Текст книги "Чужой, посторонний, родной"

Автор книги: Татьяна Туринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Ирка, – недовольно пробасил тот, оставив второй вопрос без ответа.

– Ирка… Кажется, все-таки невестка: насколько я помню, золовка – это сестра мужа, к нашему случаю не подходит. И что, до нее не случалось таких проколов? Она первая залетела?

Пожевав веточку петрушки, Виктор уставился на брата мутноватым взором. То ли молодость вспоминал, то ли решал, стоит ли откровенничать.

– Да было, – признался он легкомысленно. – Они как будто специально это делают. Только не догляди – тут же: "Милый, ты должен жениться!" Щ-щас! Все брошу и женюсь!

– Но ведь женился же? Почему именно на Ирке? Значит, было в ней что-то особенное?

– Да какое, на хрен, особенное? – возмутился Виктор. – Говорю же: пожалел дуру. Как же, сирота! Их жалеть надо. А меня кто пожалеет? Я-то тоже сирота!

– И что, только из-за этого и женился? Потому что сирота?

Тот подумал маленько и осклабился:

– Та не… Тогда маманя как раз… ну, померла. Я думал, одному хорошо будет, никто не будет указывать, что мне делать. А оказалось, хреновато…

– Вот-вот, – поддакнул Володя. – Никто не накормит, рубашку не постирает, брюки не погладит – так?

Виктор потянулся за бутылкой:

– Кто еще поймет, как ни брат? Вовка, как мне тебя не хватало!

Налил коньяку в обе рюмки, чокнулся:

– За тебя! За то, что ты все понимаешь с полуслова! – одним глотком осушил рюмку. – Только ты умнее оказался. Завел домработницу…

– Помощницу, – деликатно поправил его хозяин.

Тот поморщился и продолжил, не обращая внимания на его слова:

– А я, дурак, женился! Но теперь все, я грамотный. Тоже домработницу себе заведу. А бабы… Да ну их к бесу! Слишком хлопотно с ними. Не возражаешь, если я у тебя первое время покантуюсь? Пока в Москве обустроюсь. Найду работу, сниму квартиру… А то и… Вон, у тебя хоромы какие – чего ж месту пропадать? А, что скажешь?

Владимир притих. Оно-то, конечно, брат, родная кровь и все такое, но постороннего человека в доме не хотелось – а Виктор, несмотря на самое ближайшее родство, теперь воспринимался именно посторонним.

– А как же твои девки? Жена с дочерью? Ты уверен, что они без тебя справятся? Не по-мужски все это.

– Да ты знаешь, какая она? – вскинулся брат. – Да эта… Она сама лучше любого мужика вывезет. Наглая, нахрапистая баба. Паровоз, а не женщина!

– Паровоз, говоришь? – Владимир мечтательно улыбнулся. – Паровоз – это хорошо… Я вот тут сюжетец задумал, мне нужна такая баба… Бой-баба, именно что паровоз. А как ее выписать – не знаю. Опиши мне ее поподробнее. В чем ее паровозность выражается? Какая она? Крикливая, приставучая? Или наоборот – серьезная, молчаливая, ни у кого не спрашивающая совета. Говорю ж, у меня с женскими персонажами проблемы, и чем дальше, тем больше. До сих пор еще хоть как-то проскакивали однотипные бабцы, а теперь… Если уж читатели нарекать стали, это, брат, совсем хреново…

В Витькину слегка нетрезвую голову пришла замечательная идея:

– А почему б тебе самому с ней не пожить, не познать на собственной шкуре прелести семейной жизни? Заодно дурные мысли из головы выбросишь – это я о женитьбе. Чтоб одиночество ценить научился.

– Это ты о чем? – в голосе Владимира засквозила подозрительность.

– О том! – Витька задорно хохотнул. – Помнишь, как в детстве? Если нас маманя различала с трудом, думаешь, эта дура заметит подвох? К тому же, она даже не подозревает о твоем существовании. Поедешь, поживешь с ней бок о бок – это тебе такая практика получится, до могилы благодарен будешь!

– Не, эт ты брось, – решительно отказался хозяин. – Детство кончилось, какие могут быть игры в нашем возрасте?

