Текст книги "Слово о гордости (СИ)"

Автор книги: Татьяна Талова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Слово о гордости

– Деревья наступают.

Если схватиться за голос, как за нить, можно выбраться даже из самого темного сна.

– Деревья наступают, – повторил Герке. – Сегодня утром я увидел их с Иглы.

Наша крепость – это корабль, потерявшийся на суше, наша смотровая башня – это Игла, заставляющая небо кровоточить каждый вечер.

Я открыла глаза, стряхивая с ладоней его голос. Настораживало, что в последнее время мне все чаще требовался звук и память, чтобы вернуться.

– Есть вероятность, что они пройдут мимо, – Герке истолковал мое молчание по-своему.

Оно, это молчание, выводило его из себя, хотя все прекрасно знали, что младшая Койне не любит говорить.

А деревья наступают... Все отрепетировано за долгие-долгие годы, каждый знает свое место и свое дело, но нужно сказать...

– Я доложу отцу.

Известно, что Ардан Койне не хочет видеть никого, кроме своей дочери. Ардан Койне жесток, его ум изворотлив, а нрав горд. Никому не верит Хранитель Койне-Хенн, кроме собственной наследницы, которая и передает его слова. Под страхом смерти запрещено пытаться открыть дверь в его покои! Дочь даже заменяет ему слуг, убирая отцовские комнаты и тронный зал, принося еду...

Никто не видел Ардана уже пять лет и поговаривали даже, что Хранитель давно безумен, однако его решения всегда оказывались верны. И дочь, жестокая, как и отец, сурово карала усомнившихся в его правоте... Триста Койне. Я.

– Его слова будут теми же, верно? – кусая губы, спросил Герке. Герке, помощник, одногодка, друг детства, он мог себе позволить простой разговор с наследницей. – Он всегда говорит одно и то же, когда слышит о деревьях. Ты можешь приказать, и все послушают тебя, как Хранителя, Триста.

Я сама загнала себя в ловушку.

– У города не может быть двух Хранителей. Ты сомневаешься в здравомыслии моего отца, Герке? – резко поднявшись с кресла, я закуталась в шаль. – Отвечай.

– Нет! Но точно так же я не сомневаюсь в тебе...

Теперь во мне не сомневаются. Теперь мне верят. Хранительница Слов Ардана – так говорят люди.

Только вот поздно. Я сама заперла клетку и уничтожила все ключи. Если раскроется обман, помощники прикажут меня казнить – и тогда уже послушают их. И будут правы.

Поэтому я сниму с пояса ключи, распахну двери в тронный зал и скажу «Здравствуй, отец», чтобы он сразу услышал мой голос и не вздумал метнуть копье, встречая незваного гостя. И лишь потом запру двери и отдерну тяжелую темную штору. Отец не хочет никого видеть – а значит, и не увидит, даже случайно, даже воинов, стерегущих его покой.

– Здравствуй, отец.

Герке прав. Когда к городу подбираются деревья, решение может быть только одно, потому я и покинула отца очень быстро. Вечером нужно будет принести ему ужин и побеседовать немного, а пока что необходимо отдать приказ и проверить его исполнение.

Деревья двигаются медленно, и это спасает нас раз за разом – мы замечаем их и готовимся к бою. По расчетам Герке, ночью будет ясно наверняка, решили деревья напасть или ищут другую цель, хотя последнее маловероятно. Наши шахтеры каждый день спускаются под землю, добывая улу – кристаллы, дающие жизнь. Больше всего улы скапливается на корнях деревьев, добытчики подбираются к ним, спящим великанам, и соскабливают кристаллы широкими ножами, а потом приносят в заплечных мешках души для наших пушек. А дерево, лишенное жизненной силы, умирает. Неудивительно, что живые деревья в обиде на нас. Когда ула образуется на их корнях, они просыпаются потерянными детьми, чьих родителей и родственников убили коварные люди, и, конечно же, идут мстить.

Шахтеры, вернувшиеся из подземелий, радовались возможному нападению. Ула дает жизнь, но не бессмертие, и жизнь сражается против жизни! Наше оружие, заряженное улой, способно уничтожить шагающие деревья, а с их корней можно будет собрать кристаллы – те, что еще молодые, отправятся в мастерские, старые достанутся лекарям. А значит, шахтерам еще долго можно будет не возвращаться под землю, во владения альвов.

