Текст книги "Беда"

Автор книги: Татьяна Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Павел Виноградов, Татьяна Алексеева
Беда

Венеция, 18 октября 1347 года

– Мессир, англичанам угодно было взять Кале, заморив его голодом и жаждой. Это не рыцарский поступок короля Эдуарда!

– А французы, сэр рыцарь – коли вы истинно рыцарь – получили позорную сатисфакцию, натравив на англичан шотландцев, дабы отомстить за Креси!

Оба впившихся друг в друга взглядами кавалера, похоже, нащупывали под одеждой рукояти кинжалов. Как и все остальные, эти двое перед встречей оставили мечи на первом этаже дома, где за ними надзирали слуги хозяина. Но тот был не таким простаком, чтобы думать, что его гости остались вовсе безоружны.

Несмотря на маски, скрывавшие их лица, личности спорщиков сомнений не вызывали. Первый, конечно, английский лорд, второй – один из пэров Франции. Участники собрания клялись оставить свои разногласия перед порогом этой комнаты, но военные события были еще слишком свежи в памяти…

Хозяин уже хотел вмешаться в разгорающуюся свару, но его опередил гость в золотистой маске зловеще хохочущего Шута.

– Добрые сэры, мы собрались решать гораздо более важные дела, незачем ссориться по пустякам, – обратился он к противникам.

Голос был, вроде бы, негромким и даже несколько усталым, но слова его сразу возымели действие – рыцари, ворча, уселись на свои места.

Хозяин знал, что под шутовским обличием скрывается приближенный шотландского короля Давида. Однако ходили слухи, что на самом деле рыцарь этот представлял братьев-тамплиеров, орден которых был уничтожен более тридцати лет назад, но сохранялся под покровительством шотландской короны. Может быть, и так – в этом мире множество тайн, и даже хозяин знал отнюдь не все из них.

Он усмехнулся: маски носили не только они – весь мир скрывался под маской, и один Бог наверняка ведал, каков он на самом деле. За этим Шутом, возможно, стоит богатство и тайное могущество нечестивого ордена, а вот за вольто хозяина дома – простой белой маской горожанина, какие были на большинстве гостей – и впрямь венецианский горожанин. Пятьдесят четвертый дож града Святого Марка Андреа Дандоло.

Он медленно обвел взглядом комнату на втором этаже своего дворца – как назвали бы его в прочих городах Италии, не говоря уж об иных землях. Но в Венеции он назывался просто «ка» – «дом». В большое квадратное окно дышала промозглая осенняя ночь, оттуда доносились сырые запахи Гранд-канала и омерзительная вонь гниющего мусора, к которой, однако, тут все привыкли и не обращали на нее внимания.

Но в комнате, хоть и полутемной, витал дух богатства и изящества. Колеблемые сквозняками свечи и языки пламени в камине резного мрамора бросали отблески на бронзу канделябров, вычурные бокалы тончайшего стекла, позолоченные ширмы и едва проступающий из полумрака византийский плафон работы личного художника дожа Паоло Венециано. В этом антураже тринадцать мрачных фигур в жутких масках за дубовым круглым столом с ножками в виде грифонов казались то ли совершающими темный ритуал жрецами, то ли плетущими совместные чары магами.

Некоторым образом, так оно и было. Вместе эти люди могли вершить судьбы мира, хотя никто из них – кроме, разве что, самого Дандоло – не был явленным народу правителем. Но каждый представлял могущественные силы. Помимо дожа и трех вступивших в перепалку рыцарей, тут были моравский магнат – ближний человек короля германского и чешского Карла; жупан, посланец царя сербов и греков Стефана; аббат из Авиньона, не имевший титула кардинала, хотя без этого смиренного священника не мог быть избран ни один Папа. Был тут и евнух-грек, прибывший от только что захватившего Константинополь Иоанна Кантакузина; и раввин из Севильи, весьма влиятельный и при кастильском дворе, и в Лиссабоне, и даже в Гранаде; и другой купец, уже христианин, из Генуи – вечной соперницы Венеции. Еще за столом сидели смоленский боярин, пришедший от недавно счастливо ставшего великим князем Литвы Ольгерда; удивительный посланец египетского султана, и, наконец, уйгур из таинственных глубин Тартарии, имевший слово не только золотоордынского владыки Джанибека, но и самого Великого хана. И не их одних.