– Ну тебе же надо научиться разбираться в бабах? Тебе же нужны типажи? Так в чем дело? Само в руки плывет – бери, хватай. Должен же я хоть чем-то тебе возместить ущерб. Пусть хоть так, житейским опытом. Говорю тебе – она даже не догадается!

Собеседник вспылил:

– Ты соображаешь, что говоришь?! Ты мне жену свою предлагаешь, между прочим!

– Ну и что? – Виктор явно не понимал, чем недоволен брат. – Я ж от всей души! Ты сам сказал – нужен типаж. Так на, бери. И жениться хотел – на, потренируйся.

– Ну это же твоя жена, твоя, как ты не понимаешь?!!

– Так бывшая же. Мы, правда, еще не развелись, но я с ней жить не собираюсь. Я вообще в этот Задрюпинск больше не вернусь – хватит, полжизни на него угробил. Я ей отсюда документы на развод пришлю. Так что не жалко, пользуйся. Дурак будешь, если откажешься. Говорю тебе – ты такой типаж больше нигде не встретишь. Редкостная змея! Представляешь, говорит: "Можешь приводить сюда новую жену, а я все равно не уйду, это мой дом". Нормально? Сама мне предлагает найти другую бабу! Стерва…

Вспомнив последний вечер в родном доме, он чуть взгрустнул. Что ж они, бабы, такие вредные? Одна требует: "Женись", другая заявляет: "Это мой дом!" А он, Виктор, что ж, скотина бессловесная? Эх, проучить бы их всех разом.

– Нет, Вовка, я правда не понимаю – чего ты кочевряжишься? Порядочный, блин! Это жизнь! А где ты ее еще познаешь? Здесь?

Он красноречиво обвел подбородком столовую:

– Это не жизнь, это сказка! Вот и пиши сказки, только тогда не обижайся, что читатель тебе ни хрена не верит. Ты жизни настоящей не нюхал, интеллигент хренов! Как сыр в масле катаешься, и плачешь: ах, мне типажей не хватает. На, на тебе типаж! Я ж тебе ее на тарелочке, тепленькую, готовенькую, блин! А ты отказываешься. Да и мне спокойнее – пока ты меня изображать будешь, Ирка в розыск подавать не будет. А то с нее станется – по телевизору мою морду будут показывать, как без вести пропавшего, на хрена мне такая радость?

Пощипывая себя за бороду, Владимир неуверенно покачивал головой. Виктор разозлился:

– Да, блин, чего ты выеживаешься? Сколько раз мы такое проделывали? Ты только вспомни: никто никогда не смог нас рассекретить. Морды одинаковые, голоса одинаковые. Она при всем желании не врубится, что это не я. Ты только подумай: где тебе еще представится шанс подсмотреть жизнь изнутри? Не в фантазиях, а наяву стать другим человеком. Это же подарок судьбы! Такое далеко не каждому дается. Зачем-то ведь мы родились такие похожие, как же этим не воспользоваться? Ты пойми – мне она чужая, я все равно к ней не вернусь. Так и так выбрасывать. А тебе, глядишь, сгодится для литературных опытов. Заодно и мне польза выйдет. Не хочу я, чтоб меня через Интерпол разыскивали.

Внезапно он снизил тон, резко успокаиваясь:

– А впрочем, как хочешь, я не настаиваю. Мне, собственно говоря, по барабану. Ну, покажут мое фото в "Ищу тебя" – подумаешь. Я для себя уже все решил. Вот устроюсь, и подам на развод. Мне только работу нужно найти приличную – как ни крути, а от алиментов не отвертишься. Что ж я, не человек, что ли? Не понимаю, что ребенка кормить-одевать надо?

Совсем успокоившись, вновь взял в руки бутылку. Плеснул коньяка себе и брату, выпил, не дожидаясь, пока тот созреет для тоста:

– Мне Аринку жалко. Ей без меня хреново будет. Раньше я как-то положение спасал – при дурной мамаше хоть отец у ребенка был, а теперь ей совсем несладко придется. Но не могу я ради ребенка свою жизнь похерить. Это дети родителей не выбирают, а вот мужья жен еще как. Так что…

Владимир тоже выпил, но рюмку из пальцев не выпускал: пристукивал ею по мраморной столешнице, как карандашом. Спросил задумчиво:

– А ты уверен?.. Ну, что у тебя там все?