Покинув замок, я спустилась к стенам, мимо низких домов, сделала знак спустить лебедку и, еще не добравшись до верха, спросила, все ли в порядке.

Хранитель – не царь и не князь, хозяин земли, но не природы, людей, но не их разума. Никто не стал бы падать перед Арданом на колени, а потому люди всего лишь на короткий, неуловимый миг склоняли головы и улыбались – кто едва заметно, кто открыто. Чужаки, забредшие в Койне-Хенн, удивлялись: им казалось, что я общаюсь с подданными мысленно. Просто церемониальные фразы, лишенные смысла, неизвестны нам, а каждодневные дела слишком хорошо знакомы каждому. И каждый понимает, что от подготовки, от ежедневно вырабатываемой привычки, зависит очень, очень многое.

Поэтому Сахо, начальник сторожей и помощник, лишь поднес мне пушку и кивнул в сторону троих своих парней, копающихся в мешке с обработанной улой. Кристалл, который подошел одной пушке, мог не подойти другой точно такой же, и искать нужный камень иногда приходилось очень долго.

– Только три кристалла износились? – не поверила я.

– Еще четверо ребят нашли свои камни сразу же.

Оружие в моих руках было мертво. Ула рассыпалась пылью, оставив пустым гнездо. Сахо любил меня проверять с тех пор, как я впервые выбрала кристалл. Усмехнувшись и опустив пушку, я оперлась на нее и недолгое время разглядывала мешок с улой, вернее, то, что было мне видно между спинами воинов.

– Ты! – остановила я одного из них. – Не бросай камень, дай мне.

Сотня маленьких невидимых игл окружает улу. Шахтеры всегда надевают толстые перчатки, а обработчика улы часто можно узнать по обожженным ладоням. Вставленный в гнездо кристалл сначала замерцал робко, ветвистыми молниями беззвучно разбежались алые дорожки в глубине, а потом засветился ясно и ровно. Ула... Жизнь.

Держать наши пушки удобнее на плече, а чтобы не завалиться на спину после выстрела, лучше опуститься на колено. Хотя самые сильные, конечно, могут с ними управиться в любом положении. Сахо вот – он может.

Я прицелилась в невидимого врага и улыбнулась, взглянув на Сахо снизу вверх. Сколько раз бываю рядом с воинами, столько раз жалею, что родилась наследницей. Потому что мое оружие – меч. В будущем, конечно, когда придет время сменить Ардана. Все верят, что оно придет, кроме меня.

– Как чувствует себя Хранитель? – спросил Сахо.

– Задумчив, как всегда, – я поднялась и пожала плечами, вернув пушку командиру. И добавила, пока он не решил говорить словами Герке:

– Нужно распорядиться насчет его ужина. Вы знаете свое дело, я знаю свое.

Связка ключей на моем поясе – знак того, что я руковожу всеми работами по хозяйству в замке. Их я получила из рук матери, в четырнадцать лет. Мать так же, как и я, никогда не видела простых снов – только то, что может произойти, или то, что обязательно произойдет. Потому она и вручила мне ключи за год до своей смерти, чтобы я успела привыкнуть к роли хозяйки. Она смеялась тогда и то и дело порывалась обнять меня, а я делала вид, что ей верю и вижу обычные сны.

Ее похороны я пережила дважды. Мы сжигаем трупы, потому что, наступая на Койне-Хенн, деревья перерывают землю своими корнями, и дважды я стояла перед высоким костром, благословляя жар, ведь будущая Хранительница города не имеет права на слезы.

На портретах люди улыбаются – традиция. Надо улыбаться и смеяться звонко, гордо, как бы ни было тебе плохо, потому в коридорах замка мне всегда слышен хохот. Все поколения смотрят на наследницу, когда она идет из своей комнаты к тронному залу.

На сей раз старая кухарка Зеулта с многочисленными внуками и внучками решила побаловать Ардана рыбой. Она помнила Хранителя еще мальчишкой и знала – в детстве он был столь быстр и ловок, что часто ловил рыбу голыми руками, а потом сам относил на кухню и просил приготовить.

