. А то я уж подумал, что ошибся в тебе. Так вот, Вова. В Н-ске скоро уйдет на пенсию директор крупного спорткомплекса. Ты сильно-то не радуйся, не радуйся, тебя я на его место при всем желании сразу посадить не могу. На его место пойдет заместитель. Но и на заместителя пока не замахивайся – мал еще, всему свое время, парень. Для начала, как я уже сказал, пойдешь в тренеры. Но ненадолго. Годика два потренируешь, максимум три – и хватит с тебя. Заочно высшее образование получишь – это обязательное условие. К тому времени кресло зама освободится. Там еще пару лет посидишь, поучишься административной работе. Ты парень хваткий, не дурак – сообразишь. Потом, через пару-тройку лет, и директором станешь. А вот уже из директорского кресла тебе самая дорога в Госкомспорт, ко мне под крылышко. Понял?
– Понял, – кивнул Дронов. – Но я так понимаю, неспроста вы мне это предложение делаете.
Тимченко улыбнулся:
– Ай, молодца! Все верно, Вова, неспроста. Ты ж понимаешь, главный принцип бытия еще никто не отменял. Ты мне добро сделаешь, я тебе помогу. Так уж мир устроен, и от этого никуда не деться.
– Так а я-то вам чем могу помочь? – растерялся Володя. – У меня ничего…
– Я знаю, – перебил его Тимченко. – У тебя, Вова, брать особо нечего. Разве что фамилию…
– То есть? – не понял Дронов. – А что с моей фамилией?
– Понимаешь, парень, беда у меня. Ну, не совсем у меня, и не совсем беда. Но в моей семье, и неприятность. Племянница моя, понимаешь, никак замуж выйти не может. А возраст-то у девки уже будь здоров, двадцать семь. А парней у них в селе практически не осталось. Да и не в селе даже – так, занюханная деревенька в Рязанской области, Гнилушки. Может, слышал?
Володя покачал головой.
– Ну да, конечно, – согласился с этим фактом Тимченко. – Так вот. Брат мой давным-давно погиб. Глупо, по-дурацки. Обыкновенная пьяная драка в клубе, а один придурок не особо понадеялся на кулаки и прихватил нож. А братова как раз на сносях была. Так что он даже не узнал о рождении дочери. Вот и получается, что кроме меня некому ее судьбой озаботиться. Я бы ее давно к себе забрал, да у меня сын, а жена все волновалась, как бы они вместе-то, в одной квартире, сдуру глупостей каких не натворили. Вот так боялись-боялись, и дождались. Девке двадцать семь, женихов нет даже потенциальных, не говоря уж о реальных. А тут, понимаешь… В общем, тянуть уже нельзя. Это здесь, у нас, такое сплошь и рядом встречается. Ну подумаешь, мать-одиночка. А в деревне свои законы. Здесь говорят культурненько так: 'одноночка', мол, а там… Одно слово – деревня. Там это иначе называется, не только некультурно, а и вовсе уж нецензурно. Ты, Вова, не пугайся, не бойся. Все материальные расходы я беру на себя. Тебе этот ребенок не будет стоить ни копейки. Да и сама Валентина тоже. Больше того – ты в любой момент сможешь с ней развестись. Правда, на мою поддержку после развода тоже особо не рассчитывай. Мне сейчас главное – позора избежать. Вернее, не столько мне, сколько Валентине. Увезешь ее из Гнилушек в Н-ск, по-быстренькому оформите отношения – никто и не догадается, что она беременная замуж вышла. А потом, глядишь, стерпится-слюбится. Девка она, хоть и не особо красивая, но добрая, незлобивая. А работящая какая! Готовит опять же отлично. Что тебе еще надо? А главное, ты пойми – тебя ж никто к ней насмерть не привязывает! Ты главное женись, хоть на пару недель. Нам лишь бы штамп в паспорте поставить, фамилию сменить, как и положено замужней бабе. А там… Гуляй – не хочу. В конце концов, заведешь себе кого помоложе на стороне – я ж тоже мужик, я ж все понимаю. Да и Валентина поймет, уверен. Ей лишь бы позора избежать. Она ж там, в тех Гнилушках, и сама сгниет заживо – замуж-то, по крайней мере, точно не выйдет, это даже гадать не надо. Так хотя бы ребеночка родить. Но ведь это тебе не Москва, там же заклюют и ее, и ребенка. Ну, как тебе мое предложение?