– Еще бы! Сколько можно терпеть! Вот скажи, ты бы стал такое терпеть? Когда родная жена предлагает привести в дом другую бабу? О чем это говорит, ты мне скажи? Ты, инженер человеческих душ! Может нормальная жена такое мужу заявить?! Нет, я ей даром не нужен, ей нужен только дом. Так пусть им подавится! Жалко, конечно – всю жизнь там прожил, там родители, ты, все детство там…

– Что, так и сказала? – переспросил Владимир, нахмурив брови. Похоже, он и в самом деле совсем не знаком с женским племенем.

– Прямым текстом, – не мудрствуя ножом, Виктор откусил пол-голубца. Капуста не желала поддаваться, и потянулась волокнами. – Черт!

Он, наконец, заметил нож и отпилил каверзную капусту навесу:

– Так и сказала, – давясь голубцом, продолжил он. – Веди, говорит, сюда кого хочешь, а я отсюда не уйду.

– Подожди, а почему "веди"? Значит, есть кого?

Гость смутился. Сунул в рот оставшуюся половину голубца, неспешно прожевал:

– Да нет никого. Это она так, покрасоваться решила. Типа, я тебе не мешаю личную жизнь устраивать. А потом из дому выгнала: "Уходи, Витя, пожалуйста, уходи!" – скривился, намеренно коверкая голос. – Представляешь, из моего же дома! Пригрел змею на груди.

Посмотрел на брата так жалобно, просительно:

– Слушай, Вовка, давай все-таки ее накажем? Ну это же наш дом! А она меня выгнала.

Тот не спешил с ответом. Наконец, произнес раздумчиво:

– Ну ей же тоже нужно где-то жить. Ты ж сам сказал – сирота. Куда ей с ребенком-то? Да и твой это ребенок, ты же не будешь спорить?

– Что есть, то есть. С этим не поспоришь. Так я ж и не собираюсь ее выгонять из дому – я ж не она. Но наказать-то надо! Чтоб знала, как оно… Вовка, ну будь другом, а?

– Наказывать я никого не собираюсь, и эту тему мы больше обсуждать не будем. Договорились? А вот взгляд изнутри… это интересно. Только как-то это попахивает гнусно, тебе не кажется?

– Ну почему же гнусно?! Значит, экзамены друг за друга сдавать – не гнусно. Родителей обманывать – тоже не гнусно. А жену брата – низ-зя! С какой это стати? Ну ты ж не собираешься с ней спать? Я – муж, и то не слишком ее этим балую, а тебе так и вовсе незачем. А остальное – такая же невинная шутка, как детские шалости. Зато – взгляд изнутри. Зато – будешь иметь представление. Больше того – насмотришься на мою, больше никогда в жизни не посетит мысль о женитьбе, гарантирую! Ну что, по рукам?

Виктор нетерпеливо протянул руку над столом. Володя не спешил ее пожимать, долго размышлял. Потом отказался:

– Нет, Вить. Не могу, прости. Ты в чем-то прав, но с другой стороны это все так дурно пахнет…

– Ну конечно! – разозлился брат. – А ты хочешь и жизнь познать так, чтоб читатель тебе поверил, и при этом в дерьмо не вступить. Так не бывает!

В родной город Владимир возвращался с тяжелым сердцем. Взрослый мужик, а позволил уговорить себя, аки дитя малое. Вообще-то Витька прав: ему, как писателю, этот опыт окажется не просто полезным, а даже неоценимым. Он ведь давно чувствовал, что что-то у него с женской линией не то выходит. Мало того, что не особо правдоподобно, так ведь сколько драгоценного времени он терял на описаниях героинь. Хоть так поворачивал сюжет, хоть этак, а героини по любому выходили малоубедительными. Черт ее поймет, эту женскую логику: чем уж они там думают, что эта их хваленая женская логика и в анекдоты вошла, и даже в психологию. Недаром ученые пришли к выводу, что мужчины и женщины – существа совершенно различные, словно бы с разных планет на Землю прибывшие. И думают разными полушариями, и мотивация поступков не совпадает…

Вот и пойди пойми их, если они думают неизвестно чем и тем более неизвестно о чем. А ему, Владимиру, нужно было не только самому понять их сложную женскую сущность, но и достоверно объяснить это читателям. Только как это объяснить, коль сам не разбираешься в предмете?

