Текст книги "Анемона или повесть о сладкой скорби (СИ)"

Автор книги: Татьяна Темная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Темная Татьяна
Анемона или повесть о сладкой скорби

Анемона или повесть о сладкой скорби

Не покидай меня...

***

Скорбь, как маленькое семечко сорной травы, впервые попадет с ветром между трещин и щелей сердца, дождется своего часа, а когда время придет, то оно проснется и пустит глубоко корни в плодородную почву. И если не распознать сорняк вовремя, он заполонит все свободное пространство корнями и вытеснит все полезные травы внутреннего мира. Скорбь завладеет душой, разрастется и будет смотреть глазами кормильца, выискивая новую жертву.

–Кто следующий? -спросит она.

И с каждым разом, подкармливаясь слезами и немым криком кормильца, корни проникнут глубже, а шипованный ствол растолстеет, упираясь ветками в брюхо.

–Кто следующий? – ненасытно спросит она. -Я хочу еще!

За годы потерь, истощенное разбитое сердце кормильца замолчит, сладкий сок из глаз перестанет течь, а немой, оглушающий сознание, крик стихнет.

–Кто следующий? -ее голос задрожит.

На этот раз ответ не последует. И Скорбь впервые ощутит себя одинокой за семьдесят пять лет своей жизни. Она не сомкнет глаз всю ночь напролет от голода и на утро все же решит выбраться из мрачного и остывшего подземелья.

***

Август. На окраине деревне Тихой было раннее спокойное и прохладное утро. Над зеркальной гладью лесного озера клубился густой, завораживающий туман, поднимаясь высоко над лесом, накрывая собой макушки столетних сосен, ласково убаюкивая, чтобы лес еще немного потомился, подремал и не спешил просыпаться. Но где-то в глубине сердца леса соловьи пробудились наперекор туману и распевали каватины утренней зари. Солнце лениво расцветало заревом над деревьями, вытянувшись в тонюсенькую пурпурную полосу. Звезды ярко догорали холодом в синеве неба, подмигивая, а лунный рожок был еще бодр и весел, чтобы уступить новому солнечному дню.

На крутом склоне озерного берега росли высокие, с раскидистыми ветвями, ивы, длинные тонкие косы тянулись к воде, а толстые извилистые корни торчали из земли, придерживая рыхлую почву. На одной из ив, в тени, в ложбинке между ветвей, как в гнезде, беспробудно и беззаботно спала девочка, прижимая ноги к животу, от холода, укрывшись густой и длинной копной сизых волос. К ее волосам прицепились пожухлые листья, веточки и тонкие паутинки. А через руку и милое личико образовалась муравьиная тропа.

После долгой спячки, девочку пробудил звонкий голос. Едва приоткрыв зеленые глаза, она зевнула во весь рот, оголив острые белые зубы, потянулась кулачками, дрогнув мышцами, вдыхая полной грудью. После долгой спячки, она была похожа чем-то на глупого и несмышленого котенка: не то наивными круглыми глазками, не то маленьким курносым носиком, не то грацией, а может косматой головой. Девочка перевернулась, осторожно подползла на четвереньках по длинной ветке и повисла вниз головой, прислушиваясь к разговору, будто лохматая гусеница на тоненькой шелковой паутинке, и тянулась вниз, среди зеленой шелестящей листвы от легкого дуновения ветра.

–...извини меня, дед, но я покидаю Тихую, не могу я больше здесь жить. Кур и корову я уже продал, кошку соседке отдал, Марфе, ты должен помнить ее, кульгает еще на правую ногу. Тявку с собой беру, чтобы не пропал, старый он уже, боюсь, не переживет со мной разлуку, да и мне с ним веселее будет. Я постараюсь навестить тебя следующей весной. Ты главное не скучай. И я скучать не буду.