Маски служили более не для сокрытия лиц, а дабы усугубить царящее здесь равенство. В ином месте и в иное время все эти люди разных племен, вер и званий никогда не сошлись бы вместе. Но сегодня была особая ночь – ночь принятия решений, когда за одним столом собираются непримиримые враги. Это были не только француз и англичанин, уже подавившие вспышку гнева. Византийцы воевали с сербами, Папа преградил королю Карлу путь к императорскому престолу, поддержав его соперника, а хан Джанибек недавно осаждал генуэзскую Каффу, да и с Венецией у Орды отношения были весьма напряженными. В свою очередь князь Ольгерд отнял у татар немало русских земель. А сам дож иногда помимо воли бросал грозные взгляды на гостя в кошачьей маске содомита-ньяги, надетой явно для того, чтобы поглумиться над Венецией. Дож знал, что под непристойной личиной – представитель одного из знатнейших генуэзских родов. Два великих города не раз уже решали свои разногласия силой оружия, и не раз будут делать это в дальнейшем. Но не здесь и не сейчас.

Государи и нации могли враждовать, но этот мир слишком сильно связан множеством крепчайших, хоть порой и невидимых, нитей, и часто требовал совместного делания – конечно же, тоже сокрытого. А без него погружался в хаос, в темные века, как это было во времена умирания империи римлян, когда на ее развалинах то и дело возникали разноплеменные государства, желавшие жить сами по себе. Но рано или поздно приходило осознание нужды, и тайные совещания возобновлялись.

Они испокон веков назывались Советом – на разных языках, потому что такое понятие есть у всех народов. И в разное время туда входили представители разных партий и кланов. Объединяло их одно – возможность оказывать серьезное влияние на дела мира сего.

– Продолжайте синьор, – обратился дож к Ньяге, упомянувшему в своей речи войну между английским и французским королями, что вызвало перепалку их представителей.

– Итак, синьоры, – заговорил генуэзец с визгливыми нотками, приличными своему образу, – я полагаю недостойным Совету обсуждать какую-то новую болезнь, косящую скифов и греков. Вероятно, их беззакония переполнили чашу Господнего терпения. Христианскому же миру ничего не угрожает, и мы можем, вместо этого бесполезного обсуждения, поговорить о том, как извлечь наибольшую прибыль от скопившихся в Орде товаров. Их никто не вывозил за все годы, пока татары отказывались торговать с нашими городами. Теперь, слава Богу, они взялись за ум, и мы можем скупить все это очень дешево. Дело за кораблями…

– Не от схизматика слушать бы речи о хрестьянах и гневе Господнем, – громко проворчал массивный мужчина, маска которого не могла скрыть густую бороду. Было очевидно, что это и есть смоленский боярин, чья православная душа не вынесла хульных речей «поганого латинянина».

– Мы здесь не на богословском диспуте, синьоры, – вновь вмешался дож. – И я думаю, что вы не правы, – он с легким высокомерием поклонился Ньяге. – Беда эта не может не касаться дел христианских.

– Но ведь это татары в ней и виноваты! – опять подал голос генуэзец. – Разве Беда пошла не от их войска, когда они пытались забрать Каффу? Разве не они творили там ужасные вещи, катапультами бросая трупы своих же людей, умерших от болезни, через стены? От этого Беда пошла по городу, а потом на кораблях попала и к нам.

– Хоть хан Джанибек и правоверный мусульманин, в войске его не меньше христиан, чем в Каффе, – гость в страшной маске Черепа говорил со странным акцентом. Впрочем, латынь почти всех присутствующих оставляла желать лучшего, хотя все они отлично друг друга понимали.

Очевидно, заступившийся за татар и был уйгурским купцом. Его почитали во всех городах на великом восточном торговом пути, и он мог обеспечить безопасный путь караванов до самого Ханбалыка.