С логикой их хваленой еще хуже. По большому счету, Володя сталкивался с нею лишь раз, когда нарвался на отказ от любимой женщины. Если, как она не уставала уверять, любила его, то почему не вышла замуж? Только из-за отсутствия московской прописки? Из-за коммуналки? Но разве не женщины придумали поговорку: "С милым и в шалаше рай"? Не могли это придумать мужчины, ведь в противном случае она звучала бы несколько иначе: "С милой и голод не страшен: проголодаешься – сам приготовишь". Приблизительно так, а точнее пусть высказываются те, у кого по женской части опыт богатый.

Для Владимира же семейное счастье заключалось именно в этих нехитрых словах. Потому что когда любил, главным его желанием (если отбросить физиологию, конечно) было накормить любимую. К сожалению, в те далекие времена максимум, что он мог ей предложить, это яичница и бутерброд с любительской колбасой. Но как ему хотелось угостить ее чем-нибудь вкусненьким, чтобы та от восторга прикрыла глазки и промурчала что-то невразумительное.

Он никогда не воспринимал женщину, как персональную обслугу. Видел, как горбатилась мать, сам всегда старался ей помочь: ни отца, ни Витьки вечно не было дома. И уже тогда понимал: женщина не должна тащить все на себе хотя бы в силу своей слабости. У нас же принято воспевать женщину, ее слабость, и при этом наваливать на нее все проблемы и хлопоты: от магазинов до ремонта квартиры. А оторвать пятую точку от дивана и вынести мусор… Нет, мы ей лучше стихи почитаем! Потом, когда она нас накормит, помоет и спать уложит. Если не забудем.

Вот и выходило, что женщины в сознании Владимира были представлены лишь его матерью и некогда любимой сокурсницей. Мать умерла, не попрощавшись с сыном. Любимая… вышла замуж за маститого режиссера в надежде, что он поможет ей стать знаменитой артисткой. Однако тот скоро нашел ей замену, оставив бывшую жену с двумя детьми несолоно хлебавши: не слишком-то нужны российскому кино растолстевшие после родов тетки.

С этой позиции предложение брата о невинном розыгрыше было для Владимира находкой. Писатели ведь частенько отправляются в творческие командировки, чтобы познать что-то новое, необходимое им для работы над очередной рукописью. Вот и Володе следовало это приключение рассматривать как творческую командировку, и не более того.

Однако внутри что-то противно ныло, не соглашаясь с такой трактовкой: эти командировки предполагают ознакомление "изнутри" с какой-то профессией. Но никогда еще писатели не пытались познать женскую сущность, нагло изображая чужого мужа.

Это выглядело премерзко, пахло отвратительно, но… Отказаться он не мог. Не то чтобы Виктор был слишком настойчив, хотя и это тоже – тот всегда умел уговаривать. Однако Володя давно уже вышел из того возраста, когда все за него решали другие. Как бы ни было гадко на душе, а вынужден был признать – для него это, пожалуй, единственная возможность узнать о жизни что-то новое. Вернее, о жизни, может, он и мог бы узнать из других источников, а вот о женщинах… Разве что жениться самому, и стать, по словам Сократа, счастливым или философом. Однако от этого неосмотрительного шага его отговаривал Виктор. Судя по всему, из загса выходит куда больше философов, чем счастливцев.

Но тогда вокруг должно быть море философов! Почему же они так редко встречаются? Наверное потому, что нельзя стать хорошим философом, будучи плохим мужем. Или все-таки прав Витька, и нет плохих мужей, есть лишь плохие жены? Но это опять же можно узнать, лишь женившись и прочувствовав все на собственной шкуре.

