Текст книги "Матка"

Автор книги: Татьяна Шуран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Как Тасманов успел убедиться, чрезмерное употребление маточного меда вызывало ощутимое похмелье. Стараясь преодолеть искушение в очередной раз слизнуть мед, постоянно сочившийся из-под ее ключиц, он как-то уложил ее лицом вниз и довольно грубо прижал грудью к простыням, но назойливый сладкий аромат все равно сохранялся, а Матка сердито посоветовала ему, если мешает запах, надеть марлевую повязку, чем вызвала у него приступ истерического смеха. Он отпустил ее, и Матка заерзала, пытаясь устроиться поудобнее.

– Только не говори, что тебе было больно, – неприязненно прокомментировал он.

– Я не люблю, когда меня так хватают, – обиделась Матка, и Тасманов примирительно поцеловал ее в золотистую макушку.

Усевшись сверху на ее ноги, он ощупал тонкую талию и женственно-плавный округлый изгиб бедер.

– Можно еще? – попросил он.

– Да бери, пожалуйста, – сонно отозвалась Матка, разложившая вокруг себя конечности симметричным узором, что означало удовлетворенность спариванием и, в целом, мнение, что встречу пора заканчивать. Тем не менее она позволила ему войти в нее, а затем даже развернула ноги коленями назад, чтобы удобнее было делать движения ему навстречу; брать ее в позах, которые с человеческой женщиной оказались бы анатомически невозможными, доставляло ему особое наслаждение. Потом он все-таки перевернул ее и стал жадно высасывать мед из отверстий на ее груди. Матка терпеливо ждала. У Тасманова закружилась голова.

– Мы будем пить дьявольский чай, – вспомнился ему чей-то стих. —

Нам будет светло и печально,

Как будто мы в чьих-то стихах,

И, может быть, даже в моих.

– Ты стал сочинять стихи? – безразлично поинтересовалась Матка.

– Это не мои.

– А что там дальше?

– Забыл. Но ничего хорошего, – на Тасманова опять нашел приступ истерического смеха, и он зажал рот рукой.

– Ты, по-моему, пьян, Причудник, – кротко заявила Матка и деловито потянулась к ближайшему кокону с законсервированной жертвой. Яростным рывком она извлекла оттуда человеческую руку с обломком ключицы. На кровать просыпались теплые капли крови. Матка жадно впилась в угощение, а Тасманов откинулся на спину и стал смотреть в потолок – глухие стоны развешенных под потолком жертв успели надоесть ему до умопомрачения.

– Неужели нельзя убить их перед тем, как есть? – с отвращением сказал он.

– В тебе проснулось человеколюбие? – Матка со звонким хрустом перекусила кость.

– Тебе нужно столько ухищрений, чтобы наесться?

Матка устало покосилась на Тасманова.

– Тасманов, тебе надо все объяснять?.. Я не человек. Пожирание жертвы для меня – не рутинная потребность, а удовольствие и священнодействие.

– У меня болит голова, – ответил он.

Матка удивленно пожала плечами и аккуратно затолкала в пасть изуродованную кисть человеческой руки.

Тасманов закрыл руками лицо. Он внезапно ощутил потребность подумать хоть о чем-нибудь утешительном, чистом; но, сколько ни перебирал воспоминания, не мог найти ни единого мгновения своей жизни, которое провел бы в радости или хотя бы в покое, без темной бури раздиравших душу страстей.

– Знаешь, о чем я тут подумал… – почти неосознанно произнес он вслух. – Кажется, я всю жизнь только и делал, что пожирал жертвы. А теперь… показалось… может, есть какое-то другое, как ты выразилась, священнодействие? И еще… что, наверное, настоящей жизни я никогда и не знал вовсе…

Матка, сидя на кровати, молчаливо наблюдала за ним ничего не выражающими глазами; дослушав, она отвернулась, засунула две дополнительные конечности в стоявший у изголовья кровати небольшой кокон, выволокла оттуда захныкавшую девочку лет пяти и, обхватив челюстями ее растрепанную голову, азартно надкусила череп.