– Про заброшенные трупы – это ложь, – продолжал Череп. – Для монголов бесчестие – не хоронить своих умерших. А эта болезнь не щадит никого, и надо быть безумцем, чтобы так ее распространять.

Генуэзец вскинул руки в протестующем жесте, но уйгур все говорил, не обращая на это внимания:

– Товаров в Сарае и других местах, конечно, много, и там готовы продавать их гораздо дешевле настоящей цены. Но подумайте, о достойнейшие, что будет, когда они прибудут сюда, к вам?.. Болезнь ведь может затаиться и в них.

– Беду разносят блохи.

Реплику подала маска Дамы. Каковой она и являлась, что было поразительно, ибо представляла она султана египетских мамлюков. Дандоло знал, что это кыпчачка из Дикого поля, захваченная в детстве во время одной из междоусобных стычек и проданная в Египет. Там пленница попала в султанский гарем. В последовавшей вслед за смертью султана престолонаследной чехарде она стала женой одного из его сыновей, занявшего престол, а после безвременной смерти того – еще двоих султанов и до сих пор оставалась одной из самых влиятельных личностей магометанского королевства.

– В прошлом месяце в Аль-Искандарию пришел корабль из Судака с грузом мехов, – ее голос казался довольно молодым.

«Наверное, наложницей первого султана она стала, еще когда была совсем девочкой», – подумал дож.

– На нем было всего пятеро живых, – продолжала ханум. – Остальные умерли… Под конец живые не могли уже выбрасывать мертвых за борт – те так и гнили на палубе. Там очень сильно воняло.

Ее заметно передернуло.

– Корабль сожгли со всеми трупами и товаром. Но один жадный амир позарился на дорогие меха и украл несколько тюков. В них было много блох, они покусали слуг амира, его самого и его семью. Через несколько дней все эти люди умерли. Так беда пришла в Аль-Искандарию. Теперь она уже во всем Египте. Аузубиллях!

– Это крысы, – голос очередного заговорившего был неприятно пискляв. Видимо, он и был евнухом императора Иоанна. – Один купец рассказывал мне, – продолжал он, – что когда весной в Галату, где генуэзская колония, прибыла галера из Каффы, на ней тоже было всего несколько больных. Все гребцы умерли, и за веслами пришлось сидеть оставшимся купцам и матросам. Но когда галера пришвартовалась, первыми по канату на берег побежали крысы. Они громко пищали, словно от ужаса… Потом трупы крыс с окровавленными мордами находили по всему Константинополю. А через несколько дней стали болеть люди.

– Одно другому не мешает, – заметил падре из Авиньона. Простая черная полумаска не скрывала его личность, поскольку он не потрудился снять сутану. – Блохи кусают крыс и заболевают, потом кусают людей, и те тоже заболевают, – заключил священник.

– Ваша правда, святой отец, – вновь заговорил Шут. – Однако заметьте разницу между болезнями, которые поразили царство Великого хана и остальной мир.

– Какую? – вскинул голову дож.

– Больные умирают различно, – объяснил шотландец. – У иных по телу идут гнойные бубоны, от которых портится кровь и человек умирает за несколько дней. У других нарывов нет – сразу начинается жар, потом нарастает стеснение в груди, кашель и они умирают от удушья. Все это было на востоке. Но в греческой империи болезнь другая…

Дож обратил внимание на то, как напряглась фигура генуэзца, когда заговорил шотландец. Но отозвался не он, а евнух:

– Да, там умирают иначе. Нет ни бубонов, ни кашля. Страшный жар, по телу сначала идут огромные синяки, потом кровь начинает хлестать из всех телесных отверстий и даже проступает из пор на коже. Во рту открываются язвы, так, что невозможно глотать. Человека все время рвет и проносит. Потом чернеют и отмирают конечности, у иных нос и уши. Потом – смерть. И все это за несколько часов от первых признаков. Так умер сын императора…

– Заболевшие первыми двумя видами иногда могут выздороветь, – продолжил Шут. – Но от третьего умирают все. И все окружающие заражаются.

