Текст книги "Летописец с кинокамерой"

Автор книги: Татьяна Тэсс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Легкость в обучении

Мы часто ходили в Дом печати, как тогда назывался Дом журналиста, туда стремилась попасть молодежь. В Доме печати выступал Маяковский, устраивались диспуты, открывались выставки, каких нельзя было увидеть в другом месте; там можно было встретить знаменитостей, имена которых казались нам легендарными. Иногда, в дни получения гонорара, можно было даже рискнуть пообедать в тамошнем ресторанчике.

  Как-то, придя в Дом печати, я увидела на доске объявление о соревновании снайперов. Рядом висел список победителей: первое место занял Кармен.

Стрелять из снайперской винтовки он, наверное, научился с такой же легкостью, как и ездить на велосипеде. Легко давались ему и более серьезные и, как теперь я понимаю, жизненно важные для него дела. Он поступил во ВГИК с первого же захода, причем ни разу не говорил, когда и как успевает готовиться к экзаменам, хотя мы и часто встречались в ту пору. Став студентом, он продолжал ездить на съемки, зарабатывать на жизнь фоторепортажем и никогда не жаловался, что «здорово крутиться» не так-то просто, если одновременно надо учиться в институте и вовремя сдавать зачеты.

Москва была полна событий, каждый день в ней происходило что-нибудь интересное, новое, привлекающее внимание... И каждый день на углу Тверской, как тогда называлась улица Горького, и Малого Гнездниковского переулка в фотовитрине появлялись новые снимки, рассказывающие о происшедших за сутки событиях. Фоторепортер должен был повсюду успеть, ничего не пропустить, не опоздать доставить лучшие снимки к нужному сроку, чтобы они попали на фотовитрину. Это была отличная школа оперативности и мастерства для каждого фотокорреспондента.

Однажды в Москву приехал из-за рубежа прославленный писатель, встречать его на вокзале собралось много народа; каким-то образом оказалась в числе встречавших и я. Поезд медленно подошел к перрону; возле выхода из вагона, в котором ехал знаменитый гость, собрались, кажется, все лучшие фоторепортеры Москвы. Тесня друг друга, они пытались пробиться как можно ближе и занять лучшее для съемки место.

Снимки молодости

И тут я увидела Кармена.

Он стоял на крыше вагона – стройный, крепкий, как тугая пружинка, – стоял совершенно один и снимал сверху, с точки, где никто ему не мешал. Знаменитый гость прошел вперед, и Кармен с акробатической ловкостью перескочил на крышу другого вагона. Пока шла процедура встречи, он не переставал щелкать затвором, делая один снимок за другим, а потом наклонился и громко назвал фамилию писателя. Тот удивленно поднял голову, посмотрел вверх и, увидев стоящего на крыше вагона Кармена, улыбнулся. Кармен успел снять его улыбающееся лицо; это был лучший появившийся в печати снимок.

Известна разница между глаголами «смотреть» и «видеть»: бывает, что мы смотрим на мир широко раскрытыми глазами, не умея по-настоящему видеть свет и краски, тени и линии, – живые подробности, тонкие, чуть прорисованные детали, без которых целое может утратить свою силу и полноту. Рано постигнув умение видеть, молодой Кармен охотно делился этой наукой с другими; товарищескую щедрость его я узнала на собственном опыте.

В первую нашу встречу, когда, возвращаясь после съемки, мы ехали через всю Москву на петляющем по улицам и переулкам трамвае, у нас было много времени для беседы. Держась друг за друга, мы стояли на задней площадке раскачивающегося вагона и говорили обо всем, что приходило на ум.

Я созналась ему, что пробую фотографировать; Кармен тут же вызвался меня учить. Не прошло и недели, как мы вместе отправились в Парк культуры и отдыха, вооруженные фотокамерами: Кармен  – своей «зеркалкой», а я – стареньким, подаренным мне отцом аппаратом.

В тот солнечный день я поняла, как много можно открыть в окружающем мире, если умеешь видеть.

Я поняла, что вода реки может быть одновременно тусклой и сверкающей, а листва деревьев темной или полной подвижных бликов, – все зависит от того, откуда и как ты ее видишь. Обычный шланг для поливки, лежащий на теплой, пыльной земле, может волшебно ожить: вот шланг вздулся, наполнившись водой, и тотчас же, с шипеньем и треском, вода вырвалась из него, засверкав на солнце тысячью искр, блистая радужной окраской, рассекая воздух тугой, свежей, лучистой струей...

Корреспондент «Известий» Татьяна ТЭСС (январь 1933)

                                                                                                  Автор: Роман Кармен

Увлечение фотографией

Ствол дерева, павильон на лужайке, тенистая аллея, читающий газету толстяк, загорелый спортсмен в байдарке, стройный, как тополек, фонтан, смеющийся ребенок – все это могло проскользнуть мимо, не отпечатавшись в сознании, но могло и стать твоей находкой, твоим открытием, богатством, которое унесешь с собой.

Я узнала, что такое неповторимость минуты, хрупкое чудо, которое так легко упустить: на миг замешкалась, и вот уже облако, в какое не успела вглядеться, убежало, слилось с другими, свет изменился, тень расплылась – и картина, что так манила и радовала, исчезла бесследно, ее уже не повторить. Быть может, увидишь другое облако, другие пятна света на листве, быть может, они будут еще красивей и ярче, но того, что упустила, не вернуть...

Стоя рядом со мной, Кармен учил меня видеть, наводить на фокус, определять выдержку, я щелкала затвором, и стеклышки пластинок послушно вбирали образы жизни в их живой прелести.

Фотографированием я увлеклась, но в дальнейшей жизни фотокамера все же не стала моей постоянной спутницей. Литература заняла все мои помыслы, увеличитель я забросила, фотоаппарат подарила. Так уж сложилось. Но удивительный день, проведенный с Карменом, помнится с такой явственностью, словно это было вчера: веселый и добрый мой спутник научил меня видеть в окружающем мире многое, чего я не видела раньше. Уроки фотографии, которые он дал, помогли тогда сделать снимки дорогих мне людей, ставшие для меня драгоценными.

 В ту пору дружбы завязывались быстро: наши молодые, раскрытые ко всем впечатлениям души требовали общения. Мы много работали и в то же время старались повсюду успеть: пойти по контрамарке в театр (лучшие спектакли Художественного театра я посмотрела, сидя на ступеньках бельэтажа), обсудить новый роман Эренбурга, прорваться на вечер поэзии в Политехнический, послушать знаменитого Боровского в Большом зале Консерватории, потанцевать на вечеринке под модную пластинку «Района»... До чего же длинными были тогда дни!

Как-то Кармен радостно сообщил мне, что едет в Ленинград. Вскоре от него пришло письмо – он остановился в семье Чуковских, которую знал с детства. Не знаю, как это получилось, но на письмо я сразу не ответила и тут же получила от него второе.

Возвращение из труднейшего автопробега

Конверт был пухлым, словно в нем лежала целая пачка исписанных страниц, я вскрыла его и вдруг из конверта выпрыгнуло на меня что-то новое, упругое, ударив прямо в лоб.

Оказалось, что в отместку за молчание Кармен упрятал в бумагу большую пуговицу с туго закрученной в рогульку резинкой; освободившись из конверта, пуговица прыгала прямо на адресата, как развернувшаяся пружина. Оправившись от испуга, я нашла в конверте маленькую, лукаво торжествующую записочку...

   Кинооператор Роман Кармен ведет съемку на ледоколе «Иосиф Сталин» (1939 год)

                                                           Автор: Дмитрий Дебабов

Когда Кармен сменил фотокамеру на киноаппарат? Зная легкость, с какой он овладевал каждым новым для него делом, я тогда не поняла серьезности этой перемены для всей его дальнейшей судьбы. Киноаппарат сразу стал казаться неотделимым от Кармена, словно был в его руках всегда. Могущество этого аппарата и значение его в жизни моего товарища я осознала по-настоящему только тогда, когда Кармен оказался в Испании.

Он вернулся из труднейшего автопробега длиною в тридцать тысяч километров, по маршруту Москва – Каракумы – Москва.

Оператор Роман Кармен среди участников автопробега в одном из горных районов. Фото: www.rus-texnika.ru.

Случилось так, что колонна машин, завершая в Москве свой огромный путь, остановилась около Красной площади: улицу преграждала цепочка милиции. На Красной площади шел массовый митинг москвичей – митинг солидарности с испанским народом, поднявшимся на борьбу с мятежной фашистской военщиной.

И Кармен, исхудавший, выжженный солнцем пустыни, кинооператор и водитель, на ладонях которого еще не зажили мозоли от лопаты, какой он откапывал застрявшую в песчаных барханах машину, а в складках походной куртки белел каракумский песок, – Кармен тут же принял решение сделать все от него зависящее, чтобы улететь в Испанию.

Каждое утро, открывая газеты, мы искали сообщения из Испании, телеграф приносил горячие новости из Мадрида, Барселоны, Севильи: там шли уличные бои. Города, само название которых еще недавно звучало для нас романтично и певуче, как музыка, сейчас стали символом борьбы и мужества народа.

Рассказы Кармена

В старых журналах и книгах мы разыскивали фотографии прекрасного, мирного Мадрида и вглядывались в них, стараясь представить эти улицы и дома в чугунном кружеве витых балкончиков такими, какими они стали: наполненными едким дымом, засыпанными щебнем и осколками разорвавшихся снарядов. Карабанчель-Бахо, Университетский городок, парк Каса дель Кампо – все эти названия стали нам хорошо знакомы; повторяя их, мы видели перед собою баррикады, воронки, израненные деревья, разрушенные стены... В «Правде» появлялись корреспонденции Михаила Кольцова: вернувшись из окопов, он писал их в мадридском отеле под завывание сирен воздушной тревоги, а иногда и прямо в окопе, пристроив блокнот на колене...

О том, что Кармен вместе с оператором Борисом Макасеевым улетел в Испанию, я узнала только тогда, когда он оказался на испанской земле: отлет был внезапен, с соблюдением секретности, – видимо, потому, что предстояло лететь через фашистскую Германию, уже ставшую на сторону испанских мятежников.

Из рассказов Кармена, услышанных много позже, мне особо запомнился один.

Кармен рассказал, как в первые же дни он оказался в Сан-Себастьяне, дорогом, изысканном испанском курорте. Знаменитый бульвар был залит солнцем, неторопливо гуляли нарядно одетые люди, красивая молодая женщина катила по аллее детскую коляску, на скамейках сидели, обнявшись, влюбленные... Пахло морем, розами, вода бухты была неподвижна, все дышало покоем, и почти не верилось, что где-то идет война. Теплый воздух был так пьяняще ленив, что Кармен неторопливо зашагал по бульвару, снимая беспечно прогуливающихся людей.

  И вдруг он осознал, что война совсем рядом.

Ударила тугая волна воздуха, земля содрогнулась, Кармена оглушило взрывом. Из стеклянной морской лазури вырвался, высоко взлетев, водяной столб. Послышались крики, толпа рассыпалась, побежала... Раздался второй взрыв, Кармен успел спять фонтан воды, грозно взлетавший в воздух, и тут же развернул камеру на бегущую толпу.

Осада Алькасара, Толедо 11 – 26 сент. 1936. Роман Кармен c киноаппаратом во время осады Алькасара.

Рассказ Кармена о встрече

Мелькнуло искаженное ужасом лицо женщины, она бежала, задыхаясь, по аллее бульвара, толкая перед собою детскую коляску.

– Понимаешь, ее лицо меня поразило, – сказал Кармен. – Я направил камеру на нее и снимал эту бегущую женщину столько, сколько смог. На полный завод пружины камеры.

– О чем ты в это время думал?  – спросила я. Сама я думала о том, каково ему было снимать под обстрелом. Выросший в мирной стране, он никогда ведь не слышал до этого, как рвутся снаряды.

– И потом что было?

– Что потом? – удивился Кармен.– Я же сказал тебе, что снял на полный завод. Женщина исчезла, я сменил оптику, поставил другой объектив. Ясное дело. И стал ждать нового разрыва. И тут громыхнуло прямо в середине бухты, и с такой силой... Столб воды чуть не до облаков! На бульваре уже ни души, только вдали вижу Макасеева, а снаряды летят уже прямо над головой: оказалось, это бьет по Сан-Себастьяну мятежный крейсер. Мы все это потом сняли – раненых жителей, развалины, развороченные клумбы с цветами...

Ничто не могло остановить Кармена, если он считал, что ему необходимо быть с кинокамерой в горячей точке. Он снимал в Испании боевые эпизоды на передовой, снимал пилотов на полевом аэродроме, ездил на Арагонский фронт, был под Уэской, снимал бои на окраинах Овиедо, митинги в Барселоне, колонны беженцев на дорогах в Мадрид, – да где только он не был! В «Известиях» появились его корреспонденции из Испании, он и здесь остался верен себе, легко овладев новой для него профессией: это были корреспонденции профессионального журналиста.

Я помню его рассказ о том, как после Мадрида он встретил Кольцова в Бильбао и как они обрадовались друг другу. Сев за руль машины, Кармен долго возил Кольцова по тревожному и сумрачному городу.

Роман Кармен и Михаил Кольцов

Слушая его рассказ об этой встрече, я старалась представить улицы Бильбао, вокруг которого уже сходилось грозное кольцо, а перед моими глазами неотступно стоял Никитский бульвар, Дом печати, пожилой инструктор, терпеливо учивший нас водить машину. Как запомнилась эта старенькая, дребезжащая учебная машина, за руль которой мы с Карменом попеременно садились, и то, как долго не давался мне подъем с ручного тормоза в гору на Трубной, а Кармен великодушно это прощал и не подшучивал надо мной... И вот где привелось ему, вспомнив московские наши поездки, сесть за руль – в Испании, в столице басков, в суровом, осажденном городе, на окраинах которого уже рыли окопы. Могли ли мы представить себе это?

Возвращение Кармена в Москву

Много удивительных рассказов услышала я от своего товарища. Он рассказывал, как в штабе 12-й интербригады, разыскивая легендарного генерала Лукача, увидел идущего ему навстречу улыбающегося человека, приветливого, свежевыбритого, с добрыми внимательными глазами, – и узнал в нем Матэ Залку. Несколько раз ему попадался на глаза плотный, плечистый здоровяк, неуклюже шагающий по окопам. Незнакомец был одет в светлый, перепачканный окопной глиной плащ, под которым топорщился мешковатый пиджак и свитер; на голове у него был черный баскский берет. Однажды их познакомили, это оказался Хемингуэй.

Потом они встречались не раз, Кармен провел у Хемингуэя несколько вечеров в его накуренном, всегда забитом людьми номере мадридского отеля «Флорида». Изрешеченные осколками стены этого отеля приютили в ту пору писателей, журналистов, кинооператоров, фоторепортеров многих стран; до передовой от отеля было, что называется, рукой подать. Кармен быстро стал известен во «Флориде»; его общительность, храбрость, открытый и дружелюбный нрав помогли ему снискать расположение всех, с кем он встречался в Испании.

 При первой же возможности кассеты с кинопленками отправлялись в Москву. Возле московских кинотеатров выстраивались на улице длинные очереди: люди стремились посмотреть хроникальные кадры испанских событий. Из материала, снятого Карменом и Борисом Макасесвым, на экраны вышли двадцать два выпуска кинохроники «К событиям в Испании». Я хорошо помню эти выпуски, – забыть их нельзя.

И вот Кармен снова в Москве.

Он все такой же – живой, веселый, неутомимый, но, мне кажется, что-то изменилось в его лице, оно стало чуть строже.  ...Один хороший писатель сказал, что седина приходит, как снег: утром проснешься – и все кругом белым-бело. К Кармену это не относилось: поседел он чуть ли не с юности, и все мы давно привыкли к его седине. Но все же, все же... Я не могла избавиться от ощущения, что он изменился: в углах его рта пролегли две четкие морщинки, я видела их впервые.

Сборы в «горячую точку»

Мы по-прежнему были друзьями, по-прежнему встречались, но не так часто, как раньше: Кармен уже давно не фоторепортер, и на съемки мы вместе больше не ездили. Однажды, столкнувшись на улице Горького, мы радостно кинулись друг к другу и тут же решили пойти пообедать в Дом литераторов.

Там, сидя за цыплятами табака, Кармен сообщил словно мимоходом, что на следующий день улетает – опять в «горячую точку». Он не объяснял, куда, и я, по понятным причинам, не спрашивала. Когда мы вышли после обеда на улицу, он сказал, что хотел бы показать несколько снятых в Испании фотографий, – мне, наверное, будет интересно на них взглянуть. Был он, как всегда, оживлен, много рассказывал за обедом, и вместе с тем я вдруг почувствовала, что ему не по себе и не хочется оставаться одному.

  Чутье меня не обмануло: выяснилось, что близкие Кармена были в отъезде и возвращался он в пустую квартиру, а перед далекой, долгой и трудной поездкой у человека не всегда бывает легко на душе. В квартире не оказалось «холостяцкого» беспорядка, но вместе с тем на всем лежала неуловимая печать запустения и неуюта, какая бывает во время отсутствия хозяйки. В кухне мурлыкал белоснежный холодильник – это был первый холодильник, который я увидела: в ту пору у нас еще их не выпускали. Кармен открыл блестящую толстую дверцу, – на пустых полках одиноко стояла бутылка «Боржоми».

Он разлил ледяное «Боржоми» по высоким бокалам, стекло сразу запотело, мы молча выпили. Открыв ящик стола, Кармен достал папку с фотографиями.

На одной из них я увидела его самого, он весело улыбался, сидя на земле рядом с плечистым человеком в черном баскском берете и потертой светлой куртке. Человек сидел, обхватив руками колени; его большие ноги в пыльных башмаках крепко уперлись в землю, за спиной темнели недавно вырытые окопы. Это был Хемингуэй.

Роман Кармен, Эрнест Хемингуэй, Йорис Ивенс

Показывая фотографии, Кармен повеселел, стал снова рассказывать об Испании. Я попросила, чтобы он подарил мне фотографию, где снят вместе с Хемингуэем, он сказал, что надпишет ее, «за себя и за мастера», вытащил толстую самопишущую ручку, прищурился, обдумывая надпись...

Тяжелая поездка

И вдруг из пера, прямо на мое платье, брызнула струя ярко-синих чернил. По светлой ткани расплылось большое темное пятно.

– Эй! Что ты наделал! – закричала я. Платье было новым, а при моих тогдашних заработках я не предполагала, что смогу вскоре сделать себе другое. – Ты что, не мог осторожней?

– Подумаешь! – спокойно ответил Кармен – Велика беда...

– Да ведь это же чернила, их не выведешь никакой чисткой! – сказала я огорченно и вдруг запнулась: чернильное пятно неожиданно стало бледнеть.

В растерянности я смотрела, как огромное пятно на моем платье таяло, уменьшалось и наконец исчезло совсем. Будто его никогда и не было. Тут я увидела, что Кармен смеется.

Смех у него был заразительный, лукавый; глядя на него, стала смеяться и я.

Оказалось, что он специально для розыгрыша привез откуда-то этот сувенир – ручку, заправленную жидкостью особого химического состава: под воздействием воздуха «чернильное» пятно исчезало, не оставляя следа.

Так, смеясь, мы расстались, и я была рада, что прощанье наше оказалось веселым.

На следующее утро Кармен улетел. Поездка действительно оказалась тяжелой и длительной.

Роман Кармен снимает партизан особого района Китая (январь 1939) Автор снимка неизвестен.

 Снова встретились мы не скоро и, но странному совпадению, опять на улице Горького, в том же месте, где судьба нас столкнула в прошлый раз.

В ушанке и светлом полушубке, с военной портупеей через плечо, Кармен быстро шагал по улице. Заснеженная, малолюдная, с витринами, закрытыми мешками, наполненными песком, улица Горького выглядела совсем не так, как в прошлую нашу встречу. Москва стала другой. Стали другими и мы.

Дополнение от Р.Кармена

Съемки в жесткий мороз

Это был декабрь 1941 года, первая военная зима.

Прошло всего несколько месяцев после начала войны, но сколько событий произошло за это время и в жизни каждого из нас! Нам с Карменом казалось, что мы не видели друг друга вечность. Мы вместе пошли в редакцию «Известий»: я жила там на казарменном положении, один из редакционных кабинетов заменил мне мой дом. Кармен радостно сообщил, что у него есть целый час свободного времени, но как короток, как мал оказался этот час, если в него надо было вместить все, что пережито с первого дня войны..

 Кармен говорил быстро, перескакивая с одной темы на другую, но в рассказе его была такая удивительная четкость изображения, что я зримо представляла каждый пережитый им фронтовой эпизод, словно видела их на кинопленке.

Я видела Кармена с кинокамерой в руках, снимающим все, что мог схватить объектив: бой у деревни, горящие поля, раненых в медсанбате, сбитый фашистский самолет, бредущих по дороге беженцев, пленного эсэсовца, пулеметный расчет, плачущих у сгоревшей избы детей... Воспоминание о раненном в живот, умирающем солдате, которого он нес на спине, пытаясь спасти ему жизнь, прерывалось рассказом о счастливом июльском дне, когда его чудом соединили по полевому телефону с московской квартирой и он узнал, что у него родился сын, впервые услышал сквозь разряды и треск в телефонной трубке далекий звонкий крик своего ребенка...

Нина Орлова и Роман Кармен с сыном Александром[3]3
  КАРМЕН Александр Романович (1941 – 2013)
  Родился и умер в Москве.
  Журналист. Сын режиссера, кинодокументалиста, оператора, педагога, народного артиста СССР, профессора, Героя Социалистического Труда Р.Л.Кармена (1906–1978). После окончания факультета международных отношений МГИМО работал в иностранном отделе газеты «Известия». С 1974 – собкор «Комсомольской правды» в странах Латин. Америки и на Кубе, в 1977–84 – в Перу (Лима). Перейдя в Агентство Печати «Новости», на семь лет уехал в Уругвай (Монтевидео). С 1995 в Москве – обозреватель журнала «Новое время», заместитель заведующего международного отдела газеты «Век», спецкор газеты «Время МН», заместитель главного редактора журнала «Латинская Америка» РАН. В последние годы преподавал на факультете журналистики МГИМО, пользуясь большой популярностью у студентов.
  Несколько лет работал над книгой «Неизвестные войны Романа Кармена», ставшей достойным памятником выдающемуся кинодокументалисту ХХ в. (премия Артема Боровика «Честь. Мужество. Мастерство»). Обладатель ряда престижных наград, в т. ч. премии Культурного фонда Юлиана Семенова «За большой творческий вклад в развитие экстремальной геополитической журналистики», специальная премия Союза журналистов России «Золотая полка российской журналистики», дипломов от Национального союза журналистов Перу и агентства Пренса Латина (Куба) за вклад в развитие отношений с этими странами. Итогом жизни Кармена стала книга «Единственная и неповторимая» – о любви к своей профессии, уникальный и своеобразный учебник по журналистике.
  Жил на ул. Б. Полянка, 28. Похоронен на Троекуровском кладбище.
  Московская энциклопедия. Том 1: Лица Москвы. Книга 6: А–Я. Дополнения. М.: ОАО «Московские учебники», 2014


[Закрыть]. 1941 год.

Я спросила его о боях под Москвой, и Кармен стал рассказывать, как трудны были съемки в жестокий мороз, когда пар от дыхания превращался на лету в иней, а кинооператоры отогревали замерзающие камеры на груди и продолжали снимать, чтобы запечатлеть картину великого сражения. Никто из них тогда не думал о масштабности будущего фильма, важно было схватить живую, горячую правду события. Кармен старался как можно больше мне рассказать и вдруг остановился, что-то вспомнив...

Он вспомнил старую женщину, встретившуюся в освобожденной деревне, и стал рассказывать, как стояла она на заснеженной дороге, как обнимала вошедшего в деревню бойца, гладила его лицо почерневшими руками, потом торопливо крестила уходящих вперед солдат и смотрела им вслед, а по ее щекам текли и замерзали слезы...