– Хранительница слов Ардана, – сухо рассмеялась старуха, увидев меня. На кухне было жарко, волосы липли ко лбу, жутко хотелось пить. Внучата Зеулты шныряли вокруг, привыкшие к теплу, красные, круглощекие, словно младенцы.

– Здравствуй, Зеулта.

– Хоть раз бы мне отнести еду Ардану, – Зеулта поджала губы, в сотый раз повторяя уже знакомые причитания. – Как в старые добрые времена... Помню, на троне Хранитель – как величественная статуя, смотрит холодно... А то вдруг улыбнется – и ровно тот же самый мальчишка, что рыбу пальцами хватал! Ах, каков...

Она говорит, а поднос уже у меня, и уже прикрываю дверь, удерживая его в одной руке. Уже на ощупь могу одной рукой вставить ключ в замочную скважину, повернуть его и закрыть за собой двери так же, не глядя.

– Здравствуй, отец.

А он сидит, все так же, молчаливый, не глаза – пустые глазницы... Очень часто я выходила из его комнат, говорила, что отец не голоден, и возвращала еду на кухню, слугам...

Сегодня отец был не один – с кошкой. Рыжая царица лениво спрыгнула с подоконника и согласилась отведать рыбки. Во дворце уже пять лет живет множество кошек. Как эти твари проникают даже в запертые комнаты – секрет для меня, но я им всегда рада.

Кошки появились здесь с того дня, когда я созвала крыс... Прогнать их потом оказалось сложнее, чем привести.

«Ты видела сон, Триста? Сон о том, как я умру?» – спросил отец давно, очень давно. Спокойная смерть, тихая и незаметная – совсем не такая, о какой станут слагать песни. «Будь со мной рядом, Триста. Иначе Койне-Хенн потеряет Хранителя». Отец и мать – слишком много смертей для одного года, но Хранитель не покажет слез. Отец объяснил, что нет никого, готового занять его место, но я слишком мала – и потому на трон посадят негодного хозяина, который разрушит Койне-Хенн быстрее, чем я смогу занять свое место.

В тот же год Ардан Койне отказался от встреч с кем-либо, целиком переложив обязанности на меня и помощников, а я стала хранительницей его слов, его вестником. Когда я вошла в тронный зал в утро его смерти, он сказал просто: «Сегодня, Триста. Все будет, как я сказал. Как говорила Гверва. Ты придумаешь, как замести следы». Он начал строить клетку, а я ее захлопнула. Мы не придумали лишь одного – как потом открыться людям.

Когда я пришла в себя, на полу, с лицом мокрым и соленым от слез, я созвала крыс. Труп начал бы разлагаться, а вонь проникнет через любые двери, и потому решение пришло само. Да, отец, я придумала, как замести следы.

Говорили, мать мою в люльке покусали крысы, но не утащили в свое логово, а потому она выросла с лицом и телом в мелких шрамах и способностью говорить с домовыми гадами. Я переняла эту способность... Айгна, моя нянька, рассказывала, как однажды ночью увидела Крысиного Короля рядом с моей колыбелью. Я и сама, бывало, вспомню кошмарные острые морды с глазами блестящими и злыми.

А тогда, в день начала великой лжи, крыс пришло так много, что я боялась пошевелиться и наступить на них. Они замкнули меня в круг, и я могла только отвернуться, чтобы не видеть, как они поедают моего отца. Им хватило нескольких часов, а потом я вышла на негнущихся ногах и сказала, что Хранитель недоволен – нынче утром он увидел в своих покоях крысу... Так в замке появилось множество кошек.

Уже пять лет я говорю с костями на троне и передаю народу решения несуществующего Ардана Койне. Мой обман невозможно простить. Никогда гордые жители Койне-Хенн не потерпят лжи. Но у меня еще есть время, чтобы вырос тот, кто будет достоин стать новым Хранителем.

И есть деревья, которые не устанут мстить нам. И с ними придется встретиться совсем скоро...