Поддавшись необъяснимому порыву, Тасманов вырвал обмякшее тело ребенка из рук Матки и швырнул труп через всю комнату.

– Никогда больше не смей так делать! – в бешенстве крикнул он, не вполне отдавая себе отчет в том, что именно он имеет в виду.

Обозленная тем, что у нее вырвали кусок из пасти, Матка зашипела от ярости.

– Чем ты вечно недоволен? – проскрежетала она, и на этот раз в ее голосе слышалось значительно больше холодных каменных нот, чем соблазнительных человеческих. – Все твои сородичи обречены, все они станут моими жертвами в той или иной форме, или уже стали. А ты живешь в полнейшей беспечности, и я еще терплю твои вздорные выходки, и ты платишь мне упреками вместо благодарности?!

– Это я, по-твоему, должен быть благодарен?! – крикнул в ответ Тасманов. – Я создал тебя, я вызвал тебя из камня, я предоставил в твое распоряжение человеческий мир, отдал тебе все, что у меня было, и после этого ты делаешь мне одолжение, предлагая оставаться при тебе в качестве сексуальной обслуги? По-твоему, это все, чего я заслуживаю? Это не я тебе, а ты мне должна быть благодарна!

Некоторое время Матка в замешательстве смотрела на Тасманова, а затем хищно щелкнула челюстями.

– Если ты предпочитаешь разделить участь остальных людей, я могу это устроить, – с угрозой произнесла она.

– Я не о том говорю, – с досадой возразил Тасманов, упал поперек кровати, взглянул в потолок и, запнувшись, попытался сформулировать свои чувства, для чего ему пришлось вспомнить совершенно нетипичные для него выражения. – Я говорю, что… что настоящее совершенство – это способность отдавать и… жертвенность. Что все это людоедство… безумие какое-то. Иногда найти себя… значит себя потерять, – не подобрав более слов, он вопросительно взглянул на Матку.

– Я ничего не поняла, что ты сказал или хотел сказать, – бесхитростно ответила она.

Тасманов взглянул на свои руки так, словно впервые их увидел.

– Господи, что я натворил, – простонал он, – к чему я иду, какого черта я здесь делаю?.. – Он поднялся и впервые взглянул на Матку отстраненным взглядом. – Я создал тебя самодостаточной и неспособной к самоограничению. Я замышлял тебя по своему образу и подобию. Но теперь я понимаю, что самое главное, самое… совершенное чувство – это любовь. Я полюбил тебя, и круг замкнулся.

Матка слушала его с встревоженным выражением лица, и на какое-то мгновение Тасманову даже показалось, что она поняла его. Но Матка, покачав головой, нерешительно спросила:

– Слушай, а ты часом… ну, мало ли, там у себя в мастерской… не заразился каменной нитью, а? Вот на первичной стадии… особенно при попадании спор в нервные центры… у людей именно такие возникают… – Матка неопределенно помахала клешней у виска, – отклонения…

Внезапно Тасманова опять одолел приступ беспричинного хохота. Он засмеялся и не мог остановиться.

Тасманов отказался от встреч с Маткой и некоторое время провел в состоянии, близком к помешательству. Впервые он взглянул на свою предшествующую жизнь со стороны и пришел в ужас. Все казалось случайной последовательностью каких-то извращенных, ничем не оправданных причуд. Но Тасманову несвойственно было долго предаваться бесплодному отчаянию. Решив про себя, что по сути проблема состоит в равнодушии к нему Матки, он пришел к выводу, что их отношения следует изменить, и сделать это надо прежде, чем Матка привыкнет исключать его из своих планов на будущее. К порокам его причислить или к добродетелям, но Тасманов в полной мере обладал незаурядным свойством смотреть всегда только вперед.