Знакомый запах скорби развеялся в воздухе. Девочка жадно вдохнула сладостный аромат, будто букет садовых цветов, и нетерпеливо, с наслаждением стала насыщать им свой организм, широко раскрывая ноздри, облизываясь розовым язычком. Она не ела уже сорок дней с момента перерождения, лишь иногда, поутру пила прохладную росу, чтобы утолить жажду и притупить голод, а за тем снова засыпала в своем уютном гнезде на дереве. Она так увлеклась трапезой, прикрыв глаза, что, по неосторожности, сильно нагнулась, и несчастная тонкая ветка под ней хрустнула. Парень, услышав над собой хруст, едва успел отпрыгнуть в сторону, как девочка вместе с веткой упала на землю, прямо на то место, где стоял он. Черно-белый пес с пушистым хвостом и ушками залаял рядом с хозяином.

–Ты не ушиблась? – спросил парень.

Девочка спросонья с заспанными глазами огляделась по сторонам, сидя верхом на ветке. Она не могла понять, как так вышло, что оказалась на земле, рядом с могильным холмом, ведь секунду назад она еще сидела высоко на дереве. Она с досадой взглянула на молодого человека, почувствовав напряжение во взгляде серо-голубых глаз. Он смотрел на нее удивленно и растерянно, но в то же время с обожанием, будто увидел нечто-то прелестное и опасное. Чувства малейшей грусти от него иссякли, а девочка все еще была голодна. Она так истосковалась по еде и чужому голосу, что ждала, когда пухлые губы молодого человека дрогнут, и тот снова заговорит. Но он стоял смирно, держа в руке натянутый поводок с дворняжкой, и ждал, когда девочка скажет что-нибудь в ответ. В чертах молодого человека она разглядела сходства своего бывшего кормильца, когда тот тоже был молод, красив и живым. Молодой человек был среднего роста, плечист, жилист, с вытянутым лицом, с черными короткими волосами, одна бровь была рассечена небольшим белым шрамом. На светлой коже, едва тронутым загаром, на щеках разгорелся румянец. Носил черно-серую рубашку, верхняя пуговица была нещадно оторвана, на черных портках вытянулись и выступали коленки, пыльные ботинки были вымочены полосами в носках от мокрой травы. Про таких, как он, в деревне называют первым парнем на деревне: и на вид приятно глазу, и работяга что надо.

–Ты откуда здесь взялась? – пухлые губы парня дрогнули, и девочка в глубине души обрадовалась, но лицо ее было мертвее некуда. – Меня Паша зовут, а тебя как звать? Ну, не молчи, ответь хоть что-нибудь. Или так и будешь в гляделки играть?

Его звонкий голос радовал девочку, и она хотела заговорить с незнакомцем, рассказать о себе и откуда взялась, но она боялась последствий и не хотела спугнуть собой первого встречного, нового кормильца. Она хлопала длинными ресницами, осторожно подбирая мысли. Как только она взглянула на могильный холм с лиловыми кувшинчиками, золотой сердцевиной и мохнатыми серебристыми стебельками цветы, выглядывая из сочной зеленой травы, – оживилась, придумав себе новое имя.

–Меня зовут Анемона, – ответила девочка.

–Анемона, значит, – парень облегченно выдохнул, уже успел подумать о глухоте девочки. – Что ты делала там наверху? Ты ведь убиться могла!

–Спала, – робко ответила девочка, пожимая плечами.

–Ты здесь одна? Где твои родители?

–Умерли.

–Значит, ты сирота, как и я. Ты может, есть хочешь?

Девочка едва поняла намек на кормежку, тут же обрадовалась, даже на лице улыбка расцвела, и глаза засияли. Павел порылся в сумке через плечо и достал из нее небольшой ломать хлеба.

–Держи, – вложил он хлеб в маленькие ладошки девочки. -Ешь давай.

Девочка представляла себе еду иначе. Она обреченно посмотрела на ломоть хлеба, непривычно поднесла его к губам, откусила небольшой кусочек, вгрызаясь зубами, будто в кору дуба, неприятный на вкус, жевала, притворяясь, как если бы она поглощала сладкие чувства скорби; чтобы не обидеть парня и отвести от себя подозрение, она через силу проглотила хлеб, поцарапав горло.

За семьдесят пять лет она хорошо изучила человеческую жизнь от рождения до самой смерти, и чтобы походить на человека, ей придется соответствовать и притворяться: есть, пить, спать, размышлять, как человек. Не только, чтобы не отпугнуть кормильца, а, чтобы выжить вопреки.