Или не только? Ему-то как раз представился шанс узнать это, не женившись. Вроде как взяв жену напрокат. И так ли уж важно, насколько морально все это будет выглядеть со стороны, если от такого хода конем лично он, Владимир, получает двойную выгоду? Заодно и брату вроде как неоценимая помощь: чтоб физиономию его раньше времени не стали демонстрировать по телевидению. И самой невестке, Ирине, тоже не в напряг: она ведь даже не догадается об их маленькой шалости. Володя поживет у нее недельку-другую, наберется жизненного опыта, попытается хоть немножко разобраться в пресловутой женской логике, заодно познает на практике, нужна ли ему жена, или лучше одному, как привык?

Витька, гад, отвратительно выразился, и, видимо, именно это не давало Владимиру покоя. Как он сказал? Что-то типа "все равно выбрасывать, так почему бы не попользоваться?" Не дословно, но что-то в этом духе. Грязно, очень грязно. Если бы не эти его слова, Володя куда легче согласился бы на эксперимент. А так выходило одно сплошное непотребство. Больше всего его смущало слово "попользоваться". Было в нем что-то такое от продажной любви. Но в конце концов он рассудил: а кто сказал, что он должен с нею спать? Его ведь не физиологические ощущения интересовали, а совсем другая область переживаний. А близость… Неужели в родном доме он не найдет, где приткнуть уставшую головушку на ночь? И даже не обязательно отчитываться перед так называемой супругой: Витька сказал, они здорово поцапались, она даже посмела выгнать его из дома. И какой же дурак после этого к ней в постель полезет?

А через пару недель, когда эксперимент войдет в завершающую фазу, Владимир красиво с нею попрощается: извини, дескать, я пытался все наладить, но ничего не получилось. Так что в ближайшее время жди известий из казенного дома. Но, так и быть, дом можешь забирать себе – я ж человек с понятиями, и так далее в том же духе.

Неизвестную Ирину ему совершенно не было жаль: чего ее жалеть, коль она сама во всем виновата? А вот Аринка, неведомая племянница, как она-то без отца останется? Надо будет контролировать, чтоб Витька ее без алиментов не оставлял. Если будет мало, так еще и своих деньжат подбрасывать: в конце концов, других племянников у Владимира нет…

Такси подъехало к покосившемуся забору. На дрожащих ногах Володя выбрался из машины, прихватив с собою не слишком объемную сумку: вещички пришлось брать Витькины, дабы лже-супруга с ходу не раскрыла обман. Вернее, супруга была самая настоящая, без всяких левых приставок. Это он, Владимир, должен был на "отлично" выполнить роль лже-мужа. Кто знает, может, после этого приключения он напишет гениальную комедию в стиле шекспировской "Двенадцатой ночи"?

Они едва успели раздеться – Аришка, сунув ножки в высокие вязанные тапочки, подбитые искусственной кожей, тут же подбежала к столу и, макнув кисточку во вчерашнюю воду серо-буро-малинового цвета, начала раскрашивать давешнюю картинку. Ира отметила про себя, что надо бы поменять воду, и тут же забыла, переключившись на другие мысли: в первую очередь растопить печку, а то как бы дите не засопливело, потом быстренько начистить картошки на ужин. Денег на сосиски не хватило, опять придется давиться капустой…

Ее мысли прервал негромкий визг тормозов около самого дома. Хлопнула дверца машины. Сердечко забилось: Витя? Вернулся!

От радости чуть было не выскочила босая на крыльцо, да вовремя себя одернула: если и вернулся, то за остальными вещами – зима на носу, а он теплого с собой не взял, один только турецкий свитер с ромбами…

Не удержавшись, выглянула в окно. Вместо "Волги", на которой он возил шефа, стояло желтое такси-иномарка. В душе росло недовольство: бросил их, ребенок ненавистной капустой давится, а он на такси разъезжает, барин!

Виктор долго не решался войти в дом, все топтался у калитки. Ей даже стало его жалко. Собралась было выйти, пригласить, да Аришка опередила: забарабанила кулачками в стекло, заверещала:

– Папа! Папочка приехал!

Только после этого Виктор, наконец, вошел в дом. Встал на пороге, и головой по сторонам: туда-сюда, туда-сюда. Прямо артист! Всего-то неделю дома не был, а ведет себя, вроде полжизни в бегах провел.