Некоторое время спустя после последнего разговора с Маткой Тасманов поинтересовался у имаго ее местонахождением и поехал в Божиярск. Особей в городе заметно прибавилось; тысячи каменных теней шевелились, как темное море, над изломами опустошенного ландшафта. Некоторые, словно огромные стрекозы, с шумом и всплеском цветных отсветов встряхивали жесткими крыльями, некоторые ползали по расчертившим город провалам, как по ранам, некоторые вдруг срывались с поверхности и исчезали куда-то, заложив в воздухе молниеносный зигзагообразный вираж, некоторые сидели неподвижно, глядя прямо перед собой, и их пустые глазницы напоминали гладкие темные зеркала.

У Матки по мере освоения жизненного пространства появилась привычка слоняться иногда по городу без дела; на этот раз Тасманов нашел ее в облепленном неуклюжими колоннами и тяжеловесными гипсовыми завитушками здании местной администрации. Она зависла на потолке напротив блеклой старинной гравюры; разглядывание изображения в перевернутом виде, по всей видимости, не мешало Матке его понимать.

– Смотри-ка, под этим зданием раньше была тюрьма! – указала она одной из клешней на рисованные ряды решеток. – Похоже, люди тоже предпочитали держать жертвы под землей. Все-таки были у вас зачатки правильного понимания некоторых вещей! – засмеялась она.

Тасманов без лишних церемоний взял один из стульев с выцветшей потертой обивкой и сел к тянувшемуся через комнату длинному рассохшемуся столу для переговоров.

– Знаешь, я тут кое-что придумал, – решительно сообщил он, отвечая скорее на собственные мысли, чем на ее слова.

– Надеюсь, ты обойдешься без философских отступлений, как в прошлый раз? – насторожилась Матка, припомнив их последний разговор.

– Мне прошлого раза тоже хватило, – холодно отозвался Тасманов. – Я пришел поговорить не о прошлом, а о будущем. – Он выдержал паузу, как бы предлагая ей сосредоточиться. – С тех пор, как ты появилась, я прекратил свои исследования. А между тем я работал всю жизнь, и праздность меня раздражает. Из-за отсутствия достойной задачи я начал предъявлять тебе незаслуженные упреки. Однако ты, хоть и превосходишь по своим качествам всех живущих на этой земле, все же можешь стать еще более совершенной. Я хочу продолжить свои опыты, чтобы ты стала достойна даже большего восхищения, чем я испытываю сейчас.

Когда Тасманов ставил перед собой конкретную задачу, он при необходимости мог продемонстрировать и абсолютно не свойственное ему красноречие. Он давно заметил, что в случае с Маткой грубая лесть служила самым надежным источником взаимопонимания.

Матка аккуратно перебралась с потолка на стол, обхватив его конечностями с обеих сторон и по привычке держа голову в неестественном с точки зрения человека положении, чтобы видеть все в перевернутом состоянии.

– Что ж, отрадно слышать осмысленную речь, – осторожно заметила она. – Но… и что же ты собираешься во мне… усовершенствовать?..

– Для этого мне нужно изучить исходный материал, – без запинки пояснил Тасманов. – Предоставь в мое распоряжение образцы, ответь на мои вопросы, и мои предложения тебя не разочаруют.

Матка приблизилась на несколько шагов, развернула голову в нормальное положение и посмотрела на Тасманова без всякого выражения, но он всем телом, словно по нему ездил асфальтовый каток, чувствовал, как она сканировала его мысли с придирчивой тщательностью, стараясь взвесить для себя последствия подобной сделки.

– Хорошо, – прошелестела она наконец.