–Анемона, я покидаю Тихую. Если ты живешь здесь на дереве и тебе больше некуда пойти, пойдем со мной в столицу? Обещаю, голодать, мерзнуть и жить на улице тебе больше не придется! Я смогу тебя защитить и позаботиться о тебе... Так что, пойдешь со мной?

Девочка, скорее всего, отказалась бы от такого предложения, если бы она не была голодна. Она не хотела остаться без кормильца и упускать такую возможность. Одного кормильца она уже потеряла, а когда еще выпадет счастье, свалиться на чью-то свежую голову?

–Пойду, – ответила она.

–Тогда знакомься, это Тявка!

Девочка присела на корточки и выставила руку, оставшийся кусок хлеба, непринужденно скормила собаке, налаживая дружеский контакт.

–Рада знакомству! -ответила она.

Павел уже собрал сумку в дорогу, но ради Анемоны повернул назад домой, не в силах больше смотреть на ее вид, чтобы подобрать из оставшихся старых вещей подходящую одежду и обувь, взамен на ее старые и просвечивающие лохмотья, уродуя ее природную красоту, и еще не хватало умыться ей как следует.

Павел и Анемона прошли по широкой тропе вдоль тенистых садов, огражденных забором, между высоких деревьев: яблонь, вишен и слив и пышных кустов: калины и черной рябины. Двор был пустым. Во дворе, Павел привязал пса к штакетине и отвел Анемону в баню, еще не остывшую после ночи. Налил в ванну три ведра теплой воды и одно ведро воды оставил в ушате, чтобы ополоснуться.

–Я сейчас принесу тебе чистую одежду и полотенце, -сказал Павел. -А ты пока прими ванну.

Девочка кивнула.

Павел вышел из прибанника. На полукруглом крыльце деревянного дома, повернул ключ в замочной скважине, открыл на себя привычно скрипучую дверь, обрадовавшись его возвращению, и вошел внутрь веранды. Все в доме осталось стоять на прежних местах: в тристени стояла печь с кухонной утварью, стол у окна, засланный скатертью, с лавой и стульями, несколько висячих шкафов и буфет. В соседней комнате, стояла групка у входа, несколько кроватей за шторой, на лицевой стороне – шкаф, сервант и два диванчика.

Павел перерыл весь шкаф со шмотьем, но все-таки нашел единственный наряд его бабушки: белая льняная рубаха с длинным рукавом. Долго не думая, он приставил к рубахе брюки, которые он носил, но с возрастом стали коротковаты, надеясь, что они подойдут девочке по размеру. Захватил плетеный пояс с кисточками на концах, сандали, гребень для волос и махровое полотенце, отнес вещи в прибанник.

Вскоре, Анемона вышла во двор. Мокрые волосы лежали на плечах, лицо сияло от чистоты. Подпоясанная рубаха закрывала узкие бедра, а брюки были в пору.

Ее природная красота привлекла Павла еще с первой секунды, когда только он увидел ее, подумал: будто ангел спустился с небес, точнее с дерева, или подобна кошке, которая гуляет сама по себе. В одном он был уверен: она не из простых местных дворовых девчонок. Есть в ней что-то пугающее, загадочное, не от мира всего.

–Ну вот, другое дело! – воскликнул Павел. – Слушай, не пойми меня превратно, я все хотел спросить, сколько тебе лет?

–А на сколько я выгляжу? – спросила она.

–Лет на двенадцать – четырнадцать.

–Мне уже есть восемнадцать, а тебе сколько?

–Мне двадцать один стукнуло в прошлом месяце. Знаешь, если вдруг у прохожих возникнут вопросы, говори, что я твой старший брат.

–Ладно.

–А лучше не разговаривай ни с кем. Знаешь, в моей деревне всякое бывало, а в городе и подавно неспокойно.

–А за чем тебе идти в столицу? Неужели дома так плохо?

–В столице перспективы больше, а значит, денег платить будут больше. Да и не могу я жить один, когда все напоминает мне деда. Сума можно сойти в одиночестве в четырех стенах. Хорошо, что хоть Тявка у меня есть – родная душа, по несчастью.

–А где твои родители? – спросила Анемона.

Павел вздохнул и нехотя ответил:

–Убили их.