Володя хотел бы ответить, да не получилось бы при всем желании. Если без литературных оборотов, если особо не приукрашивать, а описать одним словом его реакцию на предложение Тимченко, то лучше всего применить слово 'обалдел'. Да, именно обалдел, и никак иначе. Еще бы, ведь всего несколько минут назад летел на прием к Тимченко, как на крыльях. Уже, можно сказать, видел себя на пьедестале почета с олимпийской медалью на груди. А тут выясняется, что в спорте ему делать нечего из-за малого роста, что в армию собираться пора, или как альтернатива армии – женитьба на старой некрасивой деревенской бабе, к тому же в интересном положении!
– Так мне же еще восемнадцати нет, мне ж только через полгода, – нашел было он отговорку.
– Ничего, сынок, – похлопал его Тимченко по плечу, – я уже все продумал. Предъявишь справку о Валентининой беременности в райисполкоме, те выдадут разрешение – всего-то и делов. Зато оба будете в полном ажуре. Ты, сынок, главное не бойся, не переживай…
… В общем, читатель уже понял, что выбор Дронов сделал не в пользу армии. Правда, от одного только вида законной супруги скулы сводило, но грело ощущение мнимой свободы – Тимченко ведь при каждом удобном случае напоминал, что развестись Володя может в любую минуту. Правда, тут же неизменно добавлял:
– Но и на меня, конечно, в таком случае не рассчитывай, не надейся на мою поддержку. Помочь родственнику – святая обязанность. А вот постороннему помогать – одна сплошная дурость.
Потому-то Дронов и не спешил с разводом. Сначала хотел просто пересидеть за широкой спиной Тимченко призывной возраст, дабы избежать армии. Как ни крути, а гораздо приятнее заниматься любимым спортом, пусть и в качестве тренера, чем париться на плацу под палящим солнцем. А постепенно и попривык, освоился. Благо, не слишком часто бывал дома. Старался побольше времени проводить с ребятами, без конца пропадал в спортзале. Ну а вечерами… Там уж делать нечего – домой.
Тимченко не обманул. Молодоженам сразу выделили однокомнатную квартиру. Там и появилась на свет Маринка, дочка Валентины и какого-то залетного орла. Володя никогда не поднимал этот вопрос, не пытался выяснить тайну законной супруги. Просто дал девочке свою фамилию, и все. Особой любви, впрочем, не испытывал ни к ребенку, ни к его матери. Жили по большей части добрыми соседями, нежели супругами. Жить с Валентиной оказалось даже довольно удобно. Готовила она действительно отлично. Хозяйкой была хорошей, добросовестной. И главное – ничего не требовала взамен, даже с разговорами особо не приставала.
В то же время неожиданно для самого себя Дронов обнаружил огромный плюс в такой женитьбе. С одной стороны, Валентина его никогда не проверяла на наличие любовниц, то есть ему не было необходимости отчитываться перед нею, где был, с кем, чем занимался и почему от него пахнет посторонней женщиной. С другой – не было претензий со стороны любовниц. А какие претензии, если они изначально знали о существовании жены?
И потому выходило, что выбор Дронов сделал правильный. Каждую весну Валентина уезжала в свои Гнилушки и сидела там до осени, пока не прибирала вместе с матерью огород на зиму. Теща, к несказанной радости Дронова, к ним ни разу так и не выбралась – не на кого было оставить корову с поросятами да курями. Правда, когда Маринка пошла в школу, 'выезды на природу' стали ограничиваться тремя летними месяцами. К слову сказать, к тому времени Дронов как раз стал отцом. Уже не фиктивным, не отчимом, а самым что ни на есть настоящим отцом – Валентина родила мальчишечку Матвея.