Я сидела на полу и смотрела на кошку. Удивительные создания. Изящная, красивая кошечка в аккуратных белых «носочках» пожирает рыбу с урчанием, жадно, торопясь, и при этом то и дело поглядывает на человека – словно бы невзначай, и вовсе не она тут трапезничает, лапами встав в блюдо. А как умывается потом – с королевским величием, будто не она только что силилась проглотить рыбью голову, казалось, целиком.

Вздохнув, я отпила вина из отцовского кубка и поднялась, прихватив пустой поднос.

– До свиданья, отец.

И вышла, и закрыла двери, повернув ключ в замке... Все как всегда.

– Ох, и знала ж старая Зеулта, чем порадовать Хранителя нашего, – обрадовалась старуха. – Даже косточек почти не осталось!

Улыбается, а глаза внезапно похолодели.

– Там же кошка, Зеулта. Отец любит кошек, а они любят его – и уж рыбой-то он их никогда не обделит!

Сразу взгляд стал виноватым! Да как же ты могла, старая, решить, что Триста что-то скрывает?! Да если бы ты знала, что...

Отыскав Герке, я попросила его разбудить меня, как только станет ясно, что деревья двигаются на нас. Не спала бы совсем, но голова болела, и в углах комнаты мерещились морды Крысиного Короля...

Такие люди, как я и покойная мать, могут по-настоящему отдыхать во сне только тогда, когда видят там что-то хорошее. Потому стареют и умирают быстрее иных. Все чаще я опускалась в сон, как в вязкую горячую смолу, и искала выход, и не могла найти...

Я искренне надеялась увидеть светлый, чистый сон, полный надежды и счастья, но вновь увидела Проклятого.

Как будто мало бед приключилось с нашим родом! Как будто мало испытала моя мать и мой отец! А ведь если подумать, еще десять лет назад и я, и они поняли, что не закончится добром дело, начавшееся со зла... На Койне-Хенн нападали. На этот раз не деревья, а люди – лорд Гулгар Сонрок по прозвищу Овен, хозяин земель далеко к востоку от Койне-Хенн, задумал покорить свободную долину. Жители анклавов смеялись, но с тревогой смотрели на наш город – первую преграду на пути Гулгара. Его войско было слабым, механики – далеко не столь искусными, как наши, но людей было много, слишком много... И боевые машины, незнакомые нам, но неповоротливые, неуклюжие, не могли пробить крепкие стены и легко разрушались от встреч с нашими снарядами, но... Подходили все новые и новые части, новые воины – такие же трусливые и бесчестные, такие же многочисленные...

Не хватало еды и воды. Мы все были похожи на духов. Мы все были готовы к смерти, но ни за что бы не сдались и не сбежали – гордость родилась первой на месте нынешнего Койне-Хенн!

Тогда моя мать и обратилась к Проклятому. Через сон она позвала человека, чей дом стоял у подножья гор, окружающих долину. Рассказывали, когда-то там была целая деревня, исчезнувшая в одну ночь. А наутро с гор спустилась ведьма и поселилась в единственном сохранившемся доме. Через полгода у ведьмы родился сын... И остался без матери спустя двенадцать лет, но не ушел к людям, а так и стал жить там, на проклятом месте, один. И говорили, людям становилось плохо, едва они только ступали в обиталище призраков, говорили, мальчик уже колдует, говорит сам с собой разными голосами и никогда не помогает бескорыстно. Мать моя была смелейшей из женщин...

Я помню ее в ту ночь – зеленые безумные глаза на худом лице, где каждый шрам, как еще одна морщина... Мама разбудила меня, прижала к себе и зашептала горько, сбивчиво, что... «Ты же знаешь, девочка, как бывает оно в сказках – что колдун возьмет плату, возьмет самое дорогое, что будет у просящего... Знаешь, знаешь, девочка? Триста, я ведь не отдала тебя, не отдала, ты веришь мне?..» Я верила.

А утром явился маг, Проклятый. Он прошел сквозь ряды противника, а те даже не заметили его. Он поднялся по спущенной веревке на стены, а воины удивлялись... И я смотрела на него и не верила, что мальчишка пятнадцати-шестнадцати лет от роду, которому в Койне-Хенн едва-едва позволили бы взяться за пушку, способен хоть как-то нам помочь. Даже я, десятилетняя, верившая в сказки, не видела в нем ничего страшного или сильного.