–Как?

–Пырнули ножом, а за тем выбросили, как мусор в сточную канаву. Мне было всего четыре года, я толком их даже не помню.

Павел уже давно не вспоминал события темной кровожадной ночи: крики, брань, плачь – все было, как во сне.

–Извини, это закрытая тема, не хочу об этом говорить, – сказал он. – Идем, нужно поспешить в соседний город.

Анемона успела вдохнуть дважды, как запах скорби бесследно развеялся в воздухе. Павел будто специально дразнил ее, и Анемона разозлилась.

–За чем ты взял меня с собой, если не желаешь рассказывать про себя? Я не смогу с тобой подружиться, если у тебя нет ко мне никакого доверия!

–Анемона, некоторые темы, как мои родители, лучше не обсуждать. Не потому, что я хочу скрыть от тебя правду, а потому что не хочу пережить все снова и ощутить необъятную боль.

–Вся жизнь – боль, – ответила она.

–Может когда-нибудь, я расскажу тебе, но не сегодня.

Анемона вздохнула и разочаровано пошла впереди своего спутника, насупившись. Она хотела надавить на Павла, чтобы тот снова погрузился в свои воспоминания, наполняя сосуд печалью, чтобы смогла насладиться сполна сладкой скорбью. Но не рискнула, подавив в себе пристрастные желания, сжав зубы. Она была слишком умна, чтобы все испортить в один миг, и решила, что шажок за шажочком она заполучит его доверие, и когда придет время, он расскажет ей все.

Впервые Анемона пробудилась, когда ее кормильцу было около двенадцати лет: у него умерла рыжая лохматая большая собака. Он похоронил собаку в саду под яблоней, сам лично вырыл для нее могилу, стоя на коленях, вывозился по уши в грязи, и за тем всю ночь напролет проплакал в подушку, закрывая рот, чтобы никто его не мог услышать. Он стыдился проявлять свои чувства окружению и делиться с болью, будто обнажал свое тело напоказ. Его боль была только его и ничья больше. И на утро, от изнеможения, он слег с температурой под сорок. Тогда, Анемона впервые, ощутила прилив скорбящих сладких чувств, и от наслаждения, и сытости, напевала мелодию, убаюкивая своего юного кормильца.

Всю дорогу Павел и Анемона шли бок о бок и не проронили ни слова, каждый думал про себя о чем-то своем. Павел не спешил с расспросами о жизни девочки, не хотел ее стеснять и причинить неловкость, зацепить больные темы, только изредка поглядывал на сизую макушку и отводил взгляд в сторону. Анемона думала только о новых возможностях, придумывая план, как подобраться ближе к кормильцу, чтобы не спугнуть его и заполучить его всего без остатка.

Через пол часа Павел и Анемона вошли в соседний город Призрак. Уже с утра парило и стояла духота. Тучки собирались в округе, натягивая город серой пеленой, предвещая о возможном скором дожде.

Павел уже не раз бывал в городе Призрак, знает, где что находится и как устроены местные порядки: кому отстегнуть денежку, кого припугнуть, а с кем вообще лучше не связываться, но самое главное, он знал, где можно раздобыть легких денег за пару часов работы; рядом с пакгаузом уже стояли в ряд пустые конные повозки, и несколько плечистых мужичков разлеглись неподалеку в невысокой тенистой траве, под дубом, в ожидании скорой погрузки.

–Анемона, видишь вон ту высокую грушу рядом с забором? Пока я буду работать, залезь на нее и собери груш, – сказал Павел.

–А сколько ты будешь работать по времени? – спросила она.

–Думаю, часа два займет.

–Тогда, можно я соберу груш, а за тем, пока ты будешь работать, я спущусь вниз по улице, посмотрю на город? Обещаю, сворачивать с дороги я не буду, и ввязываться в неприятности тоже!

–Хорошо, только присмотри за Тявкой. А если кто приставать будет – кричи во все горло и зови на помощь!

Спелые груши с нижних веток дерева были уже сорваны, а те, что остались висеть – росли на самой макушке целыми гроздями, ждали, чтобы кто-нибудь их сорвал и вкусил.