– И что из этого следует? – спросил дож.

– Беда одна, но болезни разные, – не очень понятно ответил Шут. – И, возможно, у них разное происхождение…

– Пустой разговор, – голос Ньяги стал еще более резок. – Обычная болезнь, каких сотни, кто-то умирает, кто-то выздоравливает. Это венецианцы распускают страшные слухи, чтобы им было легче торговать.

– Я с этим согласен, – поддержал англичанин, все время, пока длился разговор, набивавший рот изысканным розовым сахаром из Нарбонны, оттягивая нижний край своей маски.

– Думаете, синьор, нас это не коснется? – сухо спросил Дандоло.

– Англия точно в безопасности, – самодовольно ответил лорд, проглотив очередной кусок сахара и запив его добрым глотком кипрского. – Она, видите ли, на острове. Болезнь не сможет перебраться через Английский канал.

– Я бы не уповал на это, – глухо заметил еще один гость. – Моровое поветрие опустошает Кипр, а это тоже остров. Оттуда Беда пришла в Грецию, и в Сербии уже есть больные.

Видимо, это и был жупан.

– На Сефарад Беда еще не пришла, но-таки придет – уже ползет по Магрибу. Дело времени. Дио… – отозвалась другая маска. По характерному акценту и восклицанию на ладино стало понятно, что это ребе из Севильи.

– Надо готовиться к худшему, – деловито подытожил дож. – Наши страны обезлюдят. Некому станет не только торговать и воевать, строить дома и делать вещи, но и пахать и сеять. Начнется голод и смута. Падут королевства. Города будут разграблены и сожжены.

Собрание на минуту замолкло: страшная перспектива впечатлила даже скептиков. Лишь генуэзец с сомнением покачал головой.

– Но что же мы можем сделать против гнева Божьего? – спросил молчавший до сих пор мужчина в образе слуги-дзанни.

– Думаю, дело не только в Божьем гневе, – зловеще разнесся по залу голос Шута.

Сиена, 18 октября 1347 года

Было это в те времена, когда Беда еще не добралась до родной моей Сиены и когда все мои дни были заняты выполнением поручений отца. Я делал эту работу уже несколько месяцев, и поначалу в ней не случалось никаких препон, пока не настала страшная та осень 1347 года от Рождества Христова.

И не зря говорил мне отец: это дело будет гораздо труднее и опаснее всех до него бывших. Первая же моя попытка найти помощников показала, что теперь все изменилось и что трудности, о которых предупреждал отец, теперь, увы, сделаются постоянными моими спутниками.

– Простите, синьор Джулиано, но в этот раз я не смогу отправиться с вами. И в следующий тоже. Теперь это слишком опасно, а у меня семья, я не могу покинуть Сиену – если не вернусь, они останутся здесь совсем одни, – с виноватым видом бормотал мой давний товарищ Андреа, много раз сопровождавший меня в пути и охранявший мой товар.

Отец, наверное, сразу бы понял, что переубедить этого человека не удастся, и не стал тратить на это время и силы. Я же поначалу надеялся все-таки уговорить его, и в итоге наш спор затянулся почти на час. Благодарение Богу и святому Никколо, купец я хороший: с детства умею и торговаться, и сделки предлагать, и убеждать людей в своей правоте. А после встречи с отцом и с его помощью еще больше усовершенствовал я эту способность. Но на все мои аргументы у Андреа был один ответ, супротив которого мне нечего было сказать. «У меня жена, ребенок и старые родители. Я не могу оставить их ради чужих людей». А ведь он, в отличие от других моих сопровождающих, знал, как важны наши поездки. Но можно ли осудить человека за то, что он больше беспокоится за нескольких дорогих ему людей, чем за тысячи посторонних и нимало ему не знакомых?

Я искал ответ на этот вопрос, следуя к себе домой по нашим узким и крутым каменным улочкам. То есть, для меня-то ответ был очевиден. Сейчас мне должно было делать то, что поможет многим людям, пусть даже большинство из них я никогда не увижу. Если же я этого не сделаю, среди прочих, погибнут и те, кто мне дорог, мои друзья, люди, которых я уважаю.