Серый, как пыль, он озирался настороженно, смеялся нервно... и действительно говорил разными голосами. Говорил быстро, перебивал сам себя и вновь смеялся... И вражеские машины сталкивались, люди Гулгара, обезумев, бросались на командиров, резали глотки товарищам и стреляли куда угодно, только не в сторону Койне-Хенн. Наш город словно стал невидим, он провалился в никуда, а завоеватели убивали друг друга.

А Проклятый говорил. Тогда я, должно быть, и поняла власть голоса.

Гулгар вовремя приказал уходить тем, кто еще повиновался ему. И, видно, Овен всем остальным рассказал, что нападать на Койне-Хенн нельзя и лучше оставить долину ее свободным Хранителям, чем вновь пережить такой ужас.

А мы зажили, как и прежде, прославляя Ардана Койне, Хранителя, и его жену Гверву, сумевшую привести колдуна нам на помощь. Все знали, что Гверва должна была заплатить, и считали – раз колдун ушел, то договор выполнен.

И я так считала, восхищаясь матерью и обожая ее... А когда она умерла, ко мне впервые пришел Проклятый. Он злился, он был в бешенстве, разбивая любой мой сон, как зеркало, и сотней голосов повторял, что моя мать не вернула долг. «Теперь ты мне должна!» – говорил он с болью и злостью.

Тот год был самым страшным в моей жизни. Мать, отец, крысы, Проклятый... Я боялась, я злилась, я уставала каждый день так, будто проживала целую жизнь, и уже молилась на сон – любой, пусть кошмар, только без Проклятого. Однажды я не выдержала и закричала на него, попыталась ударить, хоть и знала, что нельзя в снах нам проявлять свои чувства.

– Хватит! – кричала я. – Сколько можно меня мучить! Скажи, что тебе нужно, и я отдам тебе все! Разве тебе мало смертей?!

Я говорила о своих родителях, но он внезапно успокоился и замер, словно наткнувшись на стену.

– Извини, – сказал он. – Но это не я придумал долг.

– Скажи, что тебе нужно, – устало попросила я.

Моя мать обманула его. Обманула! Она сказала «Я заплачу тебе тем, что ты желаешь больше всего». Удивленный, он согласился. Но это слишком старая сказка Койне-Хенн, мальчишка из мертвой деревни не мог ее знать! Известно ведь, человек никогда не может понять, чего хочет больше всего на свете, а потому Гверва могла отвечать год за годом: «Нет, это совсем не то, чего ты желаешь. Подумай лучше, ведь такая возможность выпадает всего лишь раз в жизни». Древние силы сплелись в клубок, как змеи, а загадка оставалась неразгаданной. Будь ты хоть магом, хоть Проклятым, а желания все равно останутся изменчивыми, непостоянными...

Потому и я говорила: «Скажи, что тебе нужно», и Проклятый не мог ответить, теряясь, путаясь сам в себе.

Однако в ту ночь он не стал дожидаться моего вопроса.

– Твоя мать сумела меня обмануть, но ты больше не сможешь пользоваться ее загадкой. Моя помощь понадобится уже тебе и тогда...

– Уходи, – прервала я страшные слова.

– А ты проснись. Иди на голос.

И я проснулась с головой, болевшей еще сильнее, чем прежде.

– Дайте мне отдохнуть, – пробормотала я непонятно кому, накрываясь одеялом с головой. – Просто дайте мне отдохнуть...

Меня услышали. И следующий мой сон был чудесен настолько, что я впервые не поверила в его правдивость. Там я никак не могла разглядеть лицо человека, который называл меня любимой и целовал нежно и страстно, гладил разгоряченное тело, расплетал спутанные волосы и, казалось, мысли тоже становятся ровны и гладки под этими пальцами... Я была спокойна, и все вокруг было таким же спокойным, тихим, чистым. А в ухо мне все шептали и шептали что-то неясное, как будто рассказывали историю, избавлялись от пережитых бед и горечей, и было радостно на душе оттого, что я могу облегчить чью-то боль.

– Триста.

Впервые мне не хотелось выбираться из сна.