Анемона привязала Тявку к ветке, разулась, надела сумку Павла через плечо. Подпрыгнула и повисла цепкими пальцами на толстой ветке, болтаясь. Упираясь босыми ногами в ствол с треснутой корой, она с легкостью залезла на ветку. Ее малый рост и худоба позволяли ловко подлезать под каждый сучок и быстро подниматься ввысь, как по небесной лестнице.

Вид сверху был шикарным. С одной стороны, от дороги, в поле колосилась золотистая пшеница, раскинувшись полукругом до самого густого леса, с другой стороны, стояли дома с игольчатыми красными крышами.

Накидав груш в сумку, девочка быстро спустилась вниз и с последней ветки спрыгнула на землю.

Анемона вспомнила, что бывала уже в городе Призрак, и знала не так хорошо, конечно, как Павел, но знала, где можно раздобыть для себя сладкую скорбь и поживиться сполна. Конечно, она хотела бы поживиться чувствами Павла, но все-таки решила потянуть время. Ей казалось, что его скорбь была вкуснее и слаще, чем у других, возможно потому, что была под запретом, а может, потому что ее бывший кормилец и Павел – родственники.

В больших городах всегда кто-то умирает, и устраиваются похороны раз в день или хотя бы раз в неделю, на крайний случай раз в месяц. В повседневной рутине жизни этого можно вовсе не заметить, если события происходят в разных уголках города, но, когда ты находишься в эпицентре всех событий, может показаться, как город мельчает на глазах. К счастью, смерть и рождение идут бок о бок друг с другом в круговороте событий. И на месте образовавшейся пустоты всегда раздается детский плач.

Ее бывший кормилиц каждый день водил ее в похоронное бюро и на кладбище. Он заботился о девочке, как о своем детище, отдавая ей всю любовь, и подкармливал ее скорбными чувствами. Он носился с ней, как с больным и беспомощным созданием, не способным на самостоятельную жизнь, лишь бы она не голодала. А дети всегда много едят, когда растут, тут с этим ничего не поделаешь. А теперь, когда она стала самостоятельной, когда обрела собственные ноги, ей теперь самой придется добывать для себя еду, но так осторожно, чтобы никто ее ни в чем не заподозрил.

Анемона шла быстрым шагом, едва не бежала, по улице, прячась в тени высоких пушистых каштанов с круглыми игольчатыми плодами, размером с куриное яйцо. Тявка бежал рядом, иногда отбегал в сторону, отвлекаясь на прохожих, замечая интересные для него запахи. Анемоне приходилось постоянно его отдергивать за поводок, чтобы не останавливаться и не сбивать темп шага. И вскоре она была у цели.

Девочка села под палящим солнцем на невысокую каменную ограду, и смотрела вдаль, выискивая что повкуснее. Время от времени на городское кладбище приходили и уходили люди, оплакивая усопших. Голод Анемоны никак не умолкал. И спустя три часа, притаившись, будто зверь, наблюдала за раненой косулей. Ее внимание привлекла одна женщина, одета с головы до пят во все черное. Женщина принесла с собой букет белоснежных лилий, уложила их на могильный свежий холм, а сама уселась рядом, между серых камней, прямо на траву и молча расплакалась, размазывая по лицу соленые слезы, обнажая свою сущность и потаенные мысли, сдерживая судорожные приступы отчаянья. Анемона вдыхала нежный аромат сладкой скорби не торопливо, впитывая трепетные чувства женщины, растягивая удовольствие.

–Вот ты где? – за спиной Анемоны раздался мужской уставший голос, пес, завилял хвостом, услышав голос хозяина. -А я тебя повсюду ищу. Почему ты улыбаешься? У этой несчастной женщины горе, траур!

–Верно, траур, но ведь это не мой траур, и даже не твой, и даже не по твоей собаке. Разве ты не видишь ее нежные чувства трепета к другому человеку, верность, проявления искренней любви, истинных чувств. Их нельзя подделать, ибо подделка скрывается за масками лжи, скупости, холодности. А от этой женщины льется изнутри такой теплый свет, который может заменить само солнце. Разве ты не находишь во всем этом нечто удивительное и прекрасное?