Но рассуждал бы я так же, если бы у меня были не только друзья, но еще и семья? Любимая жена, дети, родители? Оставил бы я их сейчас одних в Сиене – в лучшем случае на долгие месяцы, а в худшем, если в дороге мне не повезет, навсегда?

По-хорошему говоря, мне надо было в тот момент не предаваться этим размышлениям, а подумать о более насущных вопросах – о том, кем мне заменить Андреа, кого взять главным охранником. Поручать это кому-то из его молодых товарищей, которые, к счастью, оказались достаточно легкомысленными, чтобы согласиться сопровождать меня в этот раз, мне не хотелось. Все трое были храбрыми людьми и прекрасно владели оружием, но ни в одном из них не было тех способностей стоять во главе и вести за собой других, которые требуются командиру. Мне нужен был кто-то, обладающий этими качествами, причем этот человек должен был суметь быстро завоевать доверие охранников, стать в их глазах достойным того, чтобы они его слушались. Нелегкая задача, хорошо если вообще выполнимая – именно поэтому мне и не хотелось о ней думать. И поэтому я погрузился в мысли о правильном и неправильном и так увлекся ими, что не заметил поджидавшую меня под висящим на стене черно-белым гербом Сиены тень.

Заметил я ее, только когда она на меня бросилась. Разглядеть напавшего, впрочем, в тот момент не удалось – пришлось одновременно уворачиваться от летящей прямо мне в голову дубинки и стараться попасть кулаком в нос ее обладателю.

Ну а рассмотреть его лицо я смог, только когда он растянулся передо мной на каменной мостовой. Был ранний вечер, и солнце висело еще высоко в небе, но на улицах города, как всегда в это время, уже сгустились сумерки, так что сперва я лишь заметил, что это совсем еще молодой юноша, почти подросток. А судя по тому, что мне удалось так легко уронить его на землю, он был совсем щуплым и слабым. И как он вообще решился на меня напасть?

– Хотел вежливо попросить у меня кошелек? – спросил я, наклоняясь к нему и всматриваясь в его лицо более внимательно.

Совсем уж бедным, чтобы так отчаянно пытаться грабить прохожих, мальчишка не выглядел. Плащ на нем был старым, потрепанным, но сшитым из добротной шерстяной ткани, куртка и вовсе выглядела совсем новой… Нет, этот юнец точно напал на меня не из-за денег. Я быстро огляделся вокруг, высматривая маленькие скульптурки на стенах домов, и увидел на углу одного из них улитку. Ну да, я пока еще не в своем районе, и этот молодой житель «Улитки», видимо, решил показать свою удаль, подравшись с чужаком. В юности я сам, помнится, этим грешил…

Однако если это была не состоявшаяся стычка между жителями разных районов, то как бы сюда ни явились друзья этого мальчишки! Я бы, конечно, не побоялся схватиться с ними, но если их будет очень уж много, без оружия не обойдется – силы-то у меня уже не те, чтобы на кулачках с ними мериться. Придется мне доставать свой стилет, а тогда я могу кого-то из них ранить, а то и убить, от чего упаси меня Бог – по миру ходит слишком много заслуживающих смерти негодяев, чтобы резать юнцов, вся вина которых в том, что они не ведают, куда девать свои молодые силы.

Я развернулся и собрался поскорее убраться из гостеприимной «Улитки» в свою родную «Сову», когда неудачливый грабитель внезапно приподнялся и попытался схватить меня за край плаща.

– Постойте! – простонал он тонким, почти детским голосом. – Я слышал… э-э… что вам нужен охранник для какого-то путешествия?

Выходит, парень следил за мной от самого дома Андреа. И слышал, о чем мы с ним спорили в дверях. Вероятно, понял, что раз Андреа отказался идти с нами, то у меня остались деньги, которые я иначе заплатил бы ему… С каждым мгновением происходящее выглядело все более подозрительно, и разум подсказывал мне, что надо немедленно уходить – дела отца моего слишком серьезны, чтобы подвергать их такому риску… Но что-то помешало мне это сделать.