Слезы подступали к глазам, и она старательно отворачивалась, словно бы не замечая мужа. Была б уверена, что он домой вернулся, а не за вещами, так на шее бы у него повисла. Но в том-то и дело, что интересовать его здесь могли только вещи. Ну почему он не приехал за ними днем, когда дома никого не было? Зачем ребенка нервировать?

Аришка с разбегу забралась к отцу на руки, прижалась пухлой щечкой к его, гладковыбритой. Не иначе, к любовнице спешит, отметила Ира. Домой-то он вечно заросший да промасленный возвращался. Или и того хуже – с отпечатком чужих губ на рубашке…

– Почему тебя так долго не было? – млея от счастья, ворковала Аришка.

Отец не отвечал, только не слишком уверенно поглаживал дочь по спине. Чужой, равнодушный… Уж хотя бы к ребенку мог бы относиться по-человечески!

Ира совсем разозлилась. Хватит этих мучений, хватит! Если нельзя по-человечески, то лучше никак. Пусть уходит, пусть. Это больно, да, но не так, как смотреть на эту картину: ласкает собственную дочь, как какую-то приблуду! И сам стал какой-то… не понять какой. Чужой, одним словом. Глаза холодные, губы поджал… Будто не в дом родной пришел, а во вражеский стан засланным казачком явился. Зачем он такой? Только нервы мотать, душу по ниточке вытягивать?

– Ты за вещами? – спросила как можно более холодно. – Тебе помочь, или сам справишься?

Чего угодно ждала в ответ. Гнева, крика, ругани, проклятий. А больше всего надеялась услышать тихое "Прости". Но ледяные, беспринципные слова, произнесенные практически без интонации, хлестанули по сердцу острым лезвием:

– Это мой дом, и мне тут жить.

Хотелось крикнуть в ответ: "А нам с ребенком что, повеситься, чтоб тебе тут слаще жилось?!" Хотелось наговорить много гадостей, хотелось расплакаться навзрыд, умолять неверного вспомнить, как они ладно жили раньше. Ведь было же это, не привиделось. Были и пряники, и ватрушки. Было мороженое и апельсины с мандаринами, так почему же теперь?..

Вместо этого обдала мужа таким же ледяным взглядом, и вновь вернулась к домашним хлопотам. А Аришка, неразумное дитя, по-прежнему прижималась к отцу, как к родному…

Последние сомнения испарились, как жидкий азот на солнцепеке. Внешне хрупкая, с темным коротким хвостиком, перехваченным неказистой заколкой, с остреньким подбородком, придававшим лицу детской наивности, на деле невестка оказалась более чем прагматичной. Неделю не видела мужа, а первым делом не намекнула даже, куда как прямо заявила: «Забирай свои манатки и фить отсюда!»

Не зря ехал – вот и первое ценнейшее наблюдение: как порой внешность не соответствует характеру. Витька оказался совершенно прав: не жена, а истинная мегера. В таком случае, она вполне заслуживала своей участи. Как раз такая героиня и была необходима Володе, так что благодаря брату он попал туда, куда нужно.

Однако если коварная жена, изгоняющая законного супруга из родного дома, заслуживала наказания, то что делать с ребенком? Какое отношение ко всем этим взрослым сварам имела маленькая девочка с темными глазками-вишнями? Племянница трепетно прижалась к гостю, а у того отчего-то в горле ком образовался, даже слезы подступили.

Аришку было однозначно жалко. И пусть в результате жестокого розыгрыша Ирина останется хозяйствовать в чужом доме – ребенку-то это детского счастья не прибавит. Без отца, да еще с такой матерью…

Сразу видно – гром-баба. Рядом сидит мужик, вроде как родной муж, по крайней мере, Ирина-то уверена, что это муж, а она сама дрова тягает, печку топит. Такой бабе мужик вообще не нужен: сделал ребенка – свободен, гуляй, папаша. Но даже если ей не нужен помощник, Владимир не смог удержаться – не привык, чтобы в его присутствии женщины тяжелым трудом занимались. Он даже Наталье Станиславовне с генеральной уборкой помогал: диван, например, приподнять, чтоб она под ковер могла добраться пылесосом, или люстры протереть – не было у него сил взирать, как женщина, пусть даже получающая за это приличную зарплату, лезет по стремянке на четырехметровую высоту.