Случилось сие знаменательное событие не столько в результате тщательного планирования, сколько вопреки ему. Обычно Володя не баловал супругу драгоценным своим вниманием. Это еще очень мягко говоря. И вовсе не некрасивость Валентины была этому виной – в сущности, к некрасивости так же быстро привыкают, как и к красоте. Главной помехой тесным супружеским отношениям была одна Валина особенность. Точнее, категорический отказ систематически избавляться от нежелательной растительности на теле. А Дронов неожиданно для самого себя оказался ужасно брезгливым, и просто не мог себя заставить прикоснуться к женщине с заросшими густыми рыжеватыми волосами ногами.
Что ноги?! Ноги бы еще полбеды. Гораздо хуже было то, что Валентина наотрез отказывалась выбривать подмышки. И объясняла сие даже не принципами, не глубоко деревенским своим воспитанием. По ее словам, она попросту не могла перетерпеть тот момент, когда волосы чуть-чуть начинают отрастать. Они ее страшно кололи, а потому, побрившись однажды, Валя раз и навсегда поставила крест на этом занятии. И никакие уговоры Дронова, что, мол, ты еще раз побрейся, тогда и колоться будет нечему, не помогали.
Вид небритых женских подмышек, мягко говоря, не возбуждал. А если к нему прибавить запах?! Нет, Валя, конечно же, старательно ухаживала за своей растительностью, мыла иногда даже по два раза в день. Это летом, в жару. Зимой же ограничивалась одним разом. В неделю. И тем не менее естественные телесные испарения оставляли свой натуральный аромат несмотря на все ее попытки от него избавиться. Да, собственно, она не слишком-то и старалась, потому как сама запаха не ощущала – принюхалась. Володя лично покупал Валентине дезодоранты. Однако и они не слишком помогали. Вернее, они-то как раз очень хорошо справлялись с задачей, да проблема была в том, что Валя… экономила. Она никак не могла избавиться от природной своей черты: все всегда откладывать или 'на черный день', или 'на выход'. И сколько бы Дронов ни убеждал ее пользоваться дезодорантом каждый день, не жалеть его, сколько бы ни покупал новых в доказательство того, что этого добра ей хватит и 'на черный день', и 'на выход' – все было бесполезно. Каждую новую принесенную баночку, каждый флакончик Валентина прятала в тумбочку 'про запас' и доставала только в случае, когда шла на прием в женскую консультацию или к педиатру. Ежедневные походы в магазин и прогулки с ребенком в перечень особо важных мероприятий не входили, а по гостям с Валентиной не ходил уже сам Дронов, предпочитая появляться там в гордом одиночестве. В результате одного флакончика дезодоранта Валентине хватало года на четыре, если не больше.
Вот по этой причине супружеская жизнь четы Дроновых сводилась максимум к одному-двум тесным контактам в год. Да и то только тогда, когда у Дронова никого не было на стороне долгое время, а потому он уж очень настойчиво требовал от супруги исполнения определенных гигиенических процедур. Таким образом и появился на свет Матвейка.
Рождение сына Дронова особо не обрадовало. Вернее, само рождение принесло некоторые приятные эмоции, а вот весть о скором появлении наследника на долгое время вогнала его в депрессию.
Потому что, будучи отчимом Маринки, Володя чувствовал себя абсолютно свободно, уверенный в том, что в любую минуту может развестись. Наличие же собственного сына существенно ограничивало его право на свободу. Однако выбора Дронову никто не давал: беременность следовало принять, как факт, ибо она уже наступила, а насильственным образом отправлять супругу на аборт было ниже его достоинства.