– Допустим, нужен, – ответил я, снова повернувшись к мальчишке. – Но если ты сейчас пытался таким образом ко мне наняться, то я вынужден тебе отказать.

Парень к тому времени уже поднялся на ноги и стал отряхивать одежду от пыли. Вид у него теперь был виноватый и несчастный, как у провинившегося ребенка.

А потом он вдруг громко шмыгнул носом, и глаза его как-то странно блеснули.

– Послушайте! – протянул он ко мне руки. – Умоляю вас, возьмите меня с собой! Простите, за то, что напал на вас… Мне просто очень нужны деньги… Очень нужно уйти из города! Я могу быть охранником, могу помогать вам в любом деле, готовить еду, дежурить ночью…

В его голосе явно звучали слезы, и были они, как мне казалось, искренними. Конечно, нищие попрошайки умеют мастерски изображать страдания, и если бы он изначально стал просить у меня денег и был бы одет в лохмотья, я бы ему не поверил. Но попрошайкой этот человек не был. И мне по-прежнему не хотелось оставлять его здесь и идти своей дорогой.

– Говори, куда и зачем ты хочешь уехать, – потребовал я.

С ответом парень не колебался ни секунды.

– Мне надо в Болонью! В университет! – воскликнул он все тем же умоляющим голосом. – Моя семья против того, чтобы я учился, а мне… очень нужно, понимаете? Поэтому я не смог бы учиться в Сиене, а Болонья не так уж далеко… Но я пойду с вами, куда вам нужно, а потом, если вы сами не поедете в Болонью, наймусь еще к кому-нибудь…

Теперь все немного прояснилось. Юноша, видимо, единственный сын кого-нибудь из купцов, и отец, разумеется, желает, чтобы он продолжал семейное дело. А юнец – из тех, кого с детства тянет к знаниям, да так сильно, что невозможно сопротивляться. Из тех, для кого нет ничего важнее этого, для кого жизнь без постоянных открытий нового скучна и ненавистна. Из таких, как я, в общем.

– Мог бы просто подойти ко мне и все это рассказать, а не бросаться на меня с этой палкой, – я кивнул на откатившуюся к стене дома дубинку. – Тогда бы, может быть, я и взял тебя с собой. А так – зачем мне помогать тому, кто пытался меня убить?

Теперь по его щекам катились ничем не скрываемые слезы.

– Вы бы не взяли меня в охрану… Какой из меня охранник? – всхлипнул он. – Но я не собирался бить вас сильно, клянусь! Хотел только слегка оглушить, чтобы взять деньги, чтобы было на что уехать… Да я и не смог бы сильно ударить…

Я развернулся и зашагал вниз по переулку. Всхлипы у меня за спиной становились все громче, словно я не удалялся от юноши, а, наоборот, подходил к нему все ближе. В памяти вертелись давние события, когда я был лишь немногим старше, чем этот плаксивый юнец. Когда я тоже рвался учиться… в Болонью. И тоже был готов ради этого на все, даже на преступление. Но я тогда встретил отца, который удержал меня от этого…

Дойдя до угла с сидящей на стене каменной улиткой, и остановился и оглянулся на хныкающего молодого человека. Он смотрел на меня, так что я не стал ничего ему говорить – просто жестом поманил его за собой.

Венеция, 18 октября 1347 года

– Беду разносят люди, – говорил Шут в полной тишине. – И не по незнанию – они отлично ведают, что творят.

– Я знаю такие истории. Но сколь много в них истины?.. – в тоне дожа слышалось сомнение.

– Увы, гораздо больше, чем мне бы хотелось, – холодно ответил шотландец. – Есть погибшие души – и это подлинно так – отравляющие колодцы, и водоемы, и товары, и снедь особым ядом, от коего болезнь и проистекает. Другие покрываются мазью с этим ядом и идут в толпу – на рынки и в церкви – заражая сотни людей. А их самих при этом болезнь не берет. Этих людей много, они уже во всех королевствах – и христианских, и магометанских.