Чмокнув в румяную щечку племянницу, Володя прошел в комнату и грубовато отстранил от печки хозяйку. Взяв из лежащей на полу стопки старых газет одну, скомкал ее. Большим ножом настрогал от полена лучин, уложил конусом вокруг бумаги, сверху аккуратно положил пару не слишком крупных полешек. Поднес спичку. Робкий огонек лизнул мятую газету, словно пробуя на вкус, и побежал веселее, разрастаясь. Тяга была приличная, и Владимир похвалил про себя брата: молодец, Витька, труба почищена, заслонки ходят легко, в то же время плотно сидя в гнездах. Ну что ж, по крайней мере с пожарной безопасностью в доме все в порядке, хоть за это можно будет не волноваться, когда все закончится.

Лучины начали потрескивать, придавая напряженной обстановке уюта. Однако хозяйка, похоже, не собиралась менять гнев на милость. Легонько хлопнув дочь по мягкому месту, подтолкнула ее к столу, на котором стояли краски и банка с застоявшейся водой, при виде которой Владимира замутило: ну что за баба такая, даже воды ребенку не может поменять!

– Иди, детка, рисуй. Не мешай папе.

Девочка послушно взгромоздилась на стул коленками, изловчилась и села уже нормально. Коротенькие ножки в пестрых носках-тапочках смешно болтались, ударяясь о ножки стола. Украдкой оглянулась через плечо и улыбнулась "отцу". Владимир увидел в ее глазах неистребимое детское счастье, и почувствовал, как ком в горле, рассосавшийся было, пока он растапливал печь, наливается новой силой, разрастается до угрожающих размеров, норовя полностью перекрыть дыхание.

Не задумываясь, что делает, он подошел к племяннице, ласково потрепал ее по голове и чмокнул в макушку. Мягкие волосенки пахли сеном и ромашкой, и в душе больно кольнуло прошлым: так же пахли мамины волосы, только были они жесткие и седоватые.

Взгляд вновь упал на майонезную баночку. Чуть поверх края темной воды ярко выделялся засохший ободок неопределенного цвета. Не сумев перебороть неприязни к горе-хозяйке, Володя тщательно отмыл банку и, наполнив ее свежей водой из рукомойника, вернул Аришке.

К ужину его не пригласили. Не очень-то и хотелось: сойдя с поезда, Владимир долго не мог решиться на последний шаг. Зашел в вокзальный ресторан, и сидел там часа полтора, убеждая себя, что жутко проголодался. На самом деле просто не мог преодолеть страх перед чудовищным обманом, на который должен был пойти во имя искусства. Как оказалось, очень правильно поступил, иначе рисковал бы умереть от голода в отчем доме.

Посягать на хозяйскую спальню он не был намерен. В первые же минуты определил, что их с Витькой комната нынче безраздельно принадлежала Ирине. Та же, в которой привык видеть родителей, превратилась в детскую. А потому Владимиру пришлось довольствоваться проходной комнатой, так называемой залой, которая, как он теперь прекрасно знал, на залу не походила даже с очень большой натяжкой. Светло-бежевые полосатые обои, правда, чуть расширили пространство. Раньше стены были белыми, в крупных бледно-красных маках с зелеными листами, совсем не похожими на маковые. Маме очень нравилось, как они перекликаются с собственноручно вышитыми ею маками на шторах и декоративных подушечках-думках, выложенных горкой на диване.

А вот из мебели поменялся разве что диван: тот, прежний, еще пятнадцать лет назад безжалостно вписался пружинами в мягкие места сидельцев. Кресла же остались прежними – узкими, неудобными, но подходящими скромными своими габаритами под размер комнатки. И шкаф в углу все тот же, трехстворчатый и почему-то ярко-рыжий. А вот зеркало на нем потемнело. Или и раньше таким было, просто он не замечал?