– Триста. Деревья идут на нас.

Герке стоял в дверях, в трех шагах от постели.

– Я слышу. Сейчас приду.

Он не мог не заметить перемены. Только сказал не совсем то, что я ожидала услышать.

– Ты казалась такой счастливой. Ты...

– Я видела сон, Герке. Счастливый сон.

– Значит, все будет хорошо, – он улыбнулся и, на миг склонив голову, ушел.

А я переоделась в привычное темное платье, закуталась в шаль и скоро уже стояла на стенах вместе с воинами.

– Взяла бы ты меч, Триста, – тихо сказал Сахо.

– Меч принадлежит Хранителю. А мой отец слишком сильно уверен в вас, чтобы следить за боем.

– А ты совсем не обязана присутствовать, – возразил командир. – Но все же ты здесь.

– Мне больше по душе пушки, – усмехнулась я. Ни одно слово в ту ночь не могло заставить меня растеряться.

– Первый выстрел – твой, – согласился Сахо.

Деревья подходили медленно, угрожающе растопырив ветви, перебирая узловатыми корнями, на которых алым светилась ула.

Койне-Хенн стоит на особом месте. Наши шахты находятся за городскими стенами, потому что из-за деревьев туннели под землей могут обвалиться и потому что породу под городом не пробить никому и ничему. Пытались много раз и решили – это знак! – даже если и будет кто-то столь труслив, решив бежать из осажденного города подземными ходами, он не сможет этого сделать.

Из-за нашего «фундамента» деревья не могут пробить землю корнями достаточно глубоко, и ула становится совсем легкой добычей – подходи и бери, если и нужно копать землю, то недолго. Поэтому я не торопилась стрелять. Пусть подойдут ближе.

Это не бой даже, скорее – охота. Охота на довольно глупых существ... Месть рано или поздно делает глупым любого.

Плечо болело под тяжестью пушки, правая рука, поддерживающая ствол, затекла, а потому движение отозвалось неприятным покалыванием. Левая рука легла снизу, направляя пушку, правая сомкнулась на рычаге... и коротко дернула его, прежде чем дерево сделало новый шаг.

Это стало сигналом к атаке.

Деревья обугливались, с треском ломались ветви, которыми они старались скинуть злобных человечков со стен, со свистом рассекался воздух, ломались и падали старые стволы... Бой, или охота, все равно – будет много улы и много древесины. Будет жизнь, топливо, тепло.

В воздухе летали хлопья пепла и мельчайшие, блестящие частички старой-старой краски, слетающей с дворца.

Быстро-быстро двигались внизу шахтеры: уже с мешками наготове, с лопатами и широкими ножами они бежали к поверженным деревьям.

Небо потихоньку начинало светлеть, на вершине Иглы остановился маленький светящийся шар, но никому в голову не пришло назвать это дурным предзнаменованием.

– Отправляйся спать, Триста. Герке сказал, ты видела хороший сон.

– Я лишь доложу отцу, что мы вновь победили.

Никогда нельзя забывать о том, что я не одна. Есть отец, который должен узнать об окончании битвы.

– Поздравляю вас! – крикнула я со стены всем, кто мог меня слышать. – Вы не подвели своего Хранителя!

Многоголосый шум был ответом. Человек живет ради этих минут радости.

Только слова Проклятого не выходили у меня из головы.

– Как ты думаешь, отец, что они значат? Ждать ли нам новой войны с людьми?..

Отец молчал, а сны мои стали по-прежнему темны. Вдобавок, я действительно не могла выбраться из них, не слыша знакомых голосов. И когда я уже совсем отчаялась, прозвучало спасительное «Иди на голос». Я проснулась, но рядом не было никого.

Чешуйки краски со стен замка по-прежнему серебрились в воздухе, мешаясь с последним снегом. Уже наступала весна, но снег потерялся, залетел в долину по ошибке и неумело пытался вызвать раздражение у непоколебимого замка Койне-Хенн и обитателей анклава. Мы слишком любили весну, чтобы обращать на него внимание.

Напряжение висело в воздухе, позвякивая с каждым человеческим шагом, как шпоры или связка ключей. Я почти не удивилась, когда, через день, Герке заметил с Иглы небольшой отряд. Десять конных двигались к нашему замку, и предводитель их носил стальной шлем с витыми рогами... Посыльные Овна.

Они держали копья и мечи у седел, а ружья на ремнях за спинами – примитивное оружие, которому даже светящаяся ула не могла добавить мощности наших пушек. Мы ждали их и открыли ворота на их просьбу. Стальные кони казались серебряными игрушками, аккуратно ступающими по изрытой земле тяжелыми копытами, а во лбу каждого краснела, как выступившая капля крови, ула. Всадники спешивались, привычно проводя ладонями по шеям взбудораженных механических кукол. Я стояла на ступенях перед замком, собрав вокруг себя помощников, и облетавшая краска колола мои щеки, а снег оседал на плечах и волосах.

– Приказом лорда Сонрока мы пришли вести переговоры, – по-змеиному, не разжимая губ, улыбнулся человек в шлеме. – Мое имя Инбер Тай. И я, и мой отряд приветствуем Койне-Хенн, его гордых жителей и Хранителя города.

Люди Инбера Тая, как один, опустились на колено. Я обвела взглядом всех собравшихся. Побросавшие дела жители, не таясь, смотрели на чужаков и не скрывали презрения. Встать на колени перед незнакомцем, ничем не заслужившим твоего уважения, ха!

– Я передам Хранителю, что гости вели себя почтительно, в лучших традициях своей страны, – произнесла я, не сдвинувшись с места.

– Почему же он сам не вышел нас встретить? – голос посланника похолодел.

Инбер Тай снял шлем, и я увидела, что кожа у него смуглая, темная от солнца, а волосы и брови выжжены злыми лучами до соломенной желтизны. Так же увидела, что у него подбородок человека, привыкшего спорить, и лоб в морщинах старца, хотя на первый взгляд Инберу Таю трудно было дать больше тридцати лет.

– Потому что полностью доверяет своей наследнице и считает, ей пора учиться принимать собственные решения.

Стоило видеть, что за чувства отразились на его лице! Гнев, радость, презрение! Он разозлился, но решил – дева глупа, она вернее подставит город, чем мудрый отец. Если бы ты знал, Инбер Тай, если бы знал!..

– И что же за дело привело вас к нам?

– Мы устали с дороги, у наших коней сбились копыта и скрежещут колени при каждом шаге...

– О ваших конях уже заботятся, а о деле я вас спрашиваю, чтобы не задерживать надолго, если ответ будет сразу ясен. У Койне-Хенн нет привычки привечать темных вестников.

Он стоял ниже меня и, наверное, ему это не нравилось. Инбер Тай поднялся на пару ступеней и стал, несмотря на разделявшую нас высоту, все же больше меня ростом. Но жители Койне-Хенн умеют даже снизу смотреть так, будто находятся на башне, а все остальные – под их ногами. Это разозлило его еще больше.

– Мы предлагаем вам мир, прекрасная... – он запнулся, не зная, как меня называть. – Прекрасная дочь долины... Мир под защитой честного, благородного и сильного правителя.

– Десять лет назад вы не говорили с нами, а пришли покорять, – напомнила я. – Мы не сомневаемся в честности, благородстве и силе вашего правителя, но его слуги слишком многого не договаривают. Что вы потребуете от нас?

– Всего лишь признания его власти, – улыбнулся Инбер, блестя ледяными глазами. – Ардан Койне по-прежнему будет хозяином земли, но рядом встанет наместник лорда Сонрока, помогающий править Ардану и его смелой дочери.

– Разве ты не видишь, – медленно проговорила я, растягивая губы в ответной улыбке, – что Ардану Койне не требуются другие помощники?.. Что еще твой лорд хочет? Поставки улы для ваших коней? Наших искусных механиков, трудолюбивых шахтеров, превосходных лекарей? Что еще?

– Подумайте о том, что вы получите взамен, – твердо сказал Инбер.

– И что же?

– Мир. Защиту.

– Ты повторяешься, Инбер Тай. Или это угроза?

– Прямая угроза, – он все-таки не выдержал этого холодного разговора. – Сегодня мы пришли с миром, завтра придем с войной.

– Одну войну мы уже пережили – это должно было убедить вас, что Койне-Хенн сам защитит себя от чего угодно.

– Но времена меняются, – вкрадчиво произнес посланник. – Сегодня мы сильнее, чем прежде. Подумайте, моя госпожа.

Мои люди молчали, нахмурив брови и сжав кулаки. Я усмехнулась.

– Твои люди стоят на коленях, а ты зовешь меня госпожой. Значит ли это, что и ты будешь в моем распоряжении?

– Если пожелаете, то с этого же дня.

Я мало знаю о нравах, царящих во владениях Сонрока, но этот воин явно считал, что сказал мне что-то приятное.

– Тогда жди здесь, – жестко приказала я и, резко развернувшись, зашагала в замок.

Обернувшись у самых дверей, я заметила на лице Инбера довольную улыбку, а люди, мои помощники, мои воины, лекари и шахтеры... Люди мои смотрели с недоумением и ужасом. Я запомнила их непонимающие взгляды и напряженно сжатые губы... Неужели ты решила согласиться, Триста? Неужели бежишь за советом отца? Разве тебе не ясно самой, что Койне-Хенн никогда не подчинится даже самым сильным властелинам этого мира?..

Я добежала до тронного зала и не забыла крикнуть «Отец, это я!». Не забыла закрыть за собой двери на несколько коротких мгновений – их мне хватило, чтобы схватить меч, лежавший на постаменте, накрытый мягкой шерстяной тканью отцовского парадного плаща. Я засмеялась, заметив удивление стражников, когда запирала вновь дверь и уносила меч. Вслед мне донеслись их одобрительные слова: «Молодец, девочка, пора...»

Пора. Я появилась перед замком, откидывая в сторону отцовский плащ. Неспешно вытаскивая из ножен тяжелое оружие, прошла к Инберу Таю. На лицах людей появлялись улыбки, особенно мне запомнились счастливые, одухотворенные лица Герке и Сахо.

– На колени, – выдохнула я, роняя богато украшенные ножны и поднося меч к горлу вестника. – На колени, Инбер Тай! Помни свои слова! Ты в моем распоряжении, значит – на колени!

Острие меча касалось кожи на его шее. Судорожно дернулся кадык. Воины Инбера не поднимали глаз. Медленно рыцарь опустился.

– На оба колена! – прошипела я. – Ты и твои люди! Если не хотите смерти, если не хотите вернуться к своему лорду изрубленными на куски телами!..

Они послушались. Все. Бешенство отразилось лишь на лице Инбера Тая.

– Тварь! – бросила я, заставляя его задрать подбородок и смотреть мне в глаза. Отцовский меч был слишком тяжел для меня, но не в тот день. В гнезде на рукоятке светилась ула, делая мою руку красной.

– Тварь, ты готов упасть на колени перед чужим правителем, согнуть спину только ради сохранности своей паршивой жизни! Признать мою власть столь явно – значит предать Сонрока! Хороши слуги у вашего господина – бесчестные поганые слабаки! Каким же может быть лорд, собравший вокруг себя таких трусов? И ты думал, мы станем подобными?! Посмотри вокруг, – я оглянулась сама, читая восхищение в глазах своих людей. – Посмотри, Инбер Тай, это – Койне-Хенн, наш город, наша жизнь, наше сердце! Гордое сердце людей, которые уже отрезали однажды ваши жадные руки! Посмотри на Койне-Хенн, смотрите и вы, животные, смотрите на смелых людей, которые подарят вам почетную смерть в бою! Право же, пока вы ее не достойны... – я перевела дух и опустила меч.

Инбер Тай стоял на коленях, но прямо, как копье. Он не шевелился совсем, лишь не сводил с меня взгляд – тяжелый, полный ненависти и темного огня.

– Позволяю тебе подняться, – с издевкой произнесла я. Его воины поднимались, смотря точно так же, как командир, а сам Инбер все стоял.

Внезапно я оскорбилась, увидев их злые взгляды. Воинам преподали такой урок, пусть суровый и унизительный, но верный! Они могут стать великими, но вновь думают о низком – о мести проклятой девке, заставившей их чувствовать себя скотами!