– Зачем они это делают? – с сомнением спросила египтянка.

– Ими повелевают бесы, – вместо шотландца глухо ответил падре. – Иначе, чем дьявольским наваждением я не могу это объяснить. Я тоже слышал такие истории и сперва не верил в них, но мне были представлены доказательства.

– Я слышал… – дож на минуту запнулся, но все же продолжил. – Говорят о некоем высоком седом синьоре в богатых одеждах. Он ездит в запряженной вороными конями карете, появляется на нечестивых шабашах поклонников дьявола и обещает там, что болезнь не затронет тех, кто будет распространять ее по его приказу. Иногда он сажает людей в свою карету и что-то делает там с ними, и они выходят оттуда уже послушными исполнителями его воли.

– Не только в каретах ездят они… – заметил человек в маске дзанни.

Поскольку Дандоло уже узнал всех присутствующих, этот мог быть только моравским дворянином. Он почему-то взглянул на Шута и замолк. За него вновь продолжил евнух:

– Да, их много. Летом в Константинополе схватили монаха-расстригу. Подозревали, что он посещает дома больных чумой под видом врача, собирает их кровь и делает из нее зелье. Все куриози, которые его допрашивали, заболели и умерли. А сам он был здоров, только хохотал, как безумный. Логофет приказал расстрелять его из луков и сжечь, не вынимая стрел.

– Досужие басни, – злобно бросил генуэзец.

– Может, и басни, – медленно начал уйгур.

Свет и тени играли на его черепе с жутким оскалом.

– Однако их следует тщательно проверить. В землях татар Беду до сей поры и правда разносили лишь крысы, сурки да блохи. Но да смилостивится над нами Бог, если она начнет продвигаться злою людской волей!

– И нам следует решить, что мы можем противопоставить Беде, – отозвался евнух. – Иначе наш Совет не имеет смысла…

– Неужели мы, собравшиеся тут, не сможем установить истину об отравителях? – вопросил священник. – У нас у всех есть надежные осведомители, и их много…

– Но мы точно знаем лишь о том, что происходит в областях, где мы обладаем могуществом, – возразил жупан. – Мы не видим общей картины. И нет человека, который бы ее видел.

– Вообще-то, есть, – тихо возразил падре. – И многие из нас, если не все, слыхали о нем.

– Вы говорите о том, о ком я думаю, святой отец? – спросил дож.

– На одном острове в Лигурийском море, более чем в трех десятках лье от Генуи… – начал священник.

– Остров Эрбаж, – злобно прошипел генуэзец.

– Генуя так и не сумела на нем утвердиться, – с легкой насмешкой заметил Дандоло.

– Никто не сумел! – бросил купец, сверкнув глазами из-под кошачьей маски.

– Граф д’Эрбаж – человек бесчестный, его семья всегда жила шпионажем, предательством и наемными убийствами, – брюзгливо произнес англичанин. – И он весьма сомнительный граф.

– Никаких сомнений в этом титуле нет, – высокомерно возразил француз. – Остров Эрбаж сделал графством еще Шарлемань. И уже тогда им владел прямой предок нынешнего графа. Что же до шпионажа, то к помощи графов Эрбаж испокон веков прибегали короли, герцоги и папы.

– А также халифы и султаны… – дополнила египтянка.

– И нам ведомо это имя, – подал голос русский боярин.

– То есть, он, не страшась огня гееннского, помогает за деньги всем – и христианам, и еретикам, и неверным? – голос англичанина был исполнен сарказма.

– Насколько мне известно, графы Эрбаж уже много веков никому не приносили оммаж и вольны выступать за того, кто им более по нраву, – вновь подал голос француз.

– Правдивые сведения нужны всем, – примирительно заговорил уйгур. – И у всех нас случаются обстоятельства, когда нужно сделать нечто важное и тайное, чего мы сами сделать не в силах. А Эрбаж-сечен славен тем, что всегда совершает то, что обещал.

– Однако немало берет за это, как я слыхал, – заметил ребе.