Разбудили Володю бесцеремонные шатания мимо него Ирины и Арины. Надо же было так по-дурацки назвать ребенка – запутаться можно: Ирина, Арина…

Смертельно хотелось спать, но в нос бил запах вчерашней картошке, обжаренной в масле, звяканье посуды и хлопки дверей раздражали.

– Между прочим, десять минут восьмого, – раздался над ухом укоризненный голос хозяйки. – Ты теперь и на работу на такси будешь ездить?

На работу… Какая к черту работа в такую рань?! Он раньше десяти никогда не просыпается. Потом чашечка кофе и просматривание электронной почты, отслеживание рейтингов продаж, и только после этого Владимир открывал документ и приступал к…

К работе. Ну да, все верно. Это там, в Москве, он приступал к написанию очередной сцены. Вернее, к нему приступал Владимир Альметьев. А Виктор Конкин должен вставать в семь часов, или раньше? Пить утренний кофе, или чай? И через полгорода тащиться на работу.

Так вот что ее взбесило. Ей не понравилось, что он приехал вчера на такси. Так мы, оказывается, еще и скупердяйки? Ну-ну. Отличный портретец вырисовывается. Нужно будет прописать ее так, чтоб мало не показалось. Как всегда, чуть более утрированно – Владимир уже неоднократно имел возможность убедиться, что без некоторого перебарщивания яркий, аппетитный персонаж может выйти сухим и даже "картонным", то есть нежизнеспособным, нереальным.

Пришлось вставать – ни к чему ей знать, что ни на какую работу он не собирается, так как Виктор уже ищет подходящую вакансию в Москве. Умыться и привести себя в порядок оказалось нелегким делом: попробуй-ка побриться под рукомойником! Эх, где его борода? Пришлось расстаться – иначе Ирина сразу почуяла бы подвох. Очередная жертва ради искусства. Может, снова начать отращивать? Или еще помучиться немного? По сути, побриться утром куда легче, чем заново отрастить бороду: стоит только представить, что опять придется терпеть этот зуд и колкость еще не отросших волосинок…

Наскоро хлебнув жидкого чаю, Владимир выскочил из дому – как бы "жена" не заставила отводить Аришку в садик. Да и вдруг за ним увяжется на остановку, чтобы вместе ехать? Тащиться в переполненном автобусе в час пик не было ни малейшего желания. А потому, выскочив из сеней, он спрятался за углом в ожидании, когда Ирина с Ариной уберутся отсюда подальше.

Утренняя прохлада не способствовала сну – после возвращения в дом заснуть не удалось. Володя позавтракал остатками картошки – в холодильнике не нашлось ничего к ней, кроме капусты, которую он с детства терпеть не мог. Даже пары-тройки завалящих яиц не оказалось, а он как раз с яйцами и любил картошку больше всего, особенно желток – это казалось ему царской едой.

Потынявшись по комнатами, Владимир решил навестить могилки родителей. Когда еще выпадет такая возможность? Скорее всего, никогда – не к кому ему сюда возвращаться. Не к этой же мегере, Ирине.

К полудню, пока Володя добрался до городского кладбища, зарядил мелкий противный дождик. И без него погода не радовала: конец октября, мрачно, на деревьях кое-где проплешинами держались рыжие пожухлые листья. Теперь же и вовсе хотелось выть от безысходности под унылым дождем.

Пробираясь заросшей тропинкой между оградками, зацепился взглядом за одинокий каштан. Породу хилого, невысокого деревца можно было определить только по плодам, щедро украшавшим тонкие ветки: ни одного резного листа, хотя бы желтого, скрученного, на нем не наблюдалось, лишь темно-коричневые колючие каштаны висели заколдованными яблоками. Владимир пожалел, что не пишет фэнтези: вокруг такого необычного деревца можно было развернуть забавный сюжетец. Одно странно: каштаны уже в начале сентября должны опадать и перекатываться неровными глянцевыми боками под ногами у прохожих. А эти отчего-то задержались едва ли не на два месяца. Может, окружающая обстановка способствовала? Жизнь здесь, на кладбище, протекала крайне замедленно. Если слово "жизнь" в данном контексте не выглядит слишком издевательски.