Из книги Чероны-Бели «Открытие памяти»:

Приближаясь к рассказу об обстоятельствах, сопутствовавших моему появлению на свет, я должна подчеркнуть специфическую перемену в мировоззрении моего отца. В какой-то момент его извращенная натура отшатнулась от собственных пороков перед лицом абсолютного зла, воплощенного в его ужасном создании, и он понял меру своих прежде безудержных притязаний. Конечно, это не сделало его ни великодушным, ни милосердным; для него, как и для моей ужасной матери, было потеряно все. Однажды связав с Маткой свою судьбу, он был призван разделить с ней ее преступления и ее смерть. Однако его наблюдения касательно принципов ее существования, продиктованные причудливой смесью необузданных амбиций и безответной страсти, подкрепленные его гениальной одаренностью и беспрецедентным опытом близкого общения с Маткой, составили бесценный материал для исследований, благодаря которым мне впоследствии удалось разработать оружие против паразитарного камня, уничтожить расплод и положить конец произволу Матки на этой земле.

Чтобы передать противоречивость чувств, приведших моего отца к эксперименту по трансформе собственной природы, а также представить источник, из которого я позже черпала незаменимую информацию о сущности имаго и своем собственном происхождении, я считаю необходимым опубликовать отрывки из дневника отца, относящиеся к тому периоду, когда он после длительного перерыва вернулся к научным исследованиям и начал работать над выяснением свойств созданной им же самим паразитарной материи. Эти записи тем более интересны, что являются последними каким-либо образом зафиксированными наблюдениями отца за всю его жизнь.

Расшифровка стереографической записи:

…

Я должен избавиться от одержимости любви к ней. Я не могу больше так жить.

…

По результатам вскрытия зрелой особи, имаго представляет собой высокоразвитую, я бы сказал самую совершенную из всех существующих паразитическую структуру. На теле жертвы формируется нечто вроде внешнего, каменного скелета, который поглощает органические покровы вплоть до деградации организма-носителя к состоянию наподобие зародышевого. Оставшееся от человека карликовое существо, синтезированное из нескольких видоизмененных жизненно важных органов, закрывается в грудной клетке особи, пронизанное густой сетью каменных нитей, блокирующих все базовые энергетические каналы, и служит паразиту чем-то вроде личного живого аккумулятора.

По составу телесные покровы имаго – это минерал, но гораздо более прочный, чем любой, в том числе аналогичный по химическим свойствам, природный, так как паразитарный камень образует замкнутый сам на себя многофункциональный субстрат наподобие самодостаточного организма, что существенно повышает адаптивность и сопротивляемость внешнему воздействию. В отличие от экзоскелета насекомых, состоящего из нескольких сегментов, физическая оболочка имаго – это цельный покров, как кожа человека, поскольку паразитарный камень способен проявлять свойства как жесткой каменной пластины, так и эластичной связки (в сочленениях суставов).

Строение тела соединяет в себе признака человека и насекомого. Корпус по основному контуру человеческий, пропорции – женщина среднего роста (все особи 168 см), хорошего сложения (96/66/92). Единственное видимое отличие Матки от рабочей единицы – золотистый цвет волос (остальные особи целиком черные с темно-зеленым отливом), а также небольшая каменная корона на голове. Я как-то в шутку спросил, зачем ей знаки отличия, если рой и так без преувеличения знает ее в лицо, но в общем-то и без объяснений понятно, что это, конечно, не корона, а орган восприятия, что-то вроде антенны.

На две пары сравнительно человеческих конечностей приходится три пары насекомых. Руки и ноги идентичны человеческим с той разницей, что способны выворачиваться в суставах в любую сторону – это удобно для передвижения ползком, – а вместо пальцев длинные заостренные суставчатые когти. Вообще предпочитает ползать, в горизонтальном положении очень быстро бегает. Я кросс не устраивал, но с ее слов способна бежать не меньше суток со скоростью около 60 км/ч. Надо будет как-нибудь погонять какое-нибудь из ее отродий по пересеченной местности и зафиксировать результат. Сама-то она откажется, поймет, что я издеваюсь. В вертикальном положении бегать не способна, передвигается довольно неуклюже, так как ступня не предназначена для прямохождения – два крупных суставчатых когтя.