Павел был стандартен, приземистее, и ему сложно было понять и принять воображение Анемоны. Он видел красоту там, где открытым глазом было ясно, стоило только раз взглянуть: привлекательная девушка, яркие цветы, высотный дом, спелое красное яблоко, бабочки, закат – все, чем можно любоваться на протяжении долгого времени. Либо наоборот, отобьет напрочь желание еще разок взглянуть, если будет что-то неприятное, мерзостное, уродливое.

–Не думаю, что в несчастье есть что-то светлое. А искренняя любовь прекрасна, когда на лице сияет улыбка, а не когда из глаз льются горькие слезы. Идем скорее, а то опоздаем к отправлению повозок. Кстати, я все узнал, первая остановка с ночлегом будет в городе Лапы, на рассвете отправимся в город Хвойники и должны успеть прибыть туда до темноты. Снова на рассвете покинем город, а там глядишь, все время прямо и мы в столице. Два дня всего, и мы будем у самой цели. Скорее бы...

Еще обеда не было, как груженые повозки тронулись с места: заскрипели колеса, заскрежетали цепи и звонки, застучали копыта по грунтовой дороге, поводья и хлысты со свистом подгоняли лошадей, чтобы перейти с шага на рысь.

Павел и Анемона разместились в самой последней крытой повозке с цыплятами в ящиках для продажи. Они сидели лицом друг к другу, чтобы поглядывать на окрестности изнутри, провожать уплывающий город Призрак, иногда поглядывать друг на друга. Собака распласталась от жары рядом с хозяином по полу и шумно дышала, высунув язык. Проезжая по полю с колосистой зрелой пшеницей, Павел достал из сумки несколько крупных желтых спелых груш, поделился с Анемоной, а треть части хлеба скормил собаке. Павел надкусил грушу, сок груши потек по руке, вымочив закатанный рукав рубашки. Анемона впервые попробовала грушу, с осторожностью надкусив кожуру. Сок груши ей показался сладким и сухим, а мякиш вяжущим.

Ближе к вечеру, как и предполагалось, полил дождь, наполняя воздух влагой и свежестью. Шкура лошадей потемнела от воды. Кучера спрятались под плащи с головой, даже носа видно не было, но скорость движения не сбавляли. Анемона вытянула руку под дождь из любопытства, холодные мокрые капли ударялись о ладонь и брызгали на лицо.

–Ты будто дождя ни разу не видела, – сказал Павел.

–Конечно видела! – возразила Анемона и про себя добавила: "Ни разу не трогала". – Дождь прекрасен! Будто слезы в один миг хлынули из глаз, чтобы напоить землю. Была б моя воля, я бы тоже расплакалась, если бы умела.

–Только не говори, что ты ни разу не ревела?

–Ни разу!

–Не верю! Ты ведь девчонка, а девчонки всегда плачут! Бабская природа.

–Просто девочки чувствительнее к окружению, эмоциональнее. Вот и ревут! А мужики эмоционально устойчивые, и вместо того, чтобы лишний раз всплакнуть – кулаками машут! Такая ваша мужская натура – держать все чувства в себе!

–Сделала из нас извергов! Но ты не права. Бывают моменты в жизни, когда и кулак поднять не в силах, и слезы не идут, только в носу все жжет, как от раскаленного масла. В такие моменты начинаешь завидовать девчонкам, как у вас все просто.

Повозки въехали в город Лапы, завернули на местную ферму. Дождь все еще лил, и заметно похолодало, дорога совсем раскисла под шагами лошадей и колес телег. Анемона спрыгнула с повозки прямо в грязь, окунулась с головой под прохладный поток дождливой воды. Девочка закружилась, танцуя, подняв лицо, сощурилась от падающих капель, высунув язык, чтобы ощутить вкус дождя. Косматые волосы быстро намокли и прилизались к голове, а рубаха, впитывая влагу, прилипла к телу и потеряла форму.

–Анемона, идем под крышу, – позвал Павел. -Не хватало, чтоб ты еще воспаление легких подхватила!

–Сейчас, -ответила она.

Через пол часа Анемона сидела на бревне у костра в рубашке Павла с синими губами, дрожа от холода. По спутанным волосам ее скатывались капельки воды. Называется – помылась в баньке. Павел отпоил ее горячим чаем, от бутербродов отказалась. Съел часть бутербродов сам, вторую половину скормил Тявке.