– У него есть, что предложить за эти деньги, – возразил евнух. – У графа тайные лазутчики по всему миру, везде – от королевских дворов до воровских шаек. Он знает обо всем, что происходит в Европе и в Африке. Думаю, и в части Азии…

– Гораздо больше, чем в части, – кивнул уйгур.

– При этом он сам решает, на чьей стороне играть, – подхватил пэр Франции.

– И никто никогда не видел его лица, – добавил тамплиер.

– Но ведь говорят… – серб нерешительно замолк, но затем продолжил, – что он… упырь.

Собрание замолкло, падре перекрестился, а чех скептически хмыкнул.

– Это ведь мертвец, встающий ночью из могилы, чтобы сосать кровь живых? – негромко спросил уйгурский купец.

– Да, – глухо ответил за всех русский.

– В наших землях их зовут почти так же – убуры, – уточнил азиат. – Но уверяю, что Эрбаж-сечен не из их племени.

– Хватит! – по голосу дожа было понятно, что он несколько раздражен этими препирательствами. – В виду страшной опасности, грозящей всем нам, нас не должно заботить, вампир он или нет. Если граф д’Эрбаж в силах нам помочь, Совет должен немедленно обратиться к нему за сведениями. Возможно, он знает и способ борьбы с этой болезнью.

– Я возражаю! – бросил генуэзец. – Негоже ждать помощи от настолько дурного человека… Если это вообще человек. Вдобавок, он обдерет нас, как липку.

– Вы можете не участвовать в этом предприятии, – холодно ответил Дандоло. – Но тогда вам придется сейчас же удалиться, а ваши земли останутся незащищенными.

Дож помолчал, ожидая решения генуэзца, но тот не тронулся с места, сердито сопя в маску.

– Итак… – начал Дандоло, но его прервал моравский рыцарь:

– Простите, достойный хозяин, я обязан сообщить Совету одно важное известие.

– Говорите, синьор, – разрешил дож.

– Господин мой король Карл обязал меня в случае, если Совет затронет этот вопрос, сообщить, что он, будучи весьма обеспокоен нынешней угрозой, уже имел беседу с графом д’Эрбажем и тот заверил, что располагает сведениями о распространителях болезни, а чего не знает, узнает. И что у него есть способ бороться и с этими злодеями, и с Бедой. И он охотно возьмется за эти деяния, буде ему предоставят некое вознаграждение за труды.

Собрание вновь замолкло, переваривая новость.

– И сколько же требует граф? – спросил наконец дож.

– Два миллиона дукатов, – бесстрастно ответил Дзанни.

Оглашение суммы произвело немалый эффект: генуэзец отвернулся, ребе воздел руки к плафону, падре кротко вздохнул, англичанин чертыхнулся, француз выпил вина, русский грохнул кулаком по столу, половчанка прошипела что-то на родном языке, уйгур сложил пальцы в некую магическую фигуру, серб и византиец переглянулись. Спокойными остались лишь Дандоло да тамплиер.

– Граф объяснил, что ему предстоят немалые расходы на приготовление в достаточном количестве противоядия и на борьбу с отравителями, – продолжил моравец. – Что до моего господина, он готов даровать графу земельные угодья стоимостью не менее чем в двести тысяч дукатов.

Никто не возразил – все вдруг поняли, что иного выхода у них нет.

– Ну что же, синьоры, – при общем молчании подытожил дож, – нам остается лишь решить, кто из нас сколько внесет на общее дело.

…После двухчасовых споров и позднего ужина до смерти уставшие, но-таки решившие вопросы гости отправлялись восвояси. На первом этаже дома, андроне, они забирали у слуг свои мечи, отдавали им маски и, прикрыв лица плащами, садились в гондолы, покачивавшиеся за ажурной балюстрадой на воде канала.

Провожавший их хозяин заметил, что тамплиер подошел к египтянке и что-то сказал ей, а та, помедлив, жестом пригласила рыцаря в свою лодку. Но дож слишком сильно устал, чтобы раздумывать над этим маленьким происшествием.