Тем временем Тимченко исправно исполнял свои обязательства. Как и предсказывал Александр Иванович, в тренерах Дронов проходил недолго. Одновременно с должностью заместителя директора спорткомплекса семейство Дроновых перебралось в двухкомнатную квартиру. Правда, кресла директора Володе пришлось дожидаться не пару-тройку обещанных Александром Ивановичем лет, а аж пять с половиной. Но все равно получить такую должность в двадцать семь лет – огромная удача, а потому Дронов и не думал обижаться на нового родственника.
К тому времени у них с Валентиной было уже двое детей. Матвейка, хоть и совсем маленький, а тоже требовал себе жизненного пространства. Двухкомнатная стала их семье маловата. Тимченко, что называется, держал руку на пульсе, и уже через два месяца после повышения по службе Дроновы перебрались в трехкомнатную квартиру. Правда, квартира оказалась не в новом доме, а в старой хрущевке со всеми ее прелестями, однако ж дареному коню в зубы не смотрят.
В отличие от Альки, Дронов даже не запомнил тот случай, когда до полусмерти испугал девчонку. В тот раз он на нее попросту не обратил ни малейшего внимания. Равно как и в последующие разы, когда изредка сталкивались в подъезде или на улице. И, пожалуй, если бы не забарахлившая вдруг антенна, он бы вообще не заметил соседку. Но в тот день по какому-то странному стечению обстоятельств Дронов вернулся домой непривычно рано и в кои веки решил провести вечер перед телевизором.
Однако вместо телевизора ему пришлось довольствоваться иным зрелищем. Худшим ли, лучшим – в ту минуту Дронов не задумывался. Просто смотрел на маленькую девушку в короткой маечке. Даже нет. Кажется, по-настоящему, по-мужски, он заметил Альку только в тот момент, когда она полезла под телевизор за тяжелой болванкой, свалившейся с телевизора. Полезла, как маленькая девчонка. Точно так же полезла бы за упавшей игрушкой Маринка. По-детски, наивно, нелепо. Не задумываясь, как выглядит в этот момент со стороны, какое впечатление производит.
Яркая розовая майка задралась, приоткрыв маленькую девичью попку в простых белых трикотажных трусиках. Точно такие же носила и Валентина, однако лишь отталкивала этим супруга. Дронов любил, когда на женщине было дорогое белье, тонкое, кружевное. Он воспринимал его, как красочную упаковку, в которую был завернут интимный подарок. Обычные же трикотажные трусы вызывали в нем скорее отвращение, нежели возбуждение.
В этот же момент все перевернулось с ног на голову. Вид тех самых простых до безобразия, бесхитростных до презрения трусов почему-то вызвал ни с чем не сравнимое волнение, даже в некотором роде восхищение. Быть может, потому что надеты были не на нелюбимую супругу? Так или иначе, а Дронов сглотнул слюну и продолжал смотреть, не мигая, как соседка медленно вылезает из-под телевизора.
А та словно бы забыла о его существовании. Начала опять прилаживать странное устройство в виде шнурка с болванкой к телевизору. Для удобства наклонилась и возилась там, что-то подкручивая. А майка зацепилась, прилипла к трусам, и так и осталась маленькая попка прикрытой лишь на половину.
Дронов вновь сглотнул. Мыслей не было. Было только желание, одно голое желание, и ничего более. Даже нет. Желание было раньше. Много-много раз. Со многими женщинами. Ведь Володе было уже двадцать восемь лет, и в его жизненном багаже имелся немалый опыт отношений с противоположным полом. Он многое повидал на своем веку. Период гипер-сексуальности, когда мужской организм реагирует практически на все, что движется, давно остался в прошлом. Теперь Дронов стал переборчивым, на кого попало не заглядывался. И количеству теперь предпочитал качество. Но еще никогда у него не возникало желания прижаться практически к незнакомой девушке. К соседке. Когда за стеной – жена и дети. Но желание было непреодолимым. Потому что название этому желанию – вожделение. Бездумное, сумасшедшее. Может быть, даже преступное. Искушение оказалось слишком велико…