Насекомые конечности крепятся к спине. Ближе к бокам расположены две пары ходильных ног, заканчивающихся каждая парой длинных подвижных когтей, которыми удобно отстригать различные части тела жертв, как ножницами, или измельчать внутренние органы, как миксером. За плечами находится самая крупная пара конечностей – хватательная. Это огромные зазубренные клешни, складывающиеся по образцу перочинного ножа, как у богомола. Не то, что человеческое тело, – способны сломать бетонный блок, как плитку шоколада.

Крылья состоят из нескольких сцепленных между собой широких полупрозрачных пластин, в размахе достигают 3 м, складываются веерообразно. Если учитывать общую массу тела особи, крылья у них сравнительно хрупкие; их роль в полете скорее вспомогательная, а истинная причина, по которой имаго чрезвычайно эффективно перемещаются в пространстве, состоит в особых механизмах взаимодействия с гравитационным полем.

Летные характеристики имаго намного превосходят соответствующие возможности птиц и напоминают скорее полет стрекозы. Независимо от того, с какой скоростью и куда особь летит, она может остановиться в любой момент и продолжить движение в противоположном направлении, или на неопределенно долгий срок зависнуть в воздухе. Скорость полета, со слов Матки, до 700 (!!) км/ч. При характерной рваной траектории за имаго невозможно проследить взглядом.

Гибкость суставов, помимо колоссальной в сравнении с человеком ловкости и скорости движения, позволяет также в случае необходимости укладывать конечности и крылья вокруг корпуса настолько компактно, что тело уменьшается до размеров детского, тогда как в обычном состоянии за счет громоздких клешней, удлиненных когтистых кистей и крыльев имаго выглядит значительно выше и крупнее взрослого человека.

Необыкновенно сложный ротовой аппарат. Вся нижняя часть лица представляет собой мозаику плотно пригнанных друг к другу восьми наружных жвал разной формы и размера, прикрывающих четыре внутренних челюсти – набор острых, спиралеобразно вращающихся лезвий, которым соответствуют четыре горла, способных вытягиваться, как хоботки. Они соединены со специальным органом в грудной клетке – сосательным желудком, который работает как насос, позволяя выкачивать из жертвы измельченные в суп внутренние органы. Вообще вся черепная коробка по сути представляет собой огромную пасть, действующую как многофункциональная мясорубка. Имаго способна с первой попытки откусить и без особых усилий прожевать голову взрослого человека.

Нетрудно таким образом догадаться, что объем мозга особи должен быть в несколько раз меньше человеческого. Противоречие разрешается просто: как показали опыты, у имаго вообще нет мозга. Вместо него функционирует расположенный в макушке сравнительно небольшой (размером с орех) орган, отвечающий, по объяснению Матки, за обмен сигналами способом, который можно условно определить как телепатический. По утверждению Матки, которое я, понятно, не проверял, у нее самой мозга тоже нет. Зато органы телепатического восприятия рабочих особей в сочетании с костяной короной у Матки на голове образуют систему, по свойствам аналогичную тому, что люди называют "третьим глазом", только неизмеримо более развитую. Матка объяснила отсутствие необходимости в мозге тем, что получает информацию в чистом виде, не нуждаясь в ее обработке или интерпретации.

Волосы – каменная нить. Служат своего рода наружным аналогом органа, расположенного в черепной коробке, усиливают восприимчивость к информационным импульсам. Вырывать или обрезать бесполезно, немедленно восстанавливаются бесконечное количество раз. При близком контакте используются, как оружие: часть нитей стряхивается в плоть жертвы, что приводит к параличу соответствующей части тела, общему расстройству здоровья и психическим нарушениям разной степени выраженности.

…

Глеб.