–Ну, ты как, согрелась хоть немного? – спросил он.

–Все еще холодно, – ответила девочка. -А где мы спать-то будем?

Павел подсел ближе, обнял ее, растирая плечи и сказал:

–Есть два варианта: первый – это пойти на сеновал, а второй – переночевать в повозках, как остальные. Выбирай.

–Я бы выбрала третий вариант, только поблизости деревьев нету.

–Да уж, вариант не из лучших. Тогда идем на сеновал.

В продолговатой конюшне лошади стояли спокойно, каждая на своем месте, накормленные и вычищенные. На чердаке располагался сеновал с высушенной луговой душистой травой, куда можно добраться только по длинной лестнице, приставленной к чердачному краю. Небольшое окно наверху было распахнуто для проветривания, впуская ночной сырой воздух. Сено зашуршало под ногами. Павел свалился плашмя спиной на мягкую перину, подложив под голову руки, и глянул в открытое окно: ни одной звездочки не было видно, небо было заволочено темными тучами, а дождь все лил и лил, окутывая ночь в шепот и бульканье. Анемона подползла на четвереньках и тоже легла рядом, притихла, свернувшись калачиком, лицом к Павлу.

–Ты скучаешь по дедушке и бабушке? – спросила Анемона.

–Конечно, скучаю.

–Расскажешь про них? Или это тоже закрытая тема?

–Моя бабушка была самым добрым и светлым человеком в мире. Круглолицей. Ее глаза были маленькими голубыми и улыбчивыми. Левая щека была усыпана черными точечками – родинками. Волосы были русыми длинными и красивыми, но всегда прятала их под цветным платком. Она вообще любила яркие и цветастые наряды, любила живые цветы, порядок и чистоту в доме. Работала дояркой на ферме. Как сейчас помню, от нее всегда пахло парным молоком. И, перед тем, как уйти засветло на работу, она успевала напечь целый чугунок картофельных лепешек со сметаной и оставляла его на столе, завернув в одеяло, чтобы к моему пробуждению лепешки были еще теплыми. Раньше я принимал это как должное, но сейчас я понимаю – это была забота. Дед работал в поле: перепахивал землю, сажал и собирал урожай, а когда посевная и уборочная работа была окончена, он топил печку в харчевне. Губы тонкие, голубые глаза немного впалые и обозленные. Волосы короткие, но торчали в разные стороны, когда снимал с головы шапку. Он любил носить щетину на лице, только по банным дням он сбривал ее, и кожа его становилась мягкой и гладкой. Он не любил особо разговаривать, только если по делу, а так, он молчал, иногда его улыбка расплывалась от радости. А еще, в его потайном кармане всегда лежали конфеты. Я знал это, но никогда не лазал за ними, и дед давал мне конфеты, чтобы поощрить, либо, чтобы подсластить мне жизнь. А что на счет тебя? – спросил Павел. – Ты все расспрашиваешь про мою жизнь, а я про тебя так ничего не знаю.

Павел прислушался. Анемона насытилась сполна сладкими чувствами и уснула, засопев, устав, после долгого томительного дня.

–Спокойной ночи, Анемона,– сказал он. -Приятных снов.

Анемона давно погрузилась в сон, окутанным летним теплом, ветром и пением птиц. Она лежала в поле на скошенной траве под солнцем вместе с Павлом. Он наклонился над ней и спросил хриплым голосом:

–Хочешь есть?-спросил Павел.

У девочки вспыхнули глаза, зрачки расширились в предвкушении, губы налились спелой вишней.

–Приготовить сладкую скорбь: кровавую, с примесью боли – все как ты любишь? Да, моя Белладонна, я все знаю. Ты достаточно отравила мой организм, чтобы скрывать свою сущность, прикосновения убили во мне все живое: трудно дышать, говорить. Смерть, так или иначе, неизбежна, ведь так? Но скажи мне, дорогая, ты наслаждаешься, питаясь сладкими чувствами других, но что ощутишь ты сама? Когда меня не станет, ты сполна насладишься моей смертью?