Матка, казалось, была немало смущена тем, как бесстрастно и требовательно Тасманов ощупывал ее тело, в то время как прежде никогда не прикасался к ней без волнения; но он, признаться, специально старался вести себя подчеркнуто равнодушно, чтобы не поддаться искушению овладеть ею тут же на лабораторном столе и не вернуться к тому, чтобы снова выпрашивать у нее, как милостыню, каждый лишний час, каждую лишнюю минуту близости. Так что он заставил себя выдержать выбранную роль, хотя потом ее растерянное лицо и податливое тело долго преследовали его в воспоминаниях. Во сне он снова чувствовал ее упругие груди, округлые бедра, щекочущие прикосновения шероховатого мягкого язычка, она поглаживала его плечи каменными когтями, прижималась к нему своим гибким телом, как лоза, и тихо смеялась: «Что, нравится, Причудник?..»

Постепенно ему удалось вернуть прежнюю работоспособность и избавиться от навязчивых фантазий, внушая себе, что только продолжение экспериментов с паразитарным камнем и максимально детальное изучение повадок Матки позволят ему со временем вмешаться в ее природу в интересовавшем его ключе. И, хотя поначалу он и сам не надеялся, но, твердо решив добиваться от нее только истинной любви и преданности, он незаметно для себя отвык от соблазнительных, но мимолетных и пустых забав с Маткой.

Матка поначалу была довольна расставанием с неуживчивым и скандальным любовником; однако со временем его необъяснимая внезапная холодность вперемешку с загадочными опытами над препарированными особями начали ее тревожить. Опасаясь, не изобретет ли непредсказуемый ваятель ее плоти какое-нибудь оружие против нее, поставив под вопрос ее власть над человеческим родом, Матка как-то по собственной инициативе наведалась на Заповедную Высоту. Вернувшись в мастерскую после очередного перерыва, Тасманов впервые за долгое время застал ее в доме: с любопытством разглядывая на поверхности каменных столов собственные распотрошенные копии, Матка ползала по залу, как огромный паук.

– Какого черта ты тут делаешь? – нелюбезно осведомился он.

– В последнее время мы что-то совсем перестали видеться, – заметила Матка своим обычным неопределенным тоном.

– Я занят, – без лишних подробностей сообщил Тасманов. – Да, представь себе, и такое со мной тоже бывает, – холодно отрезал он, перехватив ее любопытствующий взгляд. – У тебя свои занятия, а у меня – свои. Так что давай не будем мешать друг другу вести свою приватную жизнь, – недвусмысленно указал он на дверь.

Помешкав, Матка плавно поднялась в воздух и, стрекоча крыльями, поплыла к выходу, все еще с интересом оглядываясь по сторонам.

– Не хочешь говорить? – прошелестела она и остановилась, поравнявшись с Тасмановым. – Я просто беспокоюсь, может, ты скучаешь без меня?.. – вкрадчиво поинтересовалась она, зависнув в воздухе и задумчиво покачиваясь вверх-вниз.

– Нет, – беспечно сообщил Тасманов с обворожительной улыбкой. – Знаешь, золотко, я вообще-то художник, а не банк спермы. Если самцы в загонах все кончились, то пусть твои отродья наберут свеженьких – вот хоть из числа военных, которые дежурят за пределами тридцатикилометровой зоны. Кстати, к западу от заповедника, километрах в пятидесяти, есть несколько сел с выносливыми деревенскими парнями, среди которых изредка даже попадаются трезвые. И отлично спаришься, как ты, в чем я нисколько не сомневаюсь, обходилась все время нашей так внезапно обеспокоившей тебя разлуки…

Каменные губы Матки сложились в усмешку; смерив Тасманова внимательным взглядом и убедившись, что объяснений не последует, она без лишних замечаний выплыла из мастерской.

Расшифровка стереографической записи:

…

В организме каждой особи вырабатывается ряд любопытных веществ, которые к тому же являются по сути смесью секретов из нескольких различных желез и поэтому после специальной обработки способны проявлять, помимо основных, довольно неожиданные полезные свойства.

Паутинные железы расположены на брюшке – по три сравнительно крупных отверстия справа и слева от пупка, все время забитые кристаллизованными выделениями, как снегом. Секрет паутинных желез представляет собой вязкую, отчасти резиноподобную массу, быстро застывающую при соприкосновении с воздухом. По химическому составу паутина близка к шелку и одновременно стеклу. По физическим свойствам она прочнее стали и может растягиваться дополнительно на треть длины, выдерживая нагрузку в 20 раз больше веса одной особи (около 3 тонн).

Нить бывает сухая (для передвижения), клейкая (ловчая) и слюдяная (для фиксации жертвы в коконе, а также выстилки вырытых в земле ходов и нор, что предотвращает осыпание грунта, и строительства разнообразных мешков и гамаков, в которых они любят отдыхать. Кстати, там и правда удобно). Изготовленный из смеси нитей субстрат может быть гладким и матовым, как стекло, рыхлым и пушистым, как вата, а также похожим на пергамент или бумагу.

Ядовитые железы располагаются в жалящем аппарате, который у рабочих особей полностью заменяет органы размножения, а у Матки совмещен с ними. В сложенном виде жало скрыто в брюшной полости, а при необходимости выбрасывается через влагалище на длину средних размеров ножа. Жалящий аппарат состоит из трех частей: округлого центрального стилета и пары свободных ланцетов, способных скользить вверх-вниз независимо друг от друга. Укол жала представляет собой не простое прокалывание покровов жертвы, а быстрое попеременное введение ланцетов и впрыскивание яда через каналы всех трех сегментов жала. Порознь введенные выделения ядовитых желез гораздо менее опасны, чем в смеси, так что последствия укуса имаго находятся в диапазоне от утраты способности ориентироваться в пространстве и провалов в памяти до паралича, комы и смерти. Также среди секретов присутствует вещество, которое, взятое в отдельности, является довольно сильным обезболивающим средством.

Все особи способны легко вынимать жало из покровов жертвы, аутотомия им не грозит – в этом смысле, если сравнивать с насекомыми, они больше похожи на ос, чем на пчел. (А жаль! Иногда мне кажется, что я с удовольствием оторвал бы ей все, что только можно. Ну, если не ей, то хоть кому-нибудь из них).

У Матки центральный сегмент жалящего аппарата представляет собой яйцеклад, через который в тело жертвы, помимо яда, может быть введен эмбрион. Вдобавок в жале Матки присутствует дополнительный секрет, обусловленный ее привилегией обеспечивать приумножение рода: специальное вещество, стимулирующее, как она выразилась, половую функцию у человеческих мужчин. Это чтобы искусственным путем спровоцировать на близость, если никто не захочет добровольно. Вот, значит, как она вышла бы из положения, если бы я сразу отказался. Мы с ней поэкспериментировали, и, правда, сильно действует! Была бы она фармацевтом, производители виагры бы разорились, чего уж там. Знай себе впрыскивай яд в склянки и продавай, мало ли любителей вечной любви?

Кислотные железы расположены в наиболее крупных сегментах челюстей и также обладают противоречивыми свойствами. Смесь кислотных секретов либо разбрызгивается в пространство, причиняя ожоги жертве, либо вводится внутрь человеческого тела, разъедая органы. Однако Матка способна по своему выбору удалять из выделений кислотную составляющую, и тогда получается универсальный и, в общем, безвредный антисептик.

Наконец, последние два типа желез имеются только у Матки, это "медовые" и "молочные". Соответствующие вещества – основной продукт питания всего роя. Маточное молоко представляет собой питательную смесь вроде энергетического напитка, а маточный мед – что-то наподобие наркотика, аналогов этим секретам по составу нет в природе (во всяком случае, я не нашел). Мед выделяется из отверстий около ключиц, по три над правой и левой грудью. Молоко течет из небольших отверстий на висках, по три с каждой стороны головы.

…

Глеб.

Сообщение, что парализующий яд может действовать как средство, возбуждающее сексуальную активность, удивило Тасманова.

– Он же вызывает полный паралич.

– Это если ввести полную дозу глубоко в нервный центр. Скажем, в солнечное сплетение. А если ввести вещества выборочно и, например, в поясницу или в плечо…

– Ну, вот меня ты можешь так ужалить? – оживился Тасманов.

Матка смерила его подозрительным взглядом.

– Кто-то тут говорил, что не хочет работать банком спермы?

– Мне интересно по науке!

– Ну давай я тебе по науке покажу на примере какого-нибудь "выносливого деревенского парня", – поддразнила Матка, не уступавшая, по-видимому, Тасманову в злопамятности.

– Нет уж, для чистоты эксперимента, показывай на мне! Ты же говоришь, что это не опасно.

– Как знать, у некоторых сердце может и не выдержать! – лукаво улыбнулась Матка.

– У меня сердце в порядке, – отрезал Тасманов, – справлюсь.

Поломавшись еще немного, Матка с усмешкой уложила его на спину и, едва коснувшись его бедрами, ужалила в живот пониже пупка.

Тасманов едва не задохнулся от боли.

– Вот черт! – процедил он, зажав рану.

Между пальцев ручьями заструилась кровь. Некоторое время он чувствовал только жгучую, оглушительную боль; потом вся поясница онемела, волны то жара, то озноба, то удушья, то лихорадочной дрожи одна за другой проходили по телу; и внезапно он ощутил неуправляемое, болезненное вожделение, словно обезумел.

– Даже если я сейчас займусь с тобой любовью, тебе не станет лучше, – беспечно прощебетала Матка, словно отвечая на его мысли. – Теперь только время сможет приглушить это желание.

Тасманов застонал, стиснув зубы.

– Пож-жалуйста, – процедил он, взглянув на Матку, и новый приступ причудливой смеси похоти и боли заставил его задохнуться.

– Хорошо действует, правда? – довольно прострекотала Матка. – Некоторые пленники, даже если я только что съела на их глазах всю их семью, после укуса охотно выполняли то, что от них требовалось, без всяких уговоров с моей стороны, – похвасталась она так, словно Тасманов с ней спорил.

– Я умоляю тебя, сделай что-нибудь, – протянув руку, он ухватился за ее круглую коленку; когда ему пришлось, переступив через самолюбие, вновь опуститься до уговоров, он вообще перестал о чем-либо думать.

Матка снисходительно подвинулась, неторопливо уселась сверху и принялась уверенными, точно рассчитанными движениями подниматься и опускаться на нем, отчего у Тасманова возникло ощущение, что она объезжает его, как опытная наездница – племенного жеребца. Ее тело по-прежнему было упругим и гладким, как цветы, ласки – изощренными и щедрыми. В тот раз они занимались любовью около суток без перерыва. Она послушно позволяла ему все. Снова и снова он пользовался ее телом любыми способами, какие подсказывало ему желание, похожее на наваждение. Наконец в очередной вспышке страсти он потерял сознание.

Когда он очнулся, прошло уже довольно много времени, и Матки рядом не было; и все же он не мог не испытывать благодарности за то, с какой покорностью она удовлетворила его страсть, и, пока работал, думал только о ней. Она заглянула в мастерскую ближе к полудню, спросив:

– Я не помешала?

Он невольно улыбнулся, и как-то незаметно она оказалась в его объятиях. Покрывая поцелуями ее лицо, шею и плечи, он впервые отчетливо осознал, как чудовищно ему не хватало ее все то время, что он заставлял себя ее избегать.

С этого дня их отношения неуловимо изменились. Она иногда наведывалась к нему, и порой, если у обоих было настроение, они наслаждались друг другом, но, по крайней мере, она избавила его от педантичного соблюдения удобного ей режима, а он ее – от непрерывных претензий и уговоров. Вскоре он придумал для нее удобную технологию маскировки, появившуюся по ходу исследований – специфическую волновую настройку, позволявшую паразитарному камню мимикрировать наподобие хамелеона. Немного потренировавшись, Матка сумела в естественных условиях повторить прием, который Тасманов воспроизвел на лабораторном приборе, и долго дурачилась перед зеркалом.