Девочка очнулась, ощутив щекотные прикосновения на лице, будто по ней ползала назойливая муха. Но это всего лишь Павел водил сухой травинкой по лицу, вырисовывая невидимые узоры.

–Доброе утро, – улыбнулся он.

Девочка взглянула на вытянутую улыбку, подняла взгляд выше, на сияющие глаза. Он казался ей счастливым и выспавшимся, чего не могла сказать она о себе. Она не привыкла каждодневно просыпаться и куда-то идти. Как во сне, Павел нависал над ней, только голос был прежним: звонким и бодрым. И она задумалась, что если она ничего не почувствует, когда его не станет. Что если она не способна на самостоятельные чувства, и поэтому постоянно должна пополнять запас скорбных чувств за счет других.

–Скажи мне, Паша, почему люди порождают себе подобных?

–С чего это тебя с самого утра потянуло на философию? Не знаю я. Может, чтобы продолжить свой род, чтобы в большом мире не чувствовать себя одинокими. Может, чтобы передавать свою любовь, чтобы она никогда не угасла из поколения в поколение.

–Хочешь сказать, что любовь порождает любовь? Даже не смотря на то, что с самого рождения малое дитя готовы обречь на вечные страдания: издевательство сверстников, потеря близких, друзей?

–Ты же сама говорила, что в этом есть что-то удивительное и прекрасное?

–Да. Говорила. Но что если одни способны отдавать любовь, а другие способны только принимать?

–Насколько мне известно, многие позволяют себя любить, не отдавая ничего взамен.

–И тебя это нисколько не смущает, жить за счет других, как паразит?

–Все мы немного паразиты в какой-то степени. Почему тебя это так беспокоит?

–Потому что, когда я открываю глаза, вместо каких-либо чувств, я ощущаю только дикий голод, выворачивающий наизнанку.

–Так ты проголодалась? Тогда поднимайся скорее, внизу наверняка уже что-нибудь приготовили на костре. И скорее всего, твоя рубаха уже окончательно высохла.

Анемона только вздохнула.

Как бы она хотела рассказать о себе, чтобы Павел ее понял, что под словом "еда" она понимает совсем не человеческую пищу.

После вчерашнего дождя земля была вязкой и мокрой, местами разлились широкие лужицы, и текли бесконечные ручьи, впадая в канаву поодаль дороги. Утро выдалось холодным и хмурым до мурашек по коже, но яркий костер скрашивал непогоду своим теплом и домашним уютом.

Павел сидел напротив Анемоны, наблюдал за ней и не мог отвести глаз, сидя у костра, жаря соленое сало. Сало с одной стороны хорошенько подсмолилось, весь жир стек в костер. Он заметил в Анемоне некоторые изменения, что не давало ему покоя. Хотя, ночь, проведенная с привлекательной девочкой на сеновале, могла сказаться на его бурной фантазии. Но все же, отчетливо видел двумя глазами, что маленькая девочка превратилась в девушку: подросла на десять сантиметров, если не больше, рубаха стала впору, лицо вытянулось, впали скулы, брови распушились, взгляд стал острее, хищным, а грудь набухла – и все за одну ночь. Как такое возможно? Ведьма что ли?

Отъезжая из города Лапы, небо посветлело над лесом, и среди серых туч выглянуло робкое солнышко, посылая лучи тепла на землю. И над полем раскинулась яркая радуга, теряясь макушкой в облаках.

Всю дорогу до самого города Хвойники Анемона проспала. Вечером повозки въехали в постоялый двор. Двор был просторным, чистым, с местной охраной, со сплошным навесом для лошадей и кормушками с сеном и овсом, чистой колодезной водой. Тут же удобно размещалась кузница, чтобы на месте наточить меч или подковать лошадь, и сараи с живностью. Видно, что постоялый двор полюбился проезжими, что спальных мест в доме не хватало, за то горячей и вкусной еды и выпивки было хоть отбавляй. Павел оставил собаку на улице, привязав ее к повозке, и сытно накормил.

–Я заметил, ты мало ешь, хотя говорила о голоде,– сказал Павел немного подвыпив. -Сама худая, кожа, да кости. Так и помереть недолго. Неужто не проголодалась за